С волками жить...

Дан       Сижу в идиотской пижаме, ем несъедобный перетёртый больничный хавчик, сука, всё-таки живой, но только ощущение, что выпотрошили. Помимо демона, удалили: гланды, аппендицит, кусок лёгкого, два ребра, почку, одно яйцо… нет, оба на месте, я ж сразу пощупал… Живой гном напротив, кусая заусенец, не скрывая нервняка, смотрит и не моргает. Вообще. Явно потом будет глаза визином заливать. Да шучу я, знаю его, дружок мой с детского дома, Славка Варейвода, сейчас ещё немного помучаю этого ответственного работника и по имени назову, перестану делать вид, что первый раз всех вижу и говорить исключительно на испанском. Хотя нет, ещё немного… Всё ж на капельницах и бульончиках, чтоб они сами ими всю жизнь питались, долго не протянешь, надо в себя приходить.       — Волков! — гном не выдерживает этого откровенного издевательства и подаётся ко мне.       — А? Сорри за безкультурщину, Славян. Ты чего такой вздрюченный? Работа, да? Выглядишь паршиво. Еще хуже чем я.       — Меня помнишь, а что с тобой недавно произошло — нет?!       — Да. То есть, нет. Не помню. Денег кому-то должен? Тогда не напоминай. — отставляю столик и медленно пью слабенький компот из яблок. Совсем как в детдоме. Экономика должна быть экономной. И тошнит так же, от окружения, и сбежать так же хочется. Сильно.       — Говорю сразу: тебя по документам убили. Прости, но ты достал марать мне сводки.       — Не страшно. Это, кстати, выход. Потеряюсь где-нибудь на Таити, замучаетесь искать. Сейчас только… нет попозже… — ложусь обратно, пока яблочки из компота всеми возможными способами из меня не сбежали. Грудина ноет страшно, чешется уродливый шрам, не мой — Виков, надо бы подыскать эскиз и забить его полностью, так стоп… если шрам уже настолько затянулся, то сколько я здесь валяюсь? Как назло Гном плотоядно заулыбался, я нервно сглотнул.       — Сколько я тут?       — Три дня.       — Окей, я же бисексуал, могу зайти с другой стороны: почему я хочу сырого мяса и как, блядь, у человека так быстро всё зажило?.. — орать не стоило, скрутило спазмом желудок, Славка тазик тянет, которым я бы ему с радостью врезал, если бы мог. А пока кашляю, сейчас лёгкие довыплюну и снова поору!       — Может, залетел?.. Беременным вечно хочется чего-то особенного… — Варейвода как-то передёргивается при воспоминании об «интересном положении».       — А может одной волчьей заднице намордник одевать, чтобы он не кусался?! — в этот момент зашёл Вик, и будь я опять проклят, но он поседел на треть головы и почти сразу вышел обратно! — И не сосался с кем не попадя! — это я уже со злости добил, просто первое, что вспомнил на него глядя было, как он с арабом лизался, и мозг сработал как-то не так. Бойко охренел и даже забыл, что пытался начать улыбаться.       — Это ты так рад меня видеть? — Славка тянет полотенце, я просто пытаюсь дышать. — Или решил открыть мне свой внутренний мир… буквально, — Вик забирает тазик, и… не, увернулся, реакция есть. — Я ни с кем не сосался. Кроме тебя. Леший надел личину и меня подставил. Как и тебя, кстати, на поле боя ты был в авангарде врага.       — Ты — дебил, если поверил тому, что я мог быть там.       — А ты не лучше, допуская что я позарился на Шейна.       — Это от всех оборотней долбоебизм передаётся или только от вожаков?!       — Да мне в принципе малолетки не нравятся! Тем более мутанты!       — Заткнулись! — рявкнул Славка, не выдержав, — тут медицинское учреждение, и люди спокойно болеют!       Вик быстро вытолкал протестующего из палаты и закрыл за ним дверь. Я снова сел, показав фак, когда волчара хотел уложить меня обратно на подушки.       — Знал, когда поехал в Салан первый раз, что у тебя на роду написано быть убитым мной?! — начинает орать так неожиданно, что у меня способность пиздеть на ходу — пропадает.       — Не помню. А что?..       — Да нихуя!!! — черты человеческого лица меняются на зверинные и снова обратно. Страшно — пиздец, я никогда к этому не привыкну.       — А что тут такого… я много чего про себя знал. Везде найдутся желающие меня убить.       — Дан, ты — дебил. Ты всё это время мне врал.       — Не врал, а не договаривал, это разные вещи. К тому же ты мне понравился, я хотел понять, умею ли вообще чувствовать. Ты же не помер, в конце то концов, чего сейчас строить из себя оскорбленную невинность?       — Ты ехал в Салан меня убить, демон всё для этого сделал, — догадливый чёрт, — но не смог. Почему?       — Говорю же жоп… рожа у тебя смазливая, приглянулась.       — Не ври. Почему ты меня не убил? Я лежал беспомощный на твоих руках и не один раз. Почему?!       — Ты и подо мной лежал…       — ДАН!       — Да потому что… твою ж! — попытка встать была обречена, меня слабостью уронило обратно. — Не смог и всё. Веришь? Вот всегда мог, а с тобой не вышло, чудище ты аномальное, убери, блядь, уши, у меня нервы ни в пизду, ни в красную армию! Ещё рожа твоя звериная бесит! И вообще, иди в жопу!       — Ты влюбился с первого взгляда?.. — сам себе не поверил, а я тем более охренел.       — Пошёл к чёрту! — Я в домике!       — Я от него недавно, тебе привет, ждёт в гости, — улыбнулись одновременно, правда ненадолго. — Забил на предназначение, на инстинкт самосохранения, в принципе на проклятье, на особенность видов, на межвековую вражду… — перечисляет мою биографию, я водичку пью, лишь бы чем-то занять руки и рот.       — А что, нельзя?..       Минутная пауза длилась десять. Видели когда-нибудь седого курящего оборотня? А нет… показалось, это у него из ушей так пар повалил!       — Ты как-то сказал, что так любить нельзя. И был прав. Мы едва не подохли оба.       — Мне всё можно, волк, я уже совершеннолетний.       — Ты когда молчишь — выглядишь умнее.       — Ну поэтому я и промолчал, что пришёл тебя убить, так тебе же не понравилось…       — Не сравнивай жопу с пальцем!       — А можно я спрошу? — нет, мне правда любопытно.       — Нет.       — Ты меня, надеюсь, сразу в больницу повёз, без всяких там…       — Я тебя укусил, — вы бы видели эту злорадную наглую морду! — Хотел закрепить в тебе оборотня, без суперспособностей конечно, но Кира провела анализы, и всё-таки ты остался неч, так что кровь сработала немного… не по плану и…       — НЕТ!       — Пожалуйста! Обращайся! Если ещё захочешь сдохнуть, я к твоим услугам!       — Я не хочу линять!       — Уймись.       — Не хочу гадить под кустами! И яйца вылизывать не хочу!       — О, боги… сам тебе вылижу. Делов-то на пол зайца! — Вик выглядит серьёзно, а глаза издеваются.       — Бойко, я не умею выть! Не хочу, чтобы меня блохи топтали! Я не буду есть свеженину, которая ещё из зубов пытается удрать! Да лучше бы ты на моей могиле лапу задирал и ромашки удобрял, чем это!       — Умолкни уже, дурной, — Вик тянет ко мне лапы, а я по ним тазиком.       — Я хотел самую большую соснууу, лежать под ней…       — Тебе лишь бы соснуть. Над чем, кстати?       — Не перебивай, я зачитываю завещание.       — Ты для этого слишком живой, — вот теперь мне не понравился его голос, он резкий, как пощёчина. — А мог умереть. И не думал обо мне. Тебе было плевать! Ты даже не представляешь, через что я прошёл.       — По башке седой видно немного…       — Волков! Я думал, что тебя потерял, — сейчас острый взгляд волка совсем не настроен на стёб.        — Ты меня сам почти убил, ну это так, для справки. Совесть мучает? — он вылупил на меня свои огромные тёмные глазищи и посмотрел так по-взрослому, что сделалось не по себе, как не слабо я ему психику измотал за такой короткий промежуток времени, а то ли ещё будет. Стыдно стало мне, что не поговорил с ним, расставив все точки над i, что не сказал правды, хотя мог не рисковать Саланом и просто увести его за собой, Бойко бы пошёл. Стыдно, что видел во сне и не раз, как он протыкает мне грудь, только вот не представлял, что навредить мне напрямую не сможет, а просчитав всё, вгонит чёртов кинжал в себя. Что появится гадёныш и испоганит наши отношения, а доверие, и так хрупкое, пошатнётся из-за собственной неуверенности и тупой ревности. Что в принципе задание на Вика взял, а он и не знал тогда, что Салан под зачистку попадал — Славка вытянул, памятник ему за это при жизни… ну, небольшой такой памятник. Да, за это стыдно. Но я в этом не признаюсь.       — Похоже, нет, — качает головой, как ни в чём не бывало. И у этого совесть отсохла.       — Тогда прекращай разводить демагогию, как могло бы быть, — привыкаю к его седине на висках, но с трудом. Выглядит на жизнь взрослее и сексуальнее на порядок. — Ты же всё равно не надеялся на «долго и счастливо».       — Да я смотрю с тобой ни долго не проживешь, ни счастливо.       — Найди себе другого инкуба. Правда, они почти все вымерли. Как мамонты. Попробуй вампира. Они в постели… — начинаю вспоминать первое, что приходит на ум, затыкаюсь на моменте, когда Вик начинает закатывать рукава, и тут я понимаю, что теперь физически его слабее на порядок, и как же это хорошо прикладывает по самооценке! Бойко читает по глазам и ухмыляется скотски стёбно, но молчит. Молчит, пока стягивает через голову водолазку и расстёгивает джинсы, молчит, прикусив губу, чтобы не сказать всё то, что перемолол у себя в голове за последние три дня, а ему хочется, только вот мне его откровения сейчас будут, как серпом по яйцам. Он всё это знает, поэтому молчит, даже когда укладывается сверху, пережав мои запястья своими руками и заведя мне их за голову, утыкается лицом между подушкой и моей шеей, рычит в неё. Вибрация разносится по всему телу, задевая каждую клетку, и кажется сам вибрирую. Кожа разогревается, словно к ней приложили раскалённый утюг. Дыхание сбивается от тяжести и от близости, всего сразу, и всего слишком много, потому что от переизбытка ощущений увлажняются глаза.       В этот момент Славка неудачно зашёл, и то ли он подумал… то ли не подумал, хотел Вика снять… Я предупреждал, что в обороте волк у меня не красавец, а когда ещё эмоциями не управляет, из него конкретная зверина рвётся… Когда-нибудь видели визжащего оперативника?.. Ка-а-айф… И бегает быстро!       — Не хочешь мне ничего сказать? — колючей щетиной обтирается о подбородок, прижимается губами, лизнув языком.       — Очень хочу, — выдыхаю томно, у него напрягается всё, включая уши.       — И? — глаза поднимает, а они огромные и светятся! И момент такой романтичный, такой подходящий…       — Слезь, Бойко, ты тяжёлый.       — Рррр…       — Тогда хотя бы дверь закрой, а то сейчас Славик вернётся с подмогой… И вообще ты мне весь больничный режим нарушаешь, — дальше мой рот замыкают поцелуем и остаётся только обнять за шею. Я ведь сам виноват, сам первым к нему подошёл: из-за выражения глаз, наверное, ощутив внутреннюю силу.       Вика выдворяют раньше, чем он успевает обсудить то, что так и осталось подвешенным в воздухе, доставляющим дискомфорт, как если этого не произнести в слух, то оно в скором времени поглотит, всосёт как в вакуум, не оставив тебе самого себя. Мысли без конца выматывают, даже больше, чем старание медперсонала меня вылечить. Даю слово, если в меня ещё раз ткнут иглой или засунут куда-нибудь очередную трубку для обследования даю слово — я плюну на свое желание не засирать карму новыми смертями и начну убивать!       Остаются вопросы, на которые не смогу ответить ни я, ни Вик. Вопросы, возможно, вообще не имеющие ответов, но тем не менее они есть, и хочу знать, какого черта вообще всё так произошло. И даже, где брать ответы, я знаю тоже. Точнее у Кого. Прикрываясь пледом, плетусь в подвал, сквозняк лютует, и до ломоты ноют кости. Всегда поражался, как этот кадр может быстро базироваться на любой территории, неизменно остаётся лишь желание спрятаться поглубже. Ото всех. А в череде последних событий могу предположить, что ещё и от себя.       Кабинет найти несложно, там всегда перед дверьми стоят двое шкафообразных элементов, мало кто знает, что их угрожающая внешность не более чем ширма, это неудачный эксперимент, который уже не удасться обратить, в глазах големов не зажжётся разум, и весь оставшийся срок они будут чётко выполнять приказы того, кто поддерживает их физиологические процессы в пределах нормы.       Славка никогда не любил людей. Не любил ни как вид, ни как отдельно каждого. Этакий мелкий расист, неспособный перебороть свою неприязнь, потому что она раз за разом подкреплялась новыми жестокими фактами, которые не могло спокойно стерпеть его сердце. Я его не оправдываю и не защищаю, люди слишком эгоистично настроены на счёт нечей, а гному приходится урегулировать каждый конфликт, начальник же, мать его так.       — Ты когда сутулишься — ещё меньше кажешься, — беззлобно подкалываю, он отмахивается и погружается по макушку в завалы бумаг на столе, если бы мог — залез бы под них целиком.       «Изнасилование неча». «Рабовладение». «Убийство». И это только часть сводок, которые не попадут в новости, зато рядом ещё одна: при купании пьяный горожанин едва не был утоплен русалкой… ох, даже вникать не хочу. А Славка хочет. Он постоянно лезет во всё это дерьмо, чтобы не было межрасовой войны. Может он и прав. По своему.       — Не загораживай свет, — просит, когда встаю прямо над ним, слишком близко, чтобы он продолжал меня игнорировать, слишком близко, чтобы наша дружба не стала давить ему на нервы.       — Ты обменял способность видеть в темноте на умение врать? — непривычно сильно вспотели ладони, и хотя нет силы в руках, пока нет, до замаха остаются миллиметры нервов.       — Дантрес, ты же умный, угадай сам направление и двигайся, не сворачивая, — сорвался голос на последней ноте, я словно ждал — отпустил выдержку и лупанул со всей дури ладонями по столу. У него выпал из рук карандаш, и вздрогнули плечи.       — Что, сучья твоя душа, ты подмешал тогда в этот ёбаный виски?! — глаза опасно блеснули, всего на секунду, являя истинный гномий вид: алчность и холодный расчёт. — Что?! — голос прорезался, не получалось взять себя в руки, да я и не пытался, такое чувство, что меня вроде как предали, только вот не болит ничего, выболело и выжжено, но правду знать хочется, хотя бы для себя. — Яд какой? Подавители? Отраву?       — Нет, — поднимался из-за стола он неохотно и отходил подальше тоже, знает мой темперамент, если достану — вмажу без зазрения совести и, видно, есть за что. Убираю руки в карманы, самообманываясь, что это поможет.       — Тогда что? Я же не хотел брать то задание. Я этот Салан кругами обходил, помнишь? А ты мне им два года подряд тыкал. Я в принципе с волками перестал работать, я, сука, только жить начал! А потом… потом как щёлкнуло, сам же за нарядом пришёл. Твоих рук дело?       — Моих. Врать не буду. Только ты по дурости горячку не пори, а выслушай.       — Не могу, — признаюсь честно, всего трясёт, как на исповеди, и уже слушатель состарился, а я ещё не все грехи рассказал! — Славка, я не могу! Плохо мне, понимаешь? Такое чувство, что предали!       — Ты можешь считать, как хочешь, но итог меня устраивает, если для этого требовалось потерять друга, что ж, я переживу.       — Не добивай хоть ты меня, — прошу на полном серьёзе, улыбка бесит самого, Славка бледнее, но продолжает говорить этим сухим прокурорским тоном, который меня вымораживает.       — Не всё всегда будет, как ты хочешь, Дан. Я думал тебя жизнь научила хоть чему-то, а ты так и остался тем озлобленным пугливым мальчишкой, который всего боялся и, чтобы не показывать страх, научился драться. Только лучше от этого не становится никому. Поэтому ты и хотел бросить Бойко, когда надо было драться, боялся сделать хуже, боялся остаться один. Ничего не говори, — я с ядом на языке заткнулся, проглатывая его. — Операция была спланирована лично мной, и руководство не несёт за неё никакой ответственности. И подсудно это всё, но да ладно. Ты действительно отказался тогда, только я заранее подделал заявление и завёл на тебя документы.       — В виски что было?       — Там был приворот.       — То есть, ты не хотел остаться со мной друзьями?..       — Не время для стёба и так паршиво.       — Ты не мог накачать меня зельем, потому что знал, точно знал, что оно для инкубов смертельно. Не мог же, да?!       — Не ори. — он устало растёр виски и выдохнул как-то плаксиво. — У меня выбора не было. К тому моменту ты… как бы тебе объяснить… ты собой уже не был. Я когда увидел первый раз, когда твоим телом демон пользуется, ходит себе по комнате, специально в камеру смотрит, уже тогда понял, что до старости не доживу, а ты тем более. Найти легенды и факты про инкубов было сложно, но нет ничего невозможного. А потом… — Славка впервые мне в глаза посмотрел, я увидел в них боль, отчаяние и сожаление, только не задело это от слова совсем. — Демон тогда лаборанта взял в заложники. Помнишь того, который с тобой… ну… потом ещё он пропал…       — Я понял.       — Он душил его, спокойно так, пока тот корчился от асфиксии, всё смотрел в камеру и пальцем манил, уже конкретно требуя контакта. Условием было твоё обязательное присутствие на этом задании.       — Ты меня подставил. Если бы не Вик, я бы сдох тогда. Из-за моего всплеска все там на той ёбаной поляне поперетрахались! Двоих сожрали! Просто потому, что кровь не успела выжечь яд!       — Ты привыкал к нему малыми дозами. А оборотни чувствуют свою кровь в других. Вик бы тебя не оставил.       — Не говори, что делал ты его на крови Вика. — я просто сполз по стене и закрыл лицо руками. Всё, приехали.       — Мне пришлось. Демон дал наводку, а там дело техники.       — Бойко мог умереть, если бы я не появился в Салане. Ты в курсе? Поэтому, когда демон стал сильнее, волк чувствовал мои раны, а я его?       — Вероятно, да. — Славка не подходил и не хотел убежать, стоял и смотрел сверху вниз, как смирившийся приговорённый к смерти.       — Если бы я явился раньше, чем узнал Виктора, демон просто прикончил бы его, а я бы даже этого не узнал!       — Ты два года принимал инъекции на его крови. Каждый раз было отторжение, твоё тело отвергало Бойко, и ни одно оборудование не показало почему.       — Да потому что я его… Это из-за зелья, да?       — Нет. К сожалению, как и сказал Вик, ты, как дебил, влюби… запечатлелся с первого взгляда, даже не успев принять основную порцию, а когда накачался виски уже не понадобилось основное свойство, но были побочные эффекты.       — Ага. Два холма побочных эффектов теперь в Салане. Хочешь покажу, куда цветы носить?       — Нет смысла. Они бы и так умерли.       — Типа, все мы смертны?       — Типа, это были лаборанты, которые испытывали кровь особенных на себе.       — Ты и это подстроил?       — Человеческую глупость нельзя подстроить, они сами своими амбициями себя же убивают. Пресекать это — моя работа. Обходится малыми жертвами за одно оперативное вмешательство. Один выстрел — два дела закрыто.       — Половина инкубов полегло. Это малые жертвы? Нет, я и их не оправдываю, но знаю каково это — быть ими. Не все там были дерьмом.       — Как и волки. И тем не менее. Ты бы причинил больше зла, если бы я не согласился. Демон дал это понять. И Салан был бы первый на очереди. Так ему была нужна одна жертва, а не все без разбора.       — Из-за меня пострадали все. И Вик, и стая, и люди, и ты.       — А я-то почему?..       — Я тебе сейчас нос сломаю…       Редко вру, да и то, если по делу, и в этот раз не соврал, только больно почему-то стало мне. На анализ чужих поступков нет сил, в своей душе бедлам, и не уляжется уже ничего. Чёртов демон всё просчитал сначала. Наверное, это случилось, когда обереги стали сползать. Ждать устал? Или наигрался? Да к чёрту всё, к нему самому.       Как был, в том и выперся на улицу. В пледе, в тапках и тонких пижамных штанах, прямо рожей в реальность и холодный снег. Он кружил над головой огромными пуховыми облаками и все никак не хотел падать на землю. Я бы тоже полетал, но… крылья пропил, нимб заложил в ломбарде, туника на бинты ушла, волк в сугробе… Да ебись оно все конём! Самый здоровый сугроб облизнул чёрный нос и закрыл глаза, как будто я его не видел. Присыпаный снегом, он сливался с местностью, а в темноте позднего вечера его вообще было трудно разглядеть, если бы не редкое, едва слышное, возмущённое взрыкивание. Стоял и смотрел на него, умиляясь на какой абсурд ещё мы можем пойти ради друг друга. Каких-то пару месяцев назад он боялся войти в город, а сейчас лежал себе, игнорируя гул машин за высоким забором и редких людей на частной территории. Я его очеловечил. Не уверен, что это хорошо и безопасно. Со мной рядом вообще небезопасно.       — Долго будешь там сидеть, снеговик-переросток? Не смеши деда Мороза, не быть тебе снежинкой, — одно за другим из-под снега показались тёмные уши, а затем уже нетерпеливая морда. — Останься у меня на ночь, — к своему стыду произношу это быстро и вслух, — не хочу оставаться один. Можешь постебаться, что бабайка меня не заберёт, я сам — она. — стряхнув с шерсти снег, зверь медленно подходит, бесшумно ступая по снегу огромными лапами и это всегда вызывает трепет. — Надо переставать давать тебе «Растишку», ты уже размером почти с коня, — забираюсь замершими пальцами в густую шерсть на холке, Вик зажмуривает глаза, а я понимаю, что сейчас он обратится, а я не готов с ним разговаривать, и ныть о своей несчастной судьбе не готов тоже. — Таким останься, — прошу на удивление ласково, молчаливый собеседник даже соглашается, хотя и не сразу. — Попугаем медсестер? — мотает патлатой гривой и противно облизывает мне лицо. — Ну тогда будем тебя вычёсывать!       Уже засыпая и чувствуя горячее дыхание на груди, всё же спросил: — Можно ли уволить вожака?.. Правда, что он ответил, уже не услышал. Вик       — Можно ли уволить вожака? — допытывает в который раз, причем так, что особого выбора и не остается.       — Списать!       — А?! — понимает, что говорить надо громче из-за работающих винтов, вскрикивает и дёргается в кресле второго пилота. — Хуясе!       — Сам в шоке! — ржу, и кстати, кайфую от его изумлённо-возмущённой рожи.       — И с каких пор ты водишь вертолёт, Бойко?!       — А теперь моя очередь тебя удивлять, Волков! Начинал пилотировать надземный транспорт, пока ты учился в валенках ходить. Кстати, по документам, меня — нет, как и посёлка Салан в Кемеровской области.       — Последних три дебильных вопроса на сегодня, можно? — осматривает кабину, окончательно приходя в себя, — Скажи, что вертолёт — это свадебный подарок от Центра или ты меня похитил? И куда мы летим? И зачем? А на долго? А ты только летать научился или приземляться тоже? Можно я парашюты пересчитаю…       Смотрю вперёд, кто знал, что мне так понравится летать? В самолёте исхожусь на гавно: меня шкивает, закладывает уши, бесит отсутствие зелени за иллюминаторами, вся видимость уныло бело-серо-облачная. А здесь никакой тряски, сравнительно небольшая высота, прекрасный пейзаж, ощущение свободного полёта и лёгкая вибрация по телу. Нам с Волковым нужно отдохнуть и кормиться во все места согласно купленным билетам. От перспективы тянуть спички, кто будет сверху, заулыбался навстречу восходящему солнцу.       Заснеженная сияющая белизной тайга и подожжёный просыпающимся светилом край горизонта — это невероятное зрелище. Солнце разит лучами, слепит глаза, щедро обливает позолотой горы и верхушки деревьев, и уже сомневаешься, что зимой сила его уменьшается. Сейчас мы пропадём с радаров, а следящий за нами гномяра точно захочет меня укокошить по-настоящему. А как иначе я проверю, могу ли переместиться с вертушкой в нейтральную зону. Не Таити, конечно, но там намного теплее, чем в Кемерово…       — Тебе вообще можно угодить, чудовище?! — ору на Дана и уже готов перекинуться и за жопу кусать. Мы на этих островах дикарями, и Волков за два месяца загорел, облез, опять загорел, отрастил волосы, они у него аномально быстро хорошо растут, хорошо. что только на голове, а рыба вконец ему остопиздела, а мне ничего — и печёная, и жареная, и сырая. И осьминогов я ему ловил, он потом орал, как резаный и ждал, пока следы с рук сойдут. И морских ежей… тоже не удачный опыт… Про ежей лучше не вспоминать, один в результате оказался у меня в трусах. Зверьков ловил, по вкусу как кроли. Фруктов — море, нам их аборигены к алтарю приносят, а всего-то в полуобороте по окрестностям разок побегал, пометил, чтобы обезьяны не борзели — теперь местное божество. Правда, вырезали меня топорно, будто я не волк, а какая-то чупакабра.       Приволок сегодня роскошную рыбину, длинноносую, килограмм на десять, мужик мой опять недоволен, сидит долбит кокос, которые, кстати, тоже надоели.       — Может… вернёмся в Салан? Там Кирка вот-вот родит. Тройню быстрее на выход отправляют… — в меня летит волосатый орех. Это я потом расскажу, что каникулы реально подошли к концу, и Дана надо везти обратно в Салан не нянькаться с гномооборотнями, а готовиться к первому обороту. Перекинувшись в волка, ловлю пастью орех и, распушив хвост, гарцую к Волкову. А что, мужик во всём охотник! Подумаешь ещё одна пара бермудов в мелкие лоскутки, это я ещё похудел чутка…       Первую ночь, когда мы сюда прилетели, спали мертвым сном. Сначала почти сутки, чтобы набраться сил, потом урывками, чтобы наполнить пустые яйца. Запасы, которые я брал закончились через четыре дня, много тащить не стал, не до того было. Тогда началось знакомство с местной флорой и фауной… Поговорить мы тоже успевали. Волков окончательно признал меня бракованным оборотнем, когда понял, что мне насрать с высокой колокольни на тот факт, что он собирался уничтожить меня и Салан с самого начала. Вся эта история, кстати, дала ответы на кое-какие вопросы, мучившее меня ещё с подросткового возраста. Моё предназначение послужило причиной тому, что я вёл себя в стае обособленно и отчуждённо. Видимо, предчувствие того, что притягиваю магнитом беду в Салан и заставляло постоянно сбегать в тайгу, пропадая на несколько дней. Хотел убежать, но мне не давали, гоняя по заколдованному кругу и всякий раз возвращая в посёлок. Леон прятал глаза, молчали старейшины… выходит знали многое, но не говорили до поры. Насилие Вагнера ослабляло волю и не давало здравомыслию анализировать свою значимость, да и вообще желать жить. Кир тоже стал частью этого дьявольского плана, оставалось только гадать, что же было известно бывшему вожаку. Я помнил, как нахамив Мирославе и прокусив руку Вагнеру, умчался в леса и бродил там, пока не ощутил сумасшедшее желание бежать куда-то в сторону Гурьевска. Надвигалась опасность, стесняло грудь, и зверь внутри готовился к жесточайшей схватке. Я не знал, с чем столкнусь выпрыгнув из кустов… Патлатое пепельноволосое чудо — Дантрес Волков! Тот, кто стал и наваждением, и проклятьем, и величайшей привязанностью, что уж там… то слово, которое до сих пор застревает в горле Дана, то слово, что разносится эхом во время исполнения задушевное подлунной волчьей колыбельной. Они полюбили. С первого взгляда. Надломив страшное проклятье предков у самого основания, потому что нет щита сильнее, чем любовь и безусловная привязанность. Я стал менять Дана, и демона в нём, Волков захотел жить, поэтому перекроил враждебную инкубам природу оборотня и разбудил в нём вожака, в результате возглавившего стаю, которую не просто спас от уничтожения, а ещё и изменил изнутри…       Подхожу голым к Дану, неся орех уже в руке, собственные орехи аж поджимаются от его взгляда.       — Пошли в бунгало? Обезьяны и так красные и зашуганные… — идет на встречу, близко: золотистая кожа просится под ладонь, аметистовые глаза теплеют и манят в них утонуть. Идём быстро… потом быстро бежим, впереди нас векторы наших желаний. В прохладе хижины падаем на мягкие пропитанные нашим запахом циновки, сплетаемся воедино, как две лианы. Тела знают все точки потери контроля друг друга, когда уже не воздух выдыхается со стонами, а всепоглощающий жар, и каждое касание — это микроудар током, когда неважно кто примет, а кто неистово вобъётся, главное — соединиться… слиться… сплавиться. А потом двигаться, двигаться в полубреду, сгорая и возрождаясь.       Губы хватают губы, и это не поцелуи, а погружение, иссушаюшие до хрипоты и онемения языков. Поцелуи не прекращаются, потому что губ мало, и ласки тайфуном вырываются на всю поверхность кожи. Плечи, шея, спина… засосы и укусы, рунами исписывающие лоснящиеся от пота покровы. Дан укладывает меня на живот, а сам ложится сверху, отдаю ему весь контроль, разводя ноги и ощущая, как скользкая от смазки головка члена трётся о мой податливый вход. Насаживаюсь сам, словив лёгкую боль и глухой вскрик Волкова, потом терплю сладчайший укус в шею, а дальше меня уносят на седьмые небеса на заново выращенных крыльях. Дану в любви всё так же сносит крышу, правда, уже без критических последствий для окружающих или… мы просто не знаем, что рождаемость на острове через девять месяцев превысит среднестатистические данные? Сейчас на всём острове есть только двое оглушённых страстью. Нам не слышна иная музыка, кроме симфонии грохота сердец, криков рычания, звона капель пота о циновки… И финальным аккордом сливающиеся в унисон два глубоких стона.       Дан не выходит сразу, продолжая мягкими толчками растирать изнутри, а ладонью выжимать досуха мой член у самой головки, пока невыносимо хочется взвыть и взмолиться отпустить распалённый чувствительный орган, даже укусить… Мой инкуб безжалостно доводит меня до скулежа, до предела, когда уже просто падаю губами в ладонь.       — Хва…тит… чудовище… любимое… — тайфун стихает, обрушиваясь приятной тяжестью на спину и поясницу, теряет крепость в моей заднице, наконец, останавливая это бесконечное соитие. Даже не берусь считать, сколько прошло времени… полчаса забытия, и вразвалку идём к морю; обнимаемся… и целуемся, осторожничая с распухшими губами. Бракованные. Аномальные возлюбленные. Решившие, что двое, это бесконечно много и долго…