Barbarian

      Бакуго вылетел из окна одним прыжком, тут же исчезнув в дыму, прошибаемом всполохами огня. Крик сменяется выстрелами, треском ткани и дерева, топотом. Солдаты каким-то образом нашли их и, как озверевшие дорвавшиеся до плоти собаки, громили деревеньку, творили разбой и насилие.       Местные в панике бежали, настигаемые солдатами, падали, тут же расстрелянные или прибитые штыками к земле.       — Покрывавшие врагов народа, вы приговорены без суда и следствия! — слышался поверх всей этой адской какофонии крик командира, как дьявольский истеричный смех. Урарака, вылетевшая вместе с Киришимой в окно, заозиралась в ступоре, глядя сквозь дым на силуэты бегущих вперемешку людей…       Да это даже и не солдаты никакие, не гессенцы и даже не королевские егеря… Банда мародеров, дезертиров, бежавших с поля военных действий и занимающихся грабежом. Набросились на деревушку, решив обчистить ее. От этого на сердце не легче.       Пробежавшего мимо них мужчину сразил выстрел из мушкетона — замертво он упал к ногам Очако, из простреленной головы по снегу потекла кровь, а человек еще двигался, протянув зажатый в руке нож к ногам девочки. А та ошалела от ужаса, шарахнувшись в сторону, но тут же утянутая в сторону Киришимой.       — Уходи отсюда! — проревел в ушах его голос, а в руку вжалась рукоятка ножа, непонятно откуда взявшаяся в руке мужчины. Глаза у него в этой горящей дымке почти черные, жгут все внутри девочки. — Беги!!!       Этот крик кипятком ошпарил нервы — Очако поскользнулась на снегу, мертвой хваткой сжав в пальцах нож, и, не чувствуя земли под ногами, побежала прочь. Она не знала, что ей дальше делать, не знала, куда бежать. Знала только одно — подальше отсюда. От гремящих над головой оглушающих выстрелов, криков, огня и крови. В панике она сталкивалась с пролетающими мимо фигурами, падала и снова вскакивала на ноги, продолжая бежать.       Мимо мелькали стволы деревьев; позади, вокруг — отовсюду крики и треск выстрелов, кровожадный лязг железа, от которых звон в ушах не прекращается. У Очако на глазах слезы — она почти не видела куда бежит в предрассветной кровавой мгле.       И вдруг, оглушенная ударом, упала в снег, тут же зажмурившись. Рядом скрипит снег и тут же ее руки вминают в землю, сжав запястья до боли.       — Одна попалась! — рявкнуло над ухом оглушительно. Урарака вся вытянулась, раскрыв глаза и глядя на нависшего над ней солдата, в глазах почернело от цвета кроваво-красного мундира. Тут же нож в руке сам по себе крутанулся — солдат вскрикнул, тут же выпустив запястье девчонки, которая толкнула его коленями в живот и выкатилась, тут же отползая и для обороны хватая по дороге первое, что попало под руки, тяжелое и лязгающее. — Сука, я убью тебя!       И Очако перевернулась на спину, упершись спиной в корни. Бежать некуда: позади отрезало дорогу дерево, на нее бежит озверевший от боли солдат. В глазах все поплыло, и девочка изо всех оставшихся сил подняла перед собой мушкет, зажмурившись и попав пальцем на спусковой крючок.       Выстрел оглушил ее до звона в ушах. Ружье в руках затряслось, по всему стволу отдалась омерзительная крепитация, а служаночка вся сжалась на месте, подобрав к себе ноги и так и не раскрыв глаза.       Шум в ушах отошел: вдалеке все так же слышны крики, выстрели, скрип сабель. А прямо над Очако кто-то захрипел, утихая. Распахнув глаза, ошалевшая от ужаса Урарака смотрела, как солдат, насаженный глазницей на штык-нож, медленно оседает на землю. Держать ружье становится невыносимо тяжело и девушка с осипшим вскриком сбросила тело в снег, отползая на спине от трупа и ошалело глядя, как по белой рубашке солдата под самым горлом, вгрызаясь черными пятнами в алый сюртук, расползается мокрое пятно крови — след выстрела дробиной.       Очако не верила. Она не верила, что только что убила человека. Пальцы мертвой хваткой сжимают тяжелое ружье, со штыка которого капает кровь и ошметки содержимого глазницы и черепа. Отвернувшись, девочка вцепилась в мушкет, зажмурившись и тяжело дыша, но до ужаса пробирает спину осязаемый взгляд единственного глаза мертвеца.       Урарака не могла больше там находиться — на ощупь, со слезами на глазах она схватила из-за поясного кармана мертвеца мешочек с пулями и порохом и оттуда уже побежала со всех ног, прижав к себе мушкет и едва не запинаясь о скрытые под снегом кочки.       Легкие горят, ноги уже заплетаются и болят жутко — Очако падает под развесистыми лапами елки, прячась за ней в сухом кустарнике и дрожащими руками принимается заряжать ружье. Она делала это по памяти — раньше часто в тюрьме видела, как тренируются на полигонах солдаты. Перед глазами горело и воспоминание, как они же заряжали мушкеты перед тем, как расстрелять ее у столбов…       Позади затрещали ветки, и девочка замерла, слушая образовавшуюся тишину. Вдалеке все еще шумело пламя, обваливались с рокотом сгоревшие домики — пламя видно сквозь зазоры густо растущих деревьев, лижут их черные силуэты.       Вдруг треск возобновился уже ближе, а Очако в панике уронила пулю в снег, тут же хватая из мешочка новую и заталкивая его в дуло. Шомпол в ее руках трясся, пока она утрамбовывала заряд внутрь, после чего девочка обернулась, выглянув из-за ствола и готовясь вскинуть мушкет.       Из-за сухого кустарника, завешанного еловыми лапами, вылетели двое мародеров. Оба спотыкались, оглядывались и неистово орали, спасаясь от чего-то, что стремительно наступало прямо по пятам, а на девчонку даже внимания не обратили. Очако застыла — если даже мужики убегают, то кто же за ними…       Спрятавшись за дерево, она вся стиснулась от ужаса — неужели медведь вышел? Или еще что похуже… Только сама она не знала, что может быть хуже, но уже страшно боялась. Стоя вот так, она слышала треск сучьев и в панике думала куда же ей дернуться, если оно и за ней погонится, где ей спасаться…       Прямо над плечом гулко клокочет, а Очако медленно оборачивается. Совсем не дышит — над ней стоит Лихо, прожигая ее алыми углями глаз из-под всклоченной копны светлого меха. Ошалев, Урарака просто молча смотрит в темное пятно под его бугристой свалявшейся шукрой, не смеет даже вздохнуть. Вилы рогов путаются в еловых ветках, когда оно непонятным образом подталкивает девочку в сторону леса, а само с трубным кличем продолжает свой путь за бежавшими солдатами.       — Очако! — окликнул ее издалека Киришима, и девочка дернула за ним со всех ног, едва ли оглядываясь, чтобы увидеть уже пустое место. — Быстрее, идем отсюда!       — А Бакуго… — она обернулась, глядя на уже далекие огни деревни, которые начали пропадать под отвесной стеной налетевшей из ниоткуда метели. Отвернулась, закрывая рукой лицо от слепящего снега, побежала за Эйджиро, едва ли различая его фигуру впереди.       Лошадь свою они так и не нашли — рыжий лишь успел схватить их вещи из-под лавки, прежде чем броситься в окно. Урарака бежала следом, запыхалась уже перелезать через валежник и утопать в снегу, но двигала ее крепкая мысль — Бакуго так старался, чтобы она выжила. Нельзя дать его усилиям пропасть даром. Но… не пропадет ли он сам?       Голоса и шум пропали далеко позади, в лесу было темно, хоть глаз выколи, Очако шла лишь на звук чужих скрипучих шагов в снегу и тяжелое сбитое дыхание.       — Потерпи еще, — подбадривает ее мужчина, задевает ее руку в темноте, и девочка уже почти спокойна — нет места панике, они все же убежали. По пути и снег стих — неизвестно, как выбирал этот путь Эйджиро, но девочка ему верила до последнего шага, ни за что не отставала.       — А как же Бакуго? — спросила она, запнувшись о кочку под снегом и все же упав. Поднявшись, обернулась, глядя в пустоту и слушая свистящую ветреную тишину, заглушаемую снегопадом. Упрятала обмерзшие руки под курточку. — С ним все будет хорошо?       — Я уверен, он уже идет за нами следом, — раздался в полутьме смех рыжего. И девочка вдруг завидела огоньки впереди. Воздух пахнул водой и горечью соли, водорослью. — Смотри, это порт! Наконец-то дошли…       — Киришима, — зовет мужчину девочка, оглядываясь и уже не слыша ничего кроме скрипа снега под чужими сапогами. Утирала мокрое лицо, поправляя шапочку, грела закоченевшие до боли руки, но шла упорно. Киришима стоял на кряже, глядя вниз, ждал ее недолго. — Бакуго… кто он?       — Он — сын Масару и Митсуки, вождь нашей деревни, — с этого же пригорка видно портовые огни, которые стелются вдоль всего побережья заводи, сияли кривой полосой созвездия пока еще ярче чем блеклое серое зарево на востоке, очерченное горизонтом моря. Киришима поправил вещи на плече, пошел с горки, а Очако за ним поспешила. — Но если ты о том, кем он стал… Катсуки — skiftende. По-вашему перевертыш, кажется. Этой силой его наделили боги, чтобы род Бакуго сторожил землю, хранил память наших отцов. Этот дар от дедов их внукам идет, их знания и сила передается, чтобы продолжали охранять Дом.       — Он так страдает, — вдруг поняла Урарака, обернувшись назад и гулко вздыхая. Ей вдруг так жалко стало мужчину. Такая ноша на его плечах, столько жизней лежит на нем, ноша шамана и главы племени не поддается ее сознанию. И ей нужно прикладывать столько усилий, чтобы оправдать принесенную им жертву во имя её спасения… Киришима согласно хмыкнул, поймав девушку за локоть и не дав поскользнуться на обледеневшем склоне. — Он точно найдет нас?       — Конечно, — хохотнул Эйджиро, тоже обернувшись и глядя на оставшийся позади лес. — Он и не через такое проходил… да, Катсуки и правда вождь.       И Очако внимательно его слушала, следуя по шагам и уже сумев рассмотреть линии мачт в доках, расслышала, как шумит утренний сонный прибой. Еще даже не кричали чайки — а в порту можно увидеть людей, спешащих к кораблям и от них с поклажей. В порту, кажется, вообще никто не спал.       Очако осмотрела городок из-за плеча Эйджиро и поправила лямку все время висящего при ней с этой ночи ружья. Впереди их ждал, кажется, еще более длинный путь.