Перья

      — Дева забралась на высокий сук,       Волк стал рычать и ходить вокруг…       Светловолосая девочка с небесно-голубыми глазами, расставив руки в стороны для равновесия, ходила туда-сюда по спинке обитого скрипящей кожей дивана и растягивала странные строки своим детским мелодичным голосом, словно они были податливым пластилином в её умелых руках.       — Корни у дуба волк перегрыз —       Вскрикнув, дева упала вниз…       На последнем слове она оступилась и, испуганно пискнув, упала бы на пол, если бы крепкие руки отца не подхватили дочь на пути к нему.       — Твоя мама будет злиться, если ты продолжишь баловаться. Ты ведь знаешь, как она относится к подобным твоим выходкам, — несмотря на строгий тон, в карамельных глазах мужчины сияли игривые огоньки, что придало сжавшейся от замечания девочке сил на лучезарную улыбку, которая, на самом-то деле, была для мужчины дороже всех тех кубков и медалей, которые украшали полки его кабинета.       — Мы же ей не скажем? — продолжая задорно улыбаться, показывая тем самым отсутствие нескольких молочных зубов, пролепетала она, обнимая отца за шею, пока тот раскачивал её на своих руках, словно принцессу невиданного королевства. Мужчина хрипло рассмеялся, чем вызвал похожий на звон колокольчика заливистый смех дочери.       Она любила сказки, истории и старинные баллады. Он знал много сказок, историй и старинных баллад и был только рад рассказать или спеть что-нибудь из своего арсенала для такой прекрасной и чуткой слушательницы. Её мать, в своё время, часами заслушивалась очередной историей, которую мужчина так горячо ей рассказывал, активно жестикулируя на особо эпичном моменте, но со временем этот интерес пропал, сменившись доброй долей скептицизма.       Однако, несмотря на запреты матери пудрить голову дочери «всякими нереалистичными бреднями» любимый муж и отец периодически закрывал на эти запреты глаза, зная, чем можно порадовать свою принцессу в те короткие минуты, что он мог проводить с ней.       Её звали Офелия, она была любимой папиной дочуркой и принцессой неизведанного королевства. На её маленькой могилке всегда лежат свежие цветы белых ландышей…       Грифон медленно открыл глаза. Царивший в конюшне мрак распахнул для него свои тёмные объятия. Сердце бешено билось о грудную клетку фантастического животного, кровь шумела в ушах, но былой паники он не испытывал, словно мозг привык к подобным его хождениям между двумя реальностями.       Поморгав и дав глазам привыкнуть к темноте, грифон стряхнул с себя оковы сна и поднялся на могучие лапы, которые после неспокойного сна какое-то время отказывались держать его так, как подобало верховому животному императора.       К конюшне они подлетели уже тогда, когда зелёные кроны могучих деревьев изнутри освещались садящимся солнцем. Анариэль всю дорогу была тиха и задумчива, но по выражению её лица и нарочитой медлительности было заметно, что эльфийке не хотелось возвращаться в замок одной. Но правила есть правила, грифона следовало оставить в отведённом для него стойле, чтобы он получил должный уход и не нервировал и без того озабоченных обитателей императорского дворца.       — Я приду с первыми лучами солнца и скажу, как брат себя чувствует, а ты будь хорошим мальчиком и не нервничай, — погладив шею уставшего после тяжёлого дня животного, тихо проговорила эльфийка. — Иначе перья выпадут. Заливистый смех, ожививший конюшню, заставил её обитателей поддержать сестру императора соответствующими звуками, а самого грифона недовольно фыркнуть и демонстративно задрать могучую голову, выражая тем самым наигранное недовольство.       Сон поглотил Гелиоса быстро. Он будто лежал в лодке, которая мирно качалась из стороны в сторону, движимая течением сонной реки, что всё дальше уводила грифона от реальности, в которой он был могучим фантастическим зверем под седлом привлекательного императора.       Когда он мог твёрдо стоять на лапах, расправив крылья и медленно водя кончиком хвоста из стороны в сторону, в голову зверя закралось неожиданное осознание того, что сегодня на нём нет того ошейника, который надевали на него в стойле, дабы избежать повторения его демонстративного побега. Случись это на несколько дней раньше, Гелиос бы довольно заурчал и обязательно бы выбрался наружу, расправив крылья, ощутив каждым пёрышком дуновение ветерка и призрачный свет нескольких лун.       Сейчас же в голове роились странные мысли и обрывки очередного загадочного сна. Сердце то пропускало удар, сжимаясь от непонятной, но такой знакомой, скорби, то ускорялось, выбивая весь воздух из лёгких и заставляя судорожно пытаться отдышаться.       Сон больше не хотел приходить к нему, он кружил вокруг, но не спускался ниже, словно насмехаясь и упиваясь его мучениями, внутренним горем, причину которого зверь не мог до конца понять. Это было похоже на предчувствие незаметно подкравшейся беды, но оно отступило бы, копни он чуть глубже.       Одна из тяжёлых деревянных дверей входа в конюшню возмущённо скрипнула под натиском ночного гостя, к которому тоже не шёл сон. Это был единственный звук, раздавшийся настолько громко, что мог бы перебудить всех мифических зверей, если бы их сон на данный момент не был так крепок. Лишь бодрствующий грифон озабоченно повернул голову в сторону источника шума, ожидая новых звуков. Однако в конюшне воцарилась тишина, словно ничего не произошло, а звук и полоска бледного света, появившиеся на долю секунды, были лишь игрой беспокойного разума. Тихо фыркнув, Гелиос вновь опустился на свою подстилку и положил неспокойную голову на могучие лапы.       Червячок тревоги и никуда не пропавшей скорби продолжал грызть его изнутри.       — Почему мой солнечный зверь не спит в столь поздний час? — знакомый нежный голос заставил зверя встрепенуться и чуть ли не заклокотать от бури эмоций, но скрытая кожаной перчаткой императорская рука ласково огладила изгиб шеи могучего животного, заставив того успокоиться. — Я в порядке, лекари хорошо выполнили свою работу и поставили меня на ноги даже раньше срока. Юноша частил, но говорил тихо, чтобы не потревожить других зверей и не начать переполох в конюшне. Им это было ни к чему. Гелиос тихо заурчал, подстраиваясь под ритм голоса правителя и уткнулся могучим лбом в плечо чуть пошатнувшегося от этого действия императора.       «Ты так напугал меня, глупый двуногий, » — возмущение в тихом урчании зверя юноша понял, как никто другой, и, сняв перчатки, обнял широкую шею своего грифона, зарываясь пальцами и кончиком носа в короткие перья животного.       — Я переживал за тебя не меньше, — тихий ответ заставил его вздрогнуть, однако отпрянуть не дало кольцо тонких, но сильных рук, продолжавших обвивать орлиную шею.       Они простояли так какое-то время в полном молчании. Тишину нарушало лишь сонное сопение прочих фантастических тварей и два ровных дыхания, которые можно было принять за одно, словно они в этих объятиях слились в одно целое.       В эти минуты Гелиос впервые пожалел, что у него нет человеческих рук, которыми в своих снах он то размахивал в странных перчатках, то раскачивал на руках девочку с такими же небесно-голубыми глазами, как у его императора.       — Ночные светила сегодня так прекрасны, мы могли бы полетать немного. Должно помочь от бессонницы, — объятия прервались так же неожиданно, как и начались. На предложение правителя зверь лишь одобрительно ткнулся тупой частью клюва в хрупкое плечо и игриво подцепил краем клюва несколько прядей, растрепав его причёску, когда тот отвернулся в поиске снаряжения.       Несколько минут безуспешного поиска в потёмках, и юноша по-мальчишески плюнул на это гиблое дело и просто вывел грифона из его стойла, а следом — на простор, под бескрайнее звёздное небо, освещённое призрачным сиянием нескольких загадочных лун.       — Отец любил выводить меня на ночные прогулки и показывать созвездия, которые так хорошо видны рядом с тем деревом, где мы часто с тобой бываем, — император остановился на несколько минут, обратив взгляд к небу, откуда ему мигали безмолвные звёзды. Зверь замер рядом, также задрав голову, но позже переключил своё внимание на красивое лицо юноши, которое в бледном свете казалось ещё прекраснее. Отражение звёзд в небесных глазах было лучше всех реальностей, в которых он успел за это время запутаться.       Они простояли так ещё какое-то время. Юноша любовался звёздным небом, грифон любовался юношей, не осознавая, как трепещет в могучей груди крепкое сердце. Потом император повёл плечами, словно по спине его пробежал холодный ветерок. Их взгляды встретились. Холодный отблеск голубой луны и остужённый прохладой ночи янтарь пересеклись на долю секунды, сорвав с уст правителя заветное:       — Полетели.       Ночной ветер приятно расправлял каждое пёрышко парящего грифона, помогая его полёту и позволяя двигаться в заданном направлении. Сидящий на его спине юноша крепко держался за шею зверя, но не боялся упасть, зная, что его Гелиос сумеет среагировать в случае чего. Он смотрел на окружающие их красоты, подсвеченные призрачным сиянием, иногда прикрывая глаза и позволяя ветру играть с прядями длинных волос, сияющих в бледном свете лун. Прикрыв глаза, молодой император вдохнул полной грудью и, растянув губы в улыбке, вытянул руки в стороны, подражая парящему в небе грифону и чувствуя, как всё тело дрожит от неожиданного осознания крепкой и необычной связи между императором и его ездовым животным. Завидев нужное место, Гелиос взмахнул крыльями, заставляя своего наездника вновь обвить тонкими руками могучую шею, и пошёл на снижение.       — Теперь это мирная земля, на которую больше никогда не ступит нога врага, — юноша грациозно соскользнул со львиной спины своего зверя и устремил свой взор в ту сторону, где недавно развевалось знамя побеждённого неприятеля. Вдохнув полной грудью ночной воздух, он снова расставил руки в сторону и прикрыл глаза, словно собирался одним этим жестом обнять весь огромный мир, многих тайн которого не знал. Гелиос лишь любовался этим со стороны, не спеша отвлекаться на приведение своего оперения в порядок после полёта.       — Ты понимаешь меня лучше, чем многие обитатели моего двуногого мира, — подобное сравнение заставило бы прилёгшего возле дерева грифона беззвучно рассмеяться, но он был настолько очарован видом своего императора в сказочном сиянии лун, что даже забыл о той таинственной скорби, что никак не могла уняться и покинуть его сердце. Юноша же повернулся к нему всем телом, блеснули в бледном свете голубые глаза. — Здесь так тихо и прекрасно.       «Ты прекраснее, » — неожиданная мысль заставила самого Гелиоса вздрогнуть всем телом, словно на него только что вылили ведро холодной воды. Однако император этого не заметил, рассматривая небо над собой и одними губами произнося названия известных ему созвездий. Он будто намеренно позволял зверю любоваться собой, запоминать каждую размытую лунным сиянием линию красивого и женственного лица, притягивал к себе ещё сильнее, одним только своим существованием заполнял растущую в его сердце пустоту. Простояв несколько минут неподвижно, юноша всё же перевёл свой взгляд в сторону любующегося им фантастического животного, их взгляды снова встретились, заставив обоих почувствовать непонятную тёплую волну, схожую с действием целительной магии. Помассировав затёкшую от рассматривания звёзд шею, молодой правитель приблизился к своему грифону и расположился возле него, откинувшись на любезно подставленный бок.       — Мне так хочется поговорить с тобой, зная, что ты обязательно ответишь, — его вздох был полон заведомого разочарования, ответом было лишь тихое урчание и взмах львиного хвоста. Гелиос склонил голову к ставшему серьёзным юноше и тронул тупой частью клюва нежную щёку, по которой ещё сильнее хотелось провести пальцами. Зверь тоже вздохнул, полностью поддерживая мысли своего императора, который ласково потрепал короткие перья на шее животного.       Они провели под деревом всю ночь, почти не двигаясь и никуда не спеша. Между ними то воцарялось молчание, вызванное любованием красотой ночного неба, то юноша начинал один из своих рассказов о истории королевства, своём прошлом и планах на будущее. И он, Гелиос, был их неотъемлемой частью, подобно тому кусочку пазла, без которого картина потеряет свою значимость. Юный правитель не представлял больше жизни без своего грифона, а тот, в свою очередь, не так активно пытался вспомнить своё имя и разобраться в странных снах, понимая, что успел сильно привязаться к своему императору.       — Занимается рассвет, — потирая глаза от ночной бессонницы и влияния свежего воздуха, мечтательно нарушил тишину юноша. Над возвышающимися вдали горными хребтами светлело небо, окрашенное в более тёплые тона. Ночь медленно отступала, постепенно стирая с неба своих красавиц и мигающие звёзды. — Отец говорил, что я был рождён утром, когда рассвет был также прекрасен. Именно поэтому мне дали имя Аманис.       Его клонило в сон, это было заметно даже невооружённым взглядом. Да и сам Гелиос не мог ручаться за то, что сумеет выдержать обратный перелёт. Рассвет окрасил небо своими красками, возвещая о медленном наступлении утра и оживляя дремлющих и прячущихся от ночных хищников птиц. Аманис полулежал на тёплом боку грифона, прислушиваясь к его размеренному дыханию и выводя тонкими пальцами невидимые узоры на шерсти, заставляя того иногда дёргать кончиком хвоста. Негласно было решено остаться здесь, под королевской кроной одинокого дерева. Свежий воздух действительно помог сну вернуться к этим умиротворённым в обществе друг друга существам.       Засыпая, Гелиос не знал, что это погружение в мир грёз и странных воспоминаний может вновь перевернуть его жизнь.