Нет

25 февраля Настроение расчёсывать старые раны, раздирать лицо ногтями, пока оно не загорится от влажных царапин. Наконец высказал маме всё, но она чуть не победила. -Где ты, блин, шлялся? — напала она на меня, когда я только переступил порог. И неожиданно сдавила меня в своих змеиных объятьях. Поцеловала. Сначала в лоб, потом в макушку. От мамы пахло сигаретным дымом. -Я же предупреждал тебя, мам, что иду к Нике. Мне очень хотелось… — Я не успел договорить, что мне очень хотелось увидеть никину комнату, мать перебила меня. -А, ты с этой стервой. Говорю, не доведёт она тебя ни до чего хорошего. Умеет только сидеть в телефоне, да глазки строить. Я попытался защитить Нику, хотя уже и сам стал разочаровываться в ней: -Ты не понимаешь, мам, она чертовски бедно живёт, ютится в коммуналке и сама зарабатывает себе на жизнь. -Я, кажется, знаю, чем она зарабатывает…-Оскалилась мать. -Нет, ты опять за своё. Ника подрабатывает вожатой в летних лагерях, а зимой раздаёт листовки. Мать состроила такое лицо, будто Ника подрабатывает не в летних, а в нацистских лагерях. В летних нацистских концлагерях. Я ожидал, что мама хотя бы изменит взгляд с насмешливого на более снисходительный. Но нет. Она приподняла выщипанные треугольные брови, которые в молодости у неё были очень густые и красивые, и отчеканила: -И это твоя пара? Разукрашенная дура, раздающая листовки на морозе в прохудившемся пальтишке. Ты же знаешь, что она ходит без шапки не потому, что у неё нет денег, а потому что модничает, кокетка. Макс, ты выше её, ты- будущий учёный. Она испортит тебя. «Ты одна здесь меня испортила, сгноила.Посмотри, какой я чёрствый. Не могу ведь я сам быть в этом виноват», -кружила в моей голове чудовищная пляска. Мать продолжала: -Ты так легко попадаешь под влияние. Признай, ты зависим от поганого мнения этой своей Ники. Ведь зависим, не так ли? Ничего не отвечая, я недоумевал. Почему-то мама считала, что я обязательно должен стать известным в будущем, что я рождён для чего-то великого. « Великого только в своей мерзости», -прыгнула ко мне в голову мысль. Химия, на которую она так отчаянно надеялась, мне уже надоела. -Я всё для тебя делаю. Вот приготовила креветки в чесночном соусе, как ты любишь, — и она взяла мою ещё не оттаявшую с мороза руку так бесконечно нежно, что у меня по всему телу пробежала чуть заметная дрожь. Потом сжала её в своей, так что сердце у меня тоже сжалось. « Ведь я хотел убить её. А она так меня любит. Я становлюсь монстром.Уже им стал. Посмотрите только на мои холёные руки, которыми я пытаюсь её отстранить!» — Вдруг со страхом подумал я, и противные слёзы уже сдавливали мне глотку. И тут меня кольнула одна мысль: «Она же ревнует меня к Нике.» Я прокричал ей: -А, вот оно что… Мам, надо уметь разделять любовь к девушке и … к матери, - я стеснялся произнести: « Мама, я тебя люблю!»Хотел быть ей другом, но не мог выдавить элементарное «люблю», хотя внутри меня всё залито им, этим словом. Да даже и не словом, а ощущением. Зачем я тогда так сглупил, если вовсе не любил Нику, и не полюблю, думаю. -А не ты ли, мама, меня наставляла как в горячке, чтобы я не ревновал тебя к твоему турку, нет? Ведь я его ненавидел, тоже ревновал тебя к нему. Потом слегка смягчил голос: — Я боялся, что он тебя обманет, что он аферист. -Что он сделал тебе, лично тебе плохого? Он тебя оскорбил, унизил, а? -Он, мам, оскорбил меня тем, что существует в твоей жизни. Этим он и тебя унизил. -Но то уже другое … Не занимайся подменой понятий.- Почему-то именно эти её слова показались мне ласковыми, в отличие от предыдущих, про презрение к Нике и про то, что я достоин чего-то большего. Тогда я едва не уступил ей, взглянув на неё с пониманием и сожалением. Был готов обнять её крепко, прижать руки к маминому халату, согретому теплом её тела. Уже наклонил к ней голову с мокрыми волосами на затылке.Однако что-то мне помешало. Этим «чем-то» был тот торжествующий взгляд, с каким мама улыбнулась. Точнее, её поблёкшие губы лишь чуть заметно дрогнули. В них читалось одно - болезненное своеволие. Она, казалось, считала себя полноправной победительницей, а меня опозоренным, униженным проигравшим. -Этому мальчику пора признать, что он погорячился, что он не имеет права судить меня. Тоже мне, критик нашёлся. Давай, поцелуй в щёчку. Вот так, молодец, — как будто говорила в мыслях мама. Именно очередной всплеск нежности был последней каплей, а не пошлая грубость. Я в злости схватился за деревянную спинку стула у кухонного стола, за которым мы сидели во время того разговора, и с плаксивым бешенством опрокинул его на пол. Мать дёрнулась на месте и вскочила. Я заорал содрогающимся от малодушных слёз голосом: -Нет, нет, я никогда, слышишь, — задыхался я, но в то же время внутренне ликовал, — никогда не признаю, что ты права. И да, я могу тебя учить! Прислушайся, я пока что … повторяю: пока что не никто, и ты должна, чёрт возьми, прислушаться! — Захлёбываясь, я дошёл до эйфории и перешагнул границу самого запретного — я начал про отца: -Ведь ты первая папу бросила ради этой обезьяны. Ну и что, что у отца были и есть жена и дети. Но хорошие отношения можно было поддержать? Ты и его ненавидела, он тебя любил, а ты поступила как последняя … Назвала его козлом. За что? Ха! Всего лишь за то, что он вставил вместо фотографии турка свою, где он ещё обнимает тебя. Это, кстати, единственно фото, где я его видел. Я так рад, что не похож внешне на тебя. Мать заикнулась, но я крикнул: -Не затыкай мне рот! Мать в тот момент резала меня своими ястребиными глазами. Толстая, бьющаяся жилка проступила на её мокром от пота лбу. Я убеждён, тогда она видела во мне не сына и даже не человека, а поганое исчадье ада. В обычное время она меня любила, но не тогда. В той ситуациии ни о каких глубинах души говорить не следует. -Всё: ни слова больше. –говорил я сам себе вслух, но она приняла на свой счёт. Я широкими, судорожными шагами рванул через кухонную дверь в прихожую. Мать стояла на дороге гигантским барханом в своём объёмном халате цвета песка. Чтобы выбежать, мне пришлось всем корпусом толкнуть её на ходу в полное плечо. Она попятилась в сторону и в ту же секунду замахнулась своей черепашьей рукой. Дальше я помню только то, что моя правая щека невыносимо горела от звонкой пощёчины, когда я наскоро набрасывал свой пуховик, совал ноги в ботинки, но попал только с третьей попытки. Железная входная дверь с маху захлопнулась, как тогда за Никой и её семнадцатилетними дружками. Через несколько минут я уже плёлся к автобусной остановке сквозь кипучее снежное месиво. Одну мою щёку жёг след от оплеухи, другую — мороз. Я отправился к Нике. Мерно пошатываясь на сиденье в полупустом автобусе, я не думал ни о чём. Только приложился горячей щекой к холодному запотевшему окну, чтобы было не так больно. За стеклом проплывали тёмные, безлюдные переулки Большого, лихорадочные и яркие бульвары Невского. — Вы будете оплачивать проезд, молодой человек? — Тихо спросила утвердительным голосом тучная кондукторша в шерстяной телогрейке. Я было заснул от однообразного гудения мотора. Пошарил руками в карманах и вместе со скомканным старым билетом подал мелочь потной ладонью. « Не проспать бы свою остановку»…