Завтра ветер переменится

— Государыня-мать сообщила мне, что супруга Цзин будет сопровождать государя на Весеннюю охоту. Мои поздравления, Седьмой братец. Цзинъянь легко поклонился. Он все еще неловко чувствовал себя в гостях у Цзинхуаня, хотя навещал его уже третий раз. В этом доме для него слишком многое было непривычно и даже непонятно: вычурная роскошь одних покоев и почти по-монастырски скромное убранство других, немногочисленные, но вездесущие слуги, вкрадчивая дерзость Цинь Баньжо и — отдельно — неизменно напряженный вид Юй-ванфэй. Здесь как будто все время происходила какая-то сложная, незримая игра, как жизнь кипит под поверхностью затянутого ряской пруда, и Цзинъянь кожей чувствовал, что своим явлением нарушает в пруду устоявшийся распорядок. Теперь, когда Цзинхуань еще и поздравлял Цзинъяня с возвышением матери, стало особенно не по себе. — Могу ли я, — продолжал старший брат, — просить тебя передать твоей досточтимой матери небольшой подарок по случаю грядущего выезда? Подарок супруге Цзин от принца Юя! Цзинъянь даже покосился украдкой — не слышал ли кто сигнала тревоги, который, казалось, зазвучал в ушах? Сделав вид, что у него пересохло в горле, он глотнул воды, стараясь скрыть лицо рукавами. Уже почти два месяца они с Цзинхуанем были вроде как на одной стороне. По крайней мере, больше не соперничали за титул наследника — потому, что правда о родной матери Цзинхуаня отрезала ему любые возможности получить этот титул из рук отца, и потому, что Мэй Чансу все же удалось развернуть взбешенного принца на дороге, ведущей к перевороту. «Будьте ему братом», — сказал Мэй Чансу, и Цзинъянь честно пытался выполнить указание. Цзинхуань все еще оставался под домашним арестом — но его можно было посещать; Цзинъянь решил, что это самый очевидный способ налаживать родственные отношения. Однако уже при первом визите он очень остро прочувствовал, что в его жизненном опыте зияет дыра, подобная пролому в стене крепости: он понятия не имел, как, собственно, себя вести с братом, если хочешь быть дружелюбным. Нет, Цзинъянь прекрасно ладил с Третьим, Шестым и Восьмым братьями, но это «ладил» включало редкие встречи при дворе или на охоте: раз-два в год, не более, и тем для разговора о всяческой ерунде у них хватало. О чем говорить с Цзинхуанем у него дома, он не понимал. Дело усугублялось еще и тем, что Цзинхуань, привычный к резким переменам ветра вблизи императора, в одночасье сделался мягок и и даже ласков, предупредителен (но не чрезмерно) и безмятежен. Если б Цзинъянь каким-то чудом позабыл их прежние отношения, рядом с Пятым братом ему было бы спокойно и уютно, а так — он едва ли не дымился от попыток понять, где тут лицемерие и тонкая насмешка, а где истинное лицо, и что где было прежде, и как нужно вести себя, чтобы не оказаться наивным дурачком, не ступить в расставленную ловушку, но при этом не оскорбить брата недоверием. В сущности, он помнил только два момента, когда мог быть полностью уверен в искренности Цзинхуаня: тот вечер, когда вымокший до нитки, разрываемый на части отчаянием и гневом Пятый брат выкрикивал ему в лицо слова страшные и горькие, а потом плакал у него на коленях; и вечер сутки спустя, когда Цзинъянь нечаянно остался рядом со спящим Цзинхуанем в одиночестве… — Братец? Цзинъянь осознал, что непозволительно затягивает с ответом. — Прости, Пятый брат, я задумался, — поспешно повинился он. — Не будет ли вопросов у Управления двора, если я… — Потому и прошу тебя, — Цзинхуань улыбнулся, и это несомненно была насмешка, но не злая. Такая… братская. Страшно — страшно — непривычная. — К этому подарку у Управления двора определенно будут вопросы, если я поручу его передачу евнухам. И у матушки-императрицы тоже будут, — он чуть поморщился. — Могу ли я сам взглянуть? Если это такой вызывающий вопросы подарок. — Взглянуть, ощупать, обнюхать и даже попробовать на зуб при желании, — серьезно ответил Цзинхуань и развернулся, доставая что-то из сундука у себя за спиной. — Прекрасно понимаю твою настороженность. Вопросы вызовет сочетание самого подарка с тем, кто и кому его шлет, знаешь ли. Ага. «Говорящий» подарок. Это было Цзинъяню понятно. Хотя в детстве сложные подводные течения внутреннего дворца не слишком его занимали, совершенно пропустить мимо рассудка все эти бесконечные обмены вещами со множеством значений было попросту невозможно. Сверток размером побольше боевого шлема тихо стукнул об стол. Серый шелк с еле заметной искрой — дорого, но сдержанно. Если у ткани имелись еще какие-то смыслы, Цзинъянь их не знал. Ткань не была завязана никаким узлом, и Цзинъянь было нахмурился, но тут же попытался сделать вид, что щурится, разглядывая подарок. Разумеется, не завязано: Цзинхуань прекрасно знал, что вещь подвергнется осмотру, и вежливо избавил брата от необходимости сначала рушить красивый сложный узел, а потом еще и пытаться его восстановить или вынужденно просить об этом. Небеса, лучше бы сейчас гадать над картой, откуда нападут кочевые варвары, чем держать в уме тонкости придворного языка-без-слов! Отвык за годы, и все никак не привыкнуть вновь. Цзинъянь бережно развернул шелк и недоуменно уставился на лекарский ящик весьма невзрачного вида. Ему случалось видеть подобные у бродячих знахарей: без резьбы или инкрустации, без затейливых узоров древесины, вот разве что полировка хороша: почти зеркальная. Ящик очень легкий — наверное, пустой. Он аккуратно выдвинул ящички: некоторые — обитые бархатом, другие — и без такого украшения. Внутри не было решительно ничего, изделие еле заметно пахло деревом и клеем. Оно было таким простым, нарочито простым, что эта простота могла бы показаться оскорбительной для супруги императора, и особенно — для той, чья звезда как раз сейчас восходит. Однако… вот уж в чем Цзинъянь был уверен, так это в том, что Цзинхуань не пытается нанести оскорбление столь изысканным способом. Здесь было что-то другое, а что — он не решался спросить, дабы не выставить себя совсем уж невежественным дикарем. Ладно. По меньшей мере он убедился, что подарок не скрывает ничего опасного. Никаких подозрительных запахов, никаких игл, вонзающихся в пальцы, если выдвинуть ящичек. Наверное, можно отдать это матери. Он кивнул, подтолкнул ящик к Цзинхуаню: — Вели упаковать, я завтра же отнесу его во дворец Чжило. Цзинхуань кивнул, махнул рукой над плечом — даже пальцами не щелкнул, подзывая кого-нибудь, однако служанка точно соткалась из воздуха в полутьме коридора, с поклоном забрала ящик и исчезла. Цзинъянь даже поежился. Ему не нравился этот дом. Здесь слишком многое было как во дворце. Потом он подумал, что если все пойдет так, как планирует Мэй Чансу, то через некоторое время дворец как раз и станет его домом. — Что такое, братец? — удивился Цзинхуань. — Лицо у тебя стало — будто гуя в углу разглядел. Цзинъянь досадливо мотнул головой. Не хватало еще давать слабину в присутствии Пятого брата. — Пугают меня твои слуги, — признался он, — подкрадываются, как степняк с удавкой. Зачем так? — Так они из дворца Чжэнъян, — Цзинхуань развел руками, — выученики Гао Чжаня… Привыкай, — усмешка его на сей раз слегка покосилась, — у тебя их таких будет — полон Запретный город. От усилия остаться неподвижным и безучастным у Цзинъяня занемел загривок. С того, второго вечера они с Цзинхуанем еще ни разу не заговаривали о том, как нынче выглядит расклад среди принцев. О том, что за титулом наследника теперь охотится только Цзинъянь. Это лежало в основе всего, это связывало их, и это же было самой опасной, самой ядовитой темой для беседы. Но Мэй Чансу велел быть Цзинхуаню братом. Что более по-братски: увести разговор в сторону, избегая тревожить свежую рану, или попытаться быть честным и не уворачиваться от сложных вопросов? Молчание затягивалось, и нужно было сказать хоть что-нибудь. Они с Цзинхуанем еще и близко не были в тех отношениях, чтобы уютно молчать вместе… — Ты злишься или растерялся? — Что?! — все-таки Цзинъянь вздрогнул. — Ты сейчас как перед отцом, когда он в дурном настроении. Деревянный такой, деревяннее городских ворот, — Цзинхуань отвел глаза и коротко улыбнулся. — Не скажу, что я хорошо тебя знаю, братец, но таким видел частенько. Вот и не понимаю: рассердил я тебя или с толку сбил? И то, и другое скверно, конечно. Зная откуда-то, что Цзинъянь всем напиткам предпочитает воду, Цзинхуань даже не предлагал ему вина, и это, пожалуй, радовало — до сего момента. Сейчас Цзинъянь подумал, что недурно было бы напиться и разговаривать так — что на уме, то на языке, пусть даже наговорить гуй знает чего, ведь пьяным все прощается… Будь он пьян, мог бы сказать — прекрати вот это, перестань так себя вести, будто между нами никогда не было ни ссоры, ни обиды. Будь он пьян — будь пьяны они оба — можно было бы подраться, запросто, по-деревенски, пусть до кровавых соплей и сбитых кулаков, но стало бы легче обоим. Наверняка стало бы! Но на трезвую голову ничего такого было нельзя. И вместо всего, что хотелось, Цзинъянь сказал: — Старший брат, а что это мы сидим под крышей, когда на улице солнечно? Почему бы, например, не пострелять из луков в саду? — Из луков? — неподдельно изумился Цзинхуань, и Цзинъянь напрягся: он знал, что Пятый принц — опытный и меткий охотник, и думал дать ему шанс покрасоваться, но не могло ли статься, что именно со стрельбой из лука связана какая-нибудь история, которая Цзинхуаню неприятна? Тогда выйдет, что вместо легкого развлечения получилось оскорбление… Однако Цзинхуань быстро пришел в себя. — Я так давно этого не делал, что позабыл о самой возможности, — усмехнулся он и встал. — Пойдем, выберешь лук по руке. В оружейной пахло маслом, кожей, металлом и травами, отгоняющими жучков и грызунов. Запах был такой родной и вдобавок такой чистый — никакой прогорклости или гнили! — что Цзинъянь приостановился на миг: вдохнуть его и распробовать, как иные замирают над драгоценными благовониями. Задержал дыхание и подумал невольно, что все-таки есть у них с братом что-то общее. Тут же, правда, одернул себя: уж конечно Цзинхуань не занимается своей оружейной сам, просто у него в доме вообще все лучшее и свежее: и масло, и травы, даже вода, которую он предлагает гостю, и то на вкус какая-то особенная, не такая совсем, какую в Цзиньлине берут из колодцев или из реки. Лук он выбрал быстро: во-первых, и оружие здесь было отличное все без исключения, а во-вторых, Цзинъянь намеревался дать брату выиграть в необъявленном состязании. Цзинхуань взял лук со стойки не глядя — стало быть, знакомый, привычный, не нужно пристреливать. У него будет преимущество. В саду тем временем установили мишени, обычный набор: в первые попадет и кривой горбун, по дальним и наилучший стрелок, бывает, промажет. Стояли уже наготове и мальчишки — подбирать стрелы. — Первый выстрел — гостя, — любезно предложил Цзинхуань. Цзинъянь спустил тетиву, едва ли глянув второй раз в сторону мишени. Лук оказался хорош, стрела вошла ровно по центру. Цзинхуань кивнул, натянул свой плавным движением, и Цзинъянь заметил, что брат надел кольцо. Конечно, он ведь не тренируется ежедневно, а без мозолей на пальцах можно здорово повредить руки. Руки у Цзинхуаня были как у отца: с широкими ладонями, короткими сильными пальцами. У Цзинъяня даже запястья заныли от воспоминания о хватке этих пальцев. Если бы Пятый брат тренировался в солдатском ремесле, он, возможно, был бы грозным бойцом… Откуда ты знаешь, что нет, сам себя спросил Цзинъянь. Чем вообще занимается Цзинхуань, когда не строит козни при дворе? Приемы устраивает — изредка, в веселых домах не бывает уже много лет, на охоту выезжает то и дело, но не сказать чтобы постоянно. Читает? Пишет стихи или музицирует? Рисует, быть может? Невозможно ведь совсем ничего не делать. Особенно теперь, когда он заперт у себя дома. Стрела вошла в мишень, едва не расколов ее. Странно, лук Цзинхуаня не выглядел настолько тугим… Следующая пара мишеней уже требовала некоторого внимания. Поднимался ветер, пока еще легкий, но неровный, и стрела Цзинъяня хоть и поразила цель, но не у самой середины. Выстрел неплохой для боя, но не слишком удачный для охоты или засады, когда нужно снять вражеский дозор по-тихому. Цзинъянь нахмурился. Ему давненько не случалось отстреливать чужие разъезды: генералу не полагается участвовать в вылазках или стоять в дальнем охранении. Теряет сноровку? А вот Цзинхуань вторым выстрелом добыл бы фазана, не повредив оперения. — Старший брат искусен выше ожиданий, — заметил Цзинъянь, примериваясь к третьей мишени. — Мне стоило взять другой лук, — не без удовольствия в голосе откликнулся Цзинхуань, — но я опасался, признаться, даже и так не сравниться с опытным воином. Намерение проиграть улетучилось из сердца Цзинъяня. Пятый брат не нуждался в преимуществах. Не иначе он упражнялся в стрельбе годами! Теперь уже хотелось оправдать звание «опытного воина». Стрела сорвалась с тетивы. Дальняя мишень — промахнуться не позорно, но Цзинъянь все равно замер, и воздух для него стал густым, как мед, и в этом меду все ползло вперед тусклое острие… Тупой удар металла о дерево, а следом треск: стрела зацепила верхний край мишени и снесла его. Это было, бесспорно, попадание, хоть и неидеальное, и Цзинъянь с трудом сдержал торжествующую ухмылку. — Таким выстрелом, наверно, и доспех пробьешь на этом расстоянии, — почти мурлыкнул Цзинхуань и, сузив глаза, потянул тетиву к плечу. Цзинъянь заметил, как лицо брата стало пустым и неподвижным, как будто само его сознание переместилось в наконечник стрелы. Тетива загудела, мелькнуло оперение, и Цзинъянь увидел невероятное: стрела пошла ниже, чем надо, но на полпути вдруг «всплыла» вверх и вошла точно в центр мишени, пронзив ее насквозь. Цзинхуань выдохнул так, словно пробежал с десяток ли без остановки. По виску его скатилась капля пота. — Как?! — забывшись, воскликнул Цзинъянь, переводя взгляд с мишени на стрелка и обратно. — Как ты это сделал?! Брат улыбнулся — широко и удовлетворенно. — Натяни лук, покажу. Замирать со стрелой на тетиве было непривычно: уже годы прошли с тех пор, как Цзинъяня кто-то учил стрелять. Но он встал поустойчивее, выцелил покалеченную мишень… — Возьми прицел на ладонь выше. Теперь стреляй. Пальцы разжались сами, прежде чем смысл команды дошел до рассудка. Но в этот момент на локоть правой руки тяжело легла ладонь Цзинхуаня, и стрела вильнула, ухнула вниз и понеслась у самой земли, а затем чудо повторилось: она всплыла в воздухе, как плоскодонка на бурной воде, и вонзилась в мишень, правда, косо и слабо, тут же вывалившись. Цзинъянь смотрел, как завороженный, несколько мгновений, затем обернулся — и понял, что Цзинхуань до сих пор придерживает его за локоть. Они отшатнулись друг от друга одновременно, как будто пойманные на чем-то постыдном. — Благодарю старшего брата за науку, — выдавил Цзинъянь, — я постараюсь освоить этот чудесный прием… — Освоишь. Ты правильно стоишь, — радостный азарт Цзинхуаня мгновенно погас, оставив по себе сухую вежливость. — Мой наставник потратил год, чтобы выправить мне стойку… а у тебя получится сразу, конечно же. Он махнул рукой, приказывая убрать мишени. Солнце клонилось к закату, ветер крепчал, нагоняя тучи, и Цзинъянь счел за лучшее откланяться, пока не начался дождь. Не то чтобы его пугала идея промокнуть — уже устоялось тепло, но это было хорошим предлогом для прощания. Кони неспешно ступали по мостовой, вокруг кипела суета — горожане торопливо убирали под крыши все, что могло пострадать от дождя и ветра. Цзинъянь чуть покачивался в седле и думал обо всем, что случилось: сегодня и два месяца назад. *** Тем вечером ливень продолжался, Цзинхуань спал как убитый, а Мэй Чансу выглядел немногим лучше покойника: несколько часов, потраченных на увещевания сходящего с ума принца, даже полного сил Цзинъяня несколько изнурили, а советник вовсе стал полупрозрачен от усталости. Цзинъянь и хотел бы чем-то помочь, но понимал, что единственное лекарство для Мэй Чансу — крепкий и долгий сон, а потому поспешил возвратиться к себе, лишь только они договорились о дальнейших действиях. С утра же выяснилось, что от дождя поднялась в реке вода, и прибрежные районы подтопило, так что весь день Цзинъянь гонял гарнизон, рассылая отряды по наиболее пострадавшим местам и подсчитывая, сколько чего надлежит выделить из государственных запасов тем, кто стал жертвой стихии. От этих забот вчерашнее в памяти потускнело, и лишь после заката, когда волей-неволей работы нужно было прервать, Цзинъянь вспомнил, что именно ждет его в резиденции Су. Когда он, вымотанный и опустошенный зрелищем людского горя, поднялся из подземного хода, дом Мэй Чансу показался ему оплотом спокойствия и тепла среди столичного безумия. Никто не суетился и не повышал голоса, никто не валился на колени, когда это было совершенно неуместно, не пахло мокрым деревом и тряпьем. Ему подали горячий ужин, Мэй Чансу выглядел отдохнувшим, и Цзинъянь расслабился так, что едва не уснул прямо за столом, и только после этого вдруг вспомнил: — А как дела у Пятого брата? — Его высочество так все еще и не просыпался, — ответил Мэй Чансу, еле заметно хмурясь. — Я ожидал чего-то подобного, но… он начинает меня беспокоить. — Думаете, все-таки простудился? — Жара нет. А вот бред есть… Не скажу, что я разобрал что-то осмысленное, но принц Юй определенно видит недобрые сны, и сомневаюсь, что это хороший знак. Цзинъянь слегка поежился. Очень уж живо вспомнилось: «Твои глаза!» Кто знает, на какие еще идеи наведут Цзинхуаня сутки, наполненные кошмарами! — Могу я его повидать? — Разумеется, — Мэй Чансу позволил себе мимолетную улыбку, и Цзинъянь постарался выбросить из головы его вчерашний вопрос: «С ним или со мной?» Пожалуй, следовало ответить себе на него так: пожелал быть рядом с братом, когда тот проснется, чтобы в случае чего встать между ним и Мэй Чансу. Да, именно так. И не стоит больше думать об этом. — Ли Ган вас проводит, ваше высочество. С вашего позволения, я немного задержусь: нужно кое с чем закончить. — Не беспокойтесь, — отозвался Цзинъянь, — вы и так много времени потратили на принца Юя. Лицо Мэй Чансу на миг помрачнело, как будто эта фраза значила на самом деле больше, чем Цзинъянь намеревался сказать. Но не выяснять же было, в чем дело! Некогда Фэй Лю проболтался, что принц Юй в этом доме именуется ядовитой змеей. Кто знает, что за яд имелся в виду… Может, это тоже было как-то связано со временем. Время больного человека стоит дорого, и пустая его трата может точить рассудок не хуже змеиного яда. Ли Ган провел Цзинъяня в одну из комнат, поклонился и исчез, а Цзинъянь, стараясь ступать бесшумно, вошел и сел у изголовья спящего брата. Все они росли порознь, и только с сяо Шу Цзинъяню доводилось засыпать голова к голове, в детстве ли, в юности. Наверное, никого из братьев он и не видел никогда спящим — открытым и беззащитным. Снова, как и вчера, его посетило ощущение неправильности происходящего, как будто такого не могло, не должно было происходить в реальности. Накануне, укладывая Цзинхуаня, люди Цзянцзо распустили ему волосы, собрав их шнурком на затылке, как, наверно, обихаживали и своего господина. Спать с тугой прической — то еще удовольствие, особенно если устал или утратил душевный покой. Но Цзинхуань, видно, метался во сне, и спутавшиеся волосы клубились теперь вокруг его лица черной тучей, будто кошмар, прорвавшийся в явь. Он и сейчас видел сон: бормотал невнятно, слабо мотая головой, и словно пытался поймать что-то на краю ложа — пальцы вяло скребли по покрывалу. Горестно искривленный рот, сведенные брови — Цзинъянь даже огляделся, ища, не додумался ли кто положить у изголовья пару амулетов, изгоняющих зло. Во сне человек — легкая добыча для демонов… — Не надо… — четче шепнул Цзинхуань, и рука его беспомощно протянулась куда-то вдаль. — Не пей… Старший брат… — он уронил руку на ложе и тихо застонал. Секунду Цзинъянь просто смотрел, а потом будто сосулька вонзилась под сердце: он понял, что приснилось брату. Это ведь принца Юя отец послал надзирать за казнью принца Ци… Во сне человек не умеет быть неискренним. Во сне всплывают со дна тайные страхи, ноющие раны, неизжитое горе. Тринадцать лет прошло, а до сих пор принц Юй во сне пытается остановить принца Ци, не дать ему выпить яд. Не думая, Цзинъянь накрыл ладонь Цзинхуаня своей. Тот вздрогнул и расслабился весь, разом, будто провалился из кошмара в омут глубокого сна. Снаружи раздался чей-то возглас и следом топот, как будто несколько человек устремились в одном направлении. Цзинъянь насторожился, но шум затих, не вылившись ни в лязганье оружия, ни в смех и приветствия, ни в тревожную суету. Может, опять что-то начудил Фэй Лю? Не улыбнуться при мысли об этом смертоносном бойце с разумом пятилетнего ребенка было невозможно. И каким невероятным терпением и благожелательностью должен обладать Мэй Чансу, чтобы завоевать безусловную любовь подобного человека! Слабое шевеление подле себя Цзинъянь не заметил — скорее почуял. Повернул голову и, точно как вчера, столкнулся взглядами с Цзинхуанем. Тот смотрел сосредоточенно, будто и не спал крепким сном минуту назад, а потом скосил глаза на их соединенные руки. — Тебе снился… кошмар, — тихо сказал Цзинъянь, убирая руку — и очень стараясь не отдернуть ее, как от раскаленных углей. Реальность снова взбрыкнула, подобно испуганному коню: лицо Цзинхуаня стало привычно «придворным», выражающим лишь то, что соответствует моменту; но растрепанные волосы, но тонкий шелк исподних одежд, смятое покрывало — все это будто бы лишало его некоего доспеха, без которого принцы не видели друг друга с самого раннего детства. — Ничего не помню, — осипшим со сна голосом ответил Цзинхуань, — но спасибо за участие, братец. Который час? — Последняя четверть часа Собаки, как мне кажется. — О. Которого дня? — Следующего, — Цзинъянь позволил себе тень улыбки. — Почти полные сутки прошли. Цзинхуань вскинул брови удивленно и иронично, и Цзинъянь подавил желание объяснить, что нет, он не просидел у постели брата все это время, а вот только что пришел… — В прибрежном районе наводнение, — бросил он вместо этого суше, чем намеревался. — Вот как. Неужто и в этом тоже я виноват? — Что?.. Да нет, ты же спал… — оторопел Цзинъянь, а затем понял, что брат имел в виду, и усмехнулся: — Ну разве что ты присвоил деньги, выделенные на какую-нибудь плотину в верховьях. — Да нет никаких плотин в верховьях Чанцзяна! — в свою очередь изумился Цзинхуань и тут же фыркнул: — Разве что в тех верховьях, которые отродясь не принадлежали никому из наследников Яо и Шуня. Засмеялись они одновременно. — Доставил я хлопот господину Су, — легко вздохнул Цзинхуань, проводя по лицу ладонью, — еще и от государя достанется, если узнает, что я вот так… нагло нарушаю предписанное затворничество. Он окинул взглядом комнату, видимо, ища одежду. — Ты был вчера мокрей воды. Наверное, до сих пор сушится, — подсказал Цзинъянь. — Сейчас кликну кого-нибудь, — он поднялся и тут только вспомнил, для чего пришел. То ли усталость была тому виною, то ли «домашний» вид Цзинхуаня… — Послушай, Пятый брат. Касательно хлопот господина Су… — Не надо, — Цзинхуань рывком сел, тряхнул спутанной гривой, отбрасывая пряди с лица. — Я наговорил тебе гадостей — не принимай всерьез. Что до остального — с этим я приходил к нему, не к тебе. Ты и так уже услышал все, что мог. Не лезь дальше не в свое дело. Цзинъянь выдохнул. И вернулся на прежнее место у ложа. — Но это мое дело, разве нет? — тихо сказал он. — Разве не мне предстоит разбираться со всем, что бы ты ни решил учинить? — Это ты так ловко сместил отца-государя? — невыразительно возмутился Цзинхуань. — Не рановато ли? — Сам же знаешь, он любое дело кому-нибудь препоручит. И кого бы государю натравить на сына, кроме другого сына? — он и сам не ожидал, что получится так горько. Как будто выплеснулось что-то потаенное, скрытое на самом дне души, про что и думать забыл — или не знал никогда, что оно есть. И совершенно неожиданно Цзинхуань не стал спорить. — Все так, — устало кивнул он. — Хорошо, пусть это и твое дело тоже. Что-то новенькое случилось, покуда я спал? Что-то изменилось при дворе или в сердце государя? Хотя откуда тебе знать, у тебя же — наводнение… Цзинъянь почувствовал, что медленно звереет. Повторялась история со взрывом в мастерской: хотя теперь Цзинхуань определенно не был причастен к случившейся беде, но как он мог столь явно ставить свой личный интерес выше несчастья множества людей?! — У меня наводнение. А у тебя — нет, что ли?! — А у меня — нет, — равнодушно ответил Цзинхуань. — Я узнал о нем от тебя сейчас, и что я могу сделать? А сиди я, как мне положено, взаперти, так узнал бы через неделю, и то — если б у слуг пострадал кто-то из родни. — Ну ты и… — тут Цзинъянь осекся: он все еще воспринимал брата «безоружным» и не мог бить в полную силу даже словесно. — Ну и скверный бы император из тебя вышел! После краткого раздумья Цзинхуань кивнул: — Наверное, ты прав. Впрочем, ты совершенно точно прав: иначе господин Су не сделал бы того выбора, который сделал. — Улыбка, скользнувшая по его губам, не имела ничего общего с весельем. — И что дальше-то, а, твое высочество будущий наследный принц? Судя по тому, как ты на меня смотришь — если я вообще доживу до твоего восшествия на престол, ты мне первым же указом пожалуешь шелковый шнурок. — Нет! — это было похоже на добрый пинок в живот. Во всяком случае, дышать стало трудно точно так же. — Я не… Убивать людей только из неприязни — это… ничем не лучше. — О, брат Сянь не согласился бы с тобой. — Ты ведь — не он. — Так ты чего хочешь-то от меня, братец? Хотя постой, вчера я уже это спрашивал. Кончилось как-то неважно, — Цзинхуань грустно усмехнулся. — Переиграем? Три удара сердца понадобилось Цзинъяню, чтобы подумать и ответить: — Да. Спроси что-нибудь другое. — Ладно. Вода мокрая? — Да, — откликнулся Цзинъянь раньше, чем сообразил, в чем дело. И уставился на брата, не веря ушам. Игра. Старая детская игра. Короткие вопросы, на которые можно отвечать только «да», «нет» или «не знаю». И отвечать нужно быстро, не задумываясь — а вопросы бывают с подвохом. “ — Море глубокое? — Да. Бабочка красивая? — Да. Принесешь печенья твоей мамы? — Да… ой.» «Змееныша» не принимали в игру — и как жаль теперь, что не принимали! — Небо высоко? — медленно, словно по болоту ступая, произнес Цзинъянь. — Да. Голуби ловят рыбу? — Нет. Бывают доспехи из бумаги? — Нет. Пол деревянный? — Да. Чай соленый? — Нет. Солнце уже село? — Да. Ты меня ненавидишь? Ритм игры сбился, как когда пальцы неопытного музыканта не находят струну и в музыке зияет краткая, но слишком заметная пауза. — Нет, — сказал Цзинхуань. Он улыбался, как улыбаются люди, стараясь не дать понять, что им больно. Или как те, кто заставил противника танцевать под свою дудку. Или как те и другие разом. — Ты будешь хорошим императором? — Не знаю, — тихо ответил Цзинъянь. И, боясь дышать, вымолвил одними губами: — Ты мне поможешь? Тишина натянулась подобно тетиве. Детская игра не допускает уверток. Только «да» или «нет» — или скажи «не знаю» и задай встречный вопрос… Губы Цзинхуаня шевельнулись — и тут с громким шелестом открылась дверь. — Приношу свои извинения, я задержался, — проговорил Мэй Чансу вполголоса, но все-таки слишком громко для этого момента. Осекся, замер, видя, что помешал чему-то, — но волшебство игры, спугнутое посторонним шумом, уже рассеялось без следа. А Цзинхуань резко дернул покрывало на себя: как будто не стеснялся предстать в исподнем перед младшим братом, но находил это немыслимым в присутствии Мэй Чансу. — Я злоупотребил вашим гостеприимством, господин Су. Распорядитесь, чтобы мне вернули одежду, и я немедля удалюсь. — Я от всего сердца предложил бы вам не спешить, ваше высочество, — Мэй Чансу коротко поклонился, — но учитывая, что вы должны пребывать в затворничестве, боюсь, не смею делать подобных предложений. Сейчас я пришлю слуг. Принц Цзин, ваше высочество… — Разумеется, — сказал Цзинъянь, вставая. Что-то ныло внутри, напоминая то ли голод, то ли иную неудовлетворенность. Было так близко! Так близко к ответу! — Простите, — вполголоса вымолвил Мэй Чансу, едва они очутились за дверью. Мимо проскользнула служанка, неся тяжелую стопку одежды. — По-видимому, я появился в самый что ни на есть неудачный момент? — Кто мог знать, — Цзинъянь не удержался от вздоха. — Сдается мне, Пятый брат сам не прочь найти какой-то путь… навстречу. Но всякий раз, как мы заговариваем о делах, касающихся страны, людей — мне кажется, что между нами бездна. И я никогда не подумал бы через нее тянуться, если б не ваш совет! Мэй Чансу задумчиво нахмурился. Они дошли до комнаты, служившей хозяину приемной и рабочим кабинетом, и сесть у столика и жаровни оказалось настолько естественно и привычно, что Цзинъянь не сразу спохватился, что не дождался приглашения, — но, впрочем, и Мэй Чансу не обратил на это внимания. — Скажите, принц Цзин, а что вы думаете о принце Юе? — У него есть мозги, но нет совести, — не задумываясь, ответил Цзинъянь. — Он осведомлен о должном пути, но не следует ему. Он мог бы приносить огромную пользу стране, но вместо этого предпочитает личное обогащение… — А зачем? — Что зачем? — запнулся Цзинъянь. — Но… зачем людям обычно… — и смолк, уставившись на тлеющие угли. — Вот именно, ваше высочество. Принц Юй действительно присваивает средства, но куда он их тратит? О принце Сяне мы прекрасно знали: его пиры, наряды, диковины из дальних краев, танцовщицы… и, разумеется, подарки союзникам. А вот принц Юй? Известно, что он неравнодушен к лошадям, но конюшня у него небольшая. О приемах в его доме не ходит легенд, да они и не часты. Насколько мне известно, столичные дома развлечений он посещает крайне редко, в азартные игры не играет. У него богатая библиотека, но это книги, которые предназначены для чтения, а не редкости, без толку покоящиеся на полках. Быть может, мне не удалось выяснить чего-то важного, но пока я могу уверенно сказать, что принц Юй не расточителен по натуре и не склонен окружать себя избыточной роскошью. Так куда же он тратит деньги? Цзинъянь помолчал, обдумывая вопрос. — На подарки, — ответил он наконец. — На подкуп и умасливание. И на собственную безопасность. По правде сказать, пока не появились вы, господин Су, я был уверен, что иными способами проложить дорогу наверх при нашем дворе просто невозможно. — Непросто, но возможно, — скупо улыбнулся Мэй Чансу. — Однако на сегодняшний день принц Юй достиг, как выяснилось, потолка. Выше ему не подняться — разве что вернуть обратно пять жемчужин, но это только в воле императора, да я и не уверен, что теперь этот ранг чего-то стоит в глазах самого Пятого принца. Необходимость подкупать и умасливать, по сути, отпала. Как полагает принц Цзин: станет ли принц Юй и дальше запускать руки в казну? — По привычке — наверняка! — Цзинъянь фыркнул, не удержавшись: представил себе Пятого брата, воровато загребающего золото руками. — Но вы правы, господин Су, его потребность в финансировании должна сильно уменьшиться. Однако разве это имеет отношение к нравственности? Мэй Чансу собрался было ответить, но замер, прислушиваясь, и встал. Через несколько секунд в комнате появился Цзинхуань. Причесанный, в освеженной одежде, он выглядел так, что не стыдно было бы явиться и перед лицом императора. Как будто снова облекся в незримый доспех, присущий любому из принцев. Цзинъянь даже дыхание задержал, так силен был укол сожаления. Не договорили — не договорились, — и когда теперь еще выпадет шанс… Он поднялся: младшему брату приличествует проводить старшего. — Я прикажу своим людям сопровождать вас… — начал Мэй Чансу. — Не надо, — Цзинхуань мимолетно улыбнулся. — Я пришел один и уйду один. Ни к чему привлекать внимание. — Сейчас нет дождя, и в вашем наряде вы уж точно привлечете внимание, ваше высочество. В городе неспокойно после наводнения. Соблаговолите… — Не надо, — повторил Пятый принц и повел рукой, отметая возможные возражения. — Я достаточно утруждал вас за последние сутки, господин Су. Поверьте, я способен пройти по городу один. А если вдруг нет… — его усмешка на миг сделалась режуще-острой, — туда мне, в общем, и дорога. Цзинъянь подошел, склонился — неглубоко, но задержался в поклоне, нарочно его подчеркивая. — Мы не доиграли, братец, — небрежная фраза заставила его вскинуться. — Мой ответ будет «да». Но не даром. В горле разом пересохло, и голос прозвучал сипло: — И какова же цена твоего «да»? Мэй Чансу застыл изваянием, казалось, даже дышать перестал. Цзинхуань пожал плечами: — Я скажу тебе, когда придумаю. И он двинулся к выходу, а Мэй Чансу — в шаге за ним, а Цзинъянь остался стоять, будто примерзнув к полу, и когда совладал с собой и выбежал следом — только и увидел, как за Пятым принцем закрываются ворота, а Мэй Чансу велит Чжэнь Пину: — Проводи принца Юя до дома так, чтобы он тебя не заметил. На вопросительный взгляд советника Цзинъянь ответил: — Это было обещание помочь мне стать хорошим императором. — Мои поздравления, ваше высочество, — изумленно пробормотал тот. — Я и не надеялся на столь благоприятный и стремительный исход. — Он может лгать. Или передумать. Или назначить такую цену, которую я не смогу или не захочу уплатить. Это же брат Юй. Он… — «Змееныш». Цзинъянь коротко вздохнул. — Возможно, в детстве это и была незаслуженная обида. Но теперь Пятый брат поистине соответствует прозванию. Господин Су, я не представляю себе, как я смогу с ним… хоть что-то делать вместе! Он ведь попросту воплощает собой все то, чем принц быть не должен! — Но он умен, — тихо напомнил Мэй Чансу. — Да. К сожалению. — В достаточной мере смел и при этом расчетлив. — Что делает его только опаснее. — Умеет поступиться гордостью и отбросить высокомерие, если нужно. — Разве что если совсем прижмет… но — да, я согласен. — Чего же не хватает принцу Юю, чтобы оправдать ваши ожидания, принц Цзин? — Привычки думать о ком-то кроме себя! Мэй Чансу медленно кивнул. И повернулся: — Пойдемте в дом, ваше высочество. — Я неверно ответил? — уточнил Цзинъянь, в два шага догоняя его. — Такое впечатление, что вы ожидали другого. — Нет, — пальцы советника привычно смяли край рукава. — Вы правы, но… Это можно обернуть вам на пользу. Цзинъянь поморщился: — Разве можно переделать взрослого человека?! — Непросто, — отозвался Мэй Чансу и вдруг повернулся к Цзинъяню, так что они едва не столкнулись. — Но имейте в виду, ваше высочество: если сейчас вы не сделаете принца Юя своим искренним сторонником, чуть позже вам придется его уничтожить. В прямом смысле. Физически.