I'm sick and tired of being afraid If I cry anymore then my tears will wash me away But when I hear you call my name I whisper the world that. I never thought. I'd ever say
"Нельзя. Не разрешено. Не могу" — это стучит в его голове уже как четвёртый день. Стучит так сильно, что сводит челюсть. Голова болит не переставая, но, кажется, он даже привык к этому. Глаза опять смотрят в пол, изученный настолько, что Иккинг мог бы нарисовать этот узор по памяти. Закрываются на пару секунд, чтобы решиться и опять беззвучно открыть рот. Не получается, как бы он не старался. Все четыре дня. На самом деле юноша даже потерял счёт времени. Руки и ноги сильно затекают в одном положении, двигаются лишь тогда, когда нужно вновь проколоть шею чёртовой пробиркой. Он не видел дневного света около пяти дней. Людей четыре дня. Еды и воды столько же. Сейчас, сидя в одном и том же положении, он сотню раз прокручивал мысль в голове, что хочет уже, наконец, услышать его голос, почувствовать чужую руку у себя на голове, просто увидеть его... Хэддок мотает головой. Нет уж, он вытерпит. И если ему дано тут умереть, то он так и сделает. Но на пятый день он думает, что готов сдаться. Он никогда не думал, что будет так убит одиночеством. Что когда-нибудь будет готов на любой приказ, лишь бы увидеть другого человека. Услышать. Почувствовать. "О, Один, я не могу больше..." — Хэддок бьётся головой о стену позади себя. Голова болит сильнее. Живот гудит, очень больно, тошнит. Общее состояние напоминает ему чем-то разжёванную кашу. На деле он готов был бы умереть даже от голода. Только не вот так, загнувшись в пустой и холодной комнате, так и не увидев живой души. Тихо скулит про себя, забивается в угол комнаты, пытается хотя бы поспать. У него не выходит. Под вечер сознание просто плавает. Парень то падает в короткий сон, то опять просыпается, никаким взглядом смотрит на дверь, опять прикрывает глаза. Поэтому он совсем не слышит приближающихся шагов. Не слышит, как его дверь со скрипом отворяется. Не слышит, как к нему подходят. Но почти сразу же чувствует прикосновения к своей голове, открывает глаза, поднимает их на Гриммеля. Тот не казался ему довольным. Наоборот. Он хмурился, ероша каштановые волосы, сжимал губы в тонкую плотную линию. Что тебе не нравится? Ты же этого хотел... —Говорить можешь? —Мне нечего вам сказать. Тем не менее, даже если его слова холодны, он тянется за прикосновениями. Боги, он не ожидал, что будет радоваться этому человеку... Радоваться, что он его трогает, наконец говорит с ним. На душе становится чуть спокойнее. Отвращение залегает на дно сейчас, пока он прикрывает глаза на своеобразную ласку — он всё так же делает это достаточно небрежно и больно. Но это хоть что-то. —Тебе стоит лишь попросить прощения, и Трин принесёт поесть, а я отцеплю тебя от твоих оков. Ну? —... — Иккинг поднимает глаза, смотрит в холодные, голубые напротив, сжимает челюсть. Он не хочет извиняться. Но ещё больше, не хочет вновь сидеть здесь, не хочет... Он устал. —Я прошу прощения за то, что ударил и оскорбил вас.***
Утро выдалось достаточно добрым. Спустя тридцать пять дней с того момента, как он попал на этот остров. Наконец, светило солнце, небо было на удивление слишком чистым, будто бы кто-то решил провести по небу один мазок голубой краски. Морозно, под ногами хрустит снег. Вдалеке видна деревня, в ней оживлённо, из труб валит дым. На пристани всё ещё обгоревшие корабли. По рассказам Гриммеля, на этот отряд ловцов напали берсерки на драконах, а потому они такие потрёпанные, хотя и говорили, что сами доставили этим поганцам множество проблем. В том числе пробили их корабль. Когда же сам Хэддок осматривал корабли, то узнал почерк Розы Ветров. Он очень надеялся, что Хедер в порядке, потому как о дальнейших расспросах не могло быть и речи — говорить с остальными ему всё ещё было нельзя, а тогда он попросил разрешения о небольшой фразе. Сейчас же он стоял около дома, получив своеобразный «выходной». Можно было выйти на улицу, но не далеко, чтобы из окна кабинета его было видно. Что ж, вот он и наслаждается тем, что видит солнце, Трин изредка, и драконов, что сидят или на крыше дома, или же делают маленькие обходы. Тем не менее ни к той, ни к другим он все ещё не мог приближаться, тем более говорить. Иккинг вздыхает, прикрывает глаза, складывая руки на груди. В последнее время с Гриммелем он много говорит. Как-никак, а это единственный доступный для него собеседник, а потому темы для разговоров появляются всё новые и новые. Драконья была под негласным запретом, так как обычно после этого Иккингу говорили молчать. Потому юноша и подбирался с других сторон. Недавно он узнал о том, что мужчине нравится земляничное варенье, зелёный цвет и чёрное пиво. Ещё, позже, о кузнечном деле и предпочитаемой обуви. Конечно же, когда он спрашивал о подобных предпочтениях, то обычно отвечал тоже, что ему нравится, а что нет. Иногда завязывались дискуссии. Юноша ловил себя на мысли, если бы Гриммель не являлся убийцей драконов, то он мог быть достаточно увлекательным собеседником. На эту мысль он позволяет себе усмехнуться. Слишком уж он много натерпелся от этого человека, чтобы вот так думать о возможных плюсах. Он отлипает от забора, окунает руки в снег, делает небольшой снежок, выдыхая изо рта пар. Кладёт его на перекладину забора, пытается что-то слепить, но снег никак не хотел принимать какие-то формы. Всё-таки было слишком холодно. Потому юноша бросает эти попытки, решив, что стоит ещё немного пройтись и идти в дом, скоро ему менять колбу с ядом, а коробочка сейчас была в кабинете охотника — он заполнял все шесть штук ядом. Усилием воли Иккинг заставляет себя не думать о том, что произойдёт через неделю — они должны будут вылететь на Новый Олух. Гриммель говорил, что у них будет целый план, что будет достаточно весело. Конечно же, Хэддок не воспринял его слова так же не серьёзно, так как весело будет явно не ему и не его друзьям. Поэтому ему с каждым днём становилось всё страшнее. Он совсем не знает, что задумал Гриммель. И ему страшно, что он заставит его убивать. За пару дней до этого он убил напавшего на охотника Змеевика без приказа. И ему тогда сдавило горло от того, что это может быть в будущем Громгильда. Беззубик… В кои-то веки парень хочет, чтобы дракон не возвращался к нему. Никогда не возвращался. Затаился так далеко, чтобы охотник его не нашёл. Ещё ему становилось страшно, когда он думал о том, что ему… становится как-то всё равно. Всё равно. Будто бы он становится равнодушным. И он всеми силами хватается за все чувства, которые он испытывает. Радуется всему, как маленький ребёнок. Если злится, то злиться сильно, пытается что-то сломать. Из крайности в крайность. Лишь бы не переставать что-либо чувствовать. Он думает о том, что устал плакать. Он за всю жизнь не пролил столько слёз, как здесь. Чувствует себя столь слабым, маленьким и беззащитным, каким не чувствовал себя даже тогда, когда был под лапой Ужасного Чудовища в тот день… Боги. Он молится всем известным ему Богам, чтобы всё это как можно быстрее закончилось. Либо его кончиной, либо кончиной Гриммеля. Он был согласен на любой из этих исходов… Медленно идёт к дому, пинает протезом маленькую ледышку, в конечном итоге исчезающую в сугробе, идёт на второй этаж, к охотнику. Идёт достаточно медленно, с неохотой. Легонько толкает дверь кабинета, показываясь в дверном проёме и ища охотника взглядом. —Иккинг, иди сюда быстрее, придержи, — и Хэддок ускоряется, когда видит его около стены, подходит ближе, прижимая к стене большую карту. Зачем он только трогал её? Тем не менее это было не сложно, потому парень ничего по этому поводу и не говорит. Отходит, сложив руки за спиной, когда работа сделана. После чего смотрит на Гриммеля, что отмечает на карте красной краской крестики, кое-где пишет слова, стрелки. Для Хэддока это пока что простой набор непонятных рисунков, но когда он видит "Новый Олух", перечёркнутый крестом, то начинает волноваться, искать связь между записями, но слышит "Не смотри на карту больше", потому отворачивается. —Я всё ещё не разрешаю тебе туда смотреть. Кстати, сбегай до деревни, найди Хенрика, Гуннара, Барбро и Герду. Скорее всего они все находятся в таверне, — Гриммель спускается со стула, смотрит в листок бумаги, потом на Иккинга, слегка приоткрывшего рот, чтобы что-то сказать. —Так, держи пергамент, передашь им, разговаривать не разрешаю всё ещё, поэтому передашь сообщение. Потом сразу обратно. Яд принимал? — во время разговора мужчина перемещается к столу, смотрит в бумаги, отыскав нужную, после чего подходит к юноше, который лишь мотает головой. —Значит примешь позже, когда вернёшься, я заодно закончу с ними. Всё, иди, — он машет на него рукой, так что юноша опять идёт на выход, прокручивает в голове имена. Но... он же не видел как минимум двоих из них. Барбро он, конечно же, не забудет, Хенрика смутно помнил, встречался с ним пару раз, а вот остальных... Он просто надеялся, что узнает, или поймёт, или их позовут.***
Иккинг идёт по деревне, ему тут неуютно. Люди смотрят на него мельком, но стараются побыстрее уйти с дороги, или же вообще не попадаться на глаза. Хочется сдёрнуть с шеи ошейник, чтобы они не скользили по нему взглядом, но всё, что он может, это лишь прикрыть его ладонью. Таверна, как и всегда, шумная, слышится звук битого стекла. Дорогое оно, потому парень не понимает смысла бить его почти каждый раз. Тем не менее быстро юркает в приоткрытую дверь, ищет взглядом знакомую рыжую макушку и очень быстро её находит. Девушка стоит вместе с кружкой чего-то явно алкогольного почти около выхода, подпирает плечом столб и говорит с неизвестным ему человеком. Прокрадывается к ней, стараясь не покалечить себя, так как кто-то начал завывать одну из старых легенд, а её подхватила и вся таверна, потому все начали махать руками. —А? Ты-то что тут делаешь? — Барбро явно не была ему рада, так что даже жеста приветствия Хэддок изобразить не успевает. Лишь протягивает свиток, складывает руки за спиной, —А, ты теперь ещё и собачка для донесений? — она усмехается, берёт в руки бумажку, быстро пробегается взглядом по содержимому. Слегка хмурится, сжимая бумажку в руке, но смотря на парня, весьма озадаченного, усмехается очень широко и даже ядовито, —Что ж, пошли найдём ещё троих. Нам же вместе на Новый Олух отправляться, — сердце ухает куда-то вниз. Всё-таки вот зачем. План рассказывать... Иккинг крестит пальцы. Лишь бы всё было не так, как он себе представляет.***
Всё было в сто крат хуже. Иккинг судорожно выдыхает через нос, пытается успокоится, ходит вокруг маленького стола уже третий раз. Сейчас они отсутствуют, потому что Гриммель показывает им что-то в кузне, чем занимался уже долгое время. Ему смотреть на это было запрещено, приказано ждать. Но он не мог просто сидеть здесь. Убежать хотелось с двойной силой... —М? Какой нервный, успокойся, — с усмешкой заходит охотник спустя час. Хэддок уже сидит на стуле, нервно бьёт протезом по ножке стола. На удивление.. он успокаивается. Парень перестаёт бить протезом стол, сердце будто бы само по себе перестало бить чечётку. От такой неожиданности Иккинг даже прикрывает глаза, выдыхая с облегчением. От мужчины это не ускользает, но он молчит некоторое время, потом подходит, кладёт руки на чужие плечи, движением призывая встать. Парень поднимается, слегка оборачивается на мужчину, уже даже хочет задать какой-то вопрос. Но в шею упирается игла, она толще, а сама колба, насколько он чувствует, больше обычной. Драконья доза?.. —Итак, заранее договоримся. Так как выезжаем мы уже послезавтра, то стоит кое-что учесть, — парень чувствует, как пальцы на плече сжимаются сильнее, из-за чего сжимает зубы, смотрит куда-то в сторону огня, —Ты следуешь согласно плану. Каждому прописанному пункту, — игла упирается сильнее, становится больно, —Не противишься доставшимся тебе пунктам. Не пытаешься как-то помешать, — кожа прокалывается под чужим напором, юноша позволяет себе короткий вскрик, когда колба слишком резко защёлкивается на ошейнике, а сам парень оттянут за волосы назад. Больно. Очень больно. Яд распространяется слишком быстро, вся шея полыхает, —И я не думал, что это работает, но, — он поворачивает его к себе лицом, смотрит в полыхающие болью, страхом и агрессией глаза почти смеясь. Последние слова он шепчет на ухо. Хэддок распахивает глаза, смотрит на отстранившегося мужчину с немым ужасом. —Вы... вы не можете!.. —Как оказалось... могу. Эпиграф: Help — Нurts