***
— Где же… — Изуку даже на стременах привстал, пока раздраженный Бакуго выбирал, прибить ему сперва этого болтуна или думать, как им перебраться на ту сторону едва замерзшей реки. — Где же мост?.. — Твои кости будут нам мостом, — рычит Катсуки, поставив парню крепкий подзатыльник и спешившись, спускается по заснеженному берегу, утопая в снегу по колено. Река широкая, ветром снесло с поверхности весь снег, обнажив гладкую поверхность, все еще обдуваемую заметными ветряными потоками, подгоняющими снежную крупку. — Говорю же вам, здесь неподалеку должен быть мост, возможно мы просто немного не дош… — тот замер, глядя на указывающую вверх по реке руку шамана. Обернувшись, тот едва не потерял дар речи — от моста остались лишь изредка торчащие сваи, чернеющие обугленными макушками над ледяной гладью. — Постарались, сволочи, — сплюнул Киришима, тоже спешившись и кивнув Очако. — Распрягайте лошадей. — Зачем? — удивилась встревоженная девушка, тоже вылезая из нагретого седла и замирая на месте, пережидала болезненный спазм в бедре после долгой поездки. — Лошади первые пойдут. Самые тяжелые, если их выдержит лед, то перейдем все. Поклажу потом подтянем, — ответил Бакуго, спустившийся к самому берегу, притоптал торчащую из-под снежного покрова прибережную сухую траву. Неизвестно, сколько здесь уже стояли холода, но этого должно было быть достаточно, чтобы Катсуки так уверенно наступил на белесый лед, перенося весь свой вес на ногу и слушая. Киришима и Изуку тоже молчали, следя за мужчиной, когда тот завел руку в сторону, сжав ладонь. Эйджиро тут же подвел его коня, подав поводья в чужую руку и наблюдая, как тот пошел первый, слушая уже лязг подков по льду. Скользнув впервые, животное всхрапнуло, прижав уши к затылку, но колдун не выпускал узды, потянув за собой, цокнул языком. Старался держаться от животного подальше, вытянув руку и на натянутом поводе потянув коня. Гулкий стреляющий шум раздался снизу, напугав вскочившую было Очако. Неужели лед ломается… — Все хорошо, — ловит ее за локоть Киришима, не дав метнуться следом. — Выдержит. Хахах, знала бы ты, сколько раз мы раньше ходили так с Катсуки на рыбалку зимой. Скрипит, но держит. И с такой историей, со смехом он ведет девушку следом за собой, показав дождаться, пока Катсуки отойдет подальше, после чего ведет за собой своего коня, не прекращая болтать. Изуку качает головой, но подбадривает Урараку идти за ним, решив замкнуть этот строй, пока перевязывал снятую поклажу и седла. Впереди добрая сотня ярдов до другого берега. Лед под ногами такой скользкий, а этот гулкий шум внизу заставляет сердце сжиматься в самом горле — будто под самой ногой лед сейчас провалится, разверзнув мокрую черную пасть и поглотив ее. Снова отупляющий страх сковывает тело, превращая ноги в деревянные колодки, но идти нужно, иначе задержит уже вышедшего позади на лед Изуку. Ну же, дойдешь до берега, а там бояться будешь — так сама себя наставляла Очако. Свои же наставления спасали слабо — не то от холода, не то от ужаса свело судорогой икры, дрожь поднялась до самых плеч и она неловко дернула за поводья, мотнув головой лошади, которая тут же дернулась, неловко скользнув копытом по льду. — Стой-стой-стой! — тут же замельтешила та, всплеснув руками, чем окончательно напугала и без того тревожное животное, заставила кобылу метнуться в сторону того берега, дернув ее поводьями за руку. Потеряв равновесие, девушка все же растянулась во всю длину, проехавшись слегка вперед и слушая, как звонче начал трещать лед под ней. Сквозь наворачивающиеся на глаза от испуга и холодного ветра слезы она смотрела на обернувшихся Киришиму и Бакуго. Рыжий хотел было метнуться, как, видимо, и Мидория, но тут же вместе были остановлены. — Стоять, оба! — Катсуки тянет коня за повод и хлопком по крупу отправляет вперед к противоположному берегу. Широкой дугой огибает соплеменника, указав двигаться дальше. — Ну какого черта ты скотину пугаешь? — Я не специально… — едва слышно даже для самой себя всхлипывает та, осторожно напрягаясь и сгребая конечности в кучу, медленно поднимается. Гулкий стреляющий рокот срывается в звонкий поверхностный треск. — Стой, — тут же запретил ей двигаться мужчина, а та уже глядела, как под ней расползаются все более крупные трещины — в этом месте лед был тонок, хрупок даже для человека, а ей не повезло оказаться именно тут. Она со слезами на глазах смотрит в чужое лицо, кривит губы, судорожно вздыхая. Безумно страшно, как же она устала от этого… — Не шевелись, я се… Поверхность из-под ног ушла с оглушающим треском, чужие слова пропали в шуме воды, резко поднявшейся от ног до самой макушки — Очако ушла под лед с головой. Зажмурившись, судорожно забила руками, потянулась рефлекторно вверх, нащупав лишь куски льда, в панике пыталась крикнуть на помощь. Ледяная вода залилась в рот, все тело свело от пронизывающей холодной боли, а одежда и вовсе сковала и без того тщетные телодвижения в попытке всплыть. Воздуха катастрофически не хватает, в голове туман, который сменяется еще большей паникой — она уперлась ладонями в жесткую толстую корку льда над собой. Стуча по потолку, сдирает руки, слепо вертит головой, судорожно ища лунку разлома. Очако не знала, как далеко течение утянуло ее, но все больше рассудок гаснет за чудовищным страхом и агонией боли в сжавшихся легких — воздуха больше нет… Ее за шкирку тянут резким рывком, тяжело поднимают на воздух, выволакивая из воды. Все открытые участки кожи режет жесткий ледяной ветер, больно открыть глаза: все как будто мгновенно покрывается коркой льда, болит ужасно. Тело скованно мокрой одеждой, быстро остывает — Очако все меньше хочет двигаться, открывает рот как рыба, глотая воздух и не имея сил даже прокашляться. Казалось, даже сам мозг превратился в мерзлую слякоть…***
Не понимает от пережитого ужаса и обморожения, что происходит вокруг, лишь ощущает, как ее на руках волокут, трясут, а голоса вокруг как в тумане. Уже как-то все равно… Зачем-то раздевают, потом заново ворочают в тряпки, позади удаляются крики, застывая в шуме ветра и грохоте копыт по промерзшей земле. Перед глазами светлая шевелюра мелькает. Такого цвета была сухая солома в полях — солнечная, теплая, когда они с матерью сидели на ней, перебирая цветы с полей. Венки, сплетенные на соломе, пестрящие небесными горечавками, слишком велики для ее головы, падают на глаза и не видно ни зги, прямо как сейчас. Но так тепло, приятно печет солнышко. Руки от тряски даже поднять невозможно, она не может потрогать эту сухую солому волос, голос не слушается, когда она лопочет сама не зная что. В ответ пронзают ее взгляд алые глаза. Такой цвет и правда у неба вечером, вишневое зарево заката. На обратных сторонах век она видит его вновь, сидя с матерью у лавки и жуя рогалик, пока та отдавала покупателю последний пучок лечебных трав. Холодает. Но небо все равно пылает как уже остывающий уголь, светится своим собственным сиянием. Этот лихорадочный сон все крутится перед глазами. На затылке ощущается хватка чужой руки, ее больше не трясет, но все больше укачивает на чужих руках, ни одной конечностью не пошевелить, будто связанная. Снова голоса, перед глазами опять солома волос, но потом мельтешение, от которого лишь хочется прикрыть глаза. Ничего не понимает.Где мама?
***
Сознание по кусочкам вливалось в голову, знобило страшно. Горло, кажется, разодрали репьем, больно было даже вдохнуть лишний раз. Чувство, словно внезапно вырвало из долгой дремы. Открыв опухшие глаза, Очако смотрела в темный деревянный потолок. Потом уже фрагментами вливается в окружение гул огня в печи, осознаются блики пламени. Ощущается тяжесть одеял на теле, немеющая боль в пальцах рук и ног — обморожены напрочь. И лишь затем в сознании отдался реальностью бормочущий, монотонный голос. Заломив шею и прищурившись, она с трудом узнала Катсуки, неохотно моргнув и рассмотрев его в полумраке, освещенном лишь огнем из очага. Ее лихорадило, зуб на зуб не попадал, в то время как по спине пот катился, заставляя одежду прилипать к коже. Мозг отказывался работать напрочь, и девушка шумно хрипела, попытавшись выдавить хоть какое-то слово. В горле скребло, до кашля раздражало и Очако надрывалась, сухо лая и сгибаясь, не с первого раза перевалилась на бок. Чужие, кажется, всесильные руки помогали, приподнимая ослабевшее, обмороженное тело, похлопывали по спине, пока она пыталась отдышаться: каждое сокращение грудной клетки словно выжигало легкие, больно было делать глубокие вдохи, а иногда и кашлять. Обзор застилали нежеланные слезы, глотку сводило, когда кашель наконец утих и девушка снова улеглась на чужие колени, изможденно переводя дух. — Все хорошо, — слышится тихий гул голоса, будто сквозь вату. Очако скосила глаза, но пожалела — глазные яблоки словно выдавливали, мышцы резало от такого поворота, так что она предпочла снова прикрыть веки, вздыхая судорожно. Теплые ладони накрыли ее голову, прибирая прилипшие к лицу волосы, обмакнули лишнюю влагу со лба и висков. — Ты молодец. В другом случае она бы удивилась и страшно гордилась похвалой от варвара, но не сейчас. В данный момент она хотела лишь избавиться наконец от вездесущих в ее бедном теле боли, слабости и озноба, снова уснуть и наконец спокойно проспать сутки. А еще ужасно хотелось пить. Облизнув губы, Урарака прикрыла глаза — усталость взяла верх над жаждой, двинуться уже не было сил… Чужая рука снова побеспокоила ее, заставляя поднять голову, в то время как в губы уткнулся деревянный ободок: Бакуго поднес ковш, дав вдоволь напиться теплой воды, согревшей и успокоившей горло. — Где… — успела только спросить та, тут же потеряв всякие силы и закрыв рот, хрипло вдохнув. Ковш отставлен в сторону, а мужчина снова склонился над ней, подтянув одеяло и водя ладонью над ключицами, прекратил шепот на том незнакомом языке. — На месте, — только и ответил Катсуки, и эта короткая фраза будто смела все тревоги из уставшей головы. Хрипло выдохнув, девушка прикрыла глаза, улыбнувшись устало, расслабилась, утопая под слегка колючим одеялом. По губе поползла капля пота, которую она слизнула, хрипло засмеялась. — Да? Наконец-то, — в ответ такой же смешок-выдох пронзил тишину, гулящую треском дров в очаге, а ладони скользнули по щекам, сгребая волосы на макушку, открыли взмокшую шею, чему Урарака была несказанно рада. Открыв глаза, она рассматривала перевернутое лицо колдуна, гадая — почему же так мягко, тепло? Всегда тычки и упреки, а сейчас — забота и ласка. Необычно, немного даже настораживает, но она смотрела на варвара слегка слезящимися, будто лаковыми глазами, кривя улыбку, задрожала еще сильнее и на этот раз не от холода. — Я ведь могла утонуть, да?.. — Хватит об этом думать, — цокнул языком мужчина, опустив чужую голову на твердый, примятый тюфяк, поднялся с коленей, наконец пересев с боку и дав ногам отдохнуть. Он все еще смотрел в чужое лицо сверху, но на этот раз взгляд стал куда мягче, да и сам он склонился чуть ниже, поправив подушку под головой девочки. Вдруг согнувшись, он уперся локтем в пол, сдвинулся на этот тюфяк — улегся рядом, глядя на трясущуюся малютку. — Закрывай глаза и спи. — Как скажешь, — истерика внутри унималась так же быстро не то от усталости, не то от осознания, что Бакуго с ней рядом. А это всегда значило, что она не пропадет. Это сулила и теплая, приятно тяжелая рука, легшая на ее плечо и успокоившая дрожь озноба. Веки вновь слипались, а Очако напоследок успела лишь разглядеть черты лица мужчины в пламенном полумраке. У него и правда глаза будто маковые.