Barbarian

Бакуго слился по цвету со стеной в своей одежде, прижался ухом к двери, слушая звуки снаружи. Очако застыла на месте, как вкопанная, тоже изо всех сил слушала, так и держа в руках мешок с вещами. Сердечко аж в ушах бьется, девчонка стоит ни жива ни мертва, смотрит сквозь колдуна от страха. Хочет просто исчезнуть отсюда. Не выйдет. — Они должны быть здесь, — хрипит кто-то прямо за дверью и Урарака вздрагивает, как громом пораженная, смотрит на дверь и перестает дышать. От страха колотит, она не понимает, что происходит. Бакуго бесшумно скользит к ней, дернув за плечо и вырвав из этого полуобморочного состояния. Подошел к окну и прижался спиной к косяку, заглянув за него, но тут же дергается назад — наверняка и снизу кто-то ходит по периметру гостиницы, заглядывает в окна. Ищут их. Стук подошвы сапог пронесся прямо рядом, остановился на пороге. — Открывай комнаты, карга, мы ищем преступников. — Если бы в моей гостинице были преступники, я бы знала об этом, сержант, я смотрю на листовки, — наотрез отказывается та женщина, что сегодня отдала им ключи от комнаты. — От меня уйдут клиенты, если я позволю кому-то вламываться к ним в комнаты. — Не морочь мне голову, карга, и отпирай уже! — рявкает на нее стражник и, спустя мгновения, в замочной скважине скрипит ключ. Бакуго дергает девчонку за руку и вместе с ней прижимается к стене, достает из ниоткуда грубый нож. Очако вся замирает от страха. Дверь отворяется вовнутрь, стреляют тихим скрипом петли, и в проеме показывается изогнутый блестящий штык ружья. Смотрит почти в пол, когда скрипят половицы под сапогами, в комнату в слабом свете лампы проходит солдат, осматриваясь. Медленно оглядывает комнату, проходя мимо заправленной кровати, на которой недавно лежала Урарака, а потом наклоняется. Очако вся холодеет, едва не вздохнув — солдат нашел ее бескозырку. Ей на рот ложится чужая большая ладонь, чтобы не шумела, жмет ее сильнее, чтобы из тени не выходила, даже, кажется, не дышит. А гессенец гогочет смешком сквозь зубы и оборачивается к постоялице. — Хочешь сказать, что тут никого не было до нашего прихода? — рявкает он, тряся стиснутой в кулаке шапкой и швыряя под ноги стоящим в двери. Заходит за дверь так, что не может увидеть стоявших за ней людей. — Это наверняка мой сын приходил, — фыркает в ответ постоялица, а тень в дверях склонилась, подобрав с пола шапку. — Рохля и потеряшка, скорее всего это его. Какие-то секунды стоит тишина, после чего солдат пинает бескозырку и уходит, пихнув кого-то в пороге. — Пошли, возможно они где-то рядом, — голоса отдаляются, и Очако выдыхает тихо, когда с ее лица убирают ладонь. Вдруг за дверью скрипит под ногой половица, когда кто-то прикрывает дверь и скрипит в замочной скважине ключом. — На первом этаже в окно напротив кухни лезьте, — тихо бормочет она в щель. У Урараки аж дух сводит и она вжимается спиной в стоящего у стены варвара. Под дверь с тихим звоном вкатывается тот самый ключ. — Ждите сорок ударов сердца и выходите. И дальше только скрип досок по коридору в сторону лестницы. Бакуго молча отодвигает от себя девушку, тихо поднимая ключ, встает рядом с косяком, прижавшись к стене и застыв — считает. Очако тоже стоит рядом, тоже взволнованно ждет, даже руку на сердце положила. Но ее сердечко бьется почти в два раза быстрее и считать она начинает еще раз, а на пятнадцатом ее ударе он тихо, медленно вставляет ключ в замок, открывает дверь. Всего раз в скважине резьба скрипнула, и мужчина приоткрыл дверь, выглядывая наружу. В коридоре тихо, только на первом этаже кто-то говорит. Бакуго выходит, осматривается, жестом зовет девчонку за собой, проходя по стенке к лестнице. Заглядывает вниз и ждет: солдаты проходят в метрах под ним в другую сторону, загоготав. А у Урараки аж дух от этого отнимается — так близко, страшно очень, что кто-то вот-вот поднимет голову и увидит их. Тогда им точно конец. Но солдаты проходят, даже не подозревая, что прямо над ними стоят те, кого они ищут. — Пошли, — колдун дергает ее за ручку, вырвав из оцепенения, повел за собой к дальней лестнице по стенному настилу по периметру зала. Солдаты стоят спиной к ним около стойки кухни, разговаривая с постоялицей, а та будто и не видит их, говоря с офицером. Вдруг замолкает, а потом слышно, как по-тихому предлагает им выпить. Еще некоторое время бурчат и переглядываются, но все же по очереди заходят на кухню. Женщина все же кидает на беглецов взгляд и кивает, скрываясь следом за солдатами на кухне. Катсуки подталкивает едва не обомлевшую Очако в сторону лестницы, бесшумно спускается вниз, прокрадываясь к окну. Там тихонько подцепляет пальцем латунный крючок и совсем осторожно поднимает раму. Раздается едва ли ощутимый скрип и Шаман замирает на секунду. У Очако мураши по рукам бегут, а тот приноровился и одним осторожным быстрым движением поднял раму, на этот раз не скрипнув ни одной петлей. — Лезь. Очако с трепещущим от страха сердцем быстро оборачивается на кухню, испуганно проводив взглядом вставшего к ней спиной офицера, который как раз загородил всем вид на беглецов. Получив тычок носком ботинка прямо в пятку, быстренько вскарабкалась на подоконник, соскальзывая в засохшие заросли аронии. Тут же прижимается к травке и полуприседом отползает, освобождая место для колдуна. Тот чуть слышно шуршит рядом и так же бесшумно закрывает окно. — Стой, — вдруг тянет ее за плечо и прижимает к стене, повернув голову к углу гостиницы и замирая. Оттуда раздался шорох, шаги, и Очако вся похолодела уже в который раз — к ним кто-то шел. Шаги все ближе, а Бакуго жмется к стене у самого угла, слушает. Считает. Из-за угла показывается темный силуэт головы в невысоком кивере, смотрит слепо в темноту, а у Урараки спирает дыхание. Попались. — Здесь кто-то есть? Рука колдуна крюком цепляет солдата за шею, дергает к себе и пережимает ему рот с носом, чтобы он даже звука не издал. Очако вся сжимается от ужаса, смотрит на бьющегося в медвежьем захвате человека и замирает, оглушенная тихим хрустом сворачиваемой шеи. Ослепленная страхом смотрит на руки-удавки, выпустившие из своего кольца обмякшее тело. А пустые глаза-стекляшки блестят в темноте при далеком свете фонарей, приоткрытый рот чернеет аспидом, стелется из него последний мертвый выдох, грудная клетка оседает, как опара. Очако колотит. Ей жутко страшно, просто ужасно, до удушья неуютно. Она все не сводит взгляда с трупа, когда колдун дергает ее за руку, призывая идти следом, и ему в глаза она боится посмотреть больше всего, мутит от ощущения крепкой хватки на локте. Голыми руками свернул голову живому, своему собрату, убил — как же силен, страшен и одновременно хрупок человек. Так же онемело взбирается в седло вместе с колдуном, держится за него, пока тот потихоньку отъезжает от гостиницы, чтобы скрыться в улочках, уводя их прочь из города. И все-таки он их спас. Ценой чужой жизни, но по-другому, видимо, было невозможно и Урарака это только сейчас осознавала. Боялась она не Бакуго. Среди всего этого оцепенения она ясно и четко понимала, что боится она не смерти, не смотрящего в голову дула мушкета. Страх возникает лишь от осознания существования жестокости, неукротимой чудовищной жажды крови. Человеческого зверства.