Я безумен, как безумен олень, средь осенних древес золотых, одинок я, как подрубленный пень, без ветвей, цветов и листьев густых…
Я не слушал, заинтересованно глядя на синие воды Данара, к которому мы медленно, но верно приближались. Ура! Скоро вернемся в Талиг, я снова послушаю песни монсеньора, попрошу научить меня им… Предвкушая всю эту прелесть, я радостно улыбнулся, а Жиль посмотрел на меня с неодобрительной скорбью. — В конце концов, моя жизнь никому не нужна, а меньше всех — мне, — проговорил порученец выразительно и отчетливо. — Я исчезну, и обо мне все позабудут. На дне реки — покой, там… Как только я напрягся, чтобы выскакивать из седла, хватать суицидника за штаны и тащить на землю грешную, Рокэ поступил с точностью до наоборот. Выхватив из седла это чудо, монсеньор швырнул Понси в Данар. Теперь точно буду вытаскивать. И уже, испугавшись, я полез из седла, но Алва твердой рукой вернул меня на место. Совсем дурной стал, что ли?! Неужели никогда не был при смерти, не понимает каково умирать?! Отчаянно сопя, я вырывался из его рук, желая немедленно помочь булькающему где-то вдалеке бедолаге. — Юноша, успокойтесь, он не утонет. — Да вы! Вы! — наглости не хватало сказать «ополоумели». — Я, юноша. Тапо, вытащите его, если позовет на помощь, — обратился Алва к какому-то кэналлийцу. На помощь он позвал почти сразу, громко булькая и разбрызгивая воду. Кэналлиец тут же рванул к нему, не забыв избавиться от колета и сапог, а Эмиль тихо посмеивался на пару с Алвой. Правда и не совсем одобрил его поступок, назвав негодяем и извергом, но меня просто трясло. Это… Это же надо… — Совсем у вас нет совести, монсеньор, — пробубнил я себе под нос, и Алва вроде не услышал. Но потом подумал, решил, что сей воспитательный метод тоже неплох, и смирился. Тем временем мокрого и страдальца вытащили из воды за шиворот. Бедняга дрожал и отплевывался от воды. Хмыкнув, Рокэ погнал Моро вперед, а я не пожелал отставать. Даже Энн высунулась посмотреть, в честь чего все так дружно и громко хохочут. — Корнет Понси, смирно! Чихнув, он выпрямился и тоскливо посмотрел на Алву. Тот же сделал суровое лицо. — Если не хотите в ближайший дом скорби, извольте избегать подобных речей. Поняли? — Понял… — обреченно проблеял Жиль. Да, теперь ему не поздоровится — придется взвешивать каждое слово и каждый жест. И, правильно, наверное. Убивать себя — как-то неправильно, хотя, скорее всего, я сужу предвзято. Ладно, к кошкам эти философские мысли, главное, что мы скоро остановимся на ночлег в ближайшем городе. Он назывался Фрамбуа и находился в нескольких хорнах от Олларии. То есть, по моим подсчетам, примерно тридцать километров. Красивый и уютный городок. Проезжая по столичному тракту, я с любопытством и нетерпением смотрел по сторонам — очень хотелось есть. Повсюду вывески гостиниц и таверн — я любовался на названия вывесок. «Ощипанный павлин». Если тут продают павлинье мясо, то платить придется втридорога, благо монсеньор проехал мимо. «Четыре охотника». Повелители-охотники? Забавная у меня возникла ассоциация. «Зеленая карета». Ну… тут всплыли мысли о гербовом цвете Колиньяров. Как, интересно, там Эстебан в столице поживает? О! «Любезный кабан»! Блин, я так и фыркнул, посмотрев на это название. Там еще и кабана нарисовали на вывески — он был грязно-розовым, стоял на задних лапах, одетый в передник, и учтиво кланялся. Господи! Хорошо, что никто, кроме Рокэ, наблюдавшего мой интерес к вывескам, не обратил на это особого внимания, а то позора не оберешься… А вот эта вывеска, четвертая, очень даже ничего… «Талигойская звезда» было написано на ней. И нарисована красивая худенькая девушка с ярко-синими глазами. Со стороны выглядело, словно она мне понравилась, на самом же деле — вывеска казалась нормальной на фоне остальных. — О, юноша, вам нравится эта таверна, — заметил Рокэ, направляя коня к воротам. — Тогда поехали. Навстречу нам вышел румяный трактирщик средних лет и почтительно улыбнулся. — Любезный, у вас найдется место для меня и моих людей? — спросил Алва. — Монсеньор, у меня восемь хороших комнат, но… понравится ли вам? — Мой оруженосец считает, что если вывеска симпатична, то таверна не может быть плохой, а сами мы неприхотливы. Как вас зовут? — Эркюль Гассинэ. — Обычно вас зовут папаша Эркюль? Отлично. Ричард, устройте лошадей и присоединяйтесь. Лошадей? Сону и этого черного оскаленного зверя? Брр. Жуть какая. Но я, мысленно пожелав себе удачи в случае второй внезапной смерти, взял Моро под уздцы, и ничего не случилось. По дороге в конюшню я насвистывал песню.Кочующие ёжики, кочующие ёжики, Вот зрелище для северных широт! А если присмотреться, то кочующие ёжики — Вполне нормальный и простой народ.
— И не подеритесь тут, — напутствовал я лошадей, прежде чем выйти из конюшни. Когда пришел, Рокэ и Эмиль сидели, попивая вино и поедая остывающего ягненка. Еда! Сам не знаю, как, я подскочил к ним и разделил замечательную трапезу. Вино же успокоило и расслабило меня, поэтому слушать шутки и смех монсеньора стало одним удовольствием. Давно он так душевно со мной не разговаривал, с той ночи, когда мы вместе пили вино… — О нет, — Рокэ внезапно посерьезнел и нахмурился, выглядывая в окно, за которым раздавался стук лошадиных копыт. — Приехали господа из Олларии. Торжественная встреча. И, конечно, Ги Ариго… А, брат королевы… Я разделил тоску монсеньора и подпер щеку ладонью, а Эмиль принял на себя абсолютно невозмутимый вид. Когда Ги Ариго вошел, я увидел возле него копию Эмиля и запоздало вспомнил, что у него есть брат-близнец. А то подумал уж, что двоится в глазах. Так, кто еще? Рыжий злобного вида мужик в розово-зеленом. Цивильный комендант. А куда Эстебана дели? Надеюсь, с ним все в порядке. Я покосился на Алву — тот плеснул себе вина и выпил залпом, словно водку. — Здравствуйте, — льстиво и с наигранной улыбкой произнес Ги. — Талиг счастлив приветствовать своих героев. — А я несчастлив, — тоскливо посетовал Рокэ. — Мы так хорошо сидели, и тут появились вы… — Привет, Окделл! — из-за спины коменданта высунулся спрыгнувший с коня и запыхавшийся Эстебан. — Не мог не встретить тебя. Еле отпросился! Я расплылся в улыбке и поспешил ему навстречу, чтобы стиснуть в крепких дружеских объятиях. Ух ты, а у него объятия поистине медвежьи. Аж кости хрустнули. Пока нежданные гости рассказывали нам о том, какой Проэмперадор молодец, я по-настоящему им гордился. Стоял и восторженно разглядывал его спину. Хороший у меня эр! Замечательный! И в честь нашей победы в столице будут проведены торжественный прием и длинные празднества. Такого, если верить словам Ги Ариго, не было со времен Двадцатилетней войны. Что-то об этой войне припоминается, смутно… — Я благодарен Его Величеству, — серьезно ответил Рокэ, — за оказанную мне честь, но я ее заслуживаю не больше, чем другие офицеры и солдаты вверенной мне армии. — Разумеется. Хотите кого-то особо отметить? — Показали себя с прекрасной стороны все, но без некоторых наша победа осталась бы под вопросом. Это Его Преосвященство епископ Бонифаций и генерал от кавалерии Эмиль Савиньяк, сопровождающий бакрийское посольство генерал Жан Шеманталь. Он приедет в Олларию через неделю. Кроме того, в Тронко остались генерал от артиллерии Курт Вейзель, генерал от кавалерии Хорхе Дьегаррон и полковники Орасио Бадильо и Клаус Коннер. Я представлю сведения об их заслугах. Эстебан тревожно глянул на меня, а затем — на Алву. Я же равнодушно пожал плечами: отчего-то мысли о собственных заслугах вовсе не грели мне душу. Ведь не очень-то я на войне и отличился. Только нарывался на подзатыльники в Варасте, если посудить. — Отдельно мне хотелось бы назвать герцога Окделла, сбившего из пушки вражеское знамя. Насколько мне известно, за подобные заслуги во время Двадцатилетней войны представляли к ордену Талигойской Розы. А? Что? Он серьезно? Я оцепенел от нахлынувшего на меня прилива неожиданной радости. Как ни крути, а приятно. И немного неловко. Но лучше я промолчу насчет того, что стрельба по знамени на самом деле не моя заслуга, а то Эстебан радуется сильнее меня. Не хочется расстраивать друга. — Их Величества будут счастливы узнать о подвиге Ричарда Окделла, — Ги тепло мне улыбнулся. Не верю я всем этим улыбкам Людей Чести, за которыми могут прятаться ядовитые оскалы. Но кивнуть с ответной улыбкой в ответ — обязательно. Ведь сейчас все здесь забыли на время о прежних распрях. И я был рад смотреть на окружающих меня людей, к которым уже успел привыкнуть. Почти стерлась из памяти старая прошлая жизнь, с теми современными людьми и обычаями, поэтому мне стало совсем легко в теле юноши эпохи Нового Времени. Я пил вино, смеялся над шутками Эстебана и считал этот день лучшим в своей жизни. Армия Талига победила «барсов» и кагетов, а я наконец перестал чувствовать себя чужим в этих краях. И это тоже неплохая победа. — Я поднимаю этот кубок за Его Величество Фердинанда, Ее Величество Катарину и за королевство Талиг, — произнес Рокэ Алва, ненавязчиво давая понять гостям, что пора бы и честь знать. Люди Чести же. Все разошлись. Килеан-ур-Ломбах забрал Эстебана, который кивнул мне на прощание. Ушли и близнецы Савиньяк, счастливые и спокойные. — Вот и все, — сказал провожающий их Рокэ, вернувшись за стол. И растрепал, грустно улыбнувшись, мне волосы. А я так и не понял — что все? Это он о войне, о прекрасном застолье или о чем-то еще? Но спросить я не успел, потому что папаша Эркюль известил нас, что спальни готовы. И мы пошли по поскрипывающей лестнице. Голова шла кругом от опьянения и радости, а эр Рокэ молчал. — Лучшая комната, монсеньор. Комната для молодого господина — справа. — Спасибо, — у меня прорезался голос. — Принесите для молодого господина ужин, и вина для меня, — молвил Рокэ, входя в комнату. — Садись, Дикон. Ыть, как я устал! Но почувствовал это только, сев в кресло и с наслаждением вытянув ноги. Комната была жарко натоплена, пришлось снять колет, чтобы не взмокнуть. Вскоре принесли холодное мясо, сыр с хлебом и любимое вино монсеньора. Отдав трактирщику монету, Алва сел за стол рядом со мной и присоединился к трапезе. — Эр Рокэ, — задался я философским вопросом, — а кто на самом деле из нас с вами сбил шар выстрелом? — Ты. — Но вы помогали… — Зато ты в этот момент ты стал воином, а остальное не имеет значения. Расслабься и не думай об этом. У тебя еще будут сражения, за которые никто не поблагодарит. Вспомнишь свою первую награду и станет чуть легче. — У меня? — стало отчего-то неловко и захотелось рыдать. Пить надо меньше. — Вряд ли наши кони будут долго идти рядом, Ричард Окделл. — Но я же на вашей стороне… — Но ничто не вечно под луной, как писал кто-то из стихоплетов. Впрочем, забудь. Тебе понравилась вывеска папаши Эркюля? — На фоне других она выигрывала, — ответил я чистую правду. — Фрамбуа — один из двенадцати городов, оспаривающих право на святую Октавию. Это она нарисована на вывеске. Олларианская святая и моя прапрапрабабка. Да, я читал про эту девушку. Но вот парадокс — в истории Талига говорилось, что до замужества с Франциском она была вдовой Алвы с младенцем, а вот в житие Святой Октавии, которое мне однажды под страхом запирания в часовне всучила Мирабелла, об этом не упоминается. Мутно как-то все это… Девушка прекрасна, несомненно, но слишком походит на притворщицу Катарину. Впрочем, не стоит судить о людях, которые жили четыреста лет назад. Надорский священник вещал, что Рамиро Алва был помолвлен с племянницей Эктора Придда, но так как сердцу не прикажешь, женился на юной деве, без роду и без фамилии. А потом окрутила марагонского бастарда. Не верится мне в последнее, сдается, что бедняжку Октавию после смерти Рамиро не особо и спрашивали о желании вступить во второй брак… — О чем задумался, Дикон? — Алва слегка улыбнулся, глядя на меня. — О прекрасной деве? Оно похвально, но я бы не советовал тебе в дальнейшем считать излишнюю скромность признаком святости. Чем наглей и подлей шлюха, тем больше она походит на праведницу. Правда Октавия никогда не была шлюхой, запомни. Тихая девочка сидела у окошка и в нее влюбился кэналлийский рыцарь. Бывает и такое. Я молчал, наблюдая как высаженная на стол Энн лакомится остатками сыра, и вспоминал юную девушку с ярко-рыжими волосами, пришедшую ко мне в видении. Когда мы пили с монсеньором, я словно вновь провалился в смерть и видел ее. Почему-то сейчас я отчетливо вспомнил этот момент и начал размышлять над тем, что не прочь увидеть ее снова.