Well, everybody hurts sometimes, Everybody cries. And everybody hurts sometimes.
—Иногда мне кажется, что ты та ещё бестолочь, — получать седьмой подзатыльник уже весьма болезненно. У Иккинга и без того болит голова, поэтому действия Гриммеля рядом совсем не улучшают его состояние. В общем-то, то, что произошло, совсем не ожидалось ни охотником, ни викингом, но тот всё-таки свалился с температурой. Кстати говоря, свалился в прямом смысле слова, когда шёл позади мужчины по лестнице, а после не заметил, как начал терять сознание и падать в его спину. Хорошо ли то, что его успели поймать и не позволить, свернуть шею, или нет — сказать уже достаточно трудно. —Я уже извинился. —Будто этого достаточно, чтобы твоя тушка встала и побежала, как ни в чём не бывало прямо сейчас, — Гриммель в бешенстве. О, он уже промыл Хэддоку мозги тем, насколько тот оборвал его планы своей неожиданной простудой. Парень отворачивается, смотрит в стену, сжимая губы и не в силах что-либо сказать ещё. Ему ужасно жарко, волосы то и дело прилипают к вспотевшему лбу, сам лежит красный, пытается хоть как-то отодвинуть слишком большое одеяло, хотя бы на миллиметр, насколько хватает сил, прежде, чем опять застыть с прикрытыми глазами. И правда. Жалок. Он даже не может болеть, как нормальный викинг, а уже валяется в кровати без каких-либо внутренних сил. Становится тошно. Из носа опять течёт, но уже как-то всё равно — он не прекращает дышать ртом, там уже давно сухо. —Боже, ты даже здесь всё портишь, — Гриммель, будто бы тоже разом обессилев, падает на стул, трёт переносицу и смотрит куда-то в окно. Решения данной проблемы он там не находит, а потому прикрывает глаза, лишь бы не видеть Иккинга, который неожиданно поворачивает голову в его сторону. Мужчина честно пытается не сказать "не смотри", оправдывая это как минимум тем, что сейчас в мальчишке нет ни грамма яда уже как второй день. —Чёрт тебя побери... —Я не, — раздаётся чих, который на пару мгновений заставляет Хэддока согнуться почти пополам, радуясь, что одеяло так же слетело хотя бы с плеч, —Не специально... —Я же сказал, что мне наплевать, насколько тебе жаль, насколько ты не специально и на твои извинения мне так же плевать, Хэддок! — Гриммель опять будто бы зажигается от этих слов, поворачивает особо недовольную физиономию в сторону кровати, заставляя парня поспешно отвернуться в другую сторону. Видок у охотника во время ярости, мягко говоря, ему не нравился. —Я понял, не обязательно на меня так орать, — Иккинг как-то особо устало вздыхает, сжимает в руке одеяло. В последнее время они не ругались и даже не повышали голоса друг на друга. Возможно, это было иллюзией, но она Иккингу нравилась, и он был готов даже жить в ней. Милая иллюзия отсутствия сложных приказов, эмоциональной мясорубки и воображаемая свобода. Он совсем забыл, что Гриммель умеет кричать. Отдавать приказы. Делать очень больно. —А это уже буду решать я, а не ты… — шёпот пробирает до мурашек, кожа головы начинает болеть от сильно сжатых волос. Когда он успел так неожиданно подойти? Рука Гриммеля не собирается отпускать, сжимает сильнее, будто бы силится оторвать часть волос вместе с головой. Хэддок хватается за его руку своими двумя, пытается тянуться следом за чужим кулаком, чтобы как-то уменьшить боль, но не получается, он начинает шипеть, но от чего-то не смеет открыть рот, чтобы сказать ещё что-то… хотя бы попросить прекратить. Охотник буквально кидает его обратно в подушку, смотрит, как юноша сжимается, держится за голову, и из-за этого зрелища морщится. И это вождь, это тот самый повелитель драконов, что победил Драго. Жалок, как ни крути. —Вот и я, — Трин влетает в комнату, почти порхая по воздуху. Гриммель часто замечал за ней, как та любит за кем-то ухаживать, а потому был не удивлён подобному поведению, решив, что из комнаты ему лучше уйти, чтобы не запустить скандал по новому кругу. С каких пор он так часто показывает эмоции?.. Время исправлять это вопиющее недоразумение. —Завтра к девяти в моём кабинете, — кидает он уже стоя в пороге, совершенно не обращая внимание на протестующий возглас Трин. Поставил перед фактом. И почти сразу же ушёл. Иккинг, сев на кровати и свесив ногу, обрубок второй подперев под себя, смотрит в закрытую дверь мутным взглядом. Он хотел бы вернуть ту иллюзию. Отчего-то он знал, что ничем хорошим завтрашний день не закончится.***
—Больно! Гриммель, мне больно! — Иккинг пытается отпихнуть от себя руку, что продолжает вводить ему дневную дозу яда в запястье. Он никогда не колол ампулы сюда. Локоть и шея будто бы привыкли к такому обращению и уже притупляли чувства, когда приходила новая порция. Но сегодня охотник пошёл не стандартным путём, отчего хотелось не тихо выть. Ему всё ещё плохо, жар не хотел отступать, коленки совсем слегка трясутся, предупреждая, что могут подкоситься в любой момент. Гриммель же не обращает ровно никакого внимания ни на один перечисленный фактор, продолжая с силой сжимать чужую руку, до конца вводя яд. Рука в его ладони мелко дрожит, да и, смотря на самого Хэддока, он видел, как его потряхивает от начинающейся лихорадки. Приближает к себе мальчишку за лицо, смотря, как в темноте кабинета его зрачки расширяются, как в них возникает лёгкая дымка, даже, будто бы равнодушие. Мужчина морщится, как было бы, если бы ему дали пощёчину. Хватит его жалеть. Хватит быть таким хорошим. Ты сам представился ему тем чудовищем, которое разрушит всё, что ему дорого. Так играй эту роль до самого конца. Как давно ты не слышал его всхлипов и мольбы перестать? Охотник сдерживается, чтобы не усмехнуться. —Поигрались немного в семью и ладно. Пора возвращаться к суровой реальности, Иккинг, — хлопает мальчишку по щеке, вздыхает, и толкает того назад, заставляя упасть в своё кресло. —Как ты понимаешь мне абсолютно наплевать на твоё нынешнее состояние. Лечить тебя Трин конечно будет, я не смогу уговорить её перестать. Яд принимать по прежней схеме три раза в день, — Хэддок слушает и пытается не заскулить. Больно, жарко, голова еле соображает, а яд… Чёртов яд! Рука горит, по венам будто бы растекается расплавленное железо, сил двигаться… совершенно нет. —На следующей неделе мы точно должны выйти в лес, к тому моменту тебе лучше пойти на поправку, если не хочешь быть съеденным какой-нибудь тварью оттуда. Мне не то, чтобы всё равно на этот факт, но очень желательно твоё выживание. Хэддок, сидя в чужом кресле, неожиданно ощущает себя ещё более маленьким, чем есть на самом деле. Становится тошно. Желудок мутит, хочется стошнить. А ещё, впервые за долгое время, очень сильно заплакать.***
В этот день выдаётся ясная погода. На кануне выпало ещё немного снега, что совсем лёгким ковром лёг на близлежащие окрестности. В целом выглядело довольно симпатично, но по сравнению с родным Олухом, с сугробами в пару метров и трескучим морозом, это было не так завораживающе. Иккинг трёт себя по шее, ошейник саднит кожу, но снимать его теперь опять нельзя, а потому приходится терпеть. В какой момент всё опять пошло не так? Хэддок честно хотел бы вернуть хотя бы что-то из той небольшой иллюзии спокойствия. Но он понял, ещё вчера, что она кончилась и никогда не вернётся. А что было вчера?.. Кажется он довёл его до той точки кипения, до которой доводить было не надо. Невольно парень прикасается к щеке. Большая царапина отдается лёгкой жгучей болью и пропадает, когда он перестаёт трогать её. Дерьмово... А ещё он не до конца вылечился. По крайней мере от температуры и лихорадки удалось избавится, а вот насморк и горло, которое раздирал сухой кашель, остались его спутниками. Дерьмово в двойне. —Всё, пошли, — тело тянется за словами, а потому Иккингу ничего не остаётся, как послушно идти следом за охотником, посильнее затянув пояс, что держит за спиной арбалет. Гриммель идёт достаточно быстро, потому на некоторых отрезках пути приходилось переходить на бег. Лишь после, когда они уходят достаточно далеко вглубь леса, охотник замедляется, прислушивается и внимательно смотрит. Хэддоку остаётся лишь аккуратно идти след в след, оглядываясь назад, чтобы дракон не смог напасть внезапно. Но... Нехорошее предчувствие усиливается и бьёт тревогу, а когда парень таки решается открыть рот, что им надо уйти из зарослей выскакивает стайка Жутких Жутей, которую удаётся прогнать одним выстрелом. И Иккинг бьёт себя по лбу, что из-за этого чуть сам не получил тумака, но когда чувство не проходит — чует неладное. —Что-то должно произойти, — охотник опережает его, слова застревают в глотке, раздается кашель, —Будь готов и затихни, — юноша пару раз кивает, глотает вязкую слюну, смачивая горло, после чего идёт ещё тише. Только это не спасет. Короткий вскрик, даже резкий выстрел Гриммеля не помогают ему, когда дракон неожиданно и резко хватает его за руку и уносит прочь.***
—Чёрт-чёрт-чёрт-чёрт! Отпусти! — Хэддок пытается бить дракона в нос, в глотку ногами. Рука болела адски, шла кровь. Парень молится уже третьему Богу, лишь бы ему её не откусили, потому что одно дело нога, а вот без рук... Они приземляются не скоро. Далеко не скоро. В пути от парня пытаются откусить кусок ещё пара драконов, но рёв того, что нёс его отпугивал всех мелких представителей. Не с первого раза Иккинг узнаёт в своём похитителе Ужасное Чудовище. Зеленоватый, и очень большой. Бывший вождь почти падает в обморок, когда видит, как из руки насквозь торчит один из его клыков. Дело принимает всё более отвратительный поворот. Он ещё никогда прежде не попадал к дракону в пасть. Дракон ещё в полёте разжимает челюсть, Иккинг кричит от боли, когда рука, по сути, держится на двух клыках драконьей пасти, а сама рептилия, смекнув, опрокидывает голову вниз, отчего рука соскальзывает с зубов и сам викинг падает на землю. Окровавленная правая пульсирует, больно так, как никогда не было. Парень поджимает к себе ноги, прижимает к груди руку, старается не закричать. И лишь спустя пару мгновений, когда слышит приземление дракона, немедленно вскакивает на трясущиеся ноги. Надо что-то делать. Срочно. –Та-а-ак, всё хорошо, – кого он пытался успокоить? Себя или его? Ужасное Чудовище покрывается огнём на крыльях, освещая свою жертву в тени пещеры, куда он её принёс. Хэддок пятится назад, выставляет вперёд здоровую руку, смотрит то на рептилию, что начинает подходить к нему, то по сторонам, чтобы найти хотя бы маленькую зацепку на спасение. –Я тебя не обижу… и тебе совсем не обязательно меня есть, верно? – нервный смешок. Конечно… а зачем же ещё его сюда приносить кроме как не на растерзание? Думай Иккинг, думай! –Хороший дракон, хороший, – спиной он чувствует камень, вжимается в него, будто бы старается раствориться в нём, уже не сводя взгляда с дракона, что наслаждается загнанной в угол добычей, проводит языком по кровавым зубцам, просто светится довольством. Сердце болезненно сжимается, когда он думает о том, что за спиной всё ещё есть арбалет. Нет, он не станет! Свободной рукой тянется за оружием, смотрит, как рептилия немедленно возгорается полностью, делает маленький шаг назад и утробно рычит. Главное показать, что он не опасен. Что он не хочет вредить. Что он хотел бы, возможно, помочь сам. Хэддок отбрасывает от себя оружие, опять поднимает руку вверх, как бы показывая всем своим видом безоружность. Откуда он мог тогда знать, что дракон теперь будет иметь преимущество в их начавшейся игре? Резкий толчок вперёд, раскрытая пасть, от которой спасает лишь чудо и быстрые ноги. Иккинг бежит. Бежит вглубь пещеры, скрывается за самыми большими камнями и, о Боги, молится о сохранности. Чудовище бежит следом, разъярённое, что его еда так быстро ускользает, рычит, плюётся огнём. В пещере становится неожиданно жарко, от движения дракона поднимается пыль. Викинг кашляет в сгиб локтя здоровой руки, скрываясь за очередным камнем как раз в момент, когда в него опять плюются огнём. Камень в момент становится очень горячим, нельзя останавливаться. Как-то слишком резко в памяти возникает он сам. Ему пятнадцать в этом воспоминании. И он на арене, на Олухе. Под лапой Ужасного Чудовища. В горле становится горько. Тогда его спас Беззубик. А сейчас,… а сейчас его ничего не может спасти. Только он сам, если сможет. Лишь бы получилось, лишь бы выбраться в лес, лишь бы спрятаться, лишь бы… Он останавливается у развилки, почти ничего не видно из-за дыма и пыли. Решившись, он берёт камень, кидает влево и бежит направо максимально тихо, прячась за первый попавшийся камень. Смотрит, как взбешённый дракон быстро бежит за звуком, хвостом сбивая с потолка сталактит. И только сейчас может выдохнуть, зажмурится до слёз, открыть рот в беззвучном крике. Рука висит вдоль тела бесполезным придатком, к ней страшно даже просто прикасаться. Она болит и без этого. Но нужно. Нужно как минимум осмотреть рану. Викинг тихо ступает на выход, постоянно оборачивается назад, про себя осознаёт, что так можно стать и параноиком. Надо бы найти хотя бы немного света.… И он находит, смотрит наверх, откуда его принёс дракон, солнце не высоко. Зимой всегда темнеет быстрее. Садится в углу за парой камней, чтобы быть скрытым от чужих глаз, если огонька в его жизни будет недостаточно. И только там, опять шумно выдыхая, притягивает к себе руку. Отверстия выше локтя и ниже локтя, ещё парочка глубоких, но не сквозных рядом. Хэддоку приходится укусить себя за тыльную сторону ладони, чтобы не заорать, когда он решается убрать с одной из ранок небольшой камушек, что попал туда, видимо, из-за погони. Облизывает пересохшие губы, пытается ногтём отодвинуть часть доспеха с раны, но не получается. По щекам текут слишком обжигающие слёзы боли. Идиот! Как можно было попасть в подобную ситуацию?! Голова становится неожиданно тяжёлой. Парень и не замечает, как прикрывает глаза. Открывает он их из-за звука рёва. Дракон возвращался. Он уже не горел, но выглядел, откровенно говоря, расстроенным. Немного потоптавшись посреди пещеры, дракон укладывается наземь, расправляя крылья и прикрывая себя ими. Хэддок пытается дышать через раз. Каковы его шансы, что завтра Ужасное Чудовище улетит на охоту, и он сможет убежать? Катастрофически мало, но вероятность есть. А терять уже, кроме жизни, нечего. –Ох, чёрт-чёрт-чёрт, нет! – шепчет парень запоздало, когда рукой уже тянется к ноге за порцией яда. Чёртов приказ, только не сейчас! Это было бы не то, чтобы шумно. Но щелчок открывающейся коробки, а после и её закрытие раздаются по пещере оглушительным эхом. Колба занимает место на шее, пока глаза, опять заслезившиеся, наблюдали за тенью его камня на стене пещеры. Дракон загорелся в мгновение ока, и, судя по всему, шёл сюда. Иккинг считает стремительно угасающие шансы на выживание и, когда над его головой возникает распахнутая пасть, опять начинает бег. Но на сей раз, рептилия стала умнее, пара взмахов крыльями и она уже преграждает путь внутрь пещеры. Отрезание от единственной точки спасения подкашивает ноги. На лице Иккинга искренний ужас. Страшно. Очень страшно. Он опять кидается в бок, дракон синхронно кидается следом, и так несколько раз, пока, наконец, с разворота не бьёт человека хвостом, отчего тот отлетает в камень. От удара болит теперь и спина и голова, а когда последняя сталкивается с камнем, то болит и прикушенный язык. На лице открывается ссадина, появляется ещё несколько, когда он приземляется на пол лицом вниз. Утробное победное рычание Ужасного Чудовища впереди, никакой точки отступления сзади, отсутствие сил. Вот и конец? Вот так он умрёт? От зубов того, кого пытается защищать от злых людей. Хэддок позволяет себе думать, что оно и к лучшему. Он хотел себя убить, так вот, получай. Так ведь меньше проблем. Так не надо беспокоится о драконах, об Олухе, о Беззубике… Нет. Так нельзя. Умирают ведь только слабые, верно? Нужно найти решение, как обычно. Выжить любой ценой, чтобы спасти друга. Тело движется само, хватает единственной рукой арбалет и, не задумываясь, стреляет. Крик дракона, вспышка, и оглушительная тишина во мраке. Он попал. В этой тишине неожиданно слышится хлопанье руки об руку. Гриммель, как тень, выскальзывает в свет луны и качает головой. Что он тут делает? Иккинг смотрит на мужчину сквозь пелену слёз, не хочет понимать, не хочет думать. Он ничего не хочет. Он впервые… он впервые убил дракона по своей воле. –Я думал, ты давно уже перевариваешься в его желудке. А тут вот оно как, – нейтральный тон больно бьёт по ушам сидящего на коленях парня. Охотник доходит до него, смотрит, как левая рука сжимает арбалет и всё ещё подрагивает, как, впрочем, и весь мальчишка в целом. Садится на корточки, поднимает правую руку за запястье, слышит шипение. Раны видны даже в этом тусклом свете, кровь парой капель падает на землю. –Выглядит откровенно хреново. Нам пора возвращаться в деревню. –Зачем вы вернулись? – голос дрогнул, даже не смотря на то, что его было еле слышно. Получилось шёпотом и сипло. Гриммель смотрит на вождя, долго, пронзительно, подбирает слова. Слегка сжимает челюсть. –Трин бы расстроилась, если бы ты сдох в таких условиях, Хэддок. Его поднимают за здоровую руку, слегка придерживают за талию, как бы проверяя, может ли он стоять. И Хэддок хватается за ворот Гриммеля, утыкается в чужую грудь лбом. Пусть мужчина за гадкими словами и пытался скрыть, но было очевидно, что он пришёл сюда не ради Трин. Он бы смог придумать кучу отмазок, он бы даже не думал тратить силы на то, что ему нахрен не сдалось. Он вернулся сюда за ним. А то, что охотник не отталкивает и просто ждёт, отчего-то, подтверждает эту теорию. Хэддок позволяет себе прямо сейчас зарыдать. Теперь в голос. А Гриммель слушает эти хлюпающие звуки, смотрит на дракона, а после и на арбалетный болт у него в затылке. Смелости сказать, что это он попал с точностью у него не хватило. Болт от арбалета Иккинга попал в камень рядом с драконом. Эпиграф: Everybody Hurts — R.E.M.