Перья

      К своему новому имени он быстро привык. Было сложно существовать, чувствуя себя безымянной куклой в шкуре фантастической твари, которая своими острыми когтями может разорвать любого. Слова, сказанные императором в тот вечер, когда грифон получил новое имя, не могли не найти в его душе странного отголоска. Вернувшись в стойло после полёта, он первым делом начал рассматривать своё тело, начав с крыльев и закончив кончиком хвоста. И только тогда в его голове смогло окончательно собраться то самое мифическое животное, перед которым трепетали все люди, когда-либо встречавшиеся ему в этом мире.       Загадка того, как он сюда попал, обрывки мутных воспоминаний и незнание собственного настоящего имени отошли на второй план. Они всё ещё появлялись во снах, тревожили временами его мысли, но не ставили свой вопрос так резко. Создавалось ощущение, что за несколько дней, проведённых в этом мире, он успел свыкнуться со своим положением, телом и неприятным чувством, когда вместо слов из внушительного клюва вылетали странные для его ушей звуки.       Как равных себе он принимал только самого императора и того лысеющего мужчину, который теперь каждый вечер приносил ему освежёванных хорьков, пойманных в здешних лесах. Сначала грифон вызвал всеобщее удивление, недовольно отпрянув от такого угощения, которое вызвало приступы животной зависти у других четвероногих постояльцев конюшни. Но потом его всё-таки заставили попробовать и понять, что это очень даже вкусно. Для того, в чьей шкуре он, кажется, был вынужден находиться вплоть до самой своей смерти.       Юный император же время от времени баловал зверя здешними фруктами, которых тот раньше не встречал. Вкус у большинства из них был довольно специфичный, но почему-то после одного кусочка хотелось ещё и ещё. Здешний правитель окончательно заявил свои права на это чудо природы и пытался всячески извернуться, чтобы почесать шею недовольно урчащему животному, у которого наслаждаться почёсыванием, довольно порыкивая и повиливая хвостом, было не в чести. Вот поживёт пару лет, свыкнется окончательно со своей новой шкурой, тогда и будет кидаться на своего хозяина, пытаясь обнять его своими могучими лапами и умудряясь при этом никак ему не навредить. Сейчас же Гелиос только всем своим видом показывал, что уровень доверия к этому юноше у него не так высок, чтобы позволять всякие нежности отношений «хозяин-питомец». Иногда даже позволял себе снова сыграть в ту игру и поставить своего новоиспечённого всадника в неловкое положение, из которого он, к сожалению грифона, чаще всего выходил с гордо поднятой головой.       В один из таких дней зверь позволил себе совершить диверсию, чем поднял на уши всех работников конюшни, где ему приходилось обитать. Человеческий ум ловко руководил куриными мозгами тела, поэтому избавиться от засова на дверце в стойло ему не заставило труда. А как вытянулись морды у других животных, когда он с чувством полного достоинства продефилировал мимо остальных стойл, решив отправиться в небольшое путешествие к тому самому озеру.       Ох и заставил грифон тогда побегать за собой, переполошил всю конюшню и вызвал недовольство прибежавшего на место преступления почти в одной ночной рубашке правителя. Тот потом ещё долго его отчитывал, как малое дитя, которое, впрочем, должно было понимать каждое слово, подобно настоящему человеку. Зверь лишь сидел на задних лапах, время от времени зевая и ковыряясь клювом в оперении одного из крыльев, всем своим видом показывая, что и без тирад понимает степень своего проступка. Но просто так взять и сказать этому двуногому существу, чего же он на самом деле хочет, не было возможности. Пришлось его заткнуть, резко поднявшись на все четыре лапы и с некоторым нажимом потеревшись большой пернатой головой о хрупкое небольшое плечо юноши, заставив того от неожиданности потерять дар речи и пошатнуться от ещё не научившегося контролировать свою силу животного.       Но своё слово он сдержал, поэтому на ночь Гелиоса сажали на цепь, которая не мешала ему двигаться в пределах своего стойла и спать, только вот очень уж сильно била по самооценке и достоинству.       Император часто летал с ним, что помогало строить и укреплять их отношения, лучше понимать друг друга. Пусть проклятие безмолвия и осложняло этот процесс, юноша относился к своему зверю, как к равному себе, давал ему столько свободы, сколько мог позволить при сложившихся между ними отношениях. Он тоже не мог полностью доверять этому грифону, но и не боялся его, не ожидал чего-то страшного от мощных лап, острого клюва и довольно сложного характера животного. Они ничего не знали о жизни друг друга, Гелиос не помнил своего прошлого и не мог спросить императора о его, а тот пока не спешил делиться с ним, пусть и рассказывал множество историй, когда они останавливались на какой-нибудь поляне, чтобы перевести дух после долгого полёта.       Гелиос начал постепенно привыкать не только к своему новому имени, но и к самому правителю. Ему казалось, что он уже многие месяцы носит его на своей спине, позволяя кормить себя странными фруктами и чесать шею длинными тонкими пальцами. Именно это, кажется, и входило в планы той силы, что закинула его в тело этого могучего зверя. Он должен был забыть всё, что было связано с прошлой жизнью, чтобы не суметь вернуться назад. От этого у него часто создавалось впечатление, что прошлая его жизнь была гораздо хуже, чем жизнь ездового императорского грифона в этом мире.       — Завтра нам придётся несладко, — слова юного правителя сопровождались тяжёлым вздохом, словно он не хотел, чтобы солнце закатилось за верхушки гор, а через несколько часов выглянуло оттуда вновь. — На рассвете нас ожидает новое сражение. На той стороне озера, где небо разрезают клубы дыма от костров нашего противника.       Казалось, ему было неприятно говорить о тех, кто находился на другой стороне озера и никак не пытался скрыть своего местоположения. Природная чаша, наполненная чистой водой, была довольно большой в диаметре, чтобы можно было спокойно устроиться под большим деревом, растущим у берега, без боязни быть замеченными. Поэтому грифон позволил себе растянуться на траве, а своему наезднику откинуться на мягкий бок и с едва скрытой тревогой смотреть на ту сторону, которая полыхала алым огнём знамён врага. На этих красных полотнах было изображёно золотое копьё, пронзавшее обвитое незнакомым ему растением сердце.       — Когда они только пришли в наши земли, перебравшись через опасную расщелину в горах, мой отец ещё был жив. Его век был спокойным, без войн, и он к этому привык. Наверное, именно поэтому пал в первом же сражении. Их предводитель вырезал его сердце и насадил на острие своего копья. Так и появилось их знамя, — грусть и скорбь по утраченному члену семьи скользила в голосе императора. Он уже не смотрел в сторону вражеского лагеря, тонкие пальцы, защищённые перчаткой, перебирали золотистые перья мерно дышащего животного. — Война тянется уже больше десятка лет и всё никак не закончится, но я чувствую, что исход близок. Она уже не такая кровопролитная и жестокая. Все устали, обе стороны истощены.       Зверь чувствовал его тоску безо всяких лишних слов, пусть и не видел лица говорившего. От неожиданного осознания того, что ситуация с потерей близкого человека была ему знакома, сердце снова сжалось. Впервые за несколько долгих дней, что он провёл в этом мире. От этого чувства стало не по себе, но погрузиться в нахлынувшие на него чувства ему не дал завозившийся император, который неожиданно решил, что им пора лететь обратно, ведь завтрашний день будет действительно тяжёлым для всех       «Когда-нибудь мы сможем хорошо понять друг друга», — думал Гелиос, наблюдая за тем, как юный правитель стряхивает с себя упавшие на него лепестки цветущего над ними дерева и поднимает с земли снятое со спины грифона седло.

~***~

      Войско собралось на поле брани, стоило только алым всполохам встающего солнца тронуть величественные очертания гор, сделав их ещё более зловещими. Все держались в некотором напряжении, воины постоянно проверяли своё оружие, боясь выпустить его из рук. Ночь неторопливо скатывала своё звёздное одеяло с небесного полотна, небо постепенно светлело на востоке, и, когда первые солнечные лучи показались за вершинами молчаливых гор, вдали показались красные знамёна противника.       Гелиос чувствовал себя странно, надетые на него доспехи почти не ощущались, отчего он чувствовал себя незащищённым. Но больше всего он переживал за напряжённого, подобно вытянутой струне, императора. Юный правитель выглядел так, словно это сражение должно было стать решающим. От исхода этой битвы зависело всё население долины, а этот самый исход зависел от того, как воины себя поведут и, несомненно, от самого главнокомандующего в лице молодого императора с глазами цвета чистого неба.       Солнце показалось из-за вершин гор, что дало знак к началу наступления. Волна воинов в золотых доспехах, несущих синее знамя с золоченым изображением солнца в центре, столкнулась с волной из тёмной стали вражеских доспехов и алыми всполохами знамени, которое резало глаза сидящему на спине могучего грифона юноше. Чуть сжав пятками покрытые короткой львиной шерстью бока, он дал знак, что пора взлетать. Золотые доспехи и перья блеснули в лучах встающего солнца, ослепив несущихся с той стороны озера вражеских воинов. Гелиос, повинуясь безмолвным указаниям своего всадника, спикировал в самую гущу тёмных доспехов, защищающих тела уродливых созданий, похожих на серых ящеров с укороченными и приплюснутыми мордами. Он хватал тех из них, что попадались на глаза, и терзал острыми крючковатыми когтями неприятно хрустящие, полные тёмно-синей крови, тела. Всё внутри бурлило, словно сражения были одним из его призваний, но какая-то часть была против этого. Именно она отвечала за то секундное отвращение не то к этим существам, не то к самому себе, которое порой мешало делать то, что он должен был делать на поле брани, пока его наездник одну за другой всаживал в противника стрелы. Его примеру следовали и другие фантастические звери, имевшие крылья или умевшие летать и без них. Пока внизу море золота и железа сливалось в одну неразборчивую картину, грифон взмыл вверх, полностью подчиняясь движениям императора, который судорожно искал взглядом кого-то среди неприятельских воинов. И судя по тому, как его ноги сжали бока зверя, он нашёл того, кого искал.       На небольшом холме, восседая на гигантском волке, прямо на них смотрел самый уродливый из всех тех, что сейчас сражались с имперской армией. Его безгубый рот был растянут в довольной ухмылке, что только подстёгивало неприязнь к этому существу. Именно в его сторону и полетел Гелиос, готовый в любой момент спикировать на врага и ударом мощной лапы выбить противника из седла и стереть эту ухмылку с гадкого лица. Почти долетев до холма, грифон резко спикировал, сложив крылья и приготовившись нанести удар. Но добраться до врага он не успел, сбитый тяжёлой лапой чёрного гигантского волка, на котором восседал главнокомандующий вражеской армии. Голова загудела, боль ослепила его, но зверь чётко помнил, что перед яркой вспышкой император кубарем слетел с него и сумел выбить своего противника из седла. Звуки борьбы долетали до него, словно он находился под водой. Перед глазами плыли странные картины, не похожие на те, которые он видел под собой, кружа над местом сражения.       Вспышка…       Большой красно-синий ринг со всех сторон освещён прожекторами. Зал гудит множеством голосов, которые перекрикивают не только музыку, но и усиленный микрофоном голос ведущего, который уже представлял первого бойца. На красную сторону ринга вышел высокий мускулистый мужчина в красных боксёрских перчатках, и зал задохнулся в овациях, пока ведущий продолжал говорить. Он смотрел на всё это издалека, но чётко знал, сейчас на весь зал прогремит его имя, зрители встретят его такой же волной эмоциональных выкриков, а он выйдет на противоположную от противника сторону. И бой начнётся. Но своего имени ему так и не удалось разобрать. Воспоминание мгновенно перенесло его на сам бой. Танец двух мужчин, которых годами готовили к этой встрече. Защита, нападение, защита, нападение. Резкая вспышка боли снова ослепила его, шум в ушах превратился в невыносимый звон, не дающий услышать отсчёт рефери и вынесенный ему приговор…       Вспышка…       Звук затихающего сражения заставил его открыть глаза и увидеть перед собой поверженного гигантского волка. В нескольких метрах от него красивый гиппогриф спрятал серый клюв в своих чёрно-белых перьях, приводя себя в порядок, а чуть поодаль красивая эльфийка прикладывала все свои усилия, чтобы перевернуть пронзённую золотым мечом тушу ухмылявшегося им на холме существа. Попытка подняться закончилась головокружением, стрельнувшей в голове болью и очередным падением. Страх захлестнул его, поборов замешательство, вызванное вспышкой воспоминания. Последнего воспоминания перед тем, как он очнулся в клетке. Это был тот самый страх, когда животное видит на земле своего всадника, оно боится не за него, оно боится, что его ждёт такая же судьба. А он боялся именно того, что мог увидеть, стоит только этой покрасневшей от усилия эльфийке поднять тело, которое явно лежит не просто на земле.       Превозмогая боль и жжение на левой стороне морды, Гелиос сумел подняться на трясущиеся лапы и добраться до воительницы, чьи доспехи были забрызганы тёмно-синей кровью врагов. До ушей долетел радостный вопль тысячи голосов, враг отступал, перемалывая острыми зубами неприятное на вкус поражение. Имперские воины подгоняли их, надеясь поскорее спровадить восвояси, а грифон одним движением когтистой лапы отбросил тело поверженного существа в сторону, вызвав облегчённый вздох эльфийки, которая тут же захлебнулась слезами. На земле лежал император, сжимая в руках меч, пронзивший противника во время прыжка. Он был жив, но не мог полностью прийти в себя после нахождения под тяжестью чужого тела. Часто дышал и, выронив меч, старался прикрыть руками рану в боку и остановить кровотечение. Поймав на себе тревожный взгляд своего грифона, он улыбнулся бескровными губами, чем сильнее расстроил и напугал нависшую над ним эльфийку, о которой Гелиос успел забыть. Несколько воинов подбежали к ним, оттесняя застывшего зверя. Один из них пытался оттащить сопротивляющуюся воительницу в сторону, пока другие поднимали раненого императора и укладывали его на носилки. Только сейчас грифон заметил, как черты этой эльфийки напоминали ему женственное лицо его пострадавшего в бою, но одержавшего победу всадника.

~***~

      Несмотря на потери, народ ликовал. Жители, отбросив прежний страх, устроили дивный пир. Все высыпали на улицу, встречая своих храбрых воинов, женщины и дети рыдали, кто от боли утраты, кто от радости победы и освобождения от ужасов десятилетней войны. Весь имперский город в эту ночь сиял тысячами огней, то там, то тут играла музыка, и слышался весёлый смех, что заглушал рыдания тех, чьи мужчины вернулись с поля сражения на руках товарищей, не сумевших бросить их охладевшие тела.       Воин, что пытался успокоить рыдавшую эльфийку, сумел заставить её взобраться на спину застывшего грифона, а самого императора на носилках понесли в сторону замка. Гелиос очнулся только тогда, когда всхлипывания воительницы стихли, а сама девушка зарылась тонкими пальцами в перья на его шее, напомнив этим жестом юного правителя, который любил так вырывать своего зверя из минутной задумчивости.       — Полетели в замок, дружок, — желания скинуть её не было. Возможно, это было вызвано звуком севшего от громких рыданий голоса, возможно, тем, чего он так и не мог понять, когда повиновался, взмывая вверх и держа курс на замок, куда унесли раненого императора, об одной мысли о котором у него неприятно сжималось сердце.       Эльфийка оказалась сестрой правителя. Сейчас она упрямо не желала менять перепачканные чужой кровью доспехи на платье. Она же не давала вывести из замка грифона, который ходил за ней по пятам из одного коридора в другой и никому не давал обработать рану на своей морде. Сейчас все его мысли были сосредоточены там, где лекари бились над тяжёлой раной императора.       — Всё будет хорошо, — больше для себя, чем для зверя, проговорила девушка, когда он ткнулся лбом в её плечо, заставляя остановиться и взглянуть на него. — Хорошо…       Гелиос улёгся прямо на полу одного из коридоров, аккурат напротив двери в комнату, откуда слышался тревожный шёпот целебных заклинаний. Он без лишнего возмущения позволил эльфийке устроиться у него под боком и заботливо прикрыл её крылом, словно они рука об руку прошли эту войну, ни на минуту друг друга не покидая. Она казалась ему почти такой же близкой, как юный император, но не вызывала того странного чувства, которое посещало его только тогда, когда он смотрел в небесно-голубые глаза правителя. Несмотря на ноющую боль в ране, грифон сумел погрузиться в дрёму, не сладив с долгим ожиданием. Во сне он снова оказался на ринге, снова потерял сознание от мощного удара противника, но так и не сумел услышать своё настоящее имя. Но что-то ему удалось сегодня узнать, пусть и в результате не совсем приятных для него событий.