Перья

      — Десять лет назад я совершила величайшую ошибку, когда согласилась выйти за тебя! — в срывающемся на крик голосе отчётливо слышалась боль. Вопль рвался из груди судорожно пытавшейся натянуть перчатку на свои тонкие пальцы женщины. Глаза её покраснели от слёз, веки припухли, а чёрные от туши капли пачкали румяные щёки. Он молча подпирал спиной одну из стен узкого коридора прихожей, угрюмо наблюдая за тем, как его уже бывшая жена пытается совладать с тяжёлым чемоданом. Рядом с ней стоял ребёнок лет девяти. Девочка с небесно-голубыми глазами смотрела то на трясущуюся от рыданий мать, то на держащего все эмоции в себе отца.       Он чётко помнил, что готов был сорваться тогда. Вцепиться в обеих, удержать, оставить их рядом с собой ещё на какое-то время, лишь бы не лишаться единственной радости в этой жизни, лишь бы не оставаться одному в большой квартире, которая после их ухода словно опустела. Но суд решил всё в пользу женщины, что, сумев заставить чемодан принять вертикальное положение, приводила себя в порядок перед зеркалом, думая, что пудра сможет придать её лицу более свежий вид.       Сценарий был тот же. Невозможно совмещать хорошо оплачиваемую работу и быть примерным семьянином. У дочери к нему не было тогда никаких претензий, он ещё не пропустил ни одного праздника, выполнял все данные ей обещания. Наверное, потому что она была не такой требовательной, как мать. Работа стояла выше семьи, постоянные тренировки, на которых он пропадал, нагоняли на жену смертельную тоску. Пусть первое время она горячо болела за него среди собравшихся в зале зрителей, не пропускала ни одного боя по телевизору, но потом что-то сломалось. В ней, в нём и в их отношениях. Будто чёрная кошка пробежала между теми, кто когда-то клялся друг другу в вечной любви.       Она тогда рыдала навзрыд, но согласилась, пусть и понимала, что часто видеться они не будут. Но со временем понимание это притупилось, на смену весёлой девушке, доверявшей ему, пришла суровая женщина, считавшая каждую минуту его отсутствия.       И теперь он потерял почти всё. Ребёнка оставить ему не могли, потому что принадлежность к спорту накладывала на него необходимые обязательства, которые не всегда считались с делами семейными, а дочери нужно было внимание и контроль. Наверное, именно поэтому, несмотря на все заявления, что через несколько лет ему всё равно придётся покинуть ринг раз и навсегда, та трещина, которая пролегла между ними, стала непреодолимой пропастью.       Они ушли, матери пришлось силой оттащить плачущую дочь, сжимавшую в объятиях хмурого отца, который тоже не мог её отпустить. В окно он видел, как из дорогой машины вышел одетый в строгий костюм мужчина, и, держа зонтик над их головами, помог разобраться с багажом и занять свои места в автомобиле. Ему она не дала помочь с чемоданом, а этому чужаку позволила поцеловать себя в щёку, чего не очень любила ещё с тех пор, когда была беззаботной девушкой.       Мужчина всё ещё надеялся, что увидит их снова. Тогда, стоя перед зеркалом, смотря на своё постаревшее за этот тяжёлый месяц лицо и пытаясь пригладить непослушные медные волосы, он уже считал дни до того момента, как дочь приедет погостить к нему на каникулы. Но они ушли навсегда. Умчались на дорогой иномарке, скользя по мокрой дороге, скрытые пеленой дождя.       Он просил подождать ещё сутки.       Машина улетела в кювет. Никто не выжил.       Так оборвалась одна из тех немногих нитей, что составляла его жизнь…       Гелиос вскочил от внезапной вспышки, заставив задремавшую под его боком эльфийку приглушённо ойкнуть от неожиданного падения. Воздуха не хватало, глаза жгло огнём не пролитых, а сдержанных тогда слёз. Зверь заметался, не до конца понимая, где он и кто он. Размахивая крыльями и издавая устрашающие звуки, грифон носился по коридору, сбивая боками и головой картины со стен, и даже не слышал отчаянных воплей набежавших в эту часть замка людей. Он всё ещё был ослеплён всплывшими во сне воспоминаниями, переживал позабытые эмоции снова, чувствовал, как рвётся на куски сердце, а вместе с ним и душа. Всё потерял, всё. Даже своё имя и тело.       Задетая рамой сбитой им картины та часть морды, где была рана, загорелась огнём, заставив его издать болезненный вопль. Но эта боль смогла отрезвить затуманенный разум. Чьи-то нежные руки обхватили мощную шею, заставляя зверя прижаться к чужой груди и услышать, как быстро стучит сердце стоящего перед ним. Голос, пытавшийся успокоить его, был слышен, словно через толщу воды, но в нём он узнал голос раненого императора, который, стоя перед ним в одной рубахе, едва заправленной в штаны, изо всех сил пытался успокоить грифона.       — Всё хорошо, просто кошмар, — пальцы юноши заботливо перебирали золотистые перья дрожащего в его объятьях животного. Столпившиеся люди озабоченно шептались, но их словно ветром сдуло, стоило только сестре императора чуть повысить на них голос. Он мог простоять так вечность, слушая, как медленно ритм биения сердца молодого правителя возвращается к норме, как успокаивается его дыхание, а вместе с этим успокаивается сам грифон.       Тонкие пальцы почти невесомо касались отливавших золотом перьев на шее Гелиоса, словно трогали струны нежной арфы, наслаждаясь успокаивающей мелодией. Зверь возвратился в реальность, отодвинув расковырявшее, казалось, давно зажившую рану воспоминание. В эти минуты, когда едва стоящий на ногах юноша заботливо поглаживал могучую шею, шепча что-то бессвязное, не было ни прошлого, ни будущего. Было только настоящее, ради которого сама чертовка судьба спутала все нити и подпортила одному запутавшемуся мужчине память. Хорошо это или плохо — он решит позже. Сейчас были только лёгкие толчки головой, направлявшие тихо смеющегося императора в сторону отворённой двери, и нерешительность сестры правителя, которая хотела было заключить брата в объятия, но не решалась подойти к нему, наблюдая со стороны за этими интересными отношениями.       Лекари не без помощи ворчащего и кудахтающего Гелиоса заставили юношу вернуться в постель и тогда уже прибегли к помощи эльфийки, чтобы выпроводить животное из покоев правителя. Хоть тот и упирался, потеряв по дороге пару-тройку сияющих перьев под тихий смех ослабевшего императора, но всё-таки снова оказался в коридоре в уже привычной компании тихо хлюпавшей носом девушки. Казалось, такая храбрая и непоколебимая на поле битвы, она не решалась нарушить их безмолвное общение и показать брату, что действительно рада видеть его целым и почти невредимым. А то, как эльфийка нервно покусывала кончики пальцев, неотрывно смотря в сторону закрывшейся двери, только лишь привлекало к себе внимание грифона. Внешне она напоминала ему самого императора, некоторые её действия заставляли приятные воспоминания мелькать в голове зверя, но такие вот жесты и взгляды заставляли тряхнуть головой и понять, что одинаковых людей быть не может. Есть только похожие. Но к ней Гелиоса тоже тянуло, пусть и не так сильно. Пусть он и не догадывался о её существовании до этих самых пор. Но любопытство снова брало своё.       Решив не давать себе больше повода для того, чтобы расклеиться, зверь легонько ткнулся головой в плечо застывшей эльфийки, заставив ту вздрогнуть и обратить своё внимание на него. Желание покинуть эти каменные стены росло с каждой минутой, пусть осознание того, что здесь находится тот, кто стал самым близким за время нахождения в этом мире существом, немного остужало его пыл. Кажется, юная воительница прочитала в глазах грифона то, что он хотел до неё донести, и без лишних вопросов последовала за решившим покинуть замок животным.

~***~

      — Дева забралась на высокий сук,       Волк стал рычать и ходить вокруг…       Эльфийка, погружённая в свои мысли, неспешно ходила по толстому корню, видневшемуся из земли. Из алых уст её лились слова знакомой с детства песни, а сам мотив заставлял что-то внутри расположившегося неподалёку грифона неприятно ёкать. Словно он тоже когда-то слышал нечто похожее. Не так давно, но не в этом и не в другом мире. Где-то на грани его.       — Корни у дуба волк перегрыз —       Вскрикнув, дева упала вниз…       Оступившись, юная воительница едва не упала, но сумела восстановить равновесие и продолжить своё замысловатое занятие. Так, по мнению Гелиоса, она отгоняла от себя мысли о брате, которого они оставили в замке. Правителю нужен покой, а не мысли о том, что его сестра будет без сна и отдыха сидеть под его дверью до тех пор, пока он не появится из-за неё со здоровым румянцем на щеках и лучезарной улыбкой. Как в детстве, она отвлекала себя пением и чем-то занимала руки или ноги, будь то шитьё или ходьба, когда мысли были далеко и хотели касаться того, что волновало горячее молодое сердце сильнее мыслей о давно почившем суженом.       Необычная, но знакомая песнь постепенно убаюкивала расположившегося под кроной могучего дерева грифона. Забытье снова утягивало его, опутывая своими щупальцами, чтобы в следующий миг направить на тревожные видения, которые могли являться его воспоминаниями…       Надоедливое тиканье приборов и чья-то неразборчивая речь были похожи на назойливую муху, севшую на нос. Хотелось смахнуть её, но потянуться следом, с целью ухватить юркое создание. Словно оно могло вытащить его из этого омута, когда невидимые черти тащили вниз, заставляя погружаться всё глубже. А сознание желало оставить всё на своих местах. И он было ослушался, потянулся к этому раздражающему тиканью, но чей-то мелодичный голос вырвал его, словно вытащил из воды…       — Меня зовут Анариэль, — эльфийка стояла перед ним и смотрела прямо в только что открывшиеся глаза, — что значит «дочь солнца». Мы с тобой похожи, дивное ты создание. Тонкие пальцы потрепали сияющие перья, а лучезарная улыбка осветила всё в потемневшем после странной дремоты сознании. Зверь несколько раз моргнул и нарочито медленно кивнул, давая ей понять, что он с ней согласен.       — Солнце садится, пора возвращаться, — вставать и отправляться в сторону конюшни не хотелось, но грифон отчётливо понимал, что на этот раз в замок его не пустят.