Завтра ветер переменится

Супруга Цзин развязывала узел, искусно сложенный из серого с искрой шелка, а Цзинъянь обливался холодным потом при мысли, что после того, как он осмотрел ящик, подарок слишком уж просто было подменить. Или подложить туда что-нибудь. Как он мог не подумать заранее!.. — Об этом вряд ли следует беспокоиться, — мать угадала его мысли. — Есть менее сложные способы причинить мне или тебе физический вред. И уж точно — менее чреватые возмездием. Шелк соскользнул на стол, открывая взгляду отменно полированные, но все равно невзрачные бока лекарского ящика. Цзинъянь слегка подался вперед. Он не знал, что думать по поводу этого подарка, тут явно был какой-то намек, но на что?! О том, что супруга Цзин явилась во дворец лекаркой, не знал только очень ленивый или очень юный слуга распоследнего разряда, и употреблять этот факт как оскорбление было уже довольно нелепо. Матушка огладила ящик кончиками пальцев, приподняла, взвешивая в ладонях, выдвинула один ящичек, другой… тихонечко ахнула и принялась выдвигать все подряд. Прежде безмятежное, выражение ее лица сделалось вдруг… Цзинъянь не сумел бы подобрать слово, но что-то здесь явно было от блаженства. — Матушка?.. — Если принц Юй таким образом приносит извинения, я готова его простить, — проворковала супруга Цзин, любовно ощупывая ящички и заглядывая внутрь каждого. — Хотела бы знать, кто ему посоветовал это… и кто мастер. Цзинъянь оторопел. — Но это же… в сущности, довольно дешевая вещь, разве нет? — Дороже она могла быть, разве что если часть внутренней облицовки сделали бы из лиственницы. Впрочем, тогда ящик стал бы тяжелее. Здесь соблюден баланс между… о, между всем! Ящички из павлонии — ничего не весят. Часть с обивкой — для хрупких флаконов. Все плотно пригнано — ничего не просыплется. Лоток для инструментов, отдельный — для игл, и даже есть потайное отделение. Полировка с углем защищает от гниения… Ах, если бы в юности у меня была такая вещь! — супруга Цзин мечтательно улыбнулась и продолжила спокойно и мягко: — Эту вещь делали специально для меня, прекрасно зная, кто я такая, и взывая именно к этой стороне моей жизни. Что принц Юй передал на словах? Цзинъянь нахмурился, припоминая разговор с братом. — Ничего. И я не спросил… отвлекся на расспросы, отчего он не передаст подарок обычным путем… С ним тяжело беседовать, — не выдержал и пожаловался он. — Мне проще перевернуть за ночь три десятка докладов по финансовому ведомству, чем провести стражу у него в гостях! Мать улыбнулась и подвинула к нему корзинку с печеньем. — Не думаю, что ему с тобой проще, чем тебе с ним. Возможно, когда государь смилостивится и разрешит принцу Юю появиться при дворе, многое решится само собой. А сейчас он взаперти, день за днем варится в своих размышлениях, страхах и разрушенных мечтах — неудивительно, что с ним и находиться-то рядом сложно. Она вновь провела пальцами по стенке лекарского ящика. — Передай ему, что я польщена и восхищена. И это чистая правда! — супруга Цзин лукаво улыбнулась. — И непременно возьму ящик с собою на Весеннюю охоту. А затем спроси — прямо так и спроси: какой ответный дар мог бы утешить принца Юя в его прискорбном затворничестве. — Матушка полагает, Цзинхуань рассчитывает на отдарок? Супруга Цзин утвердительно опустила ресницы. Судя по ее удовлетворенному виду, она, видимо, уже догадалась, чего попросит Пятый принц в ответ, и столь же явно не намеревалась делиться своими догадками с сыном. — Стоит ли мне рассказать об этом, — Цзинъянь кивнул на ящик, — господину Су? По лицу матери пробежала едва уловимая тень. — Полагаю, это частность, которая вряд ли способна повлиять на планы господина Су, — в ее голосе послышались нотки обманчивой неуверенности. — Мы известим его, если наш обмен любезностями с принцем Юем зайдет дальше обычных подарков по случаю. Цзинъянь кивнул и поднялся, не забыв сцапать еще печенье. До выезда на Весеннюю охоту оставалось чуть менее двух недель. *** Перед самым отъездом, походя, между делом, император отменил домашний арест принца Юя. Цзинъянь не знал точно, было ли это сделано по просьбе императрицы, остававшейся управлять столицей и — частично — страной, или государь все-таки смилостивился, а может, и просто случайно вспомнил о забытом в глухом затворничестве сыне. По словам Мэй Чансу, открыто принца Юя не навещал никто, кроме принца Цзина. Быть может, под покровом ночи и проскальзывал тайный гость, — союз Цзянцзо не имел возможности установить плотную непрерывную слежку за огромной усадьбой, — но гласно посещал опального Пятого принца только один младший брат, да и то всего трижды за весь срок ареста. Император либо не знал, либо не заинтересовался: вопросов по этому поводу он Цзинъяню не задал, хотя у того были заготовлены ответы, сочетающие простодушие, достойное генерала Мэна, с конфуцианской добродетелью, превосходящей здравый смысл. Как бы то ни было, принц Юй был призван ко двору. Его не заставили стоять на коленях перед парадной лестницей или проходить сквозь строй чиновников, государь не удостоил его сколько-нибудь торжественной речи или же громовой брани. Принца Юя впустили, как и всех, через боковую дверь, государь едва заметно поморщился при виде его непривычно скромного наряда, не стал затягивать паузу, оставляя сына коленопреклоненным. Просто бросил «Встань!» и затем — «Можешь гулять где вздумается». В тот миг, глядя на Пятого брата и вспоминая его отчаянное «Если иначе, чем через море крови, я не могу поговорить с ним как сын с отцом, пусть будет кровь!», Цзинъянь подумал, насколько же и в самом деле слеп отец. Подобное обращение с принцем было унизительно — он сам многажды испытывал такие унижения, но он-то никогда не бывал на гребне власти и влияния, а принц Юй еще совсем недавно находился в центре внимания двора. Зачем, с какой целью отец отвесил ему эту прилюдную пощечину? Неужели, зная нрав родного сына, ожидает, что Цзинхуань просто смирится? Примет оскорбление как должное, блюдя сыновнюю почтительность? Или император просто не понимает, не видит, что своей рукою швыряет факел на крышу порохового склада? Принц Юй, отпущенный восвояси мановением императорской длани, исчез из зала, а Цзинъяню пришлось простоять еще несколько минут, выслушивая какие-то мелкие наставления, в которых, по правде говоря, никто из присутствовавших не нуждался. Государь был в приподнятом настроении, мыслями уже в лесах и полях, и оттого, вероятно, имел охоту порассуждать более пространно, чем обычно. Однако, покинув наконец зал, Цзинъянь приметил Цзинхуаня, прислонившегося к колонне у начала одной из галерей. Непохоже было, чтобы Пятый принц кого-то ждал; скорее просто остановился поразмышлять или, может, обозреть внутренний двор, которого три месяца не видел. Он не искал взглядом кого-либо среди тех, кто покидал приемный зал, стоял неподвижно, скрестив на груди руки. Цзинъянь замешкался — и все-таки подошел, сам не зная зачем. — Неужто позлорадствовать? — очень тихо, сквозь зубы «поприветствовал» его старший брат. — Ты же знаешь, что нет. — Не то что Цзинъянь был ошарашен, но уже некоторое время он не слыхал от Цзинхуаня столь явных резкостей. — Знаю, — кивнул Цзинхуань, и уже по этому кивку стало ясно, что напряжен он сверх меры, до металлического звона. — Ты не умеешь. Тогда что? Цзинъянь замялся. Он снова — не в первый раз — ощутил себя беспомощным на поприще родственных отношений. Если послушаться сердца, нужно было бы высказать сочувствие. Или не высказать, а выразить бессловесно. Но это, допустим, Чжаньина он мог бы хлопнуть по плечу, и тот понял бы все верно, а вот как быть с Цзинхуанем?! — Матушка велела передать тебе… — спасительное воспоминание отдалось холодными искрами в висках, — насчет того подарка… — Да? — Пятый принц разом собрался, и что-то в его позе подсказало: он ждал ответа, ему нужен этот ответ. — Она сказала, что польщена и восхищена, — Цзинъянь прикрыл глаза, воспроизводя в памяти голос матери. — Что непременно возьмет его с собой на охоту. — Он помедлил и скорее услышал, чем увидел, как поникли плечи Цзинхуаня — словно в сказанном не было того, чего он с такой страстью жаждал. — Матушка также велела спросить вот этими самыми словами: «Какой ответный дар мог бы утешить принца Юя в его прискорбном затворничестве?» Сказал, глянул — и не смог не улыбнуться сам в ответ на улыбку брата, быструю, но пронзительно радостную. — Затворничество, хвала Небесам, закончено. Передай своей досточтимой матери, что лучшим ответным подарком будет использование ящика по назначению, а самой крупной удачей — если это не понадобится. Цзинъянь моргнул. Пожелание было очевидным… и очевидно бессмысленным. Однако старший брат выглядел вполне удовлетворенным, даже расслабился немного — по осанке стало заметно; как будто Цзинъянь принес ему весть настолько добрую, что она перекрыла и нарочитое императорское пренебрежение. Поскольку расспрашивать было совершенно неуместно, оставалось лишь смириться с собственным непониманием. Быть может, позже матушка соблаговолит объяснить, что происходит. — Передам, — только и сказал он. Цзинхуань кивнул. — Доброй охоты, братец, — бросил он, поворачиваясь к выходу. — И береги господина Су. — Обычно напутствуют беречь родителей… — растерянно и невпопад откликнулся Цзинъянь. — Думается, Благородная супруга Цзин в состоянии сама уберечь и тебя, и отца-государя заодно, — Цзинхуань обернулся через плечо; он снова улыбался. — Так что — господин Су твоя забота, справься с нею хорошо! Он едва ли не вприпрыжку сбежал по ступеням во двор; одеяние впавшего в немилость принца было неярким, и немногие бросили лишний взгляд — посмотреть, кому это так хорошо и весело живется. Впрочем, во дворце и в целом царило воодушевление перед большим выездом. Цзинъянь смотрел в спину старшему брату, и на какое-то мгновение ему вдруг показалось — чувство сладкое и острое, как родниковая вода жарким полуднем, — что между ними действительно возможно что-то… то самое, что делает людей братьями не только по рождению. Прошло тотчас же. Но еле заметный привкус — остался. *** Настроение у Цзинъяня было никудышное. «Сын старого друга», вот как… С одной стороны, это многое объясняло, с другой — принца не оставляло ощущение, что ему лгут, причем ложь эта была сродни масляной пленке на воде: глазу заметна, а пальцем не подцепишь. Быть может, и не ложь вовсе, а какая-то недоговорка — малозначащая по сути, но крайне важная для господина Су? Такое ведь бывает: тайны, смешные и ненужные для других, но тщательно оберегаемые их обладателями. Пытаясь обдумывать странную беседу матери с Мэй Чансу, Цзинъянь слонялся по ставке кругами, а за ним в трех шагах тенью следовал Чжаньин. Собственно, именно когда ритм его шагов сбился, Цзинъянь и обратил внимание на то, что творится вокруг. Бездумные скитания завели его к самым охранным постам. Отсюда хорошо был виден длинный пологий подъем к полю, где охотники разбили лагерь, и дорога, вьющаяся между плоскими холмами и мелкими рощицами, теряющаяся в дымке подступающего вечера. Солдаты обычно не утруждали себя выстаиванием в этом карауле по форме, на ногах и с копьями, благо любую опасность заметно было за десяток ли, однако при виде кого-то из принцев подтягивались. Сейчас, однако, они настолько увлеклись наблюдением за дорогой, что даже не обратили внимания на подошедшего принца Цзина — как, впрочем, и он на них. По дороге летел одинокий всадник. Он гнал коня так, что плащ взвихрился крыльями за его спиной, и Цзинъянь содрогнулся: зная, какое месиво оставляет за собой прошедший императорский кортеж, пусть даже в сухую погоду, было очень уж просто представить, как конь спотыкается… Однако нет: по изуродованной ногами, колесами и копытами земле он несся как по идеально ровной площадке для поло. — Гонец, что ль? — Так без флажка. — Личный чей-нибудь… Вон как торопится. Родился кто-то аль помер… — переговаривались солдаты. Цзинъянь вгляделся. Еще не начало темнеть, но от деревьев и холмов пролегли длинные резкие тени, и всадник на коне темной масти, в темном плаще то совершенно скрывался в лужицах мрака, то выныривал, будто волоча этот мрак за собой. — Что за конь, а? Прямо летит! — Это ж сколько он так гонит уже? Падет животина! — Ну точно стряслось у кого-то… — Братцы! А я ж коня этого знаю. Это ж ведь вороное чудище принца Юя! Цзинъянь почувствовал, как воздух в горле сделался неприятно густым. Пятый брат не хвастался ему своей конюшней, но про «вороное чудище» знали все при дворе. Жеребец, пожалованный императором принцу Юю, был из табуна, что пригнал хоу Нин из Западной Ся, — совершенно дикий трехлеток, который убил или покалечил не одного конюха, прежде чем его сумели изловить и привести в усадьбу принца. Император, прослышав о буйном нраве «подарка», даже было намерился его заменить, однако принц Юй неведомым способом с жеребцом договорился и несколько раз картинно выезжал на нем. — Да брешешь! — Так принц Юй и дал кому-то сесть на свою зверюгу. — Так зверюга и дала кому-то другому на себя сесть! — Зуб даю, парни, это тот самый конь. Спорим? Раздались возгласы, называющие ставки. Цзинъянь не прислушивался: он смотрел. Помянутого коня ему видеть не доводилось, а вот как Цзинхуань ездит верхом — бывало. И сейчас казалось — есть сходство в посадке, в том, как человек не плюхается в седле, подобно большинству лянских конников, а словно впаян коленями прямо в конские плечи… Но мало ли, в конце концов, отличных наездников в Великой Лян? Что тут делать принцу Юю в одиночку, для чего нестись, обгоняя сумерки? Для любого известия есть гонцы, а их сменные кони сведут на нет преимущество самонаилучшего скакуна в скорости. Дорога нырнула за очередной холмик, и Цзинъянь понял, что затаил дыхание, да так, что красные круги поплыли в глазах. Когда всадник вылетел на прямой путь, ведущий ко входу в лагерь, солдаты спохватились, взялись за копья и встали, готовые в случае надобности преградить дорогу. — Сметет, — заметил Чжаньин вполголоса и кивнул, предлагая Цзинъяню отодвинуться в сторону. В следующий миг стало ясно: и правда сметет. Солдаты нервно затоптались, уже понимая, что всадник и не думает останавливаться. Наставлять на мчащегося коня копья, не стоя в плотном строю, было чистым самоубийством, преграждать путь скрещенными — совершенно бессмысленно. Кто-то из караульных сообразил: выставил копье поперек дороги на уровне груди коня, рассчитывая, видно, что тот «засечется» перед препятствием — резко остановится или свернет. С большинством армейских коней, Цзинъянь знал, это сработало бы. Вороной прыгнул. Даже не зацепив копье копытами, он пролетел в воздухе исполинской черной птицей, вернулся на землю так мягко, словно был не конем, а котом… В прыжке с головы всадника упал капюшон. — Пятый брат! Что ты здесь делаешь?! В том, что он увидит именно Цзинхуаня, Цзинъянь перестал сомневаться еще до прыжка. — Где государь? — бросил принц Юй с седла таким голосом, словно воду видел последний раз позавчера. — У себя, — Цзинъянь кивнул на императорский шатер. — Что случилось? Он что-то еще хотел спросить, но брат спешился — так тяжело, деревянно, как делают самые зеленые новобранцы после дневного перехода; и увидев вблизи его лицо, землисто-серое, с ввалившимися глазами, Цзинъянь только и смог, что, не раздумывая, сорвать с пояса флягу с водой и сунуть Цзинхуаню в руки. — Коня примите, — рявкнул он на остолбеневших солдат; те попытались было приблизиться, но вороной всхрапнул так выразительно, что у вояк разом пропала всякая решимость. Коня подхватил под уздцы Чжаньин. «Чудище» немедля дернуло головой и попыталось сначала наступить генералу на ногу, а затем и укусить, но от копыта Чжаньин увернулся, а наруч оказался усталому жеребцу не по зубам. — Вывожу, — пообещал Чжаньин и повел недовольного вороного прочь. Цзинхуань направился к императорскому шатру, и Цзинъянь пошел в полушаге за ним, готовый, если что, поддерживать и даже ловить, поскольку ступал Пятый принц крайне неуверенно и вдобавок явственно пошатывался. — Все-таки, что?.. — тихо переспросил Цзинъянь, вынимая флягу из пальцев брата, тоже одеревеневших. Да никак он всю дорогу от столицы скакал не останавливаясь?! Что-то конь уж слишком бодр для такого. — Там скажу, — Цзинхуань мотнул головой почти в точности как его скакун, раздраженно и устало. Цзинъянь кивнул — и на пяти ступенях, ведущих в «драконий шатер», все-таки поддержал брата под локоть. Сделал очень генеральское лицо, указывая стражам при входе: доложить немедля! — Государь! Прибыл принц Юй! Недовольный рокот отцовского голоса не позволил разобрать слов, но иного ответа, нежели «Пусть войдет», не мыслилось. Отец-государь не мог не полюбопытствовать, что такого случилось, что Пятый принц рискнул навлечь на себя немилость и явиться туда, куда его совсем не звали. Стражи придержали тяжелую ткань, и Цзинъянь шагнул внутрь вместе с Цзинхуанем, тут же ускользнув в сторону и замерев столбом: ни дать ни взять еще один гвардеец. А Цзинхуань сделал три шага и тяжело опустился на колено — почему-то не в придворном, а в воинском приветствии, упираясь кулаком в пол. Хотя какое почему-то: понятно же, что попытайся он поклониться как положено — и завалится… — Отец-государь! Сяо Цзинсюань, принц Сянь, поднял мятеж в Цзиньлине. Сейчас он движется сюда во главе армии Цинли. Неузнаваемо хриплый, слишком четкий голос — как у человека, сознающего, что он навеселе, и старающегося скрыть сей факт, — ронял слова в установившуюся с первым же звуком гробовую тишину. — Государыня с частью гвардии затворилась во дворце. Городской гарнизон понес потери и рассеян. В городе… беспорядки. Едва уловимая заминка резанула Цзинъяню по сердцу зазубренным ножом. Беспорядки! Да это наверняка уличные бои… Почему гарнизон не сумел оказать сопротивление, почему не были закрыты вовремя ворота?! Цзиньлин отлично укреплен, там можно месяцами держать осаду… Армия Цинли — это Сюй Аньмо. Двоюродный брат Талантливой супруги Юэ. Ни к чему было закрывать ворота перед небольшим отрядом своих же… Император открывал и закрывал рот, как карп, не в силах ничего сказать. Тишина давила на уши. — Почему… — выдавил наконец отец-государь, — почему приехал ты?! — Отвечаю отцу. Цзинсюань объявил, что принц Цзин замыслил измену и захватил государя в заложники на горе Цзюань. Он приказал закрыть ворота столицы и заставы на пути сюда. Однако у него не было пайцзы, подтверждающей право командовать. Поэтому… гонца остановили бы. Меня — не посмели. — В заложники… — пробормотал император, грузно поднимаясь с кресла. — Цзинъянь — меня — в заложники! Когда?! Где?! — он простер руку в сторону Цзинъяня, как бы призывая всех удостовериться в несообразности подобного заявления. — А Цзинсюань… негодяй! Я помиловал его! Даже не лишил титула! А он… Нет, нет. Это его мать. У него не хватило бы мозгов. Как они могли! Неблагодарные! Супруга Юэ… ведь у нее было все! Лицо императора опасно побагровело, и позади беззвучной тенью поднялась супруга Цзин, готовая утихомиривать и взывать к рассудку… Но государь вдруг снова обратил взор на Цзинхуаня. — Почему я должен тебе верить? — вскричал он. — Есть хоть какие-то доказательства? Цзинъянь увидел, как расширились глаза матери. Едва ли не впервые в жизни он видел ее… испуганной? Лицо Цзинхуаня стало совершенно мертвым. — Доказательств нет, государь, — ответил он так же четко. — Непочтительный сын готов ответить жизнью за истинность каждого произнесенного слова. Император недовольно фыркнул, а Цзинъянь, стоявший поодаль, заметил, как коленопреклоненная фигура потихонечку кренится набок. — Отец-государь! — решился он. — Боюсь, что если все так, как говорит брат Юй, то единственным доказательством, которое возможно, будет враждебная армия на нашем пороге! — Да знаю! — сварливо отозвался император. — Заговорщики не готовят доказательств загодя. Цзинъянь! Что, по-твоему, с этим делать?! Если против нас армия Цинли… Это был удобный случай. Цзинъянь вышел вперед и опустился на колени, почти подпирая плечом медленно, но верно погружающегося в беспамятство брата. — С позволения государя, я посоветуюсь с командующим Мэном, прежде чем выносить суждение. Краем глаза он видел, как матушка успокаивающе сжала плечо императора. — Да, да… Ты боевой генерал, это твое дело. Мэн Чжи, Мэй Чансу, Янь Цюэ… спроси совета у всех… По-видимому, от таких вестей и сам государь почувствовал себя нехорошо. Цзинъянь постарался как можно незаметнее поддержать Цзинхуаня под локоть, поднимая с пола, и только взмолился всем богам разом, чтобы тот не потерял сознания до того, как выйдет из шатра. То ли боги вняли, то ли Цзинхуань еще не истощил всех своих сил, но «драконий шатер» он покинул своими ногами, лишь слегка опираясь на подставленную руку, и даже сумел отойти за угол, прочь с глаз возможного наблюдателя, прежде чем начал уже откровенно оседать наземь. Цзинъянь прошипел сквозь зубы что-то не вполне приличествующее принцу, пытаясь удержать тяжелеющее тело. — Мой принц. Позвольте помочь. Шагов Чжаньина он не услышал. — Ко мне в палатку. — Слушаюсь. Какие вести? Помимо того, что дурные. — Дурнее некуда, — пока они вдвоем волокли обморочного принца Юя в шатер, Цзинъянь успел пересказать его речи. — Вызови Мэн Чжи к Мэй Чансу. Я сейчас подойду. — Не лучше ли к вам? Если принц Юй очнется быстро, сможет рассказать подробности. Господин Мэй только что прогуливался по лагерю, он неплохо выглядит. — Пусть так, — не стал спорить Цзинъянь. Действительно, если Пятый брат очнется… Когда в шатер почти одновременно вошли оба приглашенных, Цзинхуань еще не пришел в себя, но, по крайней мере, дышал ровнее и цветом лица уже не напоминал наспех прикопанного у дороги покойника. — Это что?! — как всегда чистосердечно изумился Мэн Чжи при виде лежащего. — Все еще «кто», хотя могло быть хуже, — мрачно пошутил Цзинъянь. Пока он обтирал Цзинхуаня холодной водой, успел подумать, что посул ответить жизнью мог бы оправдаться, если бы государь продолжил высказывать сомнения. Цзинхуань действительно, по всей видимости, мчался без остановок от самой столицы — более сотни ли! — и конь у него оказался попросту сказочным, раз не только не пал, но еще и прыгать мог к концу пути, и даже огрызаться на людей. Прямо Красный Заяц, только черный. Но сам-то Цзинхуань — отнюдь не Люй Бу; с непривычки подобная скачка ничем хорошим кончиться не могла. Да и нельзя к такому привыкнуть. И к вопросу «а не лжешь ли ты?», брошенному в лицо, тоже привыкнуть трудно. — Чжаньин рассказал?.. — Только что принц Сянь поднял восстание, — тихо ответил Мэй Чансу. — Я полагаю, это все еще держится в секрете? — Ненадолго. До смены стражи у «драконьего шатра». Дальше слух разнесется неизбежно… Итак, Цзинсюань сговорился с командующим армии Цинли, Сюй Аньмо. — Как только ему бесстыдства хватило! — рявкнул Мэн Чжи. — Они родственники, — отозвался господин Су. — Супруга Юэ, сколь мне помнится, сама урожденная Сюй. Это крупный юньнаньский клан, некогда они были соперниками князей Му… Возможно, Сюй Аньмо ожидает значительной награды, если его племянник сумеет захватить трон. — Каким-то образом им удалось захватить Цзиньлин, — продолжил Цзинъянь, стараясь не обращать внимания на подступающую внутреннюю дрожь: что там Оуян Чи? Насколько все плохо? — Гвардия, как я понял, осталась верна, они подчиняются императрице и сидят в осаде во дворце, а гарнизон ввязался в бои с людьми из Цинли. Но основные силы армии идут на нас. Мэн Чжи нахмурился: — Армия Цинли — это пятьдесят тысяч человек. Сколько они оставили в столице? Но как бы то ни было, у меня здесь три тысячи гвардии, и многие никогда не видели настоящего боя. Столкнуться с ними в поле — все равно что яйцом колотить по камню… — Можно отступить в Охотничий дворец, — напомнил господин Су. — Насколько я вижу, он выгодно расположен и неплохо укреплен. Однако при более чем десятикратном перевесе врага этого не хватит. Карту Цзинъянь успел раскатать на полу, и теперь все трое уставились на нее во все глаза. — Мы не можем выступить навстречу — нас слишком мало, — медленно проговорил Цзинъянь, сквозь полотно карты будто воочию видя дороги, поля и горы, по которым может пройти войско. — Если запремся в Охотничьем дворце, нас выкурят либо там же и сожгут. — Так что же, нет никакой пользы в том, что мы получили весть заранее? — на лице Мэн Чжи проступила растерянность. — Разумеется, есть, — Мэй Чансу чуть сузил глаза. — Кто предупрежден, тот готов к обороне. Взгляните… — и легким точным движением он выдернул меч из ножен на поясе Цзинъяня. — Здесь рядом нет застав, ближайшая — в Дакане… — он осекся, сморгнул, глядя на меч в своей руке. Сердце Цзинъяня пропустило удар. Давным-давно… почти пятнадцать лет назад… точно так же сделал сяо Шу, чертя прямо на земле карту расположения войск… — Обходить заставу целой армией — огромная потеря времени, они не пойдут на это, — продолжил Мэй Чансу, будто бы ничего особенного не случилось. — Мы можем выслать патрули и будем, по крайней мере, четко знать, когда враг приблизится. — Он перехватил меч в положение для поклона и повернулся к Цзинъяню: — Простите, ваше высочество. Я был взволнован. — Пустяки, — Цзинъяню понадобились все силы, чтобы заставить свой голос звучать безразлично. — Не время для условностей. — Он вложил меч в ножны и позволил себе размышлять вслух, лишь бы не о диком жесте Мэй Чансу: — Половину армии Цинли составляет пехота. Конница опередит ее не менее чем на сутки. Предположим, Сюй Аньмо оставил в столице пять тысяч… — Больше, — прервал его сиплый голос. — Гарнизон не уступал без схватки ни одного перекрестка. В Цзиньлине осталось тысяч десять войска, и половина из них — конные. — Принц Юй, ваше высочество, — Мэн Чжи и Мэй Чансу поклонились одновременно, а советник добавил: — Как же вам удалось выбраться из города? Цзинхуань был бледен, но глаза его сверкали прежним огнем. Он приподнялся на локте и, чуть прищурясь, разглядывал карту. — Исключительно наглостью, господин Су, — ощерился он злой ухмылкой. — Пообещал зарубить каждого у ворот, кто посмеет преградить мне дорогу. Простые солдаты немногое смыслят в том, что творится во дворце, и не знают, что опальный принц ценится куда дешевле того, который в фаворе. Никто не рискнул со мной сцепиться. — Повезло, — очень тихо сказал Мэй Чансу. — Окажись там кто-то из старших офицеров… —…меня бы здесь не было, — почти весело согласился Цзинхуань. С усилием сел прямо, поморщился. — Я ехал три с половиной стражи. Основные силы Сюй Аньмо миновали Цзиньлин уже за моей спиной. — Три с половиной стражи от Цзиньлина до горы Цзюань?! — Цзинъянь решил, что ослышался. — Твой конь крылья отрастил?! — Увы, нет, и у меня болит все, кроме головы и пальцев ног. Галоп и рысь, вот и все. Мэн Чжи почти охнул: — Да разве лошадь такое может?.. — Лилун может. Я вот — не очень, как выяснилось. Важнее, что, если я верно понимаю, ни один конный отряд не сумеет пройти этот путь меньше чем за четыре с половиной стражи… — Бери все пять. Разве что если лошадей загонят, и то… — усомнился Цзинъянь. — Но вряд ли Сюй Аньмо будет так спешить. — Может, — возразил Мэй Чансу, хмурясь, — если ему доложили, что принц Юй покинул столицу и со всей возможной скоростью умчался на юг. Другое дело, что передовой отряд потеряет коней и будет крайне изнурен, если станет так торопиться. Однако даже несколько сотен спешенных воинов станут проблемой для заставы, не ждущей подвоха с тыла. — Я сейчас же направлю разведку к заставе Дакан! — Действуйте, господин командующий. А мы пока… в крепости Цзи стоит, если мне не изменяет память, трехтысячный гарнизон? *** Через четверть стражи Цзинъянь докладывал императору; почти сразу поднялась суматоха: сворачивали лагерь, готовили ловушки, часть слуг бросилась приводить Охотничий дворец в пригодное для житья состояние. Для Цзинъяня и его сопровождения, отбывающих в крепость Цзи, уже готовили самых резвых и выносливых лошадей, когда в сгустившейся ночи в лагерь ворвался израненный гонец с криком «Принц Сянь поднял мятеж!». — Ты опередил их на две стражи, Пятый брат. Пожалуй, про это будут складывать песни. — Если выживем. — Да, если выживем. — Но если застава Дакан захвачена мятежниками, — встревожился Мэн Чжи, — дорога на крепость Цзи закрыта! С горы Цзюань только один спуск… — Нет. Есть и другая дорога. Не дорога даже, тропа, поросшая дикими травами, — Цзинъянь нахмурился, припоминая. — Но лошади пройдут там. — Да, господин Су. А вам-то откуда знать про эту тропу? Я обнаружил ее в юности, бродя по округе с друзьями… Неужто и об этом княжна рассказала? — Я тоже знаю эту дорогу, — Цзинхуань стоял плечом к плечу с Мэй Чансу. Конечно, это вышло случайно, но Цзинъяня кольнуло странным ощущением — будто эти двое объединились против него. — Странно, что командующий Мэн не знает: ведь это способ подобраться к императорскому лагерю с тыла, а там даже нет охранного поста. Мэн Чжи сглотнул, бледнея. — Как бы то ни было, — небрежно продолжал Цзинхуань, — есть и еще способ слезть отсюда, но только уже без коней, нам он не подойдет. Ты же не думаешь, братец, что только ты в детстве облазил в этих краях каждый овраг? А если спросить брата Хуая, который три охоты подряд терялся тут в лесах… Несмотря на серьезность происходящего, все, кроме Мэй Чансу, засмеялись, вспоминая, как юный принц Хуай заставлял охрану и родичей обшаривать окрестности, заснув в каком-нибудь дупле или замечтавшись на цветочной полянке. А когда Мэн Чжи отвел Мэй Чансу в сторону, вполголоса расспрашивая о чем-то, Цзинхуань поинтересовался: — А что такого наговорила господину Су княжна Му? — Мое детское прозвище, — поморщился Цзинъянь. — Почему ты вмешался? — Потому что ты вряд ли хочешь знать источники сведений господина Су. — Что?.. — Припомни, что ты знаешь о союзе Цзянцзо, братец, и задумайся на минутку, какими методами глава Мэй добывает информацию. Он утонченный и благовоспитанный человек, ученый, но под его рукой ходит самая многочисленная и самая организованная шайка головорезов в цзянху, — Цзинхуань коротко усмехнулся и добавил: — Думаю, если тебе когда-нибудь понадобится тайком проникнуть во дворец, глава Мэй предоставит список дыр в стенах и слепых пятен охраны, раз в десять более подробный, чем тот, что смогли бы составить мы, проведшие в этом дворце детство. Цзинъянь открыл рот — и закрыл. Не то чтобы он не знал, что Мэй Чансу — глава союза Цзянцзо. Знал. И про то, что этот союз сейчас самый мощный в цзянху — слышал. Но просто не приходило на ум, что это такое — глава воинского союза, больной и немощный, которого готовы слушаться беспрекословно и с радостью все его люди. Сын старого друга, сказала матушка. Матушка, проведшая юность в цзянху. Кем, интересно, был отец Мэй Чансу… — Надеюсь, в дороге ты будешь размышлять об этом, — легко бросил Цзинхуань, — а не о том, что творится здесь и в столице. Хочешь еще тему для раздумий? — А ты всю дорогу думал о столице, — Цзинъянь кивнул; он, пожалуй, представлял себе, что это такое — несколько часов в пути мучить себя неизвестностью. — Там матушка, — коротко ответил брат, темнея лицом, и почти неслышно закончил: — И Ланьцзинь. Цзинъяню стало вдруг холодно. Он подумал о своих людях, подумал об Оуян Чи — а вот о своей наложнице вовсе не вспомнил. А ведь принц Сянь, да и супруга Юэ тоже — мстительны и злопамятны, и с них станется причинить обиду женщинам, если не достать их мужчин… — Юй-ванфэй осталась дома? — Нет, к счастью. Она с государыней во дворце. А то ведь, знаешь, за братом Сянем не заржавеет сжечь наши усадьбы — просто так, потому что он может. Подошел Чжаньин, и им вели уже коней. — Лучше дай мне тему для менее жутких раздумий, — торопливо попросил Цзинъянь. — Изволь. Господин Су схватился за твой меч, как будто для него это привычно. Но не смог его удержать ровно, упер в пол сразу — ему сил не хватает. Он был когда-то воином, и изрядным, но очень давно: у него ни мозолей от меча, ни шрамов от тетивы на руках. Я все думаю: кем же он был и что с ним случилось, чтобы он сделался тем, кто есть… Подумай и ты, может, тебя это развлечет. Цзинъянь кивнул. Он действительно не думал прежде о том, откуда Мэй Чансу взялся — такой; если — нет, когда! — все закончится хорошо, он непременно расспросит матушку о том ее старом друге. — Отдыхай, пока возможно, Пятый брат. И… побереги господина Су — теперь это твоя забота. — И отца, и братьев, и твою досточтимую матушку. Приложу все усилия, — Цзинхуань даже поклонился. — Езжай и вернись с войском и вовремя, Седьмой брат. Подошли прощаться Мэй Чансу и Мэн Чжи. Вскоре Цзинъянь был в седле, и их маленький отряд двинулся прочь. Не думай о столице и о том, что будет, когда армия Цинли дойдет до горы Цзюань, сказал себе Цзинъянь. Думай о господине Су. *** Он и сам удивлялся собственному спокойствию: от таких новостей и таких событий сердце давно должно было стучать неровно, заставляя дыхание сбиваться, пальцы — дрожать, а колени — подкашиваться. Однако ничего такого не было — даже когда он едва не выдал себя глупейшим образом дважды подряд, сначала выхватив клинок Цзинъяня из ножен (и чуть не уронив позорно, а хотя, быть может, лучше бы было уронить…), а затем обмолвившись про старую тропинку. И только когда отряд Цзинъяня скрылся из виду, и на краю поля зрения мелькнули Тиншэн и Фэй Лю, похожие на встревоженных воробьев, дыхание вдруг перехватило. Мэй Чансу повернулся, намереваясь добраться до палатки и пересидеть момент слабости, и едва не столкнулся с принцем Юем. — Господин Су, — тот немедля подставил руку, чтобы советник мог опереться, и Чансу, не раздумывая, принял помощь. Недавно принц Цзин сказал о своем Пятом брате, что тот не склонен думать о ком-то кроме себя. Чансу доподлинно знал, что это не было правдой. О тех, кого по какой-то причине Сяо Цзинхуань числил «своими», он заботился очень и очень внимательно. В свое время Чансу отказался от мысли перекупить кого-то из слуг в резиденции Юй: ему просто нечего было предложить этим людям, у которых и так уже было все, чего только они могли желать. Угодив в число «своих», Чансу поначалу почти испугался: внимание, обрушившееся на него, едва давало дышать. Приходилось следить за каждым словом и жестом, и не только в присутствии самого принца Юя, но и всех его людей. А уж бесконечные подарки, которые никак нельзя было принимать… И на каждый требовалось придумать вежливую отговорку! Чуть позже, когда «деловой» интерес Цзинхуаня перерос в личный, стало в чем-то проще. В ход пошли увертки и недомолвки, допустимые между относительно близкими людьми. Чансу нервничал, понимая, что ни предсказать, ни управлять такими отношениями долго не получится, но тут грянул взрыв в мастерской фейерверков, и Цзинхуаню стало не до позиционной войны за сердце советника. По правде сказать, Чансу ожидал мести. И когда ответный ход Цзинхуаня едва не рассорил их с Цзинъянем, а затем чуть было не стоил жизни самому Чансу, — принял это как должное. Он и куда более грубых действий ждал и даже отдал на этот счет распоряжения, чтобы не пострадали, по крайней мере, его люди… Чего он не ждал совсем, так это приснопамятного ночного визита и той почтительной нежности, которую Цзинхуань выказал по отношению к нему. Как будто, не в силах смириться с правдой о своей матери, об отношении отца, о своем будущем, он одновременно не просто смирился с предательством Мэй Чансу — выбросил его из головы. Словно они обменялись ударами на тренировочном поединке, и все. От неожиданности ли, от усталости, Небесам ведомо отчего еще Чансу предложил Цзинъяню попытаться наладить отношения с братом. И уж никак не ожидал, что Цзинхуань пойдет навстречу мгновенно, как будто только и ждал этого шанса. Это было подозрительно, это казалось невозможным, и Чансу следил за резиденцией Юй как мог пристально до самого отъезда на охоту… Но мятеж принца Сяня переменил расклад полностью. Принц Юй, примчавшийся в императорскую ставку с вестью о беде, теперь не имел никакого иного выхода, кроме как встать с принцем Цзином в один строй. Быть может, позже, когда ситуация разрешится, все изменится снова, но сейчас невозможно было даже уверенно сказать, кто победит и кто выживет в схватке. И потому Мэй Чансу с уверенностью полагал принца Юя надежным союзником на ближайшие несколько дней. И оперся на его руку — тут же вспомнив, что принц Юй сам еле стоит на ногах. — Мне кажется, нам обоим не помешает присесть, — осторожно предложил он. — Благодарю покорно! — принц криво усмехнулся и пожаловался: — Вот уж что-что, а сидеть в ближайшие часы я не готов. У имперских курьеров задницы бронзовые, не иначе. — У них совершенно другие седла, ваше высочество! — Чансу с трудом сдержал смешок. — Да и опыт долгой скачки все-таки побольше. — О да. Я умею ездить быстро, умею и долго… Но выяснилось, что «быстро и долго» — это третий вариант, не похожий на первые два. Принц неторопливо вел Чансу мимо кипящей лагерной суеты. Поодаль мелькали то Фэй Лю, то Гун Юй, поглядывали настороженно, но ничего не предпринимали. — Вот здесь удобное место для отдыха, — принц Юй указывал на небольшой пригорок, где смутно виднелись массивные низкие скамьи, явно пережившие уже не одну охоту. — Вас видно, вам все видно, и никто никому не мешает. Палатку Мэй Чансу уже начали разбирать, и он кивнул: — Полагаюсь на опыт вашего высочества. А вы сами… — Позволю себе расположиться у ваших ног, — и он, усадив Чансу, опустился на землю — боком, болезненно кривясь — и облокотился на скамью. — Но ведь не подобает… — Да кому сейчас есть дело. Говорят, на войне титулы съеживаются, а ведь это война, разве нет? — Война, — тихо отозвался Чансу, и несколько минут они молча наблюдали за разворошенным муравейником, в который превратилась ставка: пылающие факелы, мечущиеся люди, лошади, повозки… — Как вы полагаете, господин Су, у нас есть хоть какие-нибудь шансы? — Если принц Цзин успеет вовремя, то да, есть, — не колеблясь, ответил Чансу. Принц Юй повел плечами: — А есть ли разница: три тысячи против сорока или шесть против сорока?.. — Бесспорно. Можно и в поле выиграть бой при десятикратном перевесе противника, но тут нужна большая удача и крайне благоприятная местность. Однако когда речь идет об осаде укрепленной высоты, у обороняющихся очень большое преимущество. А если удается ударить осаждающей армии в тыл — все еще лучше. Ответная улыбка была быстрой и бледной: — Вы знаете обо всем на свете, да? О том, как править страной, как посадить на трон принца, как воевать… — Только в теории, как видите, — Чансу неопределенно повел рукой, чуть поморщился, будто в первый раз видя тонкие слабые пальцы, не способные удержать ничего тяжелее кисти. — Ответьте мне правду, господин Су, — принц Юй смотрел снизу вверх, немного запрокинув голову, — это я был столь плох, что, посмотрев на всех нас поближе, вы предпочли мне Цзинъяня? Или таков был план с самого начала? Его голос был почти безмятежен, как и выражение лица. Только капелька горечи в вопросе, только немного искривились тонкие губы… Несколько мгновений Чансу молчал. Затем ответил, тщательно следя за голосом и дыханием, спрятав руки в рукава, чтобы не начать мять в пальцах ткань: — Таков был изначальный план, ваше высочество. — Но ведь вы не знали… даже вы — не могли знать… о моей матери, верно? — Я не знал. Принц перевел взгляд куда-то вверх, где клочья облаков то и дело скрывали звезды, превращая небесный свод в бесконечный калейдоскоп. — Что ж, — почти прошептал он, — наверное, из меня и вправду вышел бы негодный император, если это очевидно даже из цзянху. А… нет, просто сказать мне об этом не получилось бы, верно? — Неужели вы послушали бы, ваше высочество? — Сложно сказать. Вас, может, и послушал бы… Господин Су, если мы вернемся в столицу живыми и свободными, вы… — он снова заглянул Чансу в глаза, — не откажете мне от дома? Чансу показалось, что он ослышался. — Ваше высочество… отказать вам от дома? Но это же невозможно. Я простолюдин, не в моей власти… — В вашей. Если захотите. Достаточно слова, и я никогда больше не переступлю вашего порога. Но могу ли я надеяться, что вы не пожелаете произнести это слово? — Принц Юй, ваше высочество, что с вами?! Чансу пожалел о сказанных словах, когда они еще слетали с губ. Он был сегодня непозволительно небрежен! Сначала с Цзинъянем, теперь с Цзинхуанем… Даже такого клочка участия нельзя позволять себе, чтобы не нарушить и без того хрупкие границы. — Я боюсь, — тихо, но внятно ответил принц Юй. На сей раз Чансу смог лишь взглядом спросить, не мерещится ли ему. — Я очень боюсь, — повторил принц, и теперь Чансу услышал в его голосе отзвук отчаяния. — Вы, господин Су, вы просто не знаете, каким бывает Цзинсюань, когда… когда в его власти расправиться с чем-то, что ему досадило. Если он одержит верх, — он мотнул головой, будто пытаясь отогнать подобную мысль, — это будет… Нет, я знаю, что бежать некуда, что остается только драться, но мне невыносимо страшно. И я хочу хоть что-то… просто знать, что когда все закончится — да, разумеется, если мы выживем, если вернемся не на пепелище — и я смогу прийти куда-то, где… — принц вдруг осекся, резко выдохнул. — Прошу прощения, господин Су, мне не следовало вас тревожить своими фантазиями. Не обращайте внимания, я просто утомился в дороге. Он неловко завозился, намереваясь встать, и тогда Чансу все-таки произнес то, чего говорить не должен был — но и не сказать не имел права: — Принц Юй, ваше высочество, вы желанный гость в моем доме, — и вполголоса добавил: — Теперь — куда более, чем прежде. Принц застыл на середине движения, медленно поднял голову. — Правда? — переспросил он совершенно по-мальчишески. И Чансу, мысленно проклиная свою несдержанность, твердо ответил: — Истинная правда.