***
На корабле во время долгих плаваний время летит почти однообразно за исключением периодических штормов, пока еще крохотных по словам кока. Они в море уже четыре дня, а впереди еще долгие две недели через целое море — ну, так сказал… точнее обронил капитан, прокладывая путь по карте острыми ножками циркуля, — а Очако за это время пообвыклась и решила даже строчить свои мысли на листках бумаги, которые капитан так любезно отдал ей вместе с небольшим огрызком карандаша из своего стола. Каюта капитана в целом удивительное место — украшенная, выглядит чем-то похоже на кабинет начальника тюрьмы, в которой она служила. Разница заключалась в некоторой усеченности пространства комнатки, без «сухопутного» размаха, ну и в том, что здесь она не чувствует сковывающего дыхание страха. Здесь ей спокойно. Как и на кухне. Запах вяленого подкопченого мяса, перебивающий соленую влагу моря, пока кок учит ее премудростям жизни на корабле — Очако быстро приспособилась и начала помогать не только на камбузе. Вместе с Киришимой училась вязать узлы, убиралась на палубе и, пока с коком готовила на кухне, слушала горланивших песни моряков. — Шанти, — отвечал этот же повар — Таиширо, — когда Очако поинтересовалась у него, что это за напевы такие, которые были даже чем-то схожи с церковными песнопениями — точно такие же звучные без какого-либо аккомпанемента, всегда о ком-то известном каждому, но не виданном ни единой живой душой. Посмеявшись, кок продолжил делиться со служаночкой прелестями жизни на корабле, затушил трубку, стряхнув пепел в очаг и нырнув черпаком в котел, раскладывая порции похлебки. В первый день Очако и смотреть на нее не могла, но когда изрядно проголодалась — невольно распробовала и теперь почти не морщилась, когда попадался изрядно жесткий кусок вымоченной солонины. Мясо все-таки, какое-бы оно ни было. А в таких условиях, как в море, на такое жаловаться было грешно. Моряки, привыкшие уже давно к особенности дорожной еды, даже просили порой добавки. Все же нет приправы лучше, чем хороший голод после тяжелой работы. — Когда долго находишься в море, конца и края не видать, конечно заскучаешь. Поэтому и начинают горланить. Ну, иногда еще в кости или в карты играют, но чаще их заставляют драить палубу, хехе. На обеде Очако никогда не видела споров и каких-либо разногласий. Пища будто бы была столпом примирения между всеми членами команды, и даже чужаки были здесь как свои. Киришима был будто даже рад, со всеми как с братьями, всегда веселый и общительный, пусть порой и веселил до поросячьего визга, когда не понимал простейшие для всех идиомы, хлопал глазами совсем как ослик. Урарака тоже прыскала, невольно при этом ища взглядом шамана. Бакуго был куда сдержаннее и молчаливее, все больше времени проводил в стороне, пусть и сидел за общим столом и приобщался к работе на корабле. Частенько за это был источником добрых шуток со стороны Эйджиро, отвечал лишь медвежьим ворчанием, порой ставя ему подзатыльников, будто бы старший брат, либо же рычал на своем, варварском языке, скаля большие клыки. Очако это все больше веселило и она перестала отсиживаться в стороне, присоединяясь к веселью Киришимы. — Если он всегда будет таким ворчуном — покроется морщинами как сморчок, — смеялся рыжий, упав рядом и толкнув колдуна в плечо кулаком. Очако рядом расфыркалась от смеха, почему-то представив себе вместо носа Катсуки этот смешной гриб. Колдун глянул на них исподлобья и вздохнул — после обычной обеденной похлебки из вонючей солонины почему-то нездоровилось, пусть он и старался этого не показывать. Очако поняла это только по необычной для него бледности, которая для его друга почему-то оказалась незаметной. Когда Киришима все же вернулся к работе, Урарака уселась рядом, поймав корабельного кота под лапы и посадив на свои колени. Наглаживала рыжую морду, краем глаза наблюдая за мужчиной: тот подбоченился, опершись плечом на тяжеленький бочонок, вздыхал время от времени так тихо, что его вздох можно было легко спутать с шумом моря, шипящего своей соленой пеной. Очако вздыхала следом, будто считала про себя, сколько раз Катсуки вдохнет между каждым плеском волны. Для себя решила — довольно часто. На ее памяти Каминари вздыхал так, когда начинал мучиться с желудком — его тогда тошнило, и так он жалобно начинал вздыхать, будто готов был тот же час в могилу лечь. Видно, что и Шаман не приучен был к такому рациону, девочка и то терпимее оказалась. Урарака полезла в кармашек, испачкала пальцы и достала слегка покрошившиеся кусочки уголька, найденные во время выгребания золы из печи. — Ты съешь это, — она протянула уголь мужчине, тут же поймав угрюмый, даже раздраженный взгляд. Девочку такое уже не пугало, и она уже подсела ближе. — Меня на кухне учили: когда плохо станет после еды — нужно уголь съесть. Тогда тошнить перестает и в животе не так пучит, ты поверь мне. Бакуго смотрел на ее ладонь так долго, что девочка уже даже подумала убрать руку, потупив взгляд. На что она надеялась вообще? Такого упрямого и гордого, как Катсуки, заставить что-то сделать даже во благо ему — что-то нереальное. Ее порой эта его гордость безумно начинала злить. Ну и ладно, ну и пусть мучится… Не успела она убрать руку, как уголек из ее ладошки сгребли чужие пальцы и тут же забросили в рот. Уголь заскрипел на зубах и был проглочен, а Катсуки уже морщился, языком гоняя мелкие скрипучие песчинки золы на зубах. В очередной раз вздохнув, он посмотрел на девушку хмуро, как само зимнее небо — мол, ты довольна? У него покрасневший от прохлады нос и это почему-то веселило девушку больше всего. Она утерла такой же холодный носик рукавом, но в этот раз фыркнул уже колдун. В ответ на вопрос в ее глазах, он в странном жесте высунул потемневший от угля язык и мазнул им по верхней губе. — Усы сотри, — и Очако тут же чистой рукой собрала из-под носа отпечаток угля, который нанесла грязным рукавом. Смех накатил волной и она опрокинулась на бортик, глядя в небо. Катсуки повторил ее позу и облегченно вздохнул потирая живот ладонью.***
В отличие от стучащей порой зубами Урараки, он и Киришима были все же терпимее к холоду, как и остальные моряки, ни единый мускул не дрожал в нем, когда Очако вся сжималась плотной пружиной, пытаясь удержать в себе хоть немного тепла. И в кубрике она вставала по ночам, прохаживаясь в темноте и слушая похрапывание экипажа, иногда в свете масляных закопченых ламп находила взглядом безмятежно спящих Катсуки или Киришиму, недолго рассматривала, после чего снова возвращалась в свой гамак и хорошо куталась в заботливо одолженный рыжим дорожный плащ. Шестой ночью она снова проснулась от жалящего в нос и щеки холода. Потирая закоченевшие пальчики и грея их дыханием, девочка спрыгнула тихонько на пол, стащив за собой и плащ Эйджиро. Осмотрелась привычно, от скуки считая спящий экипаж… и не досчиталась Катсуки. Удивленно осмотревшись, она широко зевнула, вздрогнув всем телом, после чего все же поднялась на верхнюю палубу. Все равно не спалось, может нашла бы колдуна и узнала, почему и он блукал в такой час. -… поверь, я знаю, о чем говорю, — раздалось за стенкой, здесь же на орлоплеке. Очако даже останавилась на мгновение, прислушавшись. Все это звучало подозрительно тихо. Девушка совсем неслышно подошла к нагромождению ящиков с припасами, оперлась на них коленкой, приподнявшись. — Он нас точно швырнет на деньги, а сам смоется. — С чего ты это вообще решил? — шепелявил второй, тоже понизив голос. Урарака прижалась виском к стенке, вцепившись холодными пальцами в края ящика. — А с того, что Снэтч вчера на вахте слышал его разговор с мичманом, — первый голос заметно стих, когда неподалеку закашлялся во сне один из спящих матросов, но потом снова продолжил. — Нужно что-то делать. Я не хочу остаться в дураках. — Вот черт, я подозревал, — шепелявый ненадолго замолк, после чего продолжил. — Кто-то еще в деле? — Все те, кто не в доле с капитаном, ты с нами? — А то… Но что мы сделаем с теми тремя? Ну, с чужестранцами-то? Больно уж они крепкие ребята, не хотелось бы с ними иметь дела. Да и мальчонка больно уж проныра доброглазый. — У них ничего с собой даже нет, заложили последнее ружье, когда на борт поднялись. Если бы капитан имел к ним какие-то личные интересы — не стал бы и гроша с них брать. Мы их не трогаем и они на нас не рыпаются, — и вдруг с из стороны раздались шаги, приближающиеся в ее сторону. В голове тут же выстрелило — нельзя, чтобы ее заметили, иначе точно будет неприятный разговор. И она попятилась назад, но единственным путем к отступлению была лестница с твиндека на верхнюю палубу. Там переждет, а затем… С разворота уперлась носом в чужую грудь, тут же отшатываясь и поднимая напуганный взгляд. Лишь с свете масляной лампы в чужой руке распознала в глухой ночной темноте лицо Катсуки и тут же взволнованно перевела взгляд обратно в пустую темноту нижней палубы, будто только этим жестом смогла бы передать все свои мысли. Мужчина удержал ее за плечо, отведя в сторонку к бортам, закрыл собой от промозглого морского ветра и мелких колких снежинок, когда за спиной раздались уже знакомые голоса. — Эй, иди спать, мы на вахту, — эти двое взяли по фонарю и поднялись на ют, продолжая тихую беседу. Катсуки проводил их взглядом искоса и так же незаметно подтолкнул девочку к лестницам, вместе с ней спускаясь на кубрик. — Что ты там делала? — звучит вполне ожидаемый вопрос, а девушка неуютно зажалась, потирая плечи дрожащими не то от холода, не то от испуга ладонями. Бакуго повесил лампу на крюк и рядом с ним плащ, не снимая беспалые перчатки с окоченевших рук. — Эти двое, которые ушли на вахту, — она хрипнула так тихо, будто пугаясь, что они сами оттуда услышат ее. — Они планируют заговор против капитана. Говорят, что он хочет оставить их без платы за плаванье и сбежать. Мы должны предупредить его, наверняка произошло недопонимание и… — Никому мы ничего говорить не будем, — отрезал варвар, подталкивая девушку к спальным местам. Та даже опешила от такого ответа, встала твердо на месте, задрав головенку. — Примем одну из сторон — и нам же будет хуже. — Но… — Никаких «но», Очако, — он редко называл ее имя, но оно всегда имело на нее такой сильный эффект, не позволяющий сопротивляться ему. Да и не было повода — она понимала, что Бакуго говорил разумные вещи. — Мы НЕ будем вмешиваться. Я не хочу подвергать кого-то из вас двоих опасности, ты поняла меня? Урарака молчала, отведя взгляд на дрожащий огонек лампы. Прямо как ее губы сейчас. — Отвечай мне, — уже нетерпеливо потребовал с нее колдун, сжав руку на ее плече. И та подняла на него такой мечущийся взгляд, сжав зубы. — Поняла… — голос так ломался, но она держалась, лишь вздрогнув коротко и шумно сглотнув. Даже вдоха сделать не могла, чтобы не спровоцировать появления влаги на глазах. Ей страшно и хочется сделать что-то, чтобы унять этот ужас. Но сейчас и правда не время для каких-то мер, она должна была перебороть это. — Хорошо, — Катсуки осмотрел ее коротко, после чего разжал пальцы и похлопал по плечу. В извинение что ли? Это для служаночки оставалось загадкой, которую она пока что не могла разгадать. — Пошли спать. Катсуки обычно спал напротив, в метре от ее гамака, но сегодня Очако в этой темноте смотрела на него долго. Ей казалось, будто колдун совсем рядом, можно было дотянуться, просто подняв руку. Взять за большую ладонь… Такие мысли вдруг смутили, разогнали кровь, согрели лицо откуда-то изнутри. Пытаясь прогнать глупые, но согревающие мысли, Урарака закрыла глаза так плотно, что по ту сторону век увидела белые мушки. Вот надумала себе глупостей снова… Катсуки, лежавший напротив, открыл глаза и смотрел на ее лицо в ответ, неслышно вздохнул.