Судьба страны

На Востоке уже вставало солнце, чтобы увидеть грехи своих детей. Те играли в войну, а ведь их стране столько лет… Но они были так молоды душой в желании познать тайну, и потому изучали неведомый ранее мир со рвением и жестокостью, свойственными ребёнку, который расчленяет живое существо на части, оставаясь таким же несведущим, каким и был прежде: всё, чего он достиг — это разрушил его. Однако решение ратифицировано. Япония присоединился к военному союзу Германии и Италии. Играть будут по-крупному. Кику такое и не снилось. Однако следующей ночью он видел нечто иное. Там, в столице Китая, этот безмятежный покой был последним пристанищем, ведь смерть и сон — отражения друг друга. Слёзы впадали в кровавые реки, подпитывая поля, усеянные цветами мёртвых. Сколько бы ни шёл декабрьский снег, ему не скрыть преступления армии, вошедшей в Нанкин. Япония орудовал мечом на правах сильнейшего, а за ним расцветал город. На его земляного цвета форме тоже взросло семя посеянной им смерти. Мимо Кику прошёл в последний путь стенающий солдат. Он говорил в никуда, но Япония понимал, к кому обращены его слова: «Дорогая Родина, в эту пору ты крепко спишь. Что ты увидишь, когда проснёшься?» Любые оправдания о затянувшемся китайском инциденте отступили бы перед шумом пролетающих самолётов. Потому что они не такие сильные, как предсмертные крики за стеной забора рядом с ним. Кику не сразу понял, что происходило: японский офицер занёс катану над солдатом. И вот уже сам Кику стал тем палачом. В руках ощущался вес власти, а голос рядом объявил: «Этот будет сотым». Здесь все его ненавидели, он чувствовал, что справиться с таким невыносимым грузом поможет только оружие, ведь ему совсем нечего сказать китайским военнопленным. И тогда Кику занял место жертвы. Удивительно, насколько иначе всё в нескольких сантиметрах от другого. Он видел незримую поддержку товарищей вокруг. За него вся страна. А значит — его смерть ничего не значит. И пока враг не убьёт последнего воина, он тоже будет жить вместе с ним, вместе преследовать обидчиков до самого конца, втайне молясь за спасение спутника. В миг, когда холод коснулся шеи, Япония проснулся. Весь в поту, он отчаянно хватался за горло. Но здесь ему ничего не угрожало, тот город так далеко, и можно подумать, что всё это его не касалось, обманываться, будто чужих страданий вовсе не существовало. Кику посмотрел в окно, сейчас была уже весна, и на доли секунд сакура в свете пылающего заката показалась ему алой от крови. Япония заспался, потеряв связь с реальностью. Резкая боль от неприятного предчувствия вернула его. Кажется, это начало конца: может, тот советник был прав насчёт катастрофы военного союза, но он оставался единственным, кто проявлял любовь к империи подобным способом. Все остальные доказывали свои чувства собственными жизнями. И нигде не было спасения. Потому что на другом конце света Германия стремительно двигался на Запад, отбирая у встречающихся на пути армий победу за победой. Успехи проходящего года привели его к позициям доминирования на континенте. Во Франции Людвиг наконец-то украсил свою форму эдельвейсом, вспоминая, как старший брат рассказывал ему о белом цветке, гордо растущем среди скалистых гор. Кто же преодолеет столь трудный путь достать его, тот может гордо зваться храбрым и доблестным воином. Конечно, у Пруссии уже был такой. Тогда, во время Великой войны, Германия прикладывал все силы стать достойным этой чести, но так и не смог выбраться из глубоких окопов к снежным высотам. И теперь, спустя столько лет набравшись смелости, он стал тем, кем стал — освободившимся от версальских оков хранителем крепости «Европа». Они получили то, чего так хотели. Но фюрер хотел не меньше: его интересы расширились и вышли за всевозможные границы. Начался новый этап борьбы за передел мира, где ставки выше и игроков больше. Должно быть, Феличиано не спешил присоединяться к боевым действиям. Запоздавшее из-за перерывов на сиесту перевооружение не было закончено. Однако собственные успехи служили Людвигу плохо: стремительное развитие событий побудило жаждущего успеть понежиться под солнцем французской Ривьеры дуче отправить Италию на войну. И это душило больше, чем июньская жара. Германия думал, что можно будет спастись на юге Средиземного моря, но Североафриканская кампания вскоре доказала обратное. С помощью немецких войск удалось остановить наступление противников и даже стабилизировать ситуацию на долгие месяцы, в которые можно было опять заниматься ничем важным, кроме выживания в негостеприимной пустыне. Тем же холодным вечером Италия неловко улыбнулся мнению военных кругов: «Сверхотважные генералы требуют уважительного отношения, — здесь он не дал Германии вмешаться, лишь мягко сказал: — Людвиг, наверное, я никогда не буду по-настоящему готов». Может, дуче и доложили, что думал Феличиано, но ему было всё равно. Италии пришлось всеми силами своих армий доказывать верность и полезность Германии, но в основном личную выгоду, оккупируя удивлённых соседей, а также их соседей, отправляя на Восточный фронт восьмую из них. Может, это было какое-то недопонимание, но ему сказали, что в качестве результата кампании необходима тысяча трупов. Феличиано никак не мог понять, почему они должны быть засчитаны врагу. В отличие от него, Пруссия понимал чуть-чуть больше. На обсуждении дополнительных для войны со вчерашним союзником приказов его воображения оказалось недостаточно, чтобы осознать, как много они не запрещали. Зато Гилберту уже известно, что именно в умении удивлять Иван был постоянен. В студёную пору победоносная армия терпела серьёзное поражение, запустив нож глубоко под сердцем России. И пусть сквозь рану выступали башни Кремля, настолько же очевидно было то, что блицкриг провален. Пруссия посчитал: перемирия не будет, в этот раз их схватка насмерть. И снова оказался прав. Гилберт, всё ещё ностальгирующий по рыцарским временам, новую войну своей не считал. Да и она была совсем на него не похожа. Однако отголоски прошлого даже спустя год эхом носились по улицам Сталинграда, отражаясь от штыков. Он просто не мог не выехать на фронт в самое трудное время. Зима приобретала какое-то мистическое значение. Ему нравилось подобное. Здесь, в одном из полуразрушенных домов, он встретил Ивана в рукопашном бою под выяснение отношений. И без него теперь было ясно, что это пора разочарований. Уходя, Россия поцеловал опустошённого Пруссию в лоб, произнося будничным тоном, будто выполняя свою прямую обязанность: «Мы проиграли старый мир, но я обязательно найду для тебя место в новом». И отпечаток его губ казался холоднее всех ночей, которые с трудом переживала шестая немецкая армия, потому что походил на жест, которым близкие прощаются в последний раз. Ведь даже вермахт можно свести в могилу. Может, он и правда переродится. Если так, то Россия святой, не иначе. Кто знает, насколько безмерна любовь того, чьи необъятные границы соприкасаются с Богом. Только до смерти нужно было дожить. А пока — Гилберту, рождённому из пены северных вод, леденящих душу, мир не представлялся освещённым солнечным светом. Но что если он попросту ещё не нашёл его?