Раб, которого подарили противнику рабства

Волдеморт зарыл пальцы в его волосах, схватил его за них, намотав на кулак пряди на затылке, не давая отодвинуться, и хотел только одного — снова и снова ощущать это прикосновение тонких губ и теплую влажную глубину. Напряжение стало болезненным, но он быстро кончил, не сдерживаясь, и на смену ему пришла ленивая расслабленность и ощущение невесомости, полёта, ровно такое же, какое он ощущал, пролетая над ночным Лондоном, и оно длилось долго. Больше того: это захватывало дух, это хотелось ощущать снова и снова. "Что ж, я всегда могу приказать ему это, — усмехнулся он. — Тем более, если он сам не против". Последнее было особенно приятно. Наконец он отдышался и приоткрыл прикрытые от блаженства глаза, кинув взгляд на Люциуса: тот сидел у его ног, откашливаясь и облизывая губы. Его взгляд был направлен в пол, и это тоже казалось приятным. По крайней мере, в сравнении с тем, как он обычно выпрашивал внимания. Он поправлял спутанные чуть влажные волосы рукой, аккуратно расправляя пряди. — В следующий раз будешь делать это в постели, — сказал он ему. Собственный голос показался Волдеморту сварливым, каркающим, как у старой вороны, и неудивительно — в горле пересохло. — Тогда, когда я тебя позову, — добавил он, чтобы Люциус не вздумал кинуться за ним и не решил, что может теперь спокойно входить в его покои. Но когда обернулся у выхода, то увидел, что тот сидит, как сидел, откинув голову на его кресло и прижавшись к нему. "Что это? Я хочу, чтобы он побежал за мной?" Похоже, эта привязанность меняла не только Люциуса, но и его самого. Говоря честно, Люциусу не казалось, что он так уж сильно изменился, или что клятва верности как-то особенно сильно влияла не него. Ему самому казалось, что сильнее всего выходят основные качества его характера: трусость, умение приспособиться, гордость, как ни странно. Первые дни он с ужасом воображал, что Волдеморт, чего доброго, наденет на него ошейник или станет держать под замком, приказав раз в день кому-то из Пожирателей приносить ему хлеб и воду, но этого не случилось, и он был даже благодарен Волдеморту за то, что тот, таская его за собой в Министерство, ни разу не напомнил ему, чей он раб. Конечно, волшебную палочку он ему не вернул, но ему этого и не требовалось, и он быстро привык обходиться без нее. Первое время сложно было таскать тяжелые подшивки с документами самому, но постепенно привык и к этому. Пожалуй, Волдеморт был даже слишком либерален. Но работа в министерстве была и интересной, и не слишком сложной, и он почти полюбил ее, часто засиживаясь допоздна и забывая обо всем. За окном стояла ноябрьская непроглядная чернота, история одной семьи сплеталась с другой, Люциус перебирал пыльные пожелтевшие бумаги, выясняя судьбу человека по ним, часто отлучаясь в отдел тайн или в архив... Так что в очередной раз вернувшись оттуда с папкой, он даже вздрогнул, увидев черную тень. Волдеморт схватил его за руку, чуть не рыча: — Где ты шляешься, гиппогриф тебя дери? Он испуганно посмотрел в ответ. Забыл вернуться назад! Обычно он всегда в конце дня отправлялся назад, к верхним министерским залам, разыскивая господина: без магии это было не так-то просто. Волдеморт стоял напротив, видимо, наслаждаясь испугом на породистом лице и выражением ужаса в широко открытых глазах. Этого ему показалось мало. — Ты не подскажешь, почему я должен тебя разыскивать? От оправданий брезгливо отмахнулся. — Похоже, безнаказанность тебя портит. Может быть, мне все-таки надеть на тебя ошейник, а? Или ты думаешь, я не знаю, чего ты боишься? Он следил за ним и читал его мысли! Это вогнало Люциуса в совершенный ступор. Он уцепился за мантию господина. Его трясло от страха. Тот потащил его за собой, взмахнув на ходу палочкой. Через мгновение они уже стояли посреди гостиной в Мэноре. — Ты этого добьешься. Люциус упал на колени. — Н-нет, прошу вас, я буду помнить... Я потерял счет времени. — Я даже не буду слушать или предупреждать. Просто сделаю это, и всё. Следующее исчезновение — и я запру тебя в твоем же подвале. Волдеморт подтащил его к себе, на ходу трансфигурируя первую схваченную со стола салфетку в артефакт, призванный не дать ему сбежать неизвестно куда. Это был, на счастье Люциуса, даже не ошейник для собак. как он себе представлял — просто узкий серебристый обруч на шее, призванный жечь в напоминание о том, кому он принадлежит и о чьих интересах не должен забывать. — Теперь убирайся, — оттолкнул он его, прекрасно зная, что это для его новой собственности — худшее наказание. Люциус уткнулся лицом в диван, пока молча, не всхлипывая, но видно было, что его мелко трясет. Похоже, это был удар для него. "Ничего страшного, привыкнет", — решил темный лорд. Ему пришлось приказать себе выйти и не смотреть на него. Странно, но выходило так, будто клятва верности влияла и на него, и он не мог понять, в чем здесь дело и отчего он так сорвался на том, кого еще недавно не мог и видеть. Следующим же утром Волдеморт встал рано. Проходясь по комнатам, понял, что вновь ищет его. До этого он не задумывался о том, где тот спит. Хозяйские спальни пустовали, как и все центральное крыло, которое казалось опустевшим и заброшенным: чего и стоило ожидать, учитывая, что сам он возвращался сюда, только чтобы выспаться, а Люциус не принадлежал сам себе. В этот раз он отыскал его быстро, тут же, в комнате для прислуги, узкой, похожей на пенал, с единственным узким окном, пустой, кроме лежанки. Тот лежал, свернувшись. — Поднимайся. Отправляемся в Хогвартс. Там снова хотят поднять против меня мятеж. Повстанцы собирались там, видимо, рассчитывая, что их не удастся застать врасплох из-за запрета на аппарацию. Помимо этого он подозревал их в чарах, улавливающих любого мага — в том-то и было дело, что Малфой магом больше не был и потому мог, прокравшись безбоязненно и зная все о подземельях, отыскать их и подслушать, подобравшись поближе. Конечно, у темного лорда были осведомители среди школьников, от которых он это все и узнал, но полагаться на них и надеяться, что услышанное не разойдется широко, не мог. Простой план пробраться через тайный ход и пройтись внизу сперва не давал сбоев. Люциус добрался до застенков школы, вышел в каком-то пустынном коридоре и отправился на поиски, спускаясь все ниже в темноту подземелий. Становилось прохладнее и тише, но он представлял примерно, где повстанцы могут собраться, зная, где они могли выйти, а потом прижался к прохладной двери, стараясь вникнуть в отдаленные голоса и понять, что они собираются делать, услышал "Годрикова лощина" и "Могила Мерлина"... А потом ощутил, как его отбросило от стены, двери распахнулись и завязалась стычка. Вернее, этого он не видел, как не видел и ничего вообще в этой темноте. В мозгу промелькнуло отчаянное "Мой Лорд!" — но и этого зова Волдеморту хватило, чтобы услышать его. Волдеморт, естественно, следил за ним и приказал держаться своим слугам наготове в верхнем зале. Егеря темного лорда явились почти сразу и многих успели схватить; Люциуса в этой схватке спасло лишь то, что он почти сразу, ударившись, потерял сознание и остался в стороне от схватки и смертоносных заклятий. Но Волдеморт, отправивший его туда безоружным, наверное, впервые за очень и очень долгое время ощутил упрек совести. Очнувшись, Люциус понял, что лежит в своей келье в Мэноре; но он не помнил, как попал туда. Значит, его не убили. Уже в который раз он счастливо избежал смерти. Все тело болело не то от того, что пришлось долго лежать в промозглой сырости, то ли от удара, с которым его обнаружили, но это было неважно, и он прикрыл глаза, снова засыпая и успокаиваясь. Следующим ощущением стала боль. Его тащили куда-то и точно кожу сдирали: мантия успела прилипнуть к подсохшей крови на содранных коленях и локтях. Он открыл глаза снова: — Мой Лорд! Волдеморт стоял над ним высокой бледной тенью и, кажется, отчищал от крови и пыли, потому что чувствовалась влага. — Нет, нет, — слабо запротестовал он, — не надо. Не марайтесь об меня. Чувство собственной слабости и никчемности накрыло его особенно остро. Но Волдеморт и не подумал его слушать, больше того, прервал его стоны и попытки вырваться пощечиной по губам и злым приказом заткнуться. Для него самого это был, наверное, первый раз, когда он сам заботился о ком-то: егеря по его приказу оттащили оглушенного Люциуса в сторону, а в Мэноре они остались одни. И он впервые заметил это, когда больше никто не шел с ним бок о бок и не выходил встречать. И то, почему и когда он успел привыкнуть к нему, оставалось непонятным для темного лорда и раздражающим (потому он и сорвался на пощечину, когда отмывал бледное лицо от пыли). — Кто просил лезть тебя — в одиночку и безоружного! — вперёд всех? За этим последовал новый хлесткий удар. Люциус облизал кровь с разбитых в уголке губ. — Я не... Они сами обнаружили меня, господин. — Потому что ты даже не смог вести себя незаметно, идиот! Волдеморт продолжал отмывать его, неосознанно любуясь юношески стройным и подтянутым телом, касаясь своими сухими холодными руками и оцарапывая иногда тонкую светлую кожу отросшими ногтями, узкими, свернутыми на конце, как когти, и пытался проникнуть в его мысли, но в этот раз видел только страх и стыд, и это было почти обидно. — Отчего ты не веришь мне? — Больно, господин, — хрипло прошептал тот, почти не вырываясь даже. Но он, в конце концов, просто старался отмыть засохшую кровь. Пара взмахов палочкой, восстанавливающее заклинание, — и самые глубокие ссадины затянулись, а сам Малфой устало прикрыл глаза и уснул снова. "Почему я вообще делаю это?" — на этот вопрос не мог найти ответа. Правда, лежать ему слишком долго он не дал. Следующим же утром встал в проёме двери. — Ты, Люциус, плохой раб. Ленивый. Тот проснулся, как от кошмара, который сейчас будто продолжился наяву, и в ужасе воззрился на него. — Три несчастные царапины — не оправдание тому, чтобы валяться весь день. Наверное, это "воспитание" было лишним, глупым, но в конце концов тот должен был помнить свое место и не рассчитывать на особое отношение. Он снова наставил палочку на него, считывая мысли легилеменцией, но видел один страх, который раздражал. — Что это? Куда все делось? Почему ты боишься? Он задумчиво вопрошал это, облизывая тонкие губы, притянув его зашиворот к себе так, что тот принужден был смотреть на него снизу вверх и хватать воздух ртом, задыхаясь. В светлых глазах плескался все тот же страх. Разве он не должен был любить его? И снова темный лорд ловил себя на том, что он уже не просто ждёт, а требует от Люциуса принадлежать себе не только телом, но и мыслями. Он уже даже хотел снова ощутить его обожание, такое же, как тогда, когда он благоговейно касался его. — Я слишком сильно привязан к вам, чтобы... Но Волдеморт не стал его дослушивать, а отшвырнул обратно. Дверь захлопнулась. Люциус лихорадочно одевался. Да, это был его страх, но сквозь этот страх приходило постепенно чувство.