Завтра ветер переменится

День рождения государя начинался, как и полагается — потоком приглашенных, музыкой, танцами, блеском женских уборов: сегодня возле трона соперничали красотой императрица, мать наследника и его супруга. Император был нынче благодушен, шутил, беседовал то с императрицей, то с Благородной супругой, будто бы стараясь уделить им равное внимание, и не замечал напряженных лиц наследного и Пятого принцев, некоторых придворных — и уж конечно приглашенного советника, занимавшего место во втором ряду ближе к выходу из зала. И когда старшая принцесса Лиян в своем черном одеянии прошла сквозь стайку танцовщиц к трону, — ничего не заподозрил. Цзинъянь смотрел и слушал, недвижимый, как статуя, и так же замер на своей стороне зала господин Су. Сяо Шу. Они не договаривались, кто и в какой очередности выйдет поддержать прошение. И когда, собой закрывая принцессу, преклонил колени Мэн Чжи, когда рядом встала Нихуан, когда начали выходить министры, вскочил Му Цин — Цзинъянь сидел неподвижно. Его слово должно быть последним. Если только государь не согласится на предложение раньше. С каждым следующим голосом, с каждым возмущенным криком императора на это оставалось меньше надежды. — В соответствии с законом и порядком вещей дело следует пересмотреть, — произнес хоу Янь. — Подданный не понимает, почему колеблется ваше величество. — Вы все моя родня. Родня! — в голосе императора слышались слезы. — Кто? Кто позволил вам так обращаться со мной?! — К несчастью, сын хорошо понимает, почему колеблется его величество. Цзинхуань поднялся с места, но не сложил рук для поклона. Император развернулся к нему, и рука его, протянутая к пятому сыну, не дрожала — тряслась. — Отец-государь, сын умоляет вспомнить. Когда заросшее пылью дело само отряхивает с себя пыль, из этого происходят беды для государства. Предательство возвращается большим предательством, и те, кто хранит верность, не окажут помощи, если не получат верности взамен. — Ты! Ты-ы! — император завыл, как ночная буря. — Я пощадил тебя, сын изменницы, не вырвал дурную траву с корнем — и чем ты платишь мне?! Зал затих: об истинном происхождении Цзинхуаня до сих пор знали совсем немногие. — Государь и супруг! — этот голос прозвучал у Цзинъяня за плечом. Императрица! — Принц Юй говорит правду. Предательство приносит предательство. Принцесса хуа Линлун, наложница Сян, родившая вам пятого сына, осмелилась на мятеж лишь тогда, когда вы отняли у хуа остатки их земель и лишили их всех полагавшихся им прав. Посеянный ветер рождает бурю, государь. Не допустите бури, она сметет и вас, и страну. Императрица, урожденная Янь, поддерживает прошение. Вместо земного поклона государыня, страшно бледнея, приложила руку к сердцу. Император, обернувшийся к ней — первой, старшей среди своих жен, госпоже шести дворцов, — застыл с нелепо открытым ртом. И только когда государыня начала заваливаться вбок, все еще прямая, как молодое деревце, — бросился к ней, споткнулся и с размаху упал на колени. Императорский убор, хлестнув во все стороны нефритовыми бусинами на алых нитях, свалился у него с головы. Зал охнул. Одни евнухи бросились поднимать императора, другие — хлопотать возле императрицы, раздался крик: «Лекаря!», затем: «Воздуха! Вынесите государыню на воздух!» Суета продолжалась. Цзинъянь поймал взгляд матери — она сидела не шевелясь и только еле заметно качнула головой. Он посмотрел на Цзинхуаня — тот так и стоял, побледневший, закусив губу и, кажется, сжав кулаки. Император поднялся на ноги. Седые волосы выбились из прически, взгляд стал диким. «Я не приказывал, — бормотал он, — я не отдавал распоряжения…» Он думает, понял Цзинъянь, что императрица приняла яд. Через половину зала он глянул на сяо Шу. Тот сидел, уткнувшись взглядом в стол. Пора, решил он. Встал из-за стола, спустился в зал, развернулся лицом к трону. — Цзинъянь… — беспомощно пролепетал отец. Никто не осмелился прикоснуться к его убору, и он так и валялся на полу перед столом наследного принца. Не обманываться. Дракон напуган, загнан в угол, но это все еще дракон. И не смотреть, ни в коем случае не смотреть сейчас ни на матушку, ни на Илань. Особенно на Илань, хрупкую, тоненькую, одеревеневшую в своих розовых шелках… Надо было предупредить, но он не подумал. Не подумал. — Ваш сын поддерживает прошение, — произнес он твердо, как только мог. — Надеюсь, ваше величество милостиво разрешит пересмотр дела армии Чиянь. — Ты, — сказал отец. — Это все ты. Ты и Цзинхуань. Вы же заодно. Как я мог не заметить, вы заодно… Вы и ваш Су Чжэ… Что же, свергнете меня? А потом передеретесь за трон! Ах-ха! — он рассмеялся лающим отрывистым смехом. — Государь, никто из нас не замыслил измены. С младых ногтей я внимал поучениям брата Ци и держал его за образец. Чего не сделал он — не сделаю и я. — Ты! Ты — нет! А он! А он?! — теперь уже император указывал на Цзинхуаня. — Не он ли признавался, что собирался бунтовать! Что, ваш гений цилиня разрешил наконец волку броситься?! — Государь, — Цзинхуань был, казалось, совершенно спокоен — только очень бледен. — Истина, произнесенная матерью-императрицей в присутствии двора, навсегда отрезала мне путь к трону. Бунтовать мне нечем и незачем. Нечеловеческого усилия стоило не развернуться к брату. Неужели это было нарочно?! Неужели императрица вот так обезопасила приемного сына от соблазна и придворных козней? Ценой своей жизни… Зная, что дни ее сочтены… И, судя по тому, как держится Цзинхуань, — он знал, что так будет. — Так что же вам надо?! — заорал император, брызжа слюной. — Виновники преступления, о котором свидетельствует Лиян, Ся Цзян и Се Юй, оба осуждены! Какого пересмотра вам нужно? Зачем?! Это все господин Су надоумил вас! Да? Да?! Неужели гений цилиня ничего не скажет в такой момент?! И господин Су не спеша поднялся с места. Он обошел опустевшие столы, приблизился к трону — и говорил, говорил. О том, как Линь Се, друг Третьего принца Сяо Сюаня, спас его, помог взойти на трон, подавил мятеж, уничтожил неприятеля… — Главнокомандующий Линь никогда не подводил ваше величество. Просьба наследного принца и сановников — не что иное, как желание выяснить правду о событиях прошлого. Почему же ваше величество не дает согласия на их обоснованное прошение? — Кто ты такой? — прошипел император. — Ты… ты — мятежник, вернувшийся с того света! Цзинхуань! Не ты ли говорил, что не станешь оберегать сына убийцы твоей матери?! — Да, государь, я сказал это, — невозмутимость не оставила Цзинхуаня. — Вот только командующий Линь Се — не убийца. Они сходились в честном бою, на глазах у тысяч людей, и кто проиграл — тот проиграл. Я не вправе винить командующего Линя в этой смерти. Император сорвал со стены меч. Священный меч, никогда еще не обагрявшийся кровью. Стряхнул ножны с зеркально блестящего клинка и ринулся вниз по ступеням. — Вот корень зла! — вскричал он, нацелившись острием в грудь сяо Шу. Цзинъянь не думал. Он просто сделал шаг, загораживая его собой. — В сторону! — приказал император. Цзинъянь не шелохнулся. — Ты думаешь, я не могу убить тебя? — низко и страшно спросил император. Меч уткнулся в халат напротив сердца. Не самый острый клинок, плотные шелка парадного одеяния… это будет долго, подумалось ни с того ни с сего. Мелькнуло багряное — Цзинъянь не смел и глаз скосить, не то что повернуть голову, — и плечо коснулось плеча: Цзинхуань. — Отец, — сказал он тихо, — вы сегодня уже потеряли государыню. Сколько еще родственников вам придется перебить, прежде чем вы поймете, что правда не может быть истреблена таким образом? — Ты, — выдавил император, и непонятно было, кому он говорит это, кого имеет в виду, — ты… Меч качнулся в его руке, прочертил полосу по груди Цзинъяня, вспарывая нити тесьмы, ткнулся Цзинхуаню под мышку — и выпал из ослабевшей ладони. — Предатели, — простонал император и слепо шагнул вперед. Принцы расступились, пропуская его, расступились сановники, и, не переставая стенать: «Предатели! Смутьяны! Мерзавцы!» — император поплелся к выходу. За ним шли, как привязанные, Гао Чжань и великий князь Цзи. — Предатели! Смутьяны! Мерзавцы! — таяло вдали. Наступила оглушительная тишина, в которой Мэн Чжи с лязгом вдвинул в ножны наполовину высвобожденный меч. — Брат-наследник, — сказал Цзинхуань и склонился перед Цзинъянем наипочтительнейше. — Мне известно, что мы обязаны оставаться и ждать распоряжений государя. Но… там матушка… могу ли я… — Пускай Пятый брат идет, — ответил Цзинъянь. — Нельзя быть почтительным подданным, не будучи почтительным сыном. И лишь когда торопливые шаги Цзинхуаня затихли в том коридоре, куда несколько минут назад вынесли императрицу, Цзинъянь осмелился глянуть на мать. Она улыбалась ему сквозь слезы. На сяо Шу он взглянуть так и не решился. *** На смену палящей жаре пришла нежная утренняя прохлада подступающей осени, а за ней и ночные заморозки. Было оглашено новое решение по делу Чиянь; возведено святилище семьи Линь, и Чансу вступил туда в траурных одеждах, чтобы наконец по праву отдать дань памяти родным. Цзинхуань носил черное без единого цветного пятна, где бы ни появился. Блюсти строгий траур по приемной матери при живом отце — это было, по мнению ревнителей традиции, немного чересчур, но чужое мнение мало интересовало Пятого принца, а наследник и вовсе настоятельно рекомендовал этой темы не поднимать. Чансу, пожалуй, записался бы в ревнители традиций, поскольку одеждой Цзинхуань не ограничился, а урезал заодно визиты в гости и когда являлся — вел себя исключительно благопристойно. Однако не говорить же было об этом вслух! Впрочем, однажды такой разговор все-таки произошел. — Если ты намерен отходить в трауре все три года, я не дождусь тебя. — Ты обещал Линь Чэню, что будешь жить, — ответил Цзинхуань строго. — Я обещал, что буду стараться! — Вот и старайся! Три года — нет, не стану, но год-то ты мне позволишь? — Что значит — я позволю! — возмутился Чансу. — Это не мне решать! Цзинхуань тихо рассмеялся, а Чансу даже не сразу понял, почему. В конце девятой луны из Ланьчжоу прилетел голубь с посланием. Чансу его принес Линь Чэнь, тщетно пряча широченную ухмылку. Впрочем, прочтя письмо, Чансу тоже никак не мог перестать улыбаться. — Скажем ему? — Чэнь, принц Юй умеет считать. На днях он сам спросит, даже если мы не скажем. — Какая жалость, а можно было бы устроить розыгрыш. — Линь Чэнь! Не смей шутить такими вещами! — Раскомандовался, — Чэнь ткнул его пальцем в бок и ушел ставить иглы Не Фэну, а Чансу подумал, приказал заложить повозку и поехал в резиденцию Юй сам. Он не был там уже год. Слуги оставались вроде прежние, и прежней была физиономия начальника охраны Хуэй Яо, которого Чансу по ему самому неведомой причине на дух не выносил. Только не выплывала из полутемных коридоров Цинь Баньжо с лисьей улыбкой и с алыми стрелками в углах глаз, и Юй-ванфэй не украшала дом своим присутствием. — Их высочества в саду, — указал Хуэй Яо, и Чансу сперва не понял, почему — высочества, а потом услышал гул мишени, в которую угодила стрела, и все понял. Наследный принц и принц Юй развлекались стрельбой из лука. Он попросил не докладывать о себе и некоторое время просто стоял, любуясь стрелками. Оба в охотничьих куртках-пао, Цзинъянь — с алым луком, тем самым — после долгих уговоров он все-таки почтил прекрасное оружие использованием, — Цзинхуань тоже с каким-то диковинным, чуть ли не из турьих рогов. Стреляли они уже некоторое время, вспотели, утомились, разнесли в щепки с десяток мишеней — те был свалены в стороне. Судя по стоявшим сейчас, Цзинъянь попадал чаще. — Ваши высочества! — наконец окликнул Чансу. Они обернулись, и Чансу уколола зависть, как и всегда: красивые, сильные, здоровые люди… Уколола и прошла, когда оба просияли улыбками: — Сяо Шу! — Чансу! Что-нибудь случилось? — Хорошее, — ответил он и помахал в воздухе листком бумаги. — Хорошее для всех, а письмо — для хозяина дома. И рассмеялся, когда, пробежав глазами письмо, Цзинхуань испустил нечленораздельный радостный вопль. — Ну? Сын или дочь? — Цзинъянь все пытался сунуть нос в письмо, но старший брат успешно уворачивался. — Дочь! — Да ну! Хуань-гэ, по твоему боевому кличу я подумал — двойня парней. — Нет, — мечтательно отозвался Цзинхуань, — девочка — это прекрасно. Гораздо безопаснее, чем мальчишка. — Ладно тебе, — укорил его Цзинъянь, — уж сейчас-то детям принцев ничего не грозит. — А вдруг война? Я понимаю, что бывает и княжна Му, но все-таки реже… — Цзинхуань, ты будешь отцом-наседкой?! — Это он с непривычки. — Вы оба такие привычные, да?! От дома по дорожке бежал генерал Ле. — Ваше высочество! Ваше высочество! Срочное донесение из военного ведомства. Войска Северной Янь вторглись в наши границы! Все трое замолчали разом. — Хуань-гэ, ты не провидец ли вдруг стал? — упавшим голосом поинтересовался наследный принц, принимая донесение. Пробежал его глазами, отвердел лицом. — Пятый брат, господин Су. Приглашаю вас обоих в Восточный дворец на совещание. Чжаньин, отправь людей: мне нужен сановник Ли и все командиры рангом выше тысячников, до которых мы сейчас можем дотянуться. И, мрачно улыбнувшись, погладил по блестящему плечу драгоценный алый лук. В Восточном дворце их ждали все новые донесения. Великая Юй, Южная Чу, Ецинь и Дунхай, будто сговорившись, бросили войска в атаку… — Тебе нельзя ехать на войну, — сказал Цзинъянь. — Нет, сяо Шу, нет. Как?! Верхом ты не доберешься, даже если Хуань-гэ отдаст тебе Лилуна. В повозке погибнешь от тряски через неделю. А там? Зима в горах! Ведь это самоубийство, и оно бесполезное! — Я справлюсь. Линь Чэнь прекрасный врач… Глядя, как раздуваются ноздри и сжимаются кулаки наследного принца, Чансу снова испытал жгучее желание спрятаться. — Сяо Шу! Если вдруг ты думаешь, что я не знаю про обещанные тебе полгода, — не думай! Я знаю! И не позволю тебе ополовинить и это время! — Полгода? — тихонечко повторила, бледнея, Нихуан. — Братец Линь Шу? Чансу понял, что погиб. — Прости, — он повернулся к Нихуан и заставил себя смотреть ей в глаза. — Я солгал. Я не мог вынести твоих слез. Глаза ее действительно заплывали слезами; она сморгнула и закатила Чансу пощечину. Самыми кончиками пальцев. — От всех нас, — развел руками Цзинъянь. — Точнее и не скажешь. Чансу только потер стремительно наливающуюся красным щеку. — У нас нет другого выбора. Цзинъянь не может в такое время покинуть столицу. Государю нельзя доверять: стоит ему почуять слабину, как здесь будет смута. Я знаю те края, знаю, как сражаться там малым числом против большого. Я должен ехать. — Полагаю, мастер Линь стукнет тебя по голове и напоит снотворным, чтобы ты недельку полежал и такая крамола не лезла больше тебе в голову. — Цзинъянь! Предложи кого-то еще! Кроме себя! В наступившем молчании Цзинхуань произнес вполголоса: — Вчера пришла весть от отряда, направленного нами в Западную Ся. Они будут здесь со дня на день и везут то, что мы заказывали. Нихуан и Цзинъянь уставились на него во все глаза. — О чем ты? — Линь Чэнь изобрел способ лечения для Чансу, — так же негромко пояснил Цзинхуань. — Он не обещает непременного успеха, но если я понял верно, это действительно — лечение, а не те ухищрения, которые еле-еле удерживают в нем жизнь. Для этого понадобились кое-какие вещи, которых не сыскать в наших краях, но которые умеют делать в Западной Ся. Мы послали конный отряд, и вот он возвращается с добычей. Во взглядах всех четверых опасение сменялось надеждой. — А сколько будет длиться лечение? — замирающим голосом переспросила Нихуан. — Этого я не знаю. Линь Чэнь говорит, что такого никто прежде не делал. — Так нужно спросить у него, — приговорил Цзинъянь. — Если он готов вылечить тебя, сяо Шу, если он головой поручится, что поход и зима тебя не прикончат… я отпущу тебя воевать с Великой Юй. Буду бояться, молиться, но отпущу. Чансу неслышно вздохнул. Он понимал, что уговорить Линь Чэня солгать Цзинъяню не удастся, а в то, что золотые иглы действительно могут помочь, не верил. За прошедшие дни Цзинъянь успел рассказать ему, как видел господина Су в образе императрицы; успел, краснея и запинаясь, поведать и о том, как ни с того ни с сего воспылал желанием; и как это желание погасло, подобно свече, залитой ведром воды, когда он узнал, что господин Су все-таки и есть Линь Шу. Желание исчезло, а мечты об императрице — остались. «Я хотел бы, чтобы ты правил вместе со мной, сяо Шу. Дело не в наряде, конечно. Мне нужна твоя мудрость, мне нужно твое спокойствие, и хитрость тоже нужна. Не бросай меня снова, сяо Шу. Я помню, ты хотел путешествовать по цзянху, я понимаю, что ты устал… но еще чуть-чуть, хорошо? Не уходи…» Оказывается, он давно уже знал про установленный Линь Чэнем предел. И, стало быть, эти просьбы были на самом деле замаскированной отчаянной мольбой человека, знавшего, что вот-вот потеряет любимого друга навсегда. «Не бросай меня снова». Его тянуло туда — на Мэйлин. В место, которое пожрало Линь Шу и выплюнуло Мэй Чансу. Он хотел вернуться к своему началу. Он должен был быть воином, с мечом в руке ведущим войско в атаку. Он должен был воссоединиться с отрядом, армией и отцом, которые ждали его там. Должен был умереть на Мэйлин. Но одновременно он хотел остаться. Дождаться, пока Цзинхуань снимет траур. Поговорить с Нихуан как должно и либо отпустить ее, расторгнув помолвку, либо перестать висеть в пустоте непринятого решения и уважить прабабушку, заключив наконец обещанный им давным-давно брак. Дать Цзинъяню любой совет, какого он попросит. Выжить и остаться живым. Его разрывало пополам, и он не знал, что возьмет верх. Линь Чэнь встретил их кислым: — С такими лицами вы тут точно не к добру. — Мастер Линь, скажите, — с места начал Цзинъянь, — правда ли, что вы нашли средство от болезни сяо Шу? Какая-то трава и сяские золотые иглы. — О, и еще много чего другого. А что? — Чэнь, Великая Юй пришла с войной. Я должен вести войско. — А что, во всей Великой Лян больше некому?! — Так вышло, что да. Тяжкий вздох Линь Чэня заставил сердце Чансу замереть в груди. Не получилось сделать трубки или вместилища? Переливание крови займет несколько месяцев?.. — Чэнь, не томи! — Привезут иглы, тогда скажу точно. Но если вкратце… Трава бинсюй нужна, чтобы удержать человека по эту сторону, пока из него сливают его собственную кровь и замещают другой, чистой. Она может позволить какое-то время резво бегать на сломанных ногах, не чувствуя боли и неудобств. Слишком долго ее употреблять нельзя, иначе сама отмена человека убьет. Пить ее всегда, не прерываясь, нельзя тоже: она выжжет каналы, по которым в теле струится ци. Так вот — я не знаю, сколько понадобится переливаний. Твоя кровь, Чансу, отравлена очень сильно, а заменить ее сразу всю я не могу, это прикончит и тебя, и того, кто поделится кровью. Более того, одновременно от разных людей брать ее нельзя. И еще одно… — он поморщился. — Не обязательно, но крайне желательно, чтобы источник здоровой крови был твоим, Чансу, кровным родственником. Братья Сяо переглянулись. — Я готов, — быстро сказал Цзинъянь. — Столько, сколько потребуется. Хуань-гэ? — Конечно. — Я не заслу… — совершенно искренне начал было Чансу и тут же получил по легкому тычку в плечи с двух сторон. Линь Чэнь просто показал ему кулак. — Считай, что тебя теперь уже не спрашивают. Раз ты нужен Великой Лян. Когда там вам надо выступать? — Четыре дня. — Может, пять. — Пять самое большее. — Хорошо, — ответил Линь Чэнь спокойно. — Тогда с Чансу еду я, Чжэнь Пин, Фэй Лю — и принц Юй. Цзинъянь нахмурился: — Почему? — Потому что чаще, чем раз в несколько дней, переливание делать нельзя. Я говорил уже, что их понадобится много? Приготовьтесь, ваше высочество, вы будете дойным, хм-м… — Чэнь! — Неважно, — решительно сказал Цзинхуань. — Ланьцзинь в надежном месте, здесь я низачем не нужен, покуда война. Брат-наследник, ты отпускаешь? Цзинъянь втянул воздух сквозь зубы. — Только вернитесь, вы оба. И не через двенадцать лет! Линь Чэнь захлопал в ладоши: — Поэтично. Ваше высочество, в качестве утешения могу предложить подарить Чансу первую порцию именно вашей крови. И запомните, пожалуйста: этого никогда никто раньше не делал. Я не обещаю, что все пройдет как нужно. Я не обещаю, что Чансу вылечится, и не обещаю, что он выживет. Что я обещаю — так это что если этого не делать, он совершенно точно умрет вскоре после Нового года. Годится вам это? Они посмотрели друг на друга. Долго, словно уже теперь расставались, возможно, навеки. И в один голос сказали: — Да. — Что ж, тогда последнее задание. Найдите средство передвижения, на котором можно будет перевозить Чансу и принца Юя без лишней тряски. Сразу после переливания человек слаб, как и должно быть после хорошей потери крови. — Но мы с этого и начали, — Цзинъянь нахмурился. — С того, что сяо Шу не выдержит поездки в седле или в возке. — Паланкин? — На самый худший случай. — Слон. — Зимой в горах? Не прокормим. — Верблюды. — Что? — Такие длинноногие горбатые твари. Как нарисованная ребенком лошадь. Сясцы таких водят караванами, не замечали? — Цзинхуань! Раз он высокий, на нем должно трясти еще сильнее, чем на лошади! И вообще, как ты себе представляешь командующего лянскими войсками на этой… этом… я отказываюсь! — На них сверху устанавливают целые платформы. Как беседки. Можно сидеть, лежать, играть в вэйци. Покачивает, но не трясет. Меня на таком прокатили, когда я принимал сяское посольство. Можно купить несколько штук. Они живут в пустыне и в степи, значит, холод должны переносить ну хоть сколько-то. — Ни за что! Это неподобающе! Войско будет насмехаться! Я лучше поеду верхом. Как-нибудь спра… — Сяо Шу! Даже не так. Генерал Мэй, вы желаете получить указ? — Ваше высочество наследный принц, за что-о?! — Я уже отпускаю тебя на войну! Туда, где однажды потерял! С плохими шансами на возвращение! Прекрати тянуть из меня душу! Ты поедешь так, как будет лучше для твоего состояния. Пятый брат, распорядись, пусть закупят этих… верблюдов и корм для них. И снасть. Ты разберешься. — Подданный принял приказ! — Чансу, ты просто от-лич-но будешь смотреться на верблюде. — И ты туда же… *** Наследный принц Великой Лян не находил себе места. Весть о победе пришла из Дунхая: Вэй Чжэн разгромил вражеский флот и захватил дюжину кораблей. Княжна Му прислала полное обиженного недоумения письмо о том, что чусцы, проиграв несколько стычек, оттянули войска на свой берег реки и атаковать отказываются, несмотря на то, что силы их значительны. Бодрые доклады шли из Ециня: было сданную крепость отбили, и война свелась к гонкам летучих отрядов друг за другом. Тоба Хао из Северной Янь, как и было предсказано, не стал ввязываться в серьезную драку и, обнаружив войска Не Фэна, готовые дать отпор, предпочел убраться восвояси. Армия под предводительством принца Юя, генералов Мэя и Мэна около месяца неутомимо отбивала атаки стотысячного войска Великой Юй и наконец, одержав убедительную победу и проведя выигрышные переговоры, возвращалась домой. Все было хорошо. Только вот о здоровье сяо Шу никто не прислал ни слова. Матушка, жена, советники в один голос убеждали его, что случись дурное, и об этом написали бы тотчас же. Это звучало разумно, да только доводам разума, когда дело касалось Мэй Чансу — сяо Шу, — Цзинъянь больше не верил. Все те, кто был сейчас рядом с сяо Шу, уже прежде держали его в потемках, не позволяя осознать очевидное. Кому можно было верить в таких вопросах?! И себе-то самому — не очень… Теперь он каждый день прогуливался по городской стене, всматриваясь до рези в глазах в горбы холмов на горизонте, так похожие на верблюжьи, выглядывая трепещущий на ветру флажок гонца, или неровную ленту пыли, продернутую блеском копий, — возвращающуюся армию, или хоть что-нибудь, кроме бесконечных повозок с репой, одиноких всадников с переметными сумами, пеших крестьян и редких возков богатых горожан, выезжающих любоваться цветущей сливой. Чжаньин безропотно таскался за ним по стене взад-вперед. Именно он в один из дней вдруг остановился и позвал: — Ваше высочество, смотрите. Вон туда, где тени от холмов на дороге. Не холмы это были — так, холмики, и тень они отбрасывали жидкую, да и солнце в первую луну совсем не то, что в третью… но когда Цзинъянь углядел всадника на вороном коне, мелькающего средь этих теней, как игла меж складок ткани, сердце у него екнуло и заколотилось втрое, наверно, чаще. Конь летел вихрем, стелился над дорогой, и всадник сидел в седле как впаянный, и бился за плечами плащ, подобный черным крыльям… все как тогда, в точности как тогда, и не хватало только ушлого солдата, чтобы сказал: «Да это же вороное чудище принца Юя!» Когда уже можно было разглядеть со стены и стати коня, и драгоценный блеск заколки, Цзинъянь приказал распахнуть ворота и, стараясь сохранить видимость степенства, начал спускаться вниз. Его нога коснулась мостовой в тот самый момент, когда всадник пронесся сквозь воротную арку. — Старший брат! — крикнул Цзинъянь, и Лилун, осаженный, присел на задние ноги, яростно всхрапнув. Цзинхуань спрыгнул с седла и бегом бросился навстречу. Выглядел он куда лучше, чем прошедшей весной: скачка была, определенно, короткой. — Братец, — выпалил он, — бросай все, вели седлать коня. Он на заставе Нэйцян. Линь Чэнь говорит, эта ночь все решает. Если все плохо, ты успеешь попрощаться. Если все хорошо… у нас будет очень доброе утро. Приказ отдавать не понадобилось: Чжаньин уже командовал, с первых же слов уяснив, что сейчас будет. Не прошло и десяти минут, как они неслись в наступающую ночь: Цзинхуань на Лилуне, легком, как завиток дыма, и Цзинъянь на высоком рыжем жеребце, тоже кровленом сяской породой, но все же уступающем Лилуну и статью, и скоростью. Где-то позади грохотали копыта коней охраны. Не разговаривали: когда гонишь карьером, не до слов, успевать бы дышать, сплевывая бьющий в лицо ветер. У палатки командующего Мэя привязан был верблюд. Он там, верно, был вместо знамени: ни с чем не перепутать даже в темноте. Когда Цзинъянь вбежал внутрь — едва не споткнулся о Фэй Лю, куда-то тащившего большой медный таз. — Буйвол, — поздоровался мальчик и продолжил свое… что он там делал, а Цзинъянь зацепился взглядом за ширму и мерцающий свет за ней, и знакомую массивную тень в полупрозрачных тенях легкого шелка… — Проходите, ваше высочество, — позвал Линь Чэнь. — Мы вас ждем. Цзинъянь, заставляя себя дышать, зашел за ширму. Сяо Шу улыбался ему с ложа. Бледный, как снега на вершинах, с лихорадочно блестящими глазами… и все-таки было, было в его облике что-то другое, не такое, как когда он уезжал. Может, чуть-чуть округлились щеки? Посветлели желтые тени в углах глаз и у рта? При свете свеч не разобрать… Вошел Цзинхуань, встал за плечом. — Привез тебе Седьмого брата, — сказал он. — Мастер Линь, давай выйдем. Пусть они вместе побудут. — А то сейчас они не вместе, — буркнул Линь Чэнь, но встал, выпустив из пальцев запястье сяо Шу, и, указав Цзинъяню кивком на свой табурет, выбрался из-за ширмы. — Сяо Шу… — еле выдавил Цзинъянь, садясь и беря ладонь сяо Шу — почти совсем не холодную! — в свои. — Что ты? Как ты? — Лучше, — едва слышно выдохнул тот. — Правда, лучше. Но Чэнь говорит, что сегодня будет перелом… так что я проявил малодушие… хотел на всякий случай, мало ли что… — Никаких всяких случаев, — прошептал Цзинъянь, чувствуя, как мучительно пережало горло. — Ты будешь жить. Ты нужен Великой Лян. Ты нужен мне. Цзинхуаню… матушке, Нихуан, брату Мэну… ты всем нужен, сяо Шу. Останься с нами. — Меня не надо упрашивать, — и губы его, бледные, но не тронутые синевой приступа, как бывало прежде, раздвинулись в улыбке. — Цзинъянь, не бойся. Я хочу жить. Я буду держаться. — Правильно говорить — «удержусь», — это вернулся Линь Чэнь. — Принц Юй, принесите еще табуретов, вас же не выгонишь отсюда обоих, Фэй Лю еще под ногами… Сядьте. Молчите. Не мельтешите. Он развернул укладку с иглами и откинул с сяо Шу одеяло, развел в стороны полы ночного халата на груди. — Помни, что ты обещал, — сказал он и вогнал первую иглу под ключицу. Цзинъянь затаил дыхание. Едва слышно потрескивали фитили свечей, огненные блики ползли по иглам, хриплое дыхание сяо Шу разрывало душу в клочья. Цзинхуань по другую сторону ложа, казалось, превратился в валун, в верстовой камень с тревожно блестящими глазами. Что именно делалось в эту ночь с телом ли, кровью, потоками ли ци — Цзинъянь не знал и не желал знать. Он только видел, как на лбу у сяо Шу выступала испарина, слышал, как клокотало что-то в горле и как временами тихий стон прорывался сквозь упрямо сжатые губы. Линь Чэнь колдовал с иглами, временами ругаясь сквозь зубы, отчего у Цзинъяня сердце брыкалось, как необъезженный трехлеток. За стенками палатки серело. Занимался рассвет. В лагере сыграли подъем. Сяо Шу вдруг открыл глаза и сказал чистым, без хрипа, голосом: — Цзинъянь, не бойся. Не бойся больше ничего.

КОНЕЦ