Ночное марево

Долгое время Моб не понимал многие из своих чувств. Если с некоторыми он научился сосуществовать, кое-как договариваться, даже дружить и отчасти управлять ими, то оставалось одно единственное, которое не поддавалось никакой трактовке. Слишком сложное и неоднозначное, обособленное ото всех, словно затерянный посреди океана остров. Темные очертания его силуэта обнимал густой туман, делая их совсем неразличимыми. Координаты острова, на котором жили чувства Моба, раскрывались одна за одной, словно кто-то играл с его мозгом в чахоточный квест. Спорим, пробуй он приплыть туда, его точно собьют высокие волны в буйной тёмной воде. В итоге он встретит свой конец, захлебнувшись или на крайний случай попав к акулам, ощерившим острые зубы. Страшно. Стоила ли игра свеч? Даже не вышло бы списать это на физиологию или трудности взросления. В этом году Моб оканчивал школу, но никакое образование, даже с трудом полученное, не готовит к тому, как ты будешь метаться из угла в угол в собственной голове и воевать со своим сердцем. Вроде бы он вполне взросл: осознавал свои ощущения, достаточно имел друзей, чтобы обсудить то, что беспокоило. Даже с учителем можно было поговорить в любое время, хотя виделись они теперь не так уж часто. Иногда, казалось, стоит позвонить ему, то трубку берут слишком быстро, будто звонка ждут непрестанно. А потом Рейген почему-то мнется, болтает о чепухе, смеется невпопад немного, заполняя пустоты в разговоре, и это совершенно не похоже на его развязную, уверенную манеру речи. Раньше Моб вел с собой внутренние диалоги, а его оппонент неизменно отвечал мягким таким голосом, приятным на слух, который иногда окрашивали самодовольные мажорные нотки. Только в последнее время с ним общение не складывалось тоже. Наставническая частичка внутри Шигео по неизвестной причине молчала. Зато завтра он встретится с обладателем этого голоса. До этого в силу обстоятельств, подготовки к экзаменам, делам по расширению агентства и восстановлению его из пепла в прямом и переносном смыслах, они не виделись почти полгода.

***

Новый офис располагался во вполне милом индустриальном районе неподалеку от монументального брокколи. «Духи и прочее» обосновались не в особенно изящном, но в прочном офисном здании из стекла и металла со сравнительно недорогой арендой. В зеркальных внешних панелях бликовало утреннее солнце, от легкого ветра трепетали листочки придорожных кустиков. Временами крошки земли под ногами попадались особенно крупные – весьма интересная порода почвы. Погодите, разве иду я не по асфальту? … Думал Моб, стараясь увести мысли в другую сторону. Подальше от необъяснимого волнения и гулкого стука в груди, от воспоминаний о недавнем звонке и совсем непонятных интонациях. Совершенно непривычных, каких-то слишком… напряженных? Словно звонил другой человек совсем. Новый. Незнакомый. Без предупреждения новая дверь с новой ручкой по-новому раскрылась. — Рейген-сан. Они застыли. Рейген молчал. Дерганым жестом протянул ладонь для рукопожатия – Моб неуверенно принял её. Кожа была теплой, а пальцы тесно сжали его собственные, крепко, но совсем не сильно. Рейген неотрывно смотрел Мобу прямо в глаза. Простым, открытым взглядом. Привычные синяки немного посветлели — наверное, стал наконец высыпаться; хотя появилось чуть больше сеточек, расходящихся от уголков глаз, скулы очертились резче, но большие карие радужки все равно светились знакомым мягким светом. На лицо спадали русые пряди. Пряди цвета молочного черного чая. Моб невольно сморгнул, отвернувшись. В груди стало тесно. А учитель всё не отпускал его руки. Наоборот, торопливо накрыл сверху ладонью, отпустил, взялся за плечо, не позволяя отстраниться. Это совершенно дезориентировало. — Мо- Шиге, что такое? Не здоровится? Почему-то они стояли слишком близко, пока учитель аккуратно хлопал его по щеке, приводя в чувства с растерянной полуулыбкой. Ноздри защекотал аромат терпкого одеколона, цветочной свежести стирального порошка (он был только в рубашке), запах пота, сигарет и чего-то острого, съеденного на обед. Ахнув, Моб невольно вдохнул глубже. Рейген пах так всегда — с самой их первой встречи и спустя шесть лет после неё. Запахи — якори ушедших моментов, и когда цунами воспоминаний рушится прямо на голову, на мгновение забываешь, как дышать. — Нет, тебе точно нехорошо, господи! Погоди, давай посадим тебя. Обопрись на меня, подхвачу. Ого, ну ты и тяжелый стал. Моба направили и опустили на диванчик — тот же, что был у них раньше, или на другой. Это не важно. Важно то, что руки не слушались своего хозяина — сами легли на плечи растерянному Рейгену, сцепились за головой в замок и потянули. — Ух т- Заставив навалиться сверху и упасть прямо в объятия. Почему-то этим Рейгеном невыносимо сильно хотелось дышать и не прекращать, обвиться вокруг него питоном. Забить им все легкие. Рейген уперся коленями в обивку, скруглив спину и схватившись за спинку дивана, застыв в неудобной позе, словно каменное изваяние. Его лицо легло прямо на Мобово плечо, мягкие волосы защекотали ухо. Еще немного, и он бы сел Мобу на колени, но об этом лучше лишний раз не думать. Моб услышал, как Рейген сглотнул, едва чаще дыша. И почему-то не вырывался. Казалось, он молчал несколько вечностей, прежде чем приглушенно заговорил: — Тебе можно приходить сюда как раньше, ты же знаешь? Только сейчас Моб осознал, насколько тихо было вокруг, и как громко стало в его голове. — Почему ты не приходил? Я же не запрещал. Я ведь… Все мы тебя ждали, Моб. Я пришел, потому что вы снились мне. Последние недели я просыпался, и вы были повсюду. Я так не хотел приходить сюда. Я не знал, что мне об этом думать. Я боялся. Не понимал. Но вы мне являлись слишком часто, понимаете? А теперь я здесь, чтобы поговорить, убедиться, что все будет как раньше… Но, кажется, не будет. И мысль, что я вас сейчас отпущу, мне физически невыносима. — Не молчи. Пожалуйста. Вы больше не учитель. Вы не можете больше ничему меня научить. Я знаю вас, знаю, кто вы. Только понятия не имею, кто вы — мне, и почему я до сих пор в вас нуждаюсь. — Скажите, что ждали только вы. — Но это будет неправдой. Очень трудно скрыть мурашки и невольную дрожь, когда горячий выдох прямо по шее. Трудно скрыть, что зарываешься носом в застегнутый на пуговку воротник, как собака охотничья, гонясь неизвестно за чем. — Нет, это… я знаю про остальных. Скажите правду от себя. Нечто внутри схлопывается и умирает с шорохом и двумя широкими ладонями, обнявшими за лопатки. Кончики пальцев едва вдавились — подцепившие кожу рыболовные крюки. — Ты все понял, когда я позвонил, да? Даже если здесь именно я нанизанная на острие мушка, почему в вашем голосе сейчас столько беспомощности? — Моб? Может быть, я бы поцеловал вас прямо сейчас, если б нашел в себе смелость проверить одну гипотезу из сотен. — Я ничего не понял. Но рад, что я снова здесь. Быстрый выдох — смешок — и по спине уже не крюки, а самые неимоверно знакомые ладони чертят горизонтали и вертикали, омывая теплом дальше, глубже. Рейген продолжал стоять над ним, согнувшись в три погибели, хотя Моб знал, что у него больная поясница. С дребезжанием внутри рвется струна, и на волны души спускается маленькая шлюпка с парой тонких весел, готовая даже сквозь разрушительный шторм или изматывающий штиль доплыть до правды. Знаете ли вы, сенсей, свою координату в моем сердце?