Нет

Почему-то в тот день Ника показалась мне умной. Даже умнее меня. Но , клянусь, это только минутное впечатление. Она – пустота. И не думайте сочувствовать ей. Я пытался, но у меня не получилось. Всё впустую, как говорится. Ника потянулась на матрасе, перекатилась на ближний ко мне край. Она отдёрнула мои руки, взяв их за запястья, и мигом выхватила гитару. Потом небрежно отложила её к изголовью раскладушки, почти бросила. «И так нечего делать. Хоть бы послушала. Сама ведь ни черта не умеет играть». – думал я и одновременно осознавал, что люблю гитару больше чем девушку. Через минуту Ника уже валялась на том самом матрасе с подогнутыми под голову руками. Её волосы разлились мазутом по белой ткани, касались шероховатого паркетного дерева. -Какой несчастный! – Не скрывала она иронии. – А ты знаешь, что таких, как ты, тысячи, нет - миллионы? Мне даже смешно. Настолько у тебя типичная история. Как вообще тебе не стыдно о таком рассказывать? « Сбежать от родителей…» У всех это было, у каждого рано или поздно будет. … Слушай, у меня от вони в комнате горчит в горле. Пойдём на улицу. Я задыхаюсь. И мы гуляли. Просто, без тягучих, многословных диалогов. Как все, мы закупились шавухой в ближайшем ларьке на остановке и приговорили её на улице. Опрокидывали пару раз друг дружку в снег там, где он лежал ещё нетронутым. В общем , в нашей прогулке не было ничего необычного. Помню, как я гулял с друзьями в детстве. Наверное ,и детством-то это назвать нельзя, скорее переходным периодом.Мне было где-то двенадцать- тринадцать лет. Зимой и ранней весной мы до посинения болтались на улице. Потом покупали сухарики за одиннадцать рублей со вкусом икры и распаковывали пачку окостенелыми от ветра пальцами. Насквозь мокрые перчатки не грели. Тем более, одной часто приходилось делиться с кем-то. Протрёшь лицо -колючие капли снега тут же застынут на нём. Ты изо всех сил пытаешься открыть пакет, взять сухарик. Шуршишь, но руки не слушаются. Тебе больно и смешно. И сухарики вкусные. А летом набирали со сдачи в столовой на чупики. Смородиновый- мой любимый. Помню, как потом волосы прилипали к губам. Мы до тошноты качались на качелях в школьном дворе. Тёплый ветер сушил горло. Ладони были чёрные от пыли. Солнце ложилось везде. И свет в воспоминаниях тёплый, жёлто-оранжевый. Я жду такой сейчас, но его нет. Но я не ною о « потерянном времени». Те друзья давно уже не со мной. Я их не виню. Не собираюсь плакать о том, какие они плохие, как бросили меня и так далее. Я сам их кинул. И не потому, что они меня обидели. Не называйте меня романтиком. Я не какой-нибудь колобок, который «от бабушки ушёл, от дедушки ушёл», а теперь скитается в гордом одиночестве.Мне просто казалось ( внимание: казалось) , что они когда- нибудь сами оставят меня или предложат мирно разойтись. Поэтому я решил первым сделать шаг. «Лучше это сделаю я , чем они. Избавлю себя от лишних переживаний. Не успеют мне ничего сказать. И я останусь лидером, победителем.» Ну и что мне дала эта победа? Только боль и покусанные губы. Невозможно жить в благородной аскезе. Без людей совсем нельзя. Ты к ним всё равно прибежишь или поймёшь, что уже слишком поздно, и тебя все ненавидят. И тут спокойное уединение превращается в изгнание. Всё просто. А ведь мы даже и не ссорились, когда я от них ушёл… Я старался любить людей, но эта злоба на всех жила уже тогда глубоко у меня внутри. Не кому и не в кого не верил. Чувствуется, что и сейчас не верю. Только надежда ещё есть. Не знаю, убить её или нет. С каждым чёртовым днём я всё больше разуверяюсь в людях, в вере, в надежде. Лишь любовь постоянна. Я не могу убить в себе любовь. Любовь к матери. После прогулки с Никой я думал: «А ведь у меня действительно типичная ситуация. Просто обыкновеннейшая. Подросток. Мать. Паразитизм и желание вырваться. Я всегда боялся быть таким, как все. Вот идиот… Я же мечтал найти людей с такими же проблемами. Спрашивал: «неужели ни у кого не было?» А теперь сам же ненавижу свою дурацкую будничность. Ника права. Но не хочу, чтобы было так. Я даже признал это. Уверить себя в чьей-то правоте для меня уже гигантский шаг.» 28 февраля После того сна всё ещё ощущаю соль на языке. Как будто во рту вязкая чёрная кровь , и ты ей давишься. И чувство это становится отчётливей. Вокруг кипит море цвета зелёных стен в подъезде. Белые следы облупившейся краски – пена. Упадёшь туда – вода будет разъедать тебе кожу до костей. В небе розовая пыль. Внизу – жёлтая. Сегодня мы не выходили на улицу. Вытяжки на общей кухне не было. Поэтому утром решили выбежать на лестничную площадку, чтобы не нюхать гарь от приготовления завтрака соседями. Мы встали у длинного холодного окна. Острый подоконник вгрызался в суставы. Ника достала из кармана фиолетовой олимпийки пачку дешёвых женских сигарет и зажигалку. Ловким движением пальцев вытащила две тонкие сижки. Я зажал губами одну , и Ника сама поднесла мне зажигалку. Прикурив, я стал медленно выпускать дым на клейкие листы герани. Он плавно ложился и оседал на них. Я уже пробовал курить до этого, но давно. Я старался сильно затягиваться, чтобы она поняла, что я не новичок. Держал сижку между указательным и средним пальцем. Хотелось прокашляться. Она пропускала синий дым сквозь щёлку между зубами.