FIRE WATER

— Он вернётся ко мне, он вернётся к нам, вот увидишь, — рыдая в пол и остервенело комкая снимки, доказывающие увечье соулмейта, сбивчиво произносит Хан. Яростно борясь с рвотными порывами, от ужаса. От осознания боли, которую где-то испытывает Чанбин. — Есть доказательства того, что он сделал это сам. Вероятно, не хотел подвергать опасности своего соулмейта, — продолжает говорить Чан. Ему и самому тошно от всего этого. Тошно от лица Уджина, который сейчас тоже опускается на колени, дрожащими пальцами поднимая снимки. — Пока что неизвестно, похитили его или он всё же сбежал сам. Но… Скорее всего, если его найдут — он никогда не вернётся, потому что это будет слишком опасно, в первую очередь для его соулмейта. Отправится под программу защиты свидетелей. Мне правда очень жаль сообщать вам всё это. Вам нужно просто принять то, что для вас он уже мёртв… — Он вернётся, — Уджин поднимается на ноги и говорит уверенно. Даже вымученную улыбку выдаёт. — Поверь, обязательно вернётся. Если понадобится — перевернёт весь мир ради этого. Чанбин из таких людей. Ким верит в эти слова. Ему хватило суточного знакомства ради того, чтобы проникнуться этим человеком. Пусть не он его соулмейт, но он ЧУВСТВУЕТ его. Чувствует чанбиново желание вернуться к ним. Ощущает где-то в сердце чужую боль от вынужденной разлуки и верит собственной душе, которая кричит о том, что всё это ложь и Чанбин жив. Джисон, кажется, ощущает ровно то же, потому что находит в себе силы сесть прямо и решительно кивнуть. — Я буду ждать его столько, сколько потребуется, — ловит укоризненный взгляд Уджина и тут же, слегка тушуясь, поправляет сам себя, — мы будем ждать его. Поэтому не говори нам не надеяться на его возвращение. Он не посмеет нас бросить. Даже смерть — не оправдание. Я же такой, блять, охуенный, а хён вообще супер хат! Бан слегка улыбается. Похлопав друзей по спинам и пообещав держать их в курсе событий, он уходит из их квартирки, забрав злосчастные фото. Ребята просто сидят прижавшись друг к дружке спинами в гостиной и молча стараются держаться, веря собственным словам. Вот только Хан снова начинает плакать, потому что метка на его руке вновь словно пылает. — Ему больно, хён, — сквозь надрывные рыдания. — Ему так больно, хён. Сильная, всегда надёжная спина Уджина тоже подрагивает. Они бессильны. Они не могут помочь столь важному для них человеку, которого нашли и так быстро потеряли. Он сейчас где-то чертовски далеко. Возможно удерживается насильно или страдает от жутких болей, после его попытки скрыть имя самого важного для него человека… А всё что они могут — просто ощущать слабые отголоски его боли и молиться яростно, предлагая господу богу всё что угодно, лишь бы вернуть Чанбина. Торгуясь. Угрожая. Бессмысленно и бессильно. Уджин обнимает младшего со спины, бережно подносит его запястье к губам и ласково целует чужое имя, оглаживая горячую кожу. Молясь, чтобы Бин, где бы он ни был, ощутил хотя бы что-то, пускай метки у него больше и нет. — Этот тупица… — Уджин голову на плечо младшего роняет и плачет, вспоминая, как намекал на то, что опасается, что работа Со может поставить под угрозу Хана. Неужели именно из-за тех слов он предпочёл срезать с себя кожу? Нет, понимает, что не из-за этого. Понимает, что он бы сделал это и без намёков старшего. Чтобы защитить не только Джисона, но и его, Уджина. Но так хочется обвинить себя хоть в чём-то. Они живут в таком состоянии ещё неделю. Достают Чана звонками и визитами, словно он лично ведёт дело. Но Бан и сам, без напоминаний друзей, заёбывает своих западных коллег, правда ему тоже ничего не говорят. А потом случается кое-что ещё. Однажды ночью, Джисон просыпается от жуткой боли в запястье. Метка больше не горит, она словно разрывает кожу и Хан кричит от боли. Уджин просыпается моментально, включая свет и они оба видят, что левое запястье Хана — снова чистое, зато на правом появляется нежное «Ким Уджин», такое же, как и на правом запястье Уджина — «Хан Джисон». Что ж. Они получили то, о чём мечтали ещё месяц тому назад. Вот только…