Sticks&Stones

Рука Санса крепко сжимает его плечо, пока они идут к центру города. Он не смотрит вниз на Папайруса, но тяжести его руки достаточно, чтобы поддерживать в нем уверенность. А также это единственное, что сдерживает его от того, чтобы развернуться и пойти прямиком домой. Они останавливаются в привычном месте. "Подожди", – говорит Санс, тайком оглядываясь вокруг. Рядом с ними никого не видно. Папайрус ненавидит это. Может, если бы кто-то был, все было бы проще. Может, тогда бы ему не пришлось ничего говорить Сансу. Может, тогда он бы понял сам. Удовлетворившись, Санс поворачивается к нему, улыбаясь в своей обычной манере. Душа Папайруса будто взмывает в его груди. Он отводит взгляд. Его брат слегка наклоняется и прижимает его ближе, в объятиях, укладывая свой череп на его макушку. Папайрус вспыхивает счастливым румянцем. Нечестно, как это приятно. Ему всегда так хорошо, так тепло в объятиях брата. Будто ничто никогда его не тронет. Нечестно. Санс прижимается зубами к его черепу: ”Береги себя. Я приду за тобой через несколько часов”. Папайрус кивает, зная, что ему безопаснее всего в руках Санса. Хоть и невозможно в полной мере выполнить его просьбу. Он кивает и махает вслед уходящему брату. Через несколько минут после ухода Санса они приближаются к нему. “До сих пор, Папайрус? Серьезно? – дразнят, глаза блестят в явном наслаждении его неудачей. – А мы-то думали, ты хоть немного повзрослел”. Его душа опускается. Слишком хорошо было надеяться, что они не видели. Он должен был догадаться, что они поджидают его. "Думаю, мы не очень-то хорошо научили тебя, – второй смеётся. –Наверное, нам стоит попытаться ещё, ха?" Он не отвечает. Вместо этого он опускает голову, и все они хихикают. Он позволяет им ударить себя; пинать и бить себя. Они прекрасно знают – не наносить больше урона, чем он сможет исправить, и прекрасно знают – не атаковать, пока его брат рядом. Они знают достаточно и про то, что Папайрус никогда не расскажет своему брату об этом. Потому что оно того не стоит. Не стоит того, чтобы Санс расстраивался. Не стоит того, чтобы потерять то маленькое счастье, которое он иногда видит на лице брата. Не стоит того, чтобы потерять что-то настолько значимое для них обоих – эти несколько драгоценных моментов тепла и безусловной любви. Оно не стоит его брата, поэтому Папайрус делает всё, что должен, чтобы сохранить иллюзию того, что все прекрасно. Поэтому… Поэтому, в каком-то смысле, то, что Санс узнает правду, хуже сломанных костей. "Папайрус!" Он слышит крик своего брата, и глазницы открываются как раз во время, чтобы увидеть предупредительные выстрелы Санса в направлении окруживших его детей. Они кричат и пытаются бежать, но Санс посылает ещё несколько линий из костей, успешно отрезая им путь. Санс выглядит напряжённым. Напряжённым, расстроенным и взволнованным. Папайруса трясет. Это не то, чего он хотел. Он не хотел, чтобы Санс видел. Никогда не хотел, чтобы он узнал. Как это могло случиться? "Какого хрена здесь происходит?" – скалится его брат, а дети только и могут, что жалобно хныкать. Это нечестно, и Папайрус так зол. "Ну?!" – Санс орет, но никто из них не отвечает. Некоторые даже начали плакать. Он так, так зол. "Почему ты здесь?" Он говорит это еле различимым шепотом, но брат все равно его слышит, поворачивается к нему с растерянностью, расползающейся по его лицу: "Пап, что...?" Он в абсолютной ярости. "Это все твоя грёбаная вина". Санс нерешительно делает шаг к нему: "Папайрус, я не–" Он ненавидит это. "Ты это сделал! – он кричит, позволяя своей магии хлынуть в спешке, игнорируя боль отразившуюся на лице брата. – Если бы не был так чертовски настойчив в своих глупых, проклятых объятиях и поцелуях и идиотской семейной херне, этого никогда бы не случилось со мной! Это все твоя вина!" Санс выглядит раздавленным: "Пап–" Он не хочет видеть этот взгляд на Сансе. Он не хочет слышать ничего из того, что должен сказать. И это худшее. Это абсолютно худшее. Это не то, чего он хотел, и он так чертовски зол. На них. На себя. Но не на Санса – никогда на Санса – или он говорит так себе, даже когда слова вырываются потоком из него. "Из-за тебя я выгляжу слабым – выплевывает он, и его брат, кажется, дрожит всем телом. – Ты сделал меня мишенью. Ты сделал меня лёгкой добычей. Ты это сделал. Ты и никто другой". Он поднимает руку, и магия Санса поддается ему, как и всегда, будто его брат всегда следит за этим. Кости, удерживающие детей, взмывают вверх и мчатся прямо к брату. Дети тут же убегают, так быстро, как только могут. Санс едва уклоняется от атаки, и душа Папайруса сжимается, потому что это не похоже на него. Санс всегда быстрее. Всегда лучше. Он ранил его. Он ранил, кого-то, кого никогда ранить не хотел, и он все ещё не может остановиться, потому что в глубине души знает, что это к лучшему. Он смотрит в глаза брату, позволяя костям раствориться, и щелкает челюстью с рыком: "Никогда больше не прикасайся ко мне". Его слова звучат окончательно даже для него самого. И, хотя Папайрус не нанес ему удара, не зацепил вообще, Санс выглядит поверженным. "Хорошо, Пап, – он шепчет. – Хорошо". Папайруса тошнит. Его душу скручивает от пустоты в голосе брата. Он разворачивается и уходит, прежде чем образ Санса, такого потерянного и покинутого, слишком глубоко запечатлеется в его сознании. Потому что он должен был сказать ему остановиться давным давно. Потому что не должен был позволить своему эгоизму взять верх. Потому что знает – это к лучшему. Он поступает правильно. Для них обоих. Он должен был. И… И, даже если где-то глубоко в душе он жалеет об этом, не то чтобы он не может это исправить. Все, что ему нужно сделать – это объяснить все Сансу, когда они сегодня вернутся домой. Сказать ему... что не хотел. Потому что правда в том, что он нуждается во всем этом так же, как и Санс. Объятия, поддержка, прикосновения, тепло – ему это нужно. Но, когда приходит время, он не может произнести ни слова. Не может заставить себя затронуть эту тему, когда брат возвращается, чтобы забрать его. Слова застревают в горле, когда они входят в свой дом и Санс улыбается ему. Чувствует, как увядает объяснение, когда Санс смеётся и шутит, будто бы ничего не изменилось. Если Санс в порядке, то… То и он должен быть тоже. И если Санс оставит его следующим утром и не будет держать его за руку на протяжении пути, или не наклонится, чтобы обнять, или не прильнет к его щеке в скеле-поцелуе, все в порядке. В порядке. Папайрус не попросит его об этом. Папайрус просыпается со стоном, магия бушует в его черепе. Он прижимает руку к голове и пялится в смятении на незнакомый потолок, моментом позже вспоминая, где он находится. Он садится на диване и вздыхает, когда, взглянув в окно, видит, что уже стемнело. Он заснул сам того не желая. Он полагает, это было неизбежно. В конце концов, он не спал с тех пор как попал сюда. И после поедания всей этой еды из Гриллбис его тело чувствовалось полным и абсолютно готовым отключиться ненадолго. Не то чтобы он сильно переживал, но просто этот сон– Он прерывается. Этот... сон? Был ли это сон? Больше похоже на… ... воспоминание. Что странно, ведь каждое воспоминание до этого было коротким и быстрым. Образы мелькали, и все связанные с ними эмоции появлялись всплеском. Но это же.. это воспроизвелось как законченный сюжет в его голове; не было той душераздирающей скорости, с которой он обычно сталкивался. Не говоря уже о вызванных чувствах– они были практически осязаемы. Как будто он сам был там. – О, ты проснулся. Папайрус почти подпрыгивает от испуга. Он заставляет себя успокоиться и посмотреть в его сторону. Санс стоит прямо у двери в кухню, выглядит таким же усталым, как и всегда. Образ его искренне улыбающимся все ещё свеж в его памяти, и он не может ничего поделать, сравнивая это с той слабой ухмылкой на его лице прямо сейчас. – Ты спал, когда я вернулся домой с патруля, – Санс продолжает, стоя неподвижно и неуверенно, – Так что, ух.. Я приготовил ужин. Он чувствует внезапный укол печали и жалости. Что здесь произошло? Воспоминание предполагает, что этот Папайрус и этот Санс были близки однажды. Так что изменилось? Или.. он просто ошибался в них все это время? Может... может, он просто видел плохие воспоминания. Может, у них было много хороших моментов, которые они разделили вместе, и у него еще не было шанса увидеть их. Может– – Босс..? – голос Санса такой же, как и всегда в его присутствии. Осторожный. Напуганный. Нет. Он не мог ошибаться насчёт их отношений. Не с тем, как Санс напрягается каждый раз, когда Папайрус рядом. Не с тем, как он стоит здесь и сейчас, будто каждая его оплошность может спровоцировать взрыв. – Я, ух.. Я приготовил спагетти. Папайрус осознает, что не сказал ни слова, с тех пор как Санс начал говорить: – Ох. – Ага, я, эмм, – Санс отводит взгляд, – т-ты выглядишь немного, ух, подавленным? Сегодня? Так что... ух, т-ты же любишь спагетти и все такое... – Звучит, – почти физически больно остановиться и не сказать "хорошо", – ответственно. Видимо, он правильно подобрал слова. Лицо Санса засветилось. Это всего лишь тень того выражения из воспоминания, но... оно не менее счастливое. Он торопится обратно на кухню, вероятно, чтобы принести спагетти. Папайрус смотрит ему вслед. Он признает, что немного сбит с толку тем, как ведет себя Санс. После их небольшой... стычки ранее, он боялся увидеть его снова. Прежде чем потерять сознание на диване, он репетировал, что скажет ему. Объяснение поведению, что Санс мог счесть непривычным. Он не очень далеко продвинулся, но, в конечном итоге, кажется, зря беспокоился. Санс в порядке. Ну. Относительном порядке, во всяком случае. Близнец его брата возвращается, с дымящейся тарелкой спагетти в руках. Папайрус не особо голоден – он заснул сразу после обеда и обычно не ест много после пробуждения, но вид спагетти немного согревает его душу. Вообще, он должен взять себя в руки, пока не начал улыбаться. Ему нравятся спагетти. Напоминает те особые случаи дома, когда брат делал их для него. Он привык готовить сам, но, ну, меж растущей усталостью в его душе и этим его попал-или-пропал стилем готовки... не всегда все шло гладко. Так что он оставил готовку на Санса и вместо этого пристрастился к тако. – Вот, – говорит Санс, держа тарелку перед ним. Папайрус поднимает растерянный взгляд. Он.. он что, предлагает есть на диване? Он оглядывается краем глазницы и впервые замечает, что нигде нет стола. Ну, вот и ответ на вопрос. Он принимает тарелку. Он уже знает достаточно, чтобы не благодарить Санса за это, но он не может просто промолчать. Он смотрит на него и замечает, что второй тарелки нет. Он притворяется равнодушным: – Ты не будешь? Санс моргает на это. – Что? Нет, у нас, ух... у нас недостаточно ингредиентов на то, чтобы сделать много, – он пожимает плечами, – кроме того, я не так уж и голоден. – Принеси ещё тарелку. – он становится лучше во всей этой требовательной манере. Папайрус практически гордится собой. – Я.. Папайрус просто бросает на Санса суровый взгляд, и тот замолкает. Он неуверенно кивает, прежде чем вернуться на кухню. Папайрус чувствует себя немного виновато, используя ту же тактику, что и его двойник, но он держит себя в руках, когда Санс возвращается со второй тарелкой и вилкой и безмолвно протягивает их ему. Папайрус ловко отделяет половину спагетти на другую тарелку и отдает ее обратно Сансу: – Вот. Санс берет ее, пробормотав "спасибо". Он сдвигается, чтобы освободить ему место на диване, и Санс медлит всего секунду, садясь рядом. Они едят в тишине. В отличие от него, Санс ковыряется в еде, гоняя макароны по всей тарелке. Надо сказать, хоть Папайрус и не был изначально голодным, он все равно жадно накинулся на них. Спагетти довольно хороши, на самом деле. Может, потому что он давненько их не пробовал, или может, это действительно межвселенская штука и его брат здесь чертовски отличный повар. Он не уверен, но в любом случае, соскребает макароны и набивает ими рот, когда Санс нарушает тишину. – О том... о-о том, что случилось сегодня... – начинает Санс, кладя вилку на тарелку и безучастно глядя перед собой. Папайрус практически давится едой. Блять. Похоже, что Санс всё-таки хочет об этом поговорить. Он лихорадочно соображает, пытаясь придумать разумное оправдание своему поведению. Санс делает глубокий вздох: – Я-я просто хочу сказать кое-что. До него доходит, что Санс ждёт разрешения. На какое-то мгновение, он решает просто игнорировать его . Но потом быстро передумывает: одна мысль о том, чтобы сделать нечто подобное, заставляет его чувствовать себя тем еще мусором: – И что же? – Хочу прояснить. – Санс сжимает тарелку так сильно, что Папайрус слышит, как она трещит. – Мой счёт пуст. … … … … Что? – Что? Санс поворачивается, чтобы смотреть прямо на него, и Папайрус ошарашен сильнейшим отчаяньем в этом взгляде. – Я больше не хожу в Гриллбис, если не смогу сразу же оплатить. На моём счету ничего нет, я клянусь. Он чист уже целую вечность. Папайрус в растерянности, и не в последнюю очередь из-за того, что это должно быть самое долгое, что Санс когда-либо говорил ему: – Я-я– – Наверно, поэтому он и был в таком херовом настроении, правда. Обычно он не так.. – Санс качает головой и поправляет себя: – Ну, я имею ввиду, он всегда мудак, ты это знаешь. Но– угх, забей, он не имеет значения. Санс делает еще паузу, видимо, собираясь с силами. Он смотрит Папайрусу прямо в глаза: – Суть в чем: я не трахаюсь с ним. Папайрус хочет уйти. Прямо сейчас. Немедленно. Это так неловко. Это действительно чертовски неловко. Как он должен на это реагировать?? Что он должен сказать? Несмотря на то, что на этом он застрял, Папайрус не идиот. Он довольно быстро сообразил, что, возможно, на это Гриллби и намекал ранее в баре. Но, окей, он понял – это дела Санса. И вот теперь, вот он Санс – делает это его делом. Честно говоря, он немного в шоке от того, что, очевидно, Папайрус в этой вселенной полностью осведомлен о сексуальной жизни своего брата. (Какого хрена? Какого хрена??!) Санс наблюдает за ним, ожидая ответа. Папайрус старается изо всех сил, чтобы тон его голоса оставался ровным и нейтральным: – Это... Хорошо. Плечи Санс немного опустились от облегчения, и Папайрус благодарен, что он не уловил лёгкий ужас, без сомнения отпечатавшийся на его лице. Близнец его брата вернулся к своей еде, но Папайрус окончательно потерял свой аппетит. К тому же, на его тарелке не то чтобы много осталось. Он поднимается, чтобы положить ее в раковину, и полуоборачивается к Сансу: – Я иду в свою комнату. Он пристально смотрит на него, сузив глазницы, надеясь показать, как сильно он не хочет, чтобы его беспокоили. Санс просто смотрит на него с вилкой во рту, прежде чем медленно кивнуть. Папайрус кивает в ответ, убирает тарелку и направляется прямиком в спальню своей альтернативы. Он захлопывает за собой дверь и тут же со стоном сползает на пол. Он действительно, черт побери, ненавидит это место. Не в первый раз, как он очутился здесь, он отчаянно хочет оказаться дома. Все в этой вселенной заставляет его несуществующую кожу покрываться мурашками. Но... если он хочет попасть домой, он не может прекращать работу. Он не может сдаться. Он тяжело вздыхает и поднимается с пола. Он уже хорошенько вздремнул, так что нет надобности ложиться спать сейчас, несмотря на позднее время. Спуститься он тоже не может, так как Санс скорее всего ещё там. Итак. Ему снова придется довольствоваться этой комнатой. Он незамедлительно приступает к работе. Он уже дважды обыскал комнату, но нельзя сбрасывать со счетов возможность того, что он что-то упустил. Кроме того, теперь он гораздо лучше знаком с личностью своего двойника. Он умеренно оптимистичен в том, что это ему поможет. Прошло чуть более десяти минут поисков, как в дверь его спальни постучали. Ему едва удалось сдержать раздраженное ворчание. Он успокаивается и напоминает себе, что то, что он застрял здесь – не вина Санса. (Нет. Это только его вина) – Входи, – зовёт он, не забывая придать голосу подходяще угрожающую резкость. Санс открывает дверь и ступает внутрь. Папайрус оглядывает его, стоя у открытого шкафа. Санс снял свое комбо из черной зимней куртки и красного свитера, что были на нем ранее. Все, во что он одет сейчас – длинная, черная футболка, явно большего, чем нужно, размера, доходит до половины его бедер. Странно видеть его в чём-то не столь объёмном. – Прости, я, эм... – он мнется в дверном проёме. – Т-ты идёшь? Его взгляд возвращается к лицу Санса. Он пылает розовым румянцем, видимо, смущаясь своего вынужденного вопроса. У Папайруса проскакивает искра удивления. Он правда не думал, что эта его версия – любитель читать сказки на ночь и подоткнуть одеяло брату. Это... ну, это не особо совпадало с характеристикой этого парня, которую он сформировал у себя в голове. К тому же, он даже и не представлял, что этот Санс может наслаждаться подобными вещами, откровенно говоря. Но это не его вина – ужасный, жестокий ублюдок – не лучший пример старшего брата, в конце концов. Он цепляется за последнюю мысль. Если подумать.. кто из них старший брат? Он опять обдумывает воспоминание, похожее на сон, до того как он проснулся. Он помнит, как потрясло его разум то, что он неожиданно был тем, кто смотрел снизу вверх на брата. Потому что, с каких пор Санс стал выше него? Могло ли быть так, что этот Санс был выше в воспоминании, просто потому что был старше? Это имеет смысл: Папайрус там казался всего лишь ребенком… Но тогда.. если Санс старше, почему он позволяет брату так сильно измываться над собой? – Босс? – спрашивает Санс низким и неуверенным голосом. Он трясет головой. У него ещё будет время выяснить это позже. Чтение ему знакомо – что-то, к чему он привык со своим собственным братом. Простая мысль об этом согревает его. Он поймал себя на том, что хочет улыбнуться, но скорее всего это испугает Санса больше, чем что-либо еще. Поэтому вместо этого он пренебрежительно машет рукой: – Да, конечно. Возвращайся в свою комнату и подготовься. Волна облегчения отразилась на лице Санса. Он слегка улыбнулся: – Хорошо, босс. Папайрус немного поражен. Кажется это была самая искренняя улыбка Санса, что он видел с тех пор, как попал сюда, не считая сон, конечно. Поразмыслив об этом немного, вероятнее всего в глазах Санса, он целый день странно себя вел. Может, он почувствовал облегчение от того, что его брат снова ведёт себя нормально? Счастлив, что они вновь возвращаются к привычной рутине? Это.. на самом деле обнадёживает. Если этот Папайрус все ещё читает брату на ночь, то, может, их отношения не настолько испорчены, как он боялся. Их ещё можно спасти. С большей надеждой в душе, чем за все последнее время, он выходит в коридор, направляясь к двери Санса. Когда он заходит, Санс сидит на полу, на краю своего матраса. На это он брезгливо морщится, прежде чем оглядеться вокруг. Теперь, когда он нормально разглядел комнату при включенном свете, она выглядит вдвойне более грязной. Даже грязнее, чем его собственная в худшие дни. Когда он подходит ближе, Санс встаёт. Выражение на его лице слегка... Папайрус не совсем уверен, что с этим делать, так что он отворачивается, до того, как ему станет совсем неловко. Вместо этого он осматривается. Санс недолго молча наблюдает за ним, начиная говорить: – Что ты делаешь? Папайрус оглядывается на него: – Где твой книжный шкаф? – Мой... мой что? – Твой.. – он было начал, но заметил небольшую стопку книг на полу у ног Санса. – О, неважно. Папайрус направляется к Сансу, и тот мгновенно застывает. Он останавливается прямо перед ним, с лёгким любопытством к тому, что Санс из-за этого краснеет. Он наклоняется, чтобы поднять книгу слева от него. Он слышит, как Санс издает... какой-то странный звук. Когда он поднимается и возвращает взгляд на Санса, тот пылает ярко красным. Это, ух.. это действительно странно. Санс выглядит немного разочарованно: – Босс… Возможно ли, что Санс болен? – Ты в порядке? – спрашивает он, вспоминая, как задал тот же вопрос ранее сегодня и к каким плачевным последствиям это привело, но все равно продолжает. – Ты... сильно потеешь. Санс не отвечает, только сильнее напрягается, кажется. Его будто бы трясет на месте, и Папайрус начинает беспокоиться ещё больше. Этот Санс не его брат, но... Он не может не обращать внимания на то, что, возможно, он плохо себя чувствует. Особенно после того, как он не позволил себя даже исцелить. Если Папайрус что и выучил, как попал сюда, так то, что эта вселенная не прощает. Так что если Санс всегда оставлял свои раны без лечения, то.. то болезнь не только вполне вероятна, но и вполне смертельна. И игнорировать это просто невозможно. С этой мыслью он снова протягивает руку и обхватывает лицо Санса, при этом испытывая облегчение. Потому что на этот раз Санс не отпрыгивает в панике. На этот раз Санс льнет к прикосновению. На этот раз... На этот раз Санс стонет– "Хннн, блять, – Санс стонет под ним. – Ч-черт, пожалуйста, Босс!" С тихим смешком он очерчивает скулу брата большим пальцем, опускаясь зубами к его ключице. "Чего же ты хочешь, мой дорогой брат?" Санс тяжело дышит: "Ж-жёстче, босс. Боже, прошу, е-еби меня жёстче, босс". Папайрус чувствует, как колотится его душа. Санс выглядит так хорошо. Так хорошо, разомлевший под ним, раскрасневшийся и нуждающийся. Он— Папайрус отдергивает руку, громко ахая. Его разум – водоворот изображений, звуков и эмоций, напирающих на него, словно безрассудный прилив. Его шатает от этой силы. Борясь за глоток воздуха, он практически падает на колени. Единственное, почему он не упал – Санс подхватывает его: – Блять, босс, ты в порядке?! Папайрус обращает на него внимание: томительный жар в его глазах, румянец на его лице. И только тогда до него наконец доходит. (Ох. Ох.)