Сессия в условиях Талига

— Высокий выслушает Августа Штанцлера. Пусть свидетель войдет. О как. Еще и этого багерлейского сидельца притащили… и хоть бы раз привели Эстебана, как свидетеля. Но нет, лучше ему не видеть меня в числе судей. Вряд ли другу это понравится. Ну что ж, выслушаем, что наплетет старый и больной ызарг на сей раз. — Август Штанцлер, Высокий Суд ждет ваших слов. — Август Штанцлер здесь, — старик неспешно вошел в зал и я почувствовал легкий страх. Что делать, если он расскажет всем присутствующим про яд, подмешанный мной в его вино? — Назовите свое имя, — с первого взгляда могло показаться, что гуэций туповат и глуховат, но того требовали окаянные правила. — Я — Август, второй граф Штанцлер. Угу. Август–сентябрь. — Поднимитесь на кафедру и принесите присягу. — Именем Создателя, жизнью государя и своей Честью клянусь говорить правду, и да буду я проклят во веки веков и отринут Рассветом, если солгу, — без малейшего колебание старик положил руку на Эсператию. — Суд принимает вашу присягу. Господин обвинитель, этот человек будет правдив. Спрашивайте его. — Да, господин гуэций. Господин Штанцлер, вы восемнадцать лет занимали должность кансилльера при дворе Олларов, следовательно, вам известны истинный размер и подоплека всех имевших место беззаконий? — Я ввел бы Высокий Суд в заблуждение, если б это подтвердил. О многом я узнавал тогда, когда уже ничего нельзя было изменить. Да, о чем-то я догадывался, что-то выведывал у людей, имеющих большее доверие, но я вряд ли смогу полностью удовлетворить любознательность Высокого Суда. Увы, меньше кансилльера при дворе последнего Оллара значила только королева и, как это ни страшно звучит, сам Фердинанд, не принявший за свою жизнь ни единого самостоятельного решения. — Иными словами, вы утверждаете, что Фердинанд Оллар являлся лишь орудием в руках правивших его именем вельмож? — Можно сказать и так, — вздохнул Август Штанцлер. — Я, по крайней мере, ему не судья. Несчастный сын несчастной матери! Фердинанд родился лавочником в душе, а ему пришлось сесть на трон. Он был слишком слаб, чтоб говорить «нет» окружавшим его хищникам. Оллар виновен в слабости, но не в жестокости; в отсутствии способностей, но не в коварстве и злонравии. Ух ты, как излагает! Стало быть, в Багерлее не утратил навыков втирания дичи. — В таком случае, — задал вопрос Кортней, — кто несет ответственность за пролитую в Надоре, Борне, Эпинэ, Варасте кровь? За Октавианские погромы, казни невинных и иные преступления, творившиеся именем Фердинанда Оллара? — В Талиге все решали сначала Штефан Ноймаринен и Алваро Алва, затем Квентин Дорак, Рудольф Ноймаринен и Рокэ Алва. Последние шесть лет Ноймаринен от дел отошел, — охнул Штанцлер. — А супруга Фердинанда Оллара? Не ее ли обусловленным некоторыми подробностями частной жизни влиянием объясняется всесилие Рокэ Алвы? — Катарина Ариго обладает честнейшей и чистейшей душой. По сути и она, и я были заложниками. Неудивительно, что мы сблизились. Я всю жизнь мечтал о дочери, о такой дочери… Мне сказали, что Катарина Ариго больна и не может подняться на свидетельское место. Что ж, тогда я поклянусь, что эта женщина никому в своей жизни не причинила зла. Она жила в муках и унижении, ее жизни угрожала опасность, а она молилась не только о спасении друзей, но и о врагах. Да, конечно. Он мечтал о дочери, Катарина мечтала о младшем брате… черт, неужели у обоих одинаково дурная и слабая фантазия?! — Господин Штанцлер, что вам известно о происхождении признанного Олларами наследником малолетнего Карла и его сестер? И о насилии, коему подвергалась госпожа Оллар? — О том, как это было, знают лишь сама госпожа Оллар, ее супруг и… еще один человек, — бывший кансилльер замялся. — Я видел, что она более чем несчастна в браке. Большего без разрешения Ее Величества я сказать не могу. — Я прошу Высокий Суд для прояснения этого вопроса повторно допросить свидетеля Оллара, — заявил прокурор. — Высокий Суд разрешает сделать это после окончания первичных допросов. Господин Штанцлер, верно ли я понимаю, что вы не считаете Фердинанда Оллара дееспособным и всю вину за то, что творилось его именем, возлагаете на временщиков, в частности на подсудимого? Меня затрясло от негодования и ярости. — Да, господин гуэций. Но вина Квентина Дорака неизмеримо выше. Говоря же о подсудимом, я должен подчеркнуть, что он уже длительное время находится в состоянии, которое требует лекарского освидетельствования. — Мы учтем ваши показания, — щедро пообещал гуэций. — Итак, известно ли вам о заговоре Квентина Дорака, имевшем целью уничтожение Людей Чести и сторонников эсператистской веры, и участвовал ли в оном заговоре подсудимый? — Высокий Суд поставил меня в сложное положение. Я не был непосредственным свидетелем Октавианской ночи и не являлся доверенным лицом Дорака и Алвы. Мой рассказ во многом будет основан на умозаключениях и пересказе чужих слов. — Высокий Суд примет это во внимание. Начинайте. — В начале весны Катарина Оллар заметила, что ее супруг угнетен. Это была дурная примета: Фердинанд никогда не возражал Дораку, но часто сочувствовал его жертвам. Госпожа Оллар пыталась узнать, что происходит, но Оллар был слишком напуган. Тогда она обратилась за помощью ко мне, так как мне порой удавалось застать короля в местах, где не подслушивали. На этот раз у меня это получилось с легкостью: казалось, Оллар сам ищет встречи. Фердинанд спросил, не являюсь ли я скрытым эсператистом и не знаю ли, кто таковым является. Я ответил, что вероисповедание — дело совести каждого, и тут Оллар понизил голос и сказал, что видел дурной сон. О том, как эсператистский священник благословляет паству, а по его следам идет Смерть с секирой. Когда я услышал о приезде Оноре и готовящемся диспуте, то понял, что несчастный король пытался меня предупредить. — Что вы предприняли? — Я был бессилен. За мной по пятам ходили люди Дорака и Лионеля Савиньяка, а потом лжекардинал заболел. Я решил, что Создатель услышал молитвы Катарины Ариго. То, что болезнь оказалась хитростью, мы поняли позже. — Что вам известно об участии Алвы в событиях Октавианской ночи? — То, что его появление не стало неожиданностью, по крайней мере для Лионеля Савиньяка. — Знакомо ли вам имя Чарльз Давенпорт? — Сын генерала Энтони Давенпорта? — Да. — Этот молодой человек — шпион Лионеля Савиньяка. Сначала он следил за генералом Килеаном-ур-Ломбахом, затем его перевели во дворец, — Штанцлер отчего-то опечалился. — Пересекались ли пути Чарльза Давенпорта и герцога Алва? — Я слышал о встрече Давенпорта и Алвы в Октавианскую ночь. — Это можно считать доказанным. Господин Штанцлер, вы предполагаете или знаете, что Рокэ Алва был осведомлен о планах лжекардинала? — Я не слышал разговора герцога Алва с Дораком, но я верю человеку, который мне его передал, рискуя жизнью. Герцог Алва знал обо всем. Его промедление, равно как и поспешное устранение свидетелей, было частью замыслов Дорака. — Что вам известно о задуманных Дораком убийствах Людей Чести? — Уже упомянутый мною свидетель передал мне список будущих жертв, первой из которых значилась Катарина Ариго. Я предупредил об опасности ее и герцога Окделла. Это все, что я мог сделать, но Создатель смилостивился над невинными, — теперь старик пристально глянул на меня. Да, верно. Смилостивился, чтобы потом как следует дать по башке обоим. Один сидит не на своем месте и смотрит, как судят его бывшего эра, вторая, находясь в интересном положении, является почти пленницей. Чудесные милости. — Что вам известно о поддельных письмах, послуживших поводом для ареста братьев Ариго и графа Килеана-ур-Ломбаха? — Чарльзу Давенпорту не удалось выкрасть приказ кардинала, предписывающий Килеану-ур-Лом-баху не покидать казарм, о чем Давенпорт сразу же доложил Алве. Герцог Алва обладает несомненным талантом к подделке почерков, он спешно набросал якобы черновики приказа Дорака и лично подбросил в особняк Ариго. — Герцог Алва, — супрем посмотрел на Ворона, — вы имеете что-то возразить по существу или же задать свидетелю вопрос? — Пожалуй. Кто этот счастливчик, раз за разом оказывавшийся за портьерой Его Высокопреосвященства? — Этот человек — слуга Великой Талигойи и своего короля, — гордо ответил Штанцлер. — Это все, что я могу сказать во всеус лышание. Да, Квентин Дорак мертв, а Рокэ Алва бессилен, но Рудольф Ноймаринен надел на себя регентскую цепь. Зная этого человека, не сомневаюсь, что его мысли — о короне. Тот, о ком я говорю, сейчас находится в волчьем логове. Я не могу подвергать его жизнь опасности. Мда. Все секреты, секреты… — Герцог Алва, у вас есть еще вопросы? — Эр Август, — вкрадчиво поинтересовался Алва, — почему, будучи счастливым обладателем известного по крайней мере четверым здесь присутствующим кольца с секретом, вы не передали его вашему примечательному во всех отношениях другу? Я неплохо знал Сильвестра, свои мысли он оберегал тщательнее своего шадди. Если ваш друг имел доступ к первому, сложностей со вторым возникнуть просто не могло. — Я обязан отвечать на этот вопрос? — старик засуетился. — Вас что-то смущает? Может быть, вы боитесь повредить невиновным? — Да, господин гуэций. — Герцог Алва, вы настаиваете на ответе? — Уже нет, — пожав плечами, Алва отвернулся. — Подсудимый, — взволнованный супрем выдержал долгую паузу, вы намерены предоставить свидетелей? — Не намерен, — отозвался Алва. — Защита не может представить свидетелей, но, прежде чем начать повторный допрос Фердинанда Оллара, Высокий Суд согласно кодексу Диомида спрашивает. Имеет ли кто сказать нечто, опровергающее сказанное здесь? Имеет ли кто сообщить нечто, ускользнувшее от внимания Высокого Суда, но имеющее непосредственное касательство к делу? Высокий Суд обещает свидетелям свою защиту и ждет ответа шестнадцать минут. — Во имя Создателя всего сущего, — между рядами зашагал светловолосый мужчина, — я прошу слова у Высокого Суда. — Как ваше имя? И что вы имеете сообщить? — преградил ему путь пристав. — Меня зовут Горацио Капотта, я преподавал описательные науки сыновьям графа Ариго и пользовался их полным доверием. Мой долг — сообщить Высокому Суду о том, что предшествовало Октавианской ночи. Приведите меня к присяге. Где я мог слышать этот голос раньше? — Мэтр Капотта, опровергают ли ваши сведения сказанное здесь или же подтверждают? — Приведите меня к присяге и я отвечу. — Означает ли это, что вы связаны клятвой? — Да. Именем Создателя, жизнью государя и своей жизнью клянусь говорить правду, и да буду я проклят во веки веков и отринут Рассветом, если солгу. — Суд принимает вашу присягу и освобождает от прежнего обета. Говорите. — Господин гуэций, — почтительно поклонился ученый, — Ваше Высокопреосвященство, я настаиваю на том, что граф Ги Ариго, граф Иорам Энтраг и, более чем вероятно, граф Килеан-ур-Ломбах знали о будущих погромах не меньше чем за месяц. Я также должен признаться, что по просьбе моих бывших учеников, знакомых с моими способностями каллиграфа, по принесенному ими черновику изготовил фальшивый приказ, предписывающий городской страже не покидать казарм. Мне дали образец почерка и подписи Квентина Дорака, который я сохранил и готов предъявить Высокому Суду вместе с черновиком, написанным рукой графа Ариго. Кроме того, я принял на хранение ценности Ариго, часть которых позднее нашли в моем погребе, а часть и доныне хранится в известном мне месте, на которое я готов указать. — Мэтр Капотта, — супрем выпучил глаза, — вы клянетесь в том, что сказанное вами — правда? — Я принес присягу и я верую в справедливость Создателя. — Как вышло, что вы избежали преследований со стороны Олларов? — По совету Иорама Ариго я, спрятав переданные мне вещи, покинул город и вернулся, лишь узнав о падении Олларов, — похвастался свидетель. — Вы пользовались полным доверием Ги и Иорама Ариго, что вас заставило предать их память? — Моя вера и моя совесть. Не знаю, как бы я поступил, останься мои ученики живы. Убитые защищали неправое дело. Раскрывая их тайну, я облегчаю Ожидание томящимся в Закате грешным душам. — Вы не являетесь духовной особой, и неправомочны утверждать подобное, — показал зубки прокурор. — Ги и Иорам Ариго могли спасти тысячи невинных, но не спасли. Более того, они намеревались извлечь из происходящего выгоду, лишив цивильную стражу возможности остановить погромы. Я исповедовался у Его Высокопреосвященства, и он укрепил меня в моем решении открыть правду. — Вы все сказали? — Да, господин гуэций. — Высокий Суд выслушал Горацио Капотту и запомнил сказанное им. — Подсудимый, — подал признаки жизни Джаррик, — отвечайте, вы видели когда-либо этого человека? — Не думаю. — Вы хотите его о чем-то спросить? — Не хочу. — Вы доверяете его показаниям? — Не меньше, чем прочим… Впрочем, и не больше. — Высокий Суд спрашивает, кто еще имеет сказать нечто, имеющее непосредственное отношение к делу? К делу имели отношения слова монаха-эсператиста Пьетро, которого, по словам Штанцлера, убили вместе с Оноре. Угу. Разумеется, наверное так хорошо подействовала на него смерть, что стоит и речи вещает. Я снова навострил уши и узнал много интересного. Сперва монах заявил, что никто сосуд со святой водой не подменивал, а убили детей и того же Оноре некие другие товарищи. Которые на тот момент в Агарисе сидели. Разумеется, супрем тут же снова вытаращил глаза на рассказчика. Рассказчик заверил, что к нему из Рассвета явились святой Адриан и Оноре, вроде как видение, велев раскрыть чью-то там тайну. А обвинитель долго не знал, как его вежливо послать. Потому что посылать невежливо монахов не принято. Убийцей назвали магнуса Истины Клемента — того самого, похоже, в чью честь Робер назвал питомца. Детей убили руками Виктора. Ох, что-то я запутался. Свидетель поведал также, что целью магнуса было уничтожение Оноре. Далее монах рассказал нам о том, как я приютил их в особняке Алвы, а потом поведал историю своего чудесного избавления от смерти. И вот, наконец, случилась справедливость — монах праведно возмутился тем нелепым обвинениям, которые безосновательно вешали на Рокэ Алву.