Раб, которого подарили противнику рабства

Но просто подсматривать за ним казалось ему и нелепым, и недостойным, и он отступил на шаг, прислоняясь к стене в коридоре и прикрывая глаза, чтобы сконцентрироваться получше, проникая в мысли Люциуса Малфоя и вживаясь в его ощущения. Он отрешился от собственного тела, ощущая себя Люциусом, и чувствовал сейчас, как тот касается своей кожи, проходится влажным полотенцем, достает высокий стеклянный флакон и втирает в кожу какую-то вязкую светлую жидкость, пахнущую не приторно, но сладко. А потом зазвучали его мысли. "Все равно он не коснется тебя, он ненавидит тебя и ненавидел всегда, ты досадная помеха на его пути", — и Волдеморт чувствовал горечь в его груди при этих мыслях. "Но он мог бы любить тебя, мог бы наслаждаться... — продолжал думать Люциус и тут же возражал сам себе: — Нет, он способен нести одну боль и смерть". Руки скользили по коже, и он оглядывал себя в зеркало не без гордости, и вспоминал поочередно все знаки внимания с последнего разговора — и не был удовлетворен ими. С удивлением для себя Темный лорд обнаруживал сейчас, что Люциус и мечтает, и хочет служить ему; правда, почти забавным казалось, что он ухитряется и бояться его; но клятва рабства действовала. Страх мог быть тенью потерь, которые он перенес, — а все же он служил ему, и мечтал о внимании и замирал от удовольствия при мысли о нем. Это было острое и необычное ощущение — эта его мечта, и Волдеморт едва успел прийти в себя и скрыться, когда Люциус выходил оттуда. Он увидел темную тень, призрак перед тем, как он исчез, и снова вздрогнул, будто от холода. Через пару мгновений тот настиг его в самом деле, материализовались из воздуха черным вихрем и прижав к стене. — Что же ты все прячешься от меня? Люциус смотрел умоляюще, и теперь, зная, о чем он думает, Волдеморт ясно читал желание. — Должен был уже с утра встречать меня в гостиной или ждать у постели. Он ухватил его за ошейник, приближая свое плоское лицо вплотную к его и забавляясь его испугом. — Вы были разозлены на меня, господин, и я не хотел испытывать судьбу вновь, — и Люциус облизал губы. Его мелко трясло. — В самом деле? Я и забыл, — протянул он, изображая легкомыслие (выходило плохо, и тем больше эта неестественность в нем Люциуса пугала). — Вы разозлились из-за того, что тот оборотень предложил мне. — Я разозлился из-за того, что ты даже не попытался защитить себя! Но ты должен подчиняться мне, а не ему. С этими словами он уже успел дотащить его до покоев: тот вынужденно следовал за ним, задыхаясь. — Что вы хотите? — Предложи себя мне. Или ты забыл, что предлагал недавно? Или ты предлагал сделать мне приятно из одного только страха? — он добрался наконец до постели и сел, толкнув его перед собой. — Нет, господин. — Ты прекрасно знаешь, что хорош, так зачем прячешься? Его рука скользнула по плечу Малфоя, и тот стащил с себя халат, демонстрируя гладкую, до сих пор бархатистую от влаги кожу. Сел перед ним на колени, опустив глаза и давая оглядеть себя, нагнулся, облизывая губы, начал освобождать от одежды и его, поднимая складки длинного черного балахона. Ладонь, прохладная и мягкая, легла на внутреннюю сторону его бедер, обхватила его достоинство у основания — а потом губы коснулись его, обхватывая плотным кольцом. Да, это была покорность, но какая-то неприятная, вымученная, точно он скрывал что-то. — Самый лживый раб на свете, — заметил Волдеморт, давая оторваться и заставляя поднять лицо к себе. — Чего ты боишься? — Боли, — коротко и хрипло ответил тот. Пожалуй, это было сказано честно. Но ведь он столько раз делал ему больно! Правда, чаще это касалось уязвленного самолюбия, боли незримой, но и физически он страдал не меньше. Но всё-таки Волдеморту казалось, что Люциус утаивает и ещё одну вещь: унижение. Унижение того рода, в жертву которому он принёс собственную гордость, когда стоял перед ним сейчас. — Не бойся. — Он протянул руку к нему. — Встань. "Ах, Люциус, Люциус, был бы ты чуть умнее — сообразил бы, что я не стану причинять вреда своей собственности", — подумалось Волдеморту; но вслух он этого не сказал. Не признался он и в том, что давно смотрел на него, этот прекрасный англосаксонский экземпляр чистой крови, и любовался им, и возлагал надежды — жаль, что он решил в итоге последовать собственным интересам... за что и поплатился своей свободой. А уж теперь... — Красивый. — Это была констатация. — Тебе жаль, что я не касаюсь тебя? Или это задевает твою гордость? — Я счастлив принадлежать вам. — Тогда ты охотно вытерпишь наказание за недавнюю слабость. — И Волдеморт заставил его нагнуться низко, а потом отшвырнул на постель рядом с собой. — Только я могу обладать тобой. Он уже нависал над ним гигантским нетопырём. Глаза смотрели в глаза, испуганные в холодные и змеиные. — Я сделаю тебя своим. Люциус словно только сейчас понял, к чему идёт дело. Первым его порывом было высвободиться, но не то разум, не то довлеющее проклятие тут же подавили первый страх, и он послушно замер: Волдеморт в этот раз без легилеменции мог прочувствовать замирание его сердца. Он только сейчас понял, что тому, похоже, нравится бояться, и решил воплотить все его страхи. — Покажи еще раз, как ты гладил себя с мыслями обо мне, — хрипло прошептал он. Люциус не посмел ослушаться приказа. Больше того, было заметно, что эту просьбу он исполнял вполне охотно. Обнял себя вначале за плечи, согревая прохладную кожу, выгнулся, устраиваясь поудобнее, ладонями проскользил вдоль них, задевая кончиками пальцев соски и чуть нажимая на них. Тут же спустился ниже, к паху, правда, так ничего и не снял — скорее, просто мимолетно погладил низ живота. А потом, будто только сейчас осознав, перед кем делает это, отвернулся, уткнувшись лицом в постель, руки спрятал под себя, прикрыв ими причинное место и поглаживая его — правда, их не было видно, и о последнем Волдеморт догадывался. Еще сильнее ему хотелось бы, чтобы Люциус делал это с мыслями о нем — или прекратил немедленно. — Как ты хотел, чтобы я касался тебя? Я видел это. Но Люциус молчал, должно быть, полагая, что тот и без того умеет читать его желания. Волдеморт не собирался быть особенно бережным — он хотел обладать, он хотел заставить его вести себя как надо, этого манипулятора, который, даже принадлежа ему, ухитрялся влиять на него. Рука Волдеморта легла на его плечо, разворачивая обратно к себе лицом, вцепившись в кожу до боли: что ж, он боялся, что с ним обойдутся грубо — так пусть опасения оправдаются. — Что ты там делал? — Волдеморт опустил взгляд ниже пояса. Подтверждение его слов было ясно заметно. Сам он почти лег на него сверху. Любовь и плотское желание всегда стояли для Темного Лорда на последних местах — но он смотрел на красивое тело — все еще, после всех лет и страданий, что выпали на его долю — и не мог не признать, что обладание им заставляет замирать. — Простите. Я больше не буду касаться себя... Пока вы не позволите. — Покажи, как ты послушен мне. Показывай, если не хочешь, чтобы я снова сделал тебе больно! — почти прорычал он. На месте, где он хватал его, потемнели царапины. Люциус снова развернулся, но в этот раз только для того, чтобы продемонстрировать это более чем откровенно. Белье через мгновение лежало в стороне, бедра разведены шире, и он демонстрировал себя, выгнувшись, как кошка во время течки: так откровенно, что почти пугающе. Он охладил его пыл резким шлепком, но вырваться из своих рук уже не дал. Руки с острыми царапающими его когтями сомкнулись вокруг талии, не выпуская. Может быть, тот, кого звали когда-то Том Реддл, не был так хорошо сложен и не был даже так силен — но ему помогала власть над ним и магия, наделявшая преимуществом. — Омерзительно развратный. Но все-таки он хотел его. Прижался собственным членом, потираясь им об продемонстрированное место, толкнулся пару раз, ощущая, как сильно Люциус сжался. — Не надо сразу, господин... Будет больно, — слабо запротестовал Люциус. Это была тихая мольба, над которой Волдеморт только расхохотался. — Тебе же не привыкать, Люциус? Ты же жаловался мне на зажавших тебя в аврорате егерей? Как ты развлекался с ними? Эта высказанная мысль показалась ему интересной — он даже снова попробовал окунуться в его мысли в расчете на то, что тот вспомнит пару сцен — и не ощутил ничего, кроме жгущей обиды и першения в горле от слез. — Что это? Ты обижаешься? — Волдеморт заставил его повернуть к себе лицо с влажными глазами. — Странно, странно. Не думал, что для тебя это впервые. — Почему вы не верите мне? — Ну, уймись. И тогда приготовь себя для меня. — Вы позволите выйти? Мне надо будет сходить в ванную, господин. Он позволил, сам оставшись тут, но разумом перенесясь в его сознание, ощущая, как тот бредет по холодным мраморным плитам, набирает в воду, ложась в нее, пока холодную, как во много раз тщательнее, чем до этого, моет себя, как пытается сам двумя пальцами хоть немного сгладить ощущения от предстоящего, пытаясь просунуть их внутрь, — ровно до приказа возвращаться. Волдеморт снова поймал его там же, у выхода, вжав в стену, позволил только немного нагнуться... Люциусу показалось, что боль была пронизывающей. Послышался крик, его собственный, приказ замолчать, после которого последовала новая острая боль и собственные попытки нагнуться посильнее, а затем он осознал, что рука Волдеморта обхватывает его, прижимая к себе и не давая вырваться. Слезы текли, хотя Люциус вовсе не хотел этого, да и что было толку в них, когда самое страшное уже случилось? А все-таки он не думал, что будет так больно, хотя и надеялся, что хоть немного привяжет Волдеморта к нему. И еще он очень и очень надеялся, что о случившемся никто и никогда не узнает. В конце концов, Темный Лорд же не поставил на нем клеймо? "А ошейник? А с чего ты вообще взял, что он позволит тебе покинуть мэнор?" — спросил он сам себя. Да, он хотел, чтобы тот владел им, но не сквозь такую боль. Вопреки всем запретным мыслям, соитие было болезненным и еще раз болезненным. Волдеморт сжимал его, больно оттягивая за волосы, и двигался быстро, так, что каждый раз хотелось кричать. На его счастье, Волдеморт кончил быстро: он понял это по тому, как он прижался к нему в последний раз, шумно выдыхая, и по горячей волне внутри живота. Его наконец отпустили, и он тоже прижался лбом к ледяной стене, успокаиваясь. По ногам стекало что-то влажное, и, опустив взгляд вниз, Люциус увидел не воду и не белые капли семени, а кровь, темную, стекающую тонкой, но непрерывной струйкой. Волдеморт тоже заметил её и отступил на шаг. — Не марайтесь об меня, господин, — попросил Люциус и отшатнулся от него, медленно сползая по стене. "Который раз я тащу тебя на руках и лечу, Люциус Малфой, но ты все еще уверен, что я безжалостный монстр, желающий твоей смерти", — сварливый внутренний голос в голове Волдеморта тоже будто насмехался. Люциус выглядел смертельно бледным, прижимал руки к промежности, закрываясь, и просил не трогать его больше — само собой, и эти просьбы Волдеморт игнорировал ради его же пользы. Выпоил ему несколько глотков сонного зелья с парой капель кроветворного, убрал очищающим заклятьем собственные следы и удалился: не хватало того, чтобы он вообразил, будто сумел добиться внимания. Но так и вышло, и когда Темный Лорд вернулся к вечеру того же дня, Люциус едва очнулся и успел приоткрыть глаза. — Я могу отправиться завтра с вами, господин? В Министерство? Просьба сбила с толку. — С какой стати? Нет, — отрезал он. — Но... — У тебя все еще течет кровь, — констатировал он, без прелюдий откидывая одеяло. Строго говоря, Волдеморт не считал, что его размеры так уж велики — но ведь выходило, что Люциус был прав, и надо было дать ему подготовить себя получше? Сразу же захотелось залепить ему новую пощечину, что он и сделал. Люциус снес ее покорно, облизал губы. — Дайте мне еще кроветворного, пожалуйста, и... — Нет. Я вызываю колдомедика из Мунго. В этот раз Люциус уцепился за него с такой силой, что Волдеморт уже не был уверен в своем превосходстве. — Прекрасно. Тогда я осмотрю тебя сам. Раздвигай ноги. "Надо просто взять заживляющей мази. Я не мог порвать его так сильно", — говорил он себе, в этот раз обильно смазывая стекающей вниз маслянистой густой массой его узкую дырку и пытаясь просунуть их глубже. И в ответ на одно из движений пальцами вниз Люциус ощутил ответное замирание внутри, но в этот раз не от боли, а от наслаждения.