С волками жить...

      Темнота уплотнилась. В страхе она стала защищаться, сгустившись до вязкого киселя, мешающего двигаться на максимальных возможностях, чёткие, отточенные годами движения замедлились, драться оказалось в разы сложнее. Хотя… может дело было вовсе не во тьме.       Почти неразличимы стали очертания, даже сейчас Вик и Дан казались чем-то единым целым, гармоничными, как в постели, так и в схватке. Ворвались в личное пространство друг друга привычно без тормозов, только теперь вместо тепла их обдавало холодом, и вне зависимости от ран любое прикосновение причиняло боль.       Не было смысла пытаться достучаться. За взглядом обоих не осталось ничего человеческого, и если Дана почти задушил демон, то Бойко сам стал отказываться от человека, всё больше выпуская зверя и отдавая ему контроль над разумом и телом. Двойственный суицид. Это почти красиво, если бы не серьёзные раны, с которыми оба справлялись всё хуже, даже хвалёная волчья регенерация не успевала. Клоки шерсти и одежды летели на земь, их обливало кровью инкуба, дыхание сбивалось и терялось вовсе от очередного меткого удара. Грудь, живот, шея — ножи и когти полосовали все без разбора. Уже не важно было как — важна сама цель. Кровавые росчерки на коже проступали у обоих, как напоминание или мгновенная кара за ярость.       Бойко взревел, уворачиваясь от новой серии ударов и, взяв не иначе как у всех предков сил, припечатал собой демона к земле, задержав его всего на секунду, обливаясь потом, занёс нож, что убьёт человека над сердцем, чтобы потом можно было добраться до демона и… истошно взвыв, со злостью отскочил прочь. Схватившись за волосы, опустил голову и застонал не своим голосом, глаза стали чёрными провалами, ножи выпали из рук.       — Я тебя ненавижу! — снова крик, обречённый, но такой искренний, что даже демон, поднявшийся с пола и готовый снова броситься, остановился. — Чёртов придурок! Лучше бы тебя вообще не было!!!       — Так в чём дело? — ухмылка в клочья изничтожила последние нервы, против воли Вик оскалился. — Вот же — оружие, давай, и ничего этого не будет, — он обвёл руками пустоту, начавшую причинять дискомфорт и забирающую силы. — Дантрес больше не будет мучиться, не станет испытывать голода, перестанет от тебя зависеть. Ты станешь свободен и наладишь свою жизнь, как тебе хочется. Будешь с тем — кого хочется. Это больше не будет сложно. — Голос Дана звучал в голове оборотня, он слышал его в себе, и это было хуже пытки, хуже боли, это нельзя было перетерпеть или отказаться слышать. Знать, что связь ещё есть, и её не удастся порвать — издёвка судьбы. Такое вот наказание за особенности своего вида. Почти забавно. Почти… — Подумай, вожак, о своей стае, — демон провоцировал агрессию, но поведение оборотня оставалось без изменений, он просто стоял и смотрел в пустоту, — не останется никого. Я убью их всех. Убью, а потом затаюсь, оставив с этим жить Дана. Думаешь, он сможет тебе это простить? А себе? Думаешь, останется? Ваша чёртова связь вернула мне разум! Ваша патологическая привязанность дала сил, вы сами меня и породили! Ты и он! Враги по природе, сотнями лет убивавшие друг друга! Верите в то чего нет. Нет никаких чувств! Инкубы не умеют любить. Не должны. Обоюдный самообман. Сломанное прошлое, которое хотели закрыть выдуманным настоящим. Вы сдохните в муках. Оба. Но ты будешь первый, — демон стал меняться на глазах, человеческие черты сменил оскал порождения Ада, клыки удлинились. Из тела будто изъяли душу, он даже стоять стал как-то иначе, будто скелет рассыпался.       Вик больше не видел Дана и больше не чувствовал, в душе затаилась обида и боль. Рана от предательства кровоточила, и в неё постоянно сыпали соль, но теперь стало легче, не видеть его, не знать, что Волков там, наконец трезво взглянуть на своего врага. Вожак оскалился и спустил с поводка зверя…       — Да пошёл ты! — почувствовав давление в висках, стряхнув с головы морок, бросил предупреждающий взгляд на мальчишку, прикидывая, как выбираться отсюда и желательно забыть тут демона, ещё желательнее — мёртвого. Вик видел перспективу схватки, больше не играя в поддавки, заткнув подсознание и запретив ему защищать того, кто ушёл сам. Дан сдался. Вик это видел. Сдался и оставил его одного. Он всегда выходил биться один, и один решал проблемы. Жестокий, циничный, эгоистичный ублюдок!       Нельзя было ошибаться и терять бдительность. Упустив обоих из виду, Вик ужаснулся, не обнаружив мальчишку на месте и пока искал глазами… на него напали с двух сторон, словно желая убить волка дважды, разорвать на две половины.       Послышался крик и лязг металла, всё случилось за секунды, взмыл в воздух рёв в унисон, три тела смешались в одну изломанную массу, упав на землю. Один из них — едва дыша с ножом в сердце… Дан       В темноте уютно. Она укрывает одеялом и будто укачивает. Веки закрываются, и больше ничего не вижу. Не слышу борьбы, как снаружи, так и внутри, не чувствую ни физической, ни душевной боли, только темнота, за одним исключением — я больше не смогу открыть глаза и увидеть свет, да мне он и не нужен.       Демон заботливо глушит все рецепторы, не дав чувствовать, что происходит, за это я ему благодарен. Только изредка, когда сильная лапа сбивает с ног, дёргает в никуда, но бросает не назад — по инерции, а тянет вперёд, аж душа обмирает, если она у меня есть. Но демон держит. Он сильный. Куда сильней, чем я думал или мог предположить. Он смог бы делать великие дела, хорошие, а может, плохие. Скорее всего плохие. Хотя… есть ли вообще в этом мире хорошее? За редким исключением короткого момента просветления потом приходится столько дерьма хватить, что не отмоешься за всю жизнь. Так стоит ли оно того?..       Почти отключаюсь, когда едкая мысль врывается в умирающее сознание Виковым, мать его, голосом: «Оно того стоит».       Как назло волчья морда перед глазами, именно морда, слюнявая и волосатая, притащившая очередную мертвятину в зубах и радующаяся при этом, как дитя, хотя пацану уже бы пора повзрослеть.       Я слышу его голос, и меня это бесит. Почему он никак не оставит меня в покое, если уже всё решил для себя? Почему не нападает, ведь знает уже, как надо и куда следует бить. Недавнее ранение дало понять, что сомневаться он не будет, и если даже человек заколеблется, то оборотень сможет, так какого хуя сейчас?! «Я тебя ненавижу!» — резко открываю глаза.       Демон группируется, заталкивая меня на самое дно этого блядского тела, и я перестаю слышать. Не могу пошевелиться. Взгляд всё время меняется, не вижу Бойко, но очень хочу ему врезать. Мысли путаются. Ломит каждую мышцу, вся боль возвращается не рывками, а общей массой, раздавив и сковав. Голова вот-вот лопнет, я кричу, но ни звука, ни облегчения, только хуже! Что эта зараза сейчас сказала?! Ненавидит?! За что?!       За бессонные ночи и тоннами сожжённые нервы? За севшее от криков горло и галлоны дерьма, что за меня хлебнул? За блядскую сущность, которую приходится кормить, терпеть, чувствовать? За неопределённость и страх? За прошлое, которое ему испоганил, а ведь мог вырасти приличный семейный волк?! За то что влюбился, как придурок, а я виноват?!       Да я почти идеален!.. Сам бы себя убил. И его. Убил бы рано или поздно своими чувствами, а может и образом жизни. Убил бы, если бы он захотел уйти. А он и захотел. А я не смог удержать. Не увидел смысла. Бороться можно со всем на свете, кроме человеческого выбора.       Всё ещё хочу его убить. Но сам. Всё ещё его хочу… И от этого плохо.       Боль становится естественной, раны по всему телу кровоточат, но жизненно-важные органы не задеты, в поддавки играть, что ли, вздумал? Словно услышав мои мысли, демон нападает снова. Бьёт верно, прицельно, и прикончил, если бы Вик не блокировал его попытки воздействовать на разум. Никаких супер способностей, только сила. Волчья шкура у себя дома, Бойко не дурак, и сразу надел броню. Сильный. Глаза горят, только кроме пламени в них ни единой эмоции не вижу, он опустевший, обездушенный. С ужасом понимаю, что начинаю болеть за него и сжимаюсь от удара, отказываюсь брать силу оборотня, глушу регенерацию, чем злю демона. Сердце замирает, когда оборотня опрокидывает на лопатки…       Надо прекратить всё это.       Сейчас.       Не важно как, но закончить это нелепое противостояние. Пока есть силы, и он готов бороться. Только вот пацана я с собой заберу, раскрутив его жалкую душонку на всех кругах ада!       В этот момент оборотень просто бросает ножи. Демон смеётся, а я цепенею, замечая боковым зрением, как тварь, потерявшая остатки человеческого образа, сливаясь тёмным телом с уродством этого мира, подбирается к нам и, кажется, ей уже не важно в кого вцепиться.       От бросившейся туши из пасти обдало смрадным дыханием, располосовало спину и откинуло назад. Вик успел поднять нож, я не видел какой из двух, замахнулся на Шейна, но не успел… Демон оказался быстрее, поднял второй артефакт, и пока Вик отвлёкся на пацана… два точных удара в грудь сбили оборотня с ног… Мою грудь пронзила режущая боль от входящего лезвия. Слишком явственно, будто вогнали его в меня, а не...       Я стоял и смотрел, как он лежит неподвижно, хватая открытым ртом воздух, как из угла губ катится каплями кровь, глаза закатываются, и всё хуже фокусируется взгляд. Я видел, как пацан продолжает ползти и был уверен, что поганая искривлённая звериная рожа — это ухмылка. Постепенно картина последних месяцев жизни стала прорисовываться. Инкубы, демоны, вся эта пиздабратия появилась в одно и то же время с мальчишкой. Это он заставил моих напасть. Почти уверен, что из-за смешения крови его сила возросла настолько, что инкубы сами на него вышли. Одичавшие и почти стёртые с лица земли, да оно и к счастью, от голода они стали питаться им, как именно — догадаться несложно. Не зря я при первой встрече почувствовал присутствие низших существ, видимо в таком виде он давал куда больше сил. Эта враждебная тварь уже не была человеком, в нём не осталось ни души, ни сердца, пустая оболочка запрограмированная выживать и не важно какие для этого жертвы потребуются. Мне ли его не понимать? Но сострадания не было, и жалости тоже, желаю ему смерти и мою ярость чувствовал демон, он ликовал и упивался победой, пока Бойко пачкал кровью теневую и не собирался подниматься. Так часто вздымается грудь вожака — но это от адреналина, не более. Пальцы загребают под когти землю, а плечи каменеют. Смотрю и продолжаю ничего не чувствовать, будто рассматривая случайно подброшенный рисунок, а не фрагмент своей жизни.       Мелкое чудовище так просто изговняло наши жизни, научившись манипулировать, очернило всё, даже то светлое и настоящее, что развилось между мной и оборотнем, будь оно всё проклято. Всего лишь смазливая мордашка и печальная судьба, этого оказалось достаточно, чтобы сломать тех, кто сам был в подобной ситуации и не смог проигнорировать. Не потребовалось армии и плана захвата, пацан, как вирус, пробрался в наши дома и пошёл бы дальше, если бы…       Я делаю шаг вперёд, переступив через Вика, и иду к нему. Всё… хватит… я ещё человек… Виктор       «Ты можешь идти, куда хочешь, на все четыре стороны. Хоть к чёрту на кулички! Хоть в глубь тайги, где тёмные топи торфяных болот не замерзают, а превращаются в вязкий кисель, колющий всё тело тысячами ледяных игл перед тем, как уйдёшь в их глубину… Ты волен выбирать, на чей стороне остаться, ведь я знаю о долге и непреложных клятвах всё. Зов крови не слушает любовь. Сердце перестаёт кровоточить и черствеет. Ты хочешь умереть? А давай! Испытать последний кайф от смерти ненавистного волчары? Что ж смотри!       На какой-то момент мне стало стыдно этого гнева. Отчаянного нечеловеческого, с пульсом обиды в глотке. Тьма пила меня, оргазмируя от такого коктейля, и я потребовал плату, гася ярость, почти ласково испросил помощь. Как учили старики: накорми тени собой и, пока послевкусие ещё дразнит, попроси показать полустёртую картинку из поглощённого прошлого. И теневая сдалась, в надежде пожрать ещё. И выдала несколько кадров, мерцающих, как диафильм на плёнке. Готов ли я был увидеть, насколько был слеп? Да можно было смело делать себе харакири.       Я вижу, что Шейн — такая же тварь, какие преследовали тебя из пустыни до Кемерово по теневой стороне. Только он — высокоорганизованная, хитроумная нечисть, паук, который наплёл тенета везде, настоящее зло, проникшее в Салан так легко. И ему вряд ли семнадцать, да мне уже и неважно сколько. Да, я это вижу, и это моя вина. Такая недальновидность непростительна для вожака. Пацан топорно обернулся, и начал охотиться в сумерках. И прикормленные инкубы, и Яков, все попались в ловушку и погибли. Ты и я купились, как кутята, на представление в лесу, веря каждый своим страхам. Даже Лешего не почувствовал, не узнал. Но мне хотелось отгрызть себе лапу за то, что я поверил, что ты реально стоял в рядах врагов.»       Почему всякий раз отдаляясь от меня, Дан влипает в передряги? Демон тянет к нему беду, и сейчас, если не сделаю что-то, скорее всего мы погибнем оба. Хватаем клинки с серой земли, окуная пальцы в прах тех, кто погибал здесь тысячи лет. Это не может закончится так глупо. Мы слишком много пережили, чтобы поверить, будто шанса нет. «Сдохните оба!» — читаю по останкам губ и глазам остервенелого урода, подбирающегося справа, а слева… со стороны сердца… на меня бросается Демон. Два глубоких удара в сердце выбивают сиплый кровавый выдох, обжигают резкой болью, и не дают устоять на ногах, падаю. Дан смотрит сверху вниз, меняя на лице сотни масок от злобных усмешек, до скорбного… нет, не сожаления, я не знаю как назвать эту эмоцию. Похоже, он считает, что сдавшись, избавил меня от себя таким оригинальным образом, и теперь готовится освободить от своего гнёта и остальной мир. Провалом пустота в сердце, во мне едва ли искра тепла, и Дана уже не согрею простым человеческим объятием, собственническим касанием губ, стирающим условности и спесь в мгновение ока. Он умирает, а я ничего не могу с этим сделать. Часть меня этого желает, и я ненавижу за это разность наших видов и многовековую вражду.       Дан, идущий к Шейну, не видит улыбки сквозь кровавую пену на моих губах, не видит, какими глазами смотрю на него и впервые за долгие годы готов признать, что хотел бы разрыдаться, как ребенок, просто взахлеб, если бы умел. В моей руке горит и пульсирует оживший клинок, всё время наровит выскользнуть, но уже поздно отступать, внезапно… Дан непонимающе застывает, схватившись за грудь, пропитывающуюся кровью; покачнувшись, падает на колени, глядя на рваную тонкую рану и начинает выхаркивать такие же сгустки крови… как и я, стоящий точно в такой же позе с колотой раной в области сердца. Нож в моей груди поёт победную песню, в ладони — резонирует и жалуется, что порядок нарушен. Но… когда мы следовали правилам?       «Сначала уничтожь человека, земную оболочку демонической сущности, его крестраж, латы и тюрьму. Ударом в сердце оборви жизнь смертного, и тогда демон станет уязвим для второго клинка. В ином порядке, нож-демоноборец, не войдёт в тело человека, не нанесёт вред демону. Будет больно и холодно, небольшой проходящий паралич и судороги, но без крови и серьёзных повреждений.»       Что перевернулось в моей голове?       Мы стали уязвимы друг перед другом, наши шрамы проступали на телах, а боль эхом отзывалась болью в партнёре. Из-за близости и моего укуса по неведомым науке причинам ранения друг друга отражались на втором. Дан, сука, знал это, поэтому и спрашивал, смогу ли я восстановиться, если получу смертельную рану, он знал, что так и будет и заранее всё просчитал, чёртов сукин сын. А меня кто-нибудь спросил, хочу ли я после этого, чтобы регенерация сработала?! Жить я вообще хочу — кто-нибудь спросил?!       Для этого мы и были созданы! Эгоистично и хладнокровно, настроенные на частоты друг друга: стать настолько близкими, чтобы смогли убить? Нельзя подступить к демону, будь ты хоть кем, но можно убить человека, если он поверит, подпустит и станет частью тебя. Знали ли мои родители, что заведомо рожают самоубийцу и палача? Сомневаюсь. А вот прадед знал, но сейчас это уже не важно.       Я знал, что Дан сделает всё правильно, и позволил ему самому принять решение, хотя обещал всегда защищать. Поэтому на меня сыпалась тонна жёсткого стёба, теперь инкуб принял обещание, но не смог до конца понять и довериться, а может и знал, что рано или поздно ему придётся умереть. Я дал Волкову самому убить Демона в себе. Уверен, это стало бы и его решением. Реабилитация в собственных глазах. Посмертно. Старая сказка из детства, чуть ли не единственная, мною прочитанная не из-под палки: «Мио, мой Мио», про демонов и рыцарей, где никто не побеждает и не живут люди счастливо; возможно, поэтому я ее и любил — за правдоподобие.       Словно сбросив больше ненужную оболочку, Демон поднялся над упавшим в пыль телом тёмной плотной дымкой, извиваясь, пытался бороться с древней изгоняющей силой, рвущей его на части, хрипел и кричал нечеловеческим голосом, переходя на свист и снова на рёв, жадно притирался, пытаясь проникнуть обратно, но обжигаясь, отдёргивался, и всё по кругу. От увиденного кровь стыла в жилах, хотя, кажется, всего уже насмотрелся. Что ощущал сейчас Волков? А чувствовал он ещё что-нибудь?..       Не вынимаю нож из сердца, удерживая Демона около тела, и трудолюбивый мышечный мешок, бьётся, истекая кровью. Я бы с удовольствием тоже умер, избавившись от боли и пустоты, но должен убедиться, что дело закончено, и не осталось опасности. Сжимаю клинок, не убивший человека, и кто бы знал, как я его ненавижу. Я разрушил многовековое проклятье Дантреса, и теперь выбор был за ним, но он так отчаянно хотел умереть, что отказывался использовать мои силы и начинать восстанавливаться. Догадка оказалась последней каплей в чаше терпения, демон не просто его поимел, но ещё и лишил воли. По сути Дан сейчас стал простым человеком, с редким врождённым даром существовать, как сосуд для потусторонних существ, с раной несовместимой с жизнью… А в этом мире не только с докторами проблема, тут даже злоебучий мох не сыскать, не то что подорожник.       Паника быстро туманит голову. Тьма, играя, подкидывает план событий, по итогу которого я режиссирую двойной суицид и почти с этим согласен. Незачем больше бороться, мы всё сделали правильно.       Шейн взвыл от отчаяния, осознав своим больным гениальным рассудком, что произошло, и отомстить мне не успел. Из серой вязкой хмари выскочило три лабораторных твари, выжидавших наилучший момент, беря выродка в кольцо. Они долго ждали своего часа, фильтруя запахи на теневой, пока не нашли Шейна. Тот попытался воздействовать на сознание чудовищ, но те уже были по-своему безумны и бесконтрольны, озлоблены и вызверены, голодны и дезориентированы, а значит и управлять там по сути было некем. Их даже не смущала схожесть. Шейн давно стал ненавистным врагом. Всем.       Дикий крик араба качнул извечную чашу жалости, я смотрел и понимал насколько неравны силы, и как страшна будет смерть пацана, которую он замучился ждать. Но меня отвлёк Демон, он стёк по содрогающемуся телу Дантреса потоком чёрной смолы, и сейчас эта масса корчилась на земле, дымясь и меняя тысячи примеренных на земле ликов… Твари в пяти метрах от меня рвали Шейна на куски, и трезвила тишина и безумная улыбка, с которой подыхал этот маньяк. Неожиданно прямо на меня навалилось мокрое грязное косматое тело, а я даже не почувствовал его приближения.       — Батя… — едва шевельнул губами, и как никогда захотелось, чтобы рядом был хоть кто-то близкий, хотя бы на мгновение.       — Скорее… Делать что, говори?! — Леон был в растерянности, и впервые я видел на его лице страх, пока он разглядывал клинок в моей груди, не решаясь к нему притронуться. — Кого спасать сперва?! Тебя?! Его?! — сзади скуля, переминались огромные близнецы.       Моего ответа не пригодилось, Лекс и Паха, громогласно рыча, бросились грызть и расшвыривать мутантов. А Леон в один прыжок оказался возле завалившегося на землю Волкова, поднял его осторожно за шею, принюхавшись, стараясь почувствовать дыхание, но быстро сдавшись просто закинул его на плечо.       — Чем ему помочь?       — Ничем. Положи. Мы с ним остаёмся здесь, — резко поплохело, а казалось уже больше некуда. Ревность и злость утроились, даже от того, кто хотел помочь, я чувствовал опасность, мысль выпустить Дана из виду стала сводить с ума. — Положи его!       — Спятил?! Помирать собрался?! У Волкова счёт на минуты!       — Это будет правильно.       — Не надо говорить, как он, и так не по себе! — Леонид держал на плече бездыханное тело, казавшееся сейчас совсем невесомым, не подающим признаков жизни, я даже дыхания Дана не чувствовал, и это сломало. Боль пришла вся разом, отравив все мысли, больше не мог думать ни о чём, кроме того, что вряд ли переживу его смерть. Ноги подломились, и я просто сел. Слабостью сковало плечи, жёстко пережало под горлом, не выдавить из себя ни звука. — Правильно! Все бы сдохли, если бы делали, как правильно, чай не кролики, а волки. Всё, успокаивайся, вожак! — в голосе собеседника стала прослеживаться родительская истерика. — Всё кончено. В прошлом. Вот твоё настоящее, ещё пока живо… — Леонид замолчал, прислушиваясь, потом побледнел, я видел, как побелело, его лицо даже под шерстью став цветом свежепобеленной стены, и мне стало плохо, по-настоящему плохо: когда ни дышать, не смотреть, не чувствовать не можешь — одна сплошная пульсирующая боль. Непроходящая. Наоборот, по нарастающей набирает невыносимость.       — Положи его, — рычу, как взбесившийся щенок, предупреждая, что за своё буду драться, и плевал я на уважение и преданность.       — Положу. В гроб. Рядом обоих… валетом… придурки! Забыл, в каком мире живёшь? Нет будущего там… где инкуб с оборотнем лю… дружат! Какой бред… я напишу об этом книгу, когда мы выберемся! А пока заканчивай свои дела и догоняй, в нём твоя кровь, ещё можно всё исправить… наверное.       Близнецы, отплёвываясь от ядовитой смрадной крови, выволокли из-под разлагающихся трупаков изуродованное тело Шейна, араб ещё хрипел.       — Эту падаль… тоже наружу тащить? — Леон скривился, отдавая братьям приказы. — Ты не слишком ли добр, Виктор?       — Уже нет. Оставь мне Волкова и покиньте… теневую. Я скоро… приду.       — Лет под сраку, а врать так и не научился. Придёт он! Щенок ты сейчас слепой, а не вожак! Догоняй.       Сумеречная сторона содрогалась, словно роженица в муках, мы с Демоном отравили её, кусками перекроили. Я не знал, как погибают адские порождения, не знал сильнее молитвы, чем долгий вой на полную луну. И Виктор Бойко нашёл силы встать. Оторвать задницу от земли и шатаясь подняться на ноги. Оборотень подошёл к Демону, омерзительно пахло серой и палёной кожей.       — Вынь… нож… и отпусссссти! — прошипело под ногами и лизнуло ступню. — Я вернусь назад на девятый круг, вмерзать в лёд людских грехов и копить силу.       — Абсолютно незачем напрягаться! — меня мутило и шатало. — Что тебя держало столько столетий здесь? В теле Дантреса? И не лги, что не мог его покинуть. Ты жил и забавлялся, вытворяя с сознанием Дана, что хотел, убивал его руками, питался через его чувства и страдания. Один вопрос. Зачем? Зачем ты прирос к Волкову? Почему не нашёл более влиятельную особу и не переселился?       — Он должен был привести меня к тебе. К истинному потомку первой жены Адама Лилит, изгнанной из Рая, оборотню-гару, воину Геи-земли, останавливающему любое безумие. Для тебя это всего лишь набор слов, и ты, волк, вряд ли раскроешь свой потенциал. Ты выбрал земную жизнь с её низменными страстями, а не неистовую охоту на Демонов. Твоя задача убивать таких как я, а ты, наплевав на предназначение, запустил процесс самоликвидации из-за пустого ненужного человеческого чувства. Самому не противно? Ты выбрал сдохнуть.       — Ясен пень, ни хрена не понимаю! — брезгливо сбросив с ноги смоляной язык, оскалился Дановой усмешкой. — Волков пришёл в Салан, чтобы я помог ему тебя прикончить.       — Он сдохнет следом. Мы давно стали единым целым, а сейчас ты грубо наживую вырезал часть своего любовника. Человеческое тело на теневой стороне не выдержит обряда изгнания. Готовь поминальную песню. Всласть навыться перед тем, как издохнешь сам!       — Единым целым с человеком вы стали? Ну ты и дурак, Демон, — с усилием вонзил свой нож в шипящую массу, пригвождая её к земле, с такой силой, что острие вошло по рукоять. — Помилуй и очисти от скверны! — вырвал второй клинок из груди и вогнал рядом с первым. Ножи запели, лишая Демона голоса. Эта магия и знания всё время хранились в моей голове?.. Или Волков её мне внушил?..       — Всё же ты не гару, а Цербер… хранитель адовых врат. И цепь твоя никогда не исчезнет! Проклят на небе и на земле! — исторгло утробным стоном демоническое создание, начиная таять.       — Пиздец, напугал, — я сплюнул под ноги, башка разламывалась, кишки скручивало спазмами, бил озноб, и наверное, я замёрз впервые в жизни, даже будучи частично в шкуре, — то гару, то Цербер… не родословная, а мифы и легенды. Хуёво знать, что тебя ушатал обычный кемеровский волчара, правда? Вот и придумал дикую бредятину, чтобы всех запутать? А меня устраивает, кто я. Ясно? Так там и передай, ну… где тебя сейчас вышвырнет.       Сжав оба ножа осознал, что они рассыпаются в труху прямо на глазах, отбросил к чёрту и, без сожаления, вывалился во внешний мир. На алый снег… на чьи-то сильные волосатые руки…       — Батя, харе, уже голой жопой сверкать… и не только… Тут, между прочим, потомок самого Цербера, глядя на твои «королевские сокровища», зарабатывает устойчивый комплекс неполноценности. Ещё и дети смотрят!       — Так на надгробии и напишу: «Потомок самого Цербера, хоть и дурак»!       Паха и Лёша, в свежих кровавых шрамах сидевшие на земле, пытаясь надышаться, дружно осклабились.       Шум от вертушек заглушал практически все звуки, кроме тихого стука в моей голове, и раненое волчье сердце не останавливала тоска: значит, патлатое чудо жило. Я закрыл глаза, призывая разом все чувства на помощь, поднялся с колен и, едва ли не силой отобрав у гнома Дана, прижал его к груди. Прокусив себе язык, вонзил зубы в серую холодную от сильной потери крови плоть, и Волкова жестоко выгнуло. Вряд ли он мне простит Обряд смешения крови и обращения наскоряк, но, как он сам часто делает, класть я хотел на его мнение.       Я намерен дать себе и Волкову ещё один шанс. Сомнительный и последний. Собрав остатки сил, упал коленями в снег и, приподняв его за шею от земли, прижал к себе, со злостью сомкнул зубы на загривке Дантреса поверх старой метки запечатления, прокусывая плоть.       Тоже хочу шерстяные носки из его шерсти.       И охотиться научу. И на снегу спать.       И курить он точно бросит!       Кажется, сказал это вслух, уже когда мне свет в голове отключали, и увидел странную улыбку измученного переживаниями гнома.