Нет

Знаете, ко мне вдруг пришла одна мысль. Я собираюсь вести свой личный дневник. Да что говорить, я уже купил что-то вроде скетчбука, или как там это называют, и он лежит сейчас на письменном столе прямо передо мной. Зачем я решил заниматься столь бесполезным в наше время делом, как изрыгание пустых мыслей на бумагу скверного качества, не знаю.Что буду туда записывать, также не могу сказать определённо. Конечно, там не будет никакого рода секретов. Думаю, просто очередные выбросы желчи, которые нет смысла и скрывать. Читайте на здоровье. Даже моей матери дам посмотреть, если она в свою очередь захочет. Кстати, последние дневники я вёл где-то лет в девять. Они практически все были подарками от условных друзей, с которыми я общался только ради домашнего задания. Ни один из таких блокнотиков я не заполнил до конца и останавливался на второй или четвертой странице. Поэтому не судите строго. Опыта в изложении мыслей, а тем более событий у меня мало. Итак, вот первые записи, которые я сделал. 2 февраля 2017 года Сейчас самый разгар моей « любимой» третьей четверти.Как знают все школьники, она самая длинная в учебном году. Сегодня получился двоечный день — сразу три двойки. Одна по алгебре, другие две по геометрии.Не расстраиваюсь, так как оценки у нас по полугодиям, и я, разумеется, успею их закрыть чем-нибудь по - приличней. Мама, как всегда, не обращает никакого внимания на мою, так скажем, успеваемость. Но мои книжки, веру и даже любовь она контролирует.Здесь мама ни за что не отпустит и не оставит в покое меня, её «ещё такого глупого» сыночка. Поэтому я спокойно, без угрызений совести обрисовал ей сегодняшнюю ситуацию. Она рассказала, что оказывается сама была последней троечницей, училась посредственно. Хотя почему-то я не удивлён.Она даже защищала меня, смеялась над формулировками задач. Может быть, хочет таким образом быть равной мне. Тогда я не понимаю, почему она читает мне назидания со своей «инквизицией». Наверное, она не из таких матерей, которые искренне гордятся успехами своих сыновей. 5 февраля Я понял наконец, почему она рада двойкам и тройкам. Мама завидует. Страшно осознавать тот факт, что мать может испытывать чувство зависти к талантам её ребенка. Я раскусил её. Она думает: « Мой сын объективно лучше меня, а я - всего лишь жалкое промежуточное звено в цепочке эволюции ''. Я увидел это сегодня в её лихорадочно бегающих болотных глазах, в пульсирующей синей жилке на виске. Хотя я могу судить по себе. Когда я говорил, что мой реферат по химии, в которой я неплохо разбираюсь, занял призовое место на школьном конкурсе работ, она начала играть.Театральным было всё: её улыбка со слегка припухшей верхней губой, лёгкие поверхностные объятия, прищур. Ещё сегодня она очень обиделась, когда я заметил, что у неё черепашьи руки. Дело в том, что складки кожи на фалангах пальцев у мамы несколько толще, чем у среднестатистической женщины её возраста.А ей сорок три года. Она любит брать мои руки в свои и сравнивать.Мать в этот день особенно долго рассматривала их, с обидой в дёргающимся голосе восхищалась: - Какие длинные аристократические пальчики. Ни одной морщинки, складок на сгибах почти нет. Вместо них узкие розовые полоски. А эти тоненькие лиловые венки. У тебя такая прозрачная, почти хрустальная кожа. И всё в том же роде. Возможно, потому что руками я мало работаю.Свои химические опыты проделываю обычно в перчатках. Кажется, я странный человек. Но, когда со мной кто-либо слишком мягок, я неизвестно почему забываю все правила приличия. Становлюсь более свободным. Может быть потому, что комплименты в свой адрес расцениваю как откровения. Ведь сам я скуп на похвалу. А раз со мной правдивы, искренны, то и я полностью открываюсь людям. Говорю то, что думаю. Могу сказать приятное, но так же спокойно могу и обидеть. На душе не всегда красиво. Я развязываю себе руки.И это не называется «сел на шею». Так я сегодня неожиданно оскорбил свою мать. -Ой, а у тебя, мам, они какие-то черепашьи, посмотри, - только и вырвалось, когда я резким движением отдёрнул руку. Но она… Мама, я чувствовал, в тот момент была готова просто оторвать кисть вместе с запястьем. Только чью? Мою или свою? Ну свою, разумеется. Вот что хорошо в ней. Я не пользуюсь этим её качеством, просто люблю его. Сейчас всё, что произошло, внешне забыто, и я сижу у себя. На следующей неделе должно совершиться нечто необычное. А пока спать, спать… Уроки утром сделаю. 12 февраля Сегодня мы с моей девушкой гуляли по торговому центру. Да, у нас было что-то вроде свидания. Только мы ничего совсем не покупали. Мне не приходилось, как во всех типичных анекдотах, караулить мою любимую у каждого магазинчика со скидками. Мы просто сели за столик у первой попавшейся кафешки, даже ничего не стали покупать.Это была дешёвая кондитерская, где пахло совсем не сахаром и шоколадом, а моющим средством «альпийские горы».К тому же нам пришлось ещё долго, томительно ждать, пока наш стол освободится от других посетителей кафе, которые полчаса собирали вещи и надевали дутые куртки.Но, когда те неряхи ушли, симпатичная молодая официантка быстро прибежала, протёрла клеёнку вонючей тряпкой и унесла их объедки разом на мелком подносе в своих стройных руках. Итак, мы расположились. Моя девушка сразу заговорила про каких-то друзей. Почему про других, а не про меня? Сказала, что их будет трое (имена уже не помню), что они собираются завтра у неё дома заказать гору всякой еды через яндекс. Шутила, смеясь, что «мы просто поедим вместе, не больше «. И тут я, сам не знаю зачем, не только попросил и меня взять за компанию, но и предложил провернуть всё у себя. Возможно, так я не буду для них чужим. Ведь, если все соберутся в моей коморке, то я стану для них кем-то вроде хозяина, и у меня будет хотя бы немного лидерства над этой компашкой. Я так думаю и надеюсь, что прав. Живу только с мамой. А она уверяла, что как раз завтра идёт к подругам на весь вечер. И зачем я только попросился к ним? Кажется, просто ляпнул первое, что пришло мне в голову, чтобы только не молчать ей в ответ. И, поверьте, приглашение –это единственное, что мог тогда придумать. А ведь я далеко не фанат шумных компаний и вообще не люблю людей. Эх, пойду уберусь хотя бы в комнате. 13 февраля Дорогой дневник, я –идиот. Нет у моей мамы никаких подруг и не может быть.Наверное, привычку бросать слова необдуманно я унаследовал от неё. Пообещать для мамы ничего не значит. Вернулся со школы бегом, специально с последней физ-ры свалил. А она… спит и, конечно, никуда сегодня не пойдёт. Сейчас, когда я это пишу, уже 7 часов вечера, ко мне придут с минуту на минуту, а мама ещё здесь. Уйти на время она с упрямой решительностью сонного человека отказалась. — Выгоняют из собственного же дома, — простонала она, когда укутывалась в пуховое одеяло и поправляла полы флисового халата. И было не понятно, пародирует ли она других матерей или серьёзно считает меня неблагодарным. Воспитывает так, должно быть. Как только я мог поверить сказкам про подруг? Она же ненавидит общение, не доверяет людям. Только, в отличие от меня, маме нравится быть такой. Я же стараюсь изо всех сил убить в себе эти антисоциальные наклонности, чтобы не остаться одному, как она. И да, тот факт, что у неё есть я, не имеет значения. У мамы нет никого за пределами маленького домашнего мирка, которым она так красиво утешает себя в жизни. Даже её турок сидит безвылазно в своей Турции и только переписывается с ней на языке, причудливо смешавшим в себе турецкий, корявый русский и немецкий, который она более или менее помнит со школы. Если ей действительно так комфортно без мужчины и друзей, то зачем тогда она врала мне, что идёт куда-то? Возможно, мама действительно договорилась с коллегами по телефону своим слащавым, подсюсюкивающим голосом пойти на корпоратив, а потом решила: «К чему тратить время впустую на этих людишек». Придумала предлог, позвонила, пропела, что, «к сожалению», не может и уснула с чистой совестью. В разговоре с теми, кто не входит в её милый, домашний кружок, с «людишками» она любит менять тон голоса с естественного контральто до птичьего сопрано, как у моей девушки. В детстве я любил мамин высокий тембр, просил её: «Мам, пожалуйста, говори со мной так же красиво, как с другими». Теперь я его терпеть не могу, ненавижу. Главное, что она презирает всех тех людей, кажется, совсем не робеет перед ними, не считает их выше себя. Не понимаю, почему тогда она так поступает. Думаю, эта её вежливость никому не нужна, кроме неё самой. Мама скрывается за прелестной маской потому что боится. У неё страх не перед конкретным человеком, не перед теми, кто её окружает, а перед социумом в целом. Перед общением. Не заразиться бы. Она верит в бога и не любит людей. Я- атеист, но ещё имею смелость верить в человека. Восхвалять бога и ненавидеть «людишек» одновременно невозможно. Значит, она не понимает саму суть своей веры, которая заключается именно в любви к «ближнему», не говоря уже о врагах. Я бы понял маму, если бы она физически не могла вырастить в себе симпатию к людям. Но она просто не хочет. Следовательно, либо религиозные чувства у неё фальшивые и не стоят ни гроша, либо не так уж нещадно она презирает общество. Вы, может, скажете: «Она же любит тебя». Я не в счёт. Меня она обожает только как собственность. — Мой сын-самый лучший. Умный, талантливый. Всё потому, что он «мой», — так мама обычно объясняет, почему она без ума от моего очередного рисунка, начириканного на алгебре. Ладно, что-то меня понесло. Мои пишут, что уже подходят. Закрываю дверь в мамину комнату, хотя знаю, что она откроет. Бегу в прихожую. 15 февраля Это просто ужас. Она смеётся.Не мама, а моя девушка. Мать только завуалировано подшучивала над нами. Бросала колкости, как она думала. Но девушка… Кажется, мне всё-таки придётся написать какое-нибудь имя. Назовём её Ника. Она открыто спорила с матерью, не беспокоилась, что может задеть её чувство собственного достоинства. Такого я совсем не ожидал. Например, когда друзья Ники, эти семнадцатилетние амбалы, развалились на кухне на наших тонких венских стульях, мама якобы случайно проходила мимо открытой двери и «сострила»: -Будете тусить, господа… и дамы? — она сделала дурацкий жест, выставив указательный и средний палец и замахав руками перед собой, как на дискотеке восьмидесятых. Если бы не Ника, я бы просто молча переглянулся с ребятами, глупо улыбнувшись. Но она прямо уставилась на мать и, подняв густые, чётко очерченные брови, произнесла: -Во-первых, «тусить» сейчас уже никто не говорит. Во-вторых, почему у вас рядом с иконами лежит эта пачка недоеденных чипсов? «Ей-то какое дело»? -подумал я «онаже тоже атеистка». -Вы же человек верующий, -продолжала Ника, -Или просто смеётесь над верунами и показываете, что иконы можно использовать как предмет интерьера.- На её лице показалась улыбка цвета марганцовки. Даже не знаю, как описать то, что происходило в эту минуту со мной. Я попробовал изобразить что-то наподобие улыбки. Но получилось лишь скривить рот. Мне оставалось только нервно кусать губы, пока не почувствуется железный привкус крови, и наблюдать за тем, что будет происходить дальше. А потом последовало вот что. Мать явно была готова сейчас же, немедленно вступить в спор. И она тщетно попыталась. -Лишь бы к чему-нибудь придраться.- Буркнула мама каким-то сдавленным, ломанным голосом и заправила за крупное ухо отделившуюся прядь сальных волос. Дальше она, как все, кто больше не знает, что сказать в свою пользу, обрушилась на других, а именно на моих гостей. -Или вот вам пример, - начала мама, — посмотрите на него, - и она указала черепашьим пальцем с толстыми фалангами на одного из друзей Ники. Это был коренастый подросток с тупым выражением лица и причёской а ля «я-болонка». Просто свои короткие, игольчатые волосы он умудрился неизвестным образом завязать в высокий хвостик. -Футболка с девой Марией и какими-то английскими надписями. Что ещё у тебя там намалёвано? –обратилась она к коренастому. Тот в свою очередь ничего не ответил, только громко шмыгнул своим слегка вздёрнутым, острым носом и отправил в рот дешёвый суши-ролл. Но для меня в этом шмыганье было больше аргументов, чем во всей маминой речи. Остальные четверо: Ника, парень в кроссовках и два дрыщавеньких белобрысых продолжали ехидно улыбаться, едва сдерживаясь, чтобы не фыркнуть и не расхохотаться во всё горло. Я уверен, что вид у меня был точно такой же как и у них. Но это только снаружи. «О, они всё видят», -думал я, когда крутил в запотевших ладонях свой старенький Galaxy-S, от чего его стекло становилось маслянистым, — «уже представляют её в каком-нибудь скетче про жизнь русской матери –одиночки, которая прыскает на свой грязный халат турецкие духи из придорожного ларька перед тем, как лечь спать. Хорошо, что живём мы не в коммуналке, с обвалившейся зелёной масляной краской на стенах, а в обычной квартире в двенадцатиэтажке начала нулевых. Иначе с нас вообще можно было бы рисовать карикатуры… Чёрт, а я –то что сижу? Эти мои гости уже уничтожили её, а тот в кроссовках как на неё смотрит! А она!..» Однако я не собирался защищать свою мать. Мне хотелось просто встать и ткнуть ей зеркалом в лицо. «Посмотри на себя со стороны.»Я горел диким желанием подержать её ещё немного времени под их нападками. Посмотреть, что мать будет делать, как смотрит учёный-исследователь на своих подопытных крыс. Я жесток.Хотя насмешки ребят над ней тоже ненавидел.А ведь я ещё люблю её.В бешеном отчаянии я пытался взглядом ей сказать: -Мама, ну неужели ты не видишь, чёрт возьми, что ты откровенно выставляешь себя на посмешище? Ты свято убеждена, что они- дураки, идиоты, бездарности (или как там ещё ты их называла при мне?).И всё же у меня ещё живет алый огонёк, маленькая тлеющая надежда на то, что ты, мама, где-то в самом потаённом уголке души признаёшь себя слабой по сравнению с нами. Нет? Кажется, всё-таки «нет», потому что мама начала демонстрировать свои, умереть какие глубокие, знания Библии и самоутверждаться на коренастом. -Ах, так это у тебя Мадонна там, на футболке.А я-то думала… Слушай, а ты вообще знаешь историю девы Марии? Какой путь проделала эта женщина из Назарета в Вифлеем прежде, чем родился Иисус, как ангелы принесли ей благую весть? А? Молчание.Но не неловкое, а уверенное. -Или, –продолжала мама, — эта такая тонкая ирония над теми, кто в страхе и с благоговейным трепетом молится у образа Марии? А ты, такой умный, носишь этот неприкосновенный лик у себя на футболке, на которую уже успел посадить свежее пятно от кетчупа. –Здесь мать по-кошачьи сощурилась в сторону Ники. Это была как бы отсылка к её замечанию про пачку чипсов и икону. «Вот бы ушла, вот бы мама ушла. Пожалуйста, пусть случится какой-нибудь взрыв в соседней комнате. Лишь бы она ушла.» — Проносилось мантрой у меня в мыслях. А Ника в то время опустила свою кучерявую голову мне на плечо, от чего её пышные чёрные волосы нежно щекотали мою шею. Этот жест явно дал маме понять, что я с Никой заодно. Мать подтянула наскоро надетые клешёные джинсы, которые были намного длиннее её ног, и лениво поплелась в свою комнату. Теперь нас отделяла хотя бы двойная стена с рыжими обоями, на которых застыли капли кухонного масла. Признаюсь, я не Тургенев и не пишу духовный сиквел «отцов и детей». Поэтому не привожу пример её политических взглядов. И нет, здесь не будет споров с ребятами на эту тему. Как только полы её флисового халата скрылись за дверным проёмом, тот коренастый сразу подмигнул другому, тому, который был дама в кроссовках. Тот слегка повёл изломанной бровью и достал из своего рюкзака Vans недорогое винцо в картонной коробочке. Его даже не надо было специально переливать в бутылку из-под сока, потому что мама её не заметила. Не отрывая глаз от чтения сообщений в контактике, кроссовок сделал несколько глотков прямо из горлышка.Потом он передал коробку близнецам белобрысым. Они по очереди попробовали. За ними последовал коренастый. Когда он пил, мне было противно наблюдать, как его кадык скачет то вверх, то вниз по желтоватой шее с красным следом не то от засоса, не то от удара. За ним Ника. Кстати, она пила дольше всех. Затем дала коробочку мне. Сделав глоток из пластикового горлышка я всё ещё чувствовал на нём остатки приторного клубничного блеска Ники. Вино приятно пощипывало мои искусанные в кровь губы, от чего они становились пунцовыми, и на них ощущался кисло-сладкий привкус дешёвого алкоголя. Ну что-ж, эти названные приятели ещё немного времени пообсуждали, какие фото одноклассничков или учителей выложить в группу школы, и ушли. Как я был рад, что мать не выбежала из своей комнаты на скрипучий звук дверной задвижки.Когда Ника провожала своих амбалов, один из них, кажется, это был тот, в кроссовках, взял её за покатые плечи и взвалил себе на спину. Ника только визгливо захохотала, и смех этот был уже каким-то невесёлым, истерически-надорванным, нездоровым. -Прости, — заливалась она, слегка приподнявшись на мощной квадратной спине кроссовочника. Но потом он так сильно рванул за порог, что Ника дёрнулась, и худые руки безвольно упали на его массивную шею. Она всё смеялась, конвульсивно содрогаясь. Наша железная входная дверь захлопнулась за ними. По-моему картонной коробочки хватило, чтобы перестать как следует соображать, потому что как только гоп-компания ушла, я бессильно повалился на кровать в своей комнате и заснул. А завтра школа. 16 февраля Сегодня у меня был с Никой краткий разговор. И нет, я ни в коем случае не ревную её к этому кроссовочнику. Не на столько же я люблю Нику, чтобы бросаться её защищать. Я мог ударить его в морду, но не ударил. Отчётливо помню, как она встретила меня у калитки входа в школьный двор. На ней, несмотря на колючий холод, было тонкое серенькое пальто и длинный тонкий шарф мелкой вязки. Точёный кончик её носа болезненно покраснел на морозе, а в лакрично-тёмных волосах запутались капли растаявших снежинок. Она была без шапки. А я свою спрятал наскоро в рюкзак, от чего зимний воздух кусал мне уши. Без всяких ненужных, пустых вступлений сразу спросил у неё: -Зачем ты вчера ржала, как дурочка? Она как всегда потупила свои пустые глаза, аккуратно обведённые чёрной подводкой, и ответила: -Мне было весело, Макс, не приставай. Опять ты за своё. Вечно выпытываешь что-то непонятное, как психолог. Тут я бросил короткий взгляд на её губы. Вспомнил, что они были как цветы: пахли сладко, а на вкус –горькие.Потом посмотрел вниз, на свои изношенные ботинки, которыми я месил чёрный мокрый снег. Она слегка толкнула меня в грудь узкой ладошкой. Ласково усмехнулась, показав ряд крупных белых зубов с очаровательной щербинкой посередине. Я обратился к ней с такими словами: -Скажи, Ник, ты правда её ненавидишь? Она поморщилась, как чихающий щенок, и фыркнула: -Почему я должна её ненавидеть? Я вовсе не ненавижу её. Ты смешной, Макс, правда смешной. Ну, а что я должна, по-твоему, ей отвечать, если чувствую, что она считает меня какой-то хабалкой. Тем более я видела у тебя в телефоне СМС от неё, где твоя мама пишет, что я сплю с первым встречным. И это всё потому, что у меня волосы вечно растрёпанные. Ну, извини, они у меня по-другому не лежат, сколько бы я их не расчёсывала. А как твоя мать смотрела на мои ногти!.. Но я уже ничего не слушал, вернее, не слышал. На то, что она лазила без разрешения в мой телефон и читала переписку, я тогда не обратил никакого внимания. Ника как будто выросла в двадцать раз над моей головой, превратилась в гигантское пульсирующее облако и была готова задавить меня как мерзкое насекомое. И мою мать вместе со мной. Почему именно облако, я не знаю, не спрашивайте. А мы с мамой были двумя вонючими клопами. Как облако может быть опасно для клопов, я тоже понятия не имею. Мы в страхе забились в угол нашей комнатушки с иконами. И этот страх был даже больше инстинктивным, чем осознанным. И тут меня ударила мысль: «Всё, надо немедленно вырваться из этого замкнутого круга. И поможет мне она, Ника.» Почему-то мне тогда показалось, что именно Ника вытащит меня из-под влияния матери.Да, наверное, даже не важно, кто поможет мне выбраться. «Главное освободиться, вызволить себя.Да. это в первую очередь.» Хотя я только тогда так думал.И, как обычно, после встречи с Никой вернулся к маме домой, в свой «замкнутый круг», в комнату, пахнущую ДСП и иконами. На том и закончилось сегодня моё освобождение. Ника, кстати, пригласила меня к ней домой. Признаюсь, я там никогда не был, и мне жутко интересно посмотреть, как она живёт. Единственное, что я знаю, это то, что она уже год как сбежала от своих родителей, ещё достаточно молодых, и проживает с братом. Да, такие люди существуют. Однако пришлось отказаться.Мне надо было дописать проклятый реферат по марксизму (Простите меня, Карл Маркс). Мы договорились на послезавтра, как раз впереди выходные. 17 февраля Кажется, я ошибся, когда написал, что мои дела в учёбе ей безразличны. Вернее, мои оценки действительно не важны для мамы.Но вот поступить на бюджетку в институт, это давай, максим, обязательно сделай.Сегодня мать как раз говорила со мной про институт. -Ну не поступлю и не поступлю, отстань ты от меня наконец. -Я отложила деньги на покупку квартирки где-нибудь в ликвидном месте.Потом буду сдавать её в аренду, чтобы было, чем платить за твоё обучение, Максим. «Что?»-тут же подумал я.«Если она ещё будет платить за меня, то я никогда, никогда не сбегу от неё. А какой-нибудь коренастый скажет, что я «сижу у мамки на шее». Да это не я не хочу вылезти из-под маминой докучливой опеки, а она, чёрт возьми. Она не хочет меня отпустить. А ведь надо прежде всего научиться отпускать, не так ли? Я понимаю, что мать искренне волнуется за моё будущее. Но она ли завидовала моим слишком хорошим оценкам по химии? Я не хочу, понимаете, не хочу остаться без единого друга, иметь только поверхностные знакомства с секретаршами Катями или Настями на работе, которые сами считают маму странной. Она работает главбухом какой-то нефтегазовой компании. Самое страшное, что это я только так говорю. А на самом деле, я, кажется, тоже боюсь людей, невольно избегаю их. Например, эта Ника вызывает у меня внутреннее непреодолимое отвращение своей красотой, звонким, хрустальным смехом, своим критическим отношением к моей матери. И противна она мне именно потому, что в какой-то мере я даже похож на Нику.И в глазах матери, и в своих собственных Ведь я также смеюсь над маминой пошлостью и мнимым консерватизмом. Только меня раздражает, что я её люблю, и я люблю тот факт, что она меня раздражает. Я люблю бесить, это в крови. Разговора с никиными друзьями-амбалами я также избегал.Только вертел свой дурацкий телефон в дрожащих руках. Разве мы с мамой не одинаковы? И порой даже и не хочется мне ни в какой институт.Ведь это тоже общение. Там от тебя требуют самореализации, социализации. Придётся вступать в, никому не нужные, коммуникации.А в школе друзей у меня особо нет. Так, пару приятелей. Они меня замечают только тогда, когда им нужно списать конспект по химии. Мерзкие потребители.Да, не получается у меня любить людей. Когда ты к ним обращаешься с вопросом на любую тему, не обязательно из школьной программы, они по-хамски молчат, игнорируют тебя. Лучше бы оскорбили, честно. А то играют на бесполезных в старших классах уроках физкультуры парами. Кидают друг другу сдувшийся мяч по заданию учителя, а я, как всегда, тот, кому не хватило пары. Или, ещё хуже: какая-нибудь хорошенькая одноклассница с намалёванными бровями, если её попросят встать со мной в пару, предпочтёт лучше стоять в сторонке одной и подпирать собой холодную стену спортивного зала, чем играть с таким как я. А ведь ей всего лишь надо кидать мне этот проклятый мяч. Но не всё ли равно кому? Я не урод, от меня не несёт аж до женской раздевалки едким потом, как от Жени Ряхова. Почему не со мной? Физрук как нарочно даёт задания, которые необходимо выполнять в парах или разбившись на команды. Я подходил к нему, спрашивал, почему так много групповых упражнений. Но на что я, наивный дурак, надеялся, если этот тарпедоголовый в спортивном костюме цвета банки от сгущенки даже и ответить –то не может. Он сделал вид, что не услышал за общим гулом мой вопрос. Странно, что они не принимают меня в свою компанию.И это не потому, что я не знаком с элементарным навыками общения, нет. Просто не хотят. Но я не могу быть для них неинтересным собеседником. Я очень болтлив. Люблю делиться своими переживаниями с другими. Только моя открытость, желание покопаться в душе в конечном итоге им надоедает, как Нике. Кто-то скажет: « Иди к психологу». Но я не признаю психологов.Моя мама уже вызывала одного к нам на дом. К другому она же водила меня пару лет назад. Всё из-за проблем с общением. Но их нет. Они у тех, кто меня окружает. Эти специалисты-психологи все были женщинами средних лет. Использовали заезженные фразы-клише. Первая, которую вызывали домой, молодая, симпатичная еврейка, распиналась: -Представь: ты в мёртвой пустыне, вокруг тебя непробиваемая оболочка- стеклянный купол, и все песчаные бури и ядовитые гады остаются за его пределами. И ещё чушь в том же роде: -Ты должен сам создать себе некий вакуум. И в нём тебе будет хорошо, комфортно, тепло и уютно как у Христа за пазухой. «Фу, там, наверное, мерзко» — подумал я тогда. Вторая, по старше, но тоже евреечка с чёрными короткими волосами, вообще выявила у меня комплекс неполноценности. Остальное, что она говорила, мне даже не запомнилось. Психологи оперируют только общими терминами, которые они зазубрили на курсе в университете. Дальше не заходят. Не хотят. Простодушно считают, что психологические и социальные проблемы действительно так легко решаются. Скажи лишь: «Создай искусственную ситуацию, где ты находишься в неприступной крепости, и всё у тебя будет замечательно.» Так не бывает. Мне не помогло. Ах, да…институт… Итак, я надумал, что, если мне не везёт в социуме, то остаётся только один выход — это тюрьма. В моём случае- колония для несовершеннолетних. Хотя, может быть, я попаду туда уже после восемнадцати. Там от тебя требуют только соблюдения правил безопасности и следования распорядку дня. Никаких инициатив от тебя там никто не ждёт. Нет, я не брежу. Правда. Нарочно попасть туда, совершить что-нибудь антисоциальное, протест. Убить, чтобы на тебя ткнули пальцем и закричали: — Вот он — злодей! Тварь, а не человек! — и мне такая похвала доставит дикое, животное удовольствие. Убить именно кого-то. Суицид-это уже скучно. Там, в тюрьме, ты- человек пропащий. Ты себя разрушил сам. Никто не ожидает от тебя успехов. Заманчиво, не правда ли?.. Хотя там с тобой тоже могут быть грубы, над тобой могут издеваться сокамерники и даже с ещё большей жестокостью, чем начальство.Ну что ж, добейся того, чтобы тебя поместили в одиночную камеру, как в изолятор. Сложно? Значит, не очень-то ты и хотел быть совершенно один. В тюрьме главное одно — знаешь, что ты никто, и у тебя есть выбор остаться никем. Никто тебя не полюбит, и из этого ты можешь научиться получать своего рода наслаждение. Можно получить образование и в тюрьме, читать книги, не думать о внешем мире. Но ты вправе и не делать всего этого. Тюрьма будет моим монастырём. Только за решёткой ещё больше свободы, чем там. Тебя кормят, содержат, как животное. Уверен, каждый хоть раз мечтал о такой жизни, пусть и осуждал её громко, при всех. Тюрьма лучше современного общества. Кому не удаётся влиться в коллектив, как жирным сливкам в утреннее кофе, тот идёт другой дорогой. Вот, что иногда закрадывается ко мне в голову. О, мама зовёт. Что ей надо? 18 февраля Сегодня был у Ники. Она живёт прямо в центре нашего Питера, на углу Невского и Конюшенной, в симпатичной дореволюционной пятиэтажке с каменными наличниками у окон. Красивым дом казался только внешне. Внутри он был превращён в коммуналку. Видно, уже при советской власти. Просторные прямоугольные залы, бывшие светские гостиные, разделены на мелкие комнатушки, по семнадцать метров каждая. Чувствуется, раньше там мог помещаться литературный салон, где на тяжёлых резных креслах сидели бородатые господа в чёрных фраках и покуривали дорогой табак из своих трубок. И, кажется, пускали они дым на эту самую лепнину на потолке, которая сохранилась до сих пор. Она изображала двух упитанных ангелочков с цветами в пухлых руках. Только теперь под этими пережитками старого Питера стояла дешёвая металлическая раскладушка. Напротив неё — комод, из которого торчали разноцветные тряпки. В левом углу комнаты, у окна без стеклопакета, располагался старый ждановский шкаф. Протоптанный, но подлинный паркет трещал под ногами. Пахло старостью и отсырелым деревом. Телевизор у них находился в изголовье раскладушки.Только Ника говорила, что его не смотрит. -Он достался от прошлых хозяев.- со странным самодовольством замечала она. -А почему вы живёте одни? Разве до восемнадцати можно? — недоумевал я. -Родители сдают эту берлогу в аренду, только вот покупатели пока не нашлись. «И не найдутся.» — подумал я, смотря на змеевидные обуглившиеся провода на стенах. — Поэтому временно мы здесь ютимся. — тут она наклонилась ко мне, так что я мог ощущать тепло её дыхания на своей коже, и прошептала: –Это как бы не совсем законно, знаешь.-Потом добавила уже громко: — Но им наплевать. В целом, жила она в обычной, среднестатистической съёмной комнате. Только пафосная, когда-то белая, лепнина смущала меня. Всего в их коммуналке девять комнат. Соседнюю с Никой занимал её старший брат, 21-летний качок, который, как рассказывала Ника, служит теперь в армии. Ключи его были у Ники, поэтому мы могли легко попасть к нему. Но, по-моему, дверь его была не заперта, а так, просто прикрыта. Мы вошли. Она раскатисто смеялась и уверяла, что мне не особо можно здесь находиться. Потом бухнулась на его диван. На нём лежала накидка с угловатой вышивкой птиц, растений и каких-то солнц. Ника поигрывала мохнатой кистью накидки и с беспричинной гордостью показывала мне комнату. Как будто хотела сказать: -Смотри, это всё принадлежит моему брату, а теперь мне. Могу жить у себя, могу и здесь. Я свободна, а ты завидуй. Но завидовать было не чему. В первую очередь бросался в глаза старинный изразцовый камин зелёного цвета в углу. Ника говорила, что он не действует. «Можно прочистить, но это надо нанимать трубочиста.Только лишняя морока.» На закопчённом потолке тоже лепнина. Жёлтые обои облезли, оголили потрескавшуюся штукатурку.Кроме дивана и камина в комнате ничего не было. Ника встала, пошла показывать мне «места общего пользования». На кухне стояло шесть газовых плит, так что те, кто на них готовит, вынуждены тереться боками друг о друга. По плитам расползался свежий налёт, чернели комфорки. Стол один на всех. Его покрывала клеёнка в клеточку с жёлтыми пенистыми пятнами жира. Ника кокетливо вертелась среди всего этого. «Как! Она тоже живёт не идеально? А я –то думал…» Её белая рука с расцарапанными в кровь костяшками скользила по холодной синей стене. Краска облупилась, покрылась сеточкой мелких трещин. -А вот раковина, а вот стол, а вот…- звенел её голос. Я изо всех сил старался не сделать брезгливое лицо. Но не нужно было. Она сама поморщилась и подтвердила, что ей не приятно.Однако она не страдала от того, что она так живёт, в отличие от меня. Ей было просто некомфортно, не больше. «Она сама тоже как с карикатуры. Я живу даже лучше неё.Но Ника свободна. Родители у неё ещё молоды и им всё равно. Как хорошо…» -Я бы остался у тебя, — сказал я ей тогда, — Навсегда, — прибавил потом. -Что же, оставайся.- не то с иронией, не то серьёзно ответила она. Но я знаю точно, что не шутя она предложила мне переночевать здесь когда-нибудь. Сегодня опять меня ждала мать. «Остаться бы, ничего ей не сказав, и всё. Будет названивать- отключу телефон, даже выкинуть его готов. Но мать с ума сойдёт. Жалко.Да, я мерзкий слабак.» Я пообещал Нике, что обязательно договорюсь.Ника как-то пусто посмотрела на меня и буркнула, что ей будет всё равно, если я не приду. Это меня кольнуло.Я стал задыхаться от прогорклого запаха в комнате, грязные стены расплывались, как будто состояли из того самого старого масла. Потом мне показалось, что ангелок с лепнины превратился в дьявола и сейчас упадёт на меня и раскроит мне череп. Я брякнул, что мне пора идти и немедленно выбежал из этого ада. Через несколько минут я уже жадно пил воздух Невского проспекта, наполненный выхлопными газами. « Слаще не бывает», — радовался я тогда как ребёнок. Я уже начал сомневаться, станет ли Ника моей «освободительницей». А потом тут же отбросил нерешительность и уверил сам себя: «Нет, она, она. Ника такая… эм …простая, настоящая. Посмотрите только- живёт скромней некуда, довольная, красивая. Может, находит в этой коммуналке свою эстетику. Миловидная девушка в коммуналке.Что может быть интересней? Вот уродливая старуха или полная сорокалетняя женщина с лоснящейся красной кожей –другое дело. Так думал я сегодня, когда смотрел из окна в моей комнатке на больное фиолетовое небо, на кружево голых чёрных ветвей на его фоне, на каменный электрический столб. *** Моя спокойная, беззаботная жизнь рушилась на глазах. А если честно, то её вообще никогда не было. Теперь всё обострилось, но она всё ещё моя мать. Следующие мои записи уже более хаотичны. 25 февраля