Судьба иногда похожа на песчаную бурю, которая всё время меняет направление. Хочешь спастись от неё — она тут же за тобой. Ты в другую сторону — она туда же. И так раз за разом, словно ты на рассвете втянулся в зловещую пляску с богом смерти. А всё потому, что эта буря — не то чужое, что прилетело откуда-то издалека, а ты сам. Нечто такое, что сидит у тебя внутри. Харуки Мураками «Кафка на пляже»
Осаму Дазай, кареглазый юноша, рассеянно наблюдавший за своим громким (голос его иногда повышался настолько, что даже сидевшие на первых рядах нервно оборачивались, недовольно нахмурив брови, и тут же возвращались к своим делам, так и не смея сделать замечание) и нахальным приятелем, скучающе подпирал голову рукой и, вроде, вовсе даже и не слушал его, лениво оглядывая аудиторию. Фёдор окинул помещение сонным взглядом и, найдя свободное место где-то ближе к углу, на самых задних рядах, направился прямо туда. Тому, что путь его лежит как раз мимо Дазая с его дружком, он даже и не придал значения. Услышав приближающиеся шаги, Осаму лениво приподнял голову, пытаясь рассмотреть подошедшего. И его глаза тут же расширились, а в груди засигналило тревожное чувство узнавания человека с фотографии. Новенький! Ещё толком не узнанный, но до странности знакомый. Быть может, они пересекались где-то по жизни, или Дазаю кажется? Его сначала бросило в жар, потом в холод, он не понимал точно, что творится, но не мог отделаться от ощущения, что перед ним наконец-то стоит человек, которого он давно знает, и мало того, надеялся на встречу с ним, ждал, хотел её и боялся, хотя и точно знал, что увидеть его должен именно здесь, и именно сегодня. Его об этом поставили в известность ещё чуть больше двух месяцев назад, когда Осаму только начал присаживаться на кровати. Где-то через месяц после того как Достоевский бежал из Японии, не зная, жив ли парень, которого он так по-дурацки разбудил. И Дазай так и не узнал, что причиной его выхода из комы явился этот русский. Медработников настоятельно попросили об этом Дазаю не говорить, объяснив это тем, что не надо лишний раз травмировать психику парня, который только-только пришёл в себя, и впридачу пригрозив увольнением. Даже сам Фёдор ещё не знал о том, что он вернётся в этот город, а Дазай уже знал, не зная кто такой этот русский, и почему он должен будет курировать его. Это была конфиденциальная просьба одного важного лица, с которым Дазай никогда не хотел бы вообще встречаться, но будучи тесно с ним связан, никак не мог отказать. И даже сам Достоевский надеялся здесь оказаться раньше, но уж больно много возникло бюрократических проволочек с переводом и поиском квартирантов для своего жилья, оставляемого им в Москве. Гоголя, который мог бы помочь с этими вопросами, всё лето не было в городе, квартиранты не находились, а чиновники, через которых надо было решать вопросы с переводом, то болели, то были в отпусках. Да плюс для того, чтобы учиться, потребовалось переоформлять визу. Кроме того, он опасался, как бы после того, что он сотворил в больнице, он бы приехав, не обнаружил бы себя в розыске за убийство. Но потом успокоился, здраво поразмыслив, что преступнику вряд ли станут присылать такие приглашения. И вот, после долгих мытарств, наконец-то он уже здесь. Дазай, хоть и пролежал перед этим в коме полтора месяца, восстанавливался довольно быстро. Врачи поражались тому, в каком темпе его медицинские показатели приходили в норму. Организм, конечно, молодой, но столько времени провести в небытии, да не вставая с кровати после серьёзной травмы — это нелегко. Не то, чтобы они совсем наладились, эти показатели, но он заверил человека, говорившего с ним об этом русском, что он будет выполнять все его медицинские предписания, и полностью поправится. Честно! Просто с ураганной скоростью! Этот человек может не верить, но он его не разочарует. И выходить на учёбу ему не рано, тем более, что сейчас уже начало нового семестра. И так ведь весь первый семестр он проболел. И все каникулы. Надо догонять то, что пропустил. Он не хотел говорить, что тот самый его беловолосый стриженый приятель, позвонил ему накануне, и активно втирал ему о том, чтобы Дазай не залёживался на больничной койке, потому что раз уж он живой, то надо не давать забывать о себе, а то вся эта шваль в универе скоро на голову лезть начнёт. Да и вообще, без него в универе тоска зелёная. Без него и на них уже все косо смотрят, и начинают от рук отбиваться, надо приструнить всю эту кодлу. В конце концов, Дазай он, или не Дазай?! И Осаму охотно согласился с его словами. Да, надо выходить из осточертевшей больницы и догонять сокурсников. И выполнять поручение, данное ему. Он должен быть рядом с русским? Ни на шаг не отходить? Да не вопрос! И нет, ему это не будет тяжело. Наоборот, Осаму даже почувствовал некий прилив сил и энергии, хотя голова туманилась нещадно, и кружилась до того, что начинало в глазах двоиться. И это было не от выпитого перед парами энергетика, который ему подсунул его громогласный собеседник. Он не выпил и половины банки, а затем, поморщившись, выбросил прочь остальное. Пить эту дрянь ему почему-то не хотелось. Разве что запить таблетки. Просто почему-то ему самому сильно захотелось быть там, где он сейчас был. Откуда-то взялось ощущение, что ему сейчас всё по силам, потому что... этот русский наконец-то появился рядом. Проходя мимо него, русский бросил на Осаму мимолётный подозрительный взгляд своих аметистовых глаз, а янтарно-карие глаза Дазая вперились в него. Говоривший с Дазаем вдруг умолк, увидев, что его уже не слушают, и сердито уставился на Осаму, но тот уже и не смотрел на него. Всё внимание Дазая разом переключилось на нового человека, заговорить с которым он решил прямо сейчас. — Новенький? — спросил он, пытаясь улыбаться как можно дружелюбнее, но местные сочли бы это гаденькой ухмылкой. — Дай-ка мне свою ручку, будь добр. Фёдор понимал — ему хотели дать понять, что раз уж новичку наверняка успели доложить всё о Дазае и его банде, то нет и смысла прикидываться хорошим. Ведь главарю местных хулиганов по определению следует отдавать всё по первому желанию, если не хочешь неприятностей. Это было неизменным всегда и везде, в какой бы стране мира эти хулиганы ни обитали. И он с одной стороны уже и жалел, что три с половиной месяца назад вытащил из комы такого засранца, но с другой... Чёрт его знает что именно, но что-то к нему неудержимо потянуло Фёдора, заставляя не реагировать остро на такие выходки, тем более, что и сам Достоевский был не святой. Он только не знал, что в душé Дазая тоже разрывали противоречивые чувства. Как гроза универа, он мог потребовать такое от любого, но от русского отчего-то требовать этого не хотелось. Просто не мог он перед дружком-дебилом, во взгляде которого уже стали собираться грозовые тучи, повести себя иначе, чем всегда, не объяснять же ему, о чём его попросили! Дазай вообще не хотел, чтобы лишние люди знали о его связях с попросившим его человеком, и в итоге, он сказал то, что сказал. Он не знал, что беловолосый любитель громких разговоров давно уже знает о том, что у Дазая есть влиятельный покровитель. Настолько влиятельный, что бóльшим влиянием в городе не обладал почти никто. И у него всё внутри переворачивалось от чёрной зависти, когда он думал об этом, и понимал, что на месте Осаму никогда быть не сможет. Внутри у Достоевского, когда с ним заговорил парень из его снов, всё замерло на один миг, сжимаясь в комочек, а затем рухнуло вниз, как камень с обрыва. И это было отнюдь не от страха. Он умел за себя постоять, и никогда в жизни никаких хулиганов не боялся. Голос был тот же, который он слышал в своих снах. Осаму говорил на японском, и Фёдор, в принципе понимал, что ему говорят, но сам не будучи силён в языке, предпочёл ответить по-английски, надеясь, что его поймут: — Прости, — Фёдор вздохнул, едва сдерживая смех, и остановился на одну ступеньку выше ряда, где сидел Осаму, и демонстративно вытаскивая свою ручку, — у меня только одна, и я никому не даю её, это подарок. Но... — он присел на скамью, и покопался в сумке, — могу дать карандаш. Подойдёт? — Вполне, — Осаму ответил ему тоже на неплохом языке Шекспира, и встав, дал понять, что хочет перебраться за стол к новому ученику, — не против? Тот качнул головой: — Не против, но ты, кажется, разговаривал с тем парнем, разве нет? — он указал глазами на приятеля Осаму, в это время сверлившего новичка злобным взглядом. — Мы уже закончили, да, Акио? — небрежно бросил по-японски Дазай, не позволяя тому вставить даже слова, и подталкивая новичка, чтобы он подвинулся и дал ему, наконец, присесть. Тот, кого назвали Акио только фыркнул, раздражённо снимая со стола ноги, и отворачиваясь в сторону окна, глаза его злобно вспыхнули. — Вот как... — пробормотал Достоевский, старательно изучая плохо закрашенные иероглифы, вырезанные предыдущими поколениями студентов на крышке старого стола. На самом деле ему просто ну очень сильно хотелось спать. Сказывалась ночь без сна, и даже сердце, бешено колотящееся о рёбра, как птица о прутья клетки и резкий выброс адреналина, подогревший кровь, не смогли надолго отогнать сонливость, подступавшую всякий раз, как только ему приходилось с кем-нибудь начинать общаться. Он заметил, что его собеседник тоже сидит, пытаясь перебороть желание уснуть, и подумав, что он здесь не один такой, почувствовал себя чуть спокойнее. — Откуда ты? — оперевшись головой на руку и стоически пытаясь держать открытыми постоянно норовившие закрыться глаза, поинтересовался Осаму, только чтобы завязать разговор. Он-то уже знал ответ. — Из России, из Москвы, — тихо пробормотал Фёдор, но его услышали. Чёрные волосы занавесили его бледное от недосыпа лицо, а с промокшего, откинутого с головы капюшона неприятно капало на и без того мокрую худую спину. Удачное утро, ничего не скажешь. Да ещё и не давала покоя прилипчивая мысль о том, когда же Дазай ему скажет, что узнал его? И почему не говорит? Акио, судя по всему, не знаток английского, хмуро сверлил их обоих глазами, явно ни слова не понимая. — Как далеко... — продолжал тем временем его собеседник, — но почему именно сюда? Ведь есть же места и поближе. И безопаснее, мысленно добавил про себя Достоевский, соглашаясь с ним, но вслух сказал, пожав плечами: — Здесь система образования хорошая. — И то правда, — Осаму наконец-то заглянул сквозь завесу волос в лицо собеседнику, какое-то время рассматривал его, не будучи в состоянии оторвать взгляда, и сам себе удивляясь, что он нашёл в этом русском, протянул, — здесь просто прекрасная система. В мыслях у Дазая, где-то очень далеко, всплыло пренебрежительное: «Врёт и не краснеет!», но улыбка была по-прежнему максимально дружелюбной. Да и если подумать, кто он такой, чтобы перед ним вот так сходу вываливали всю душу. Они ведь ещё совсем не знакомы, а о том задании, данном Дазаю, этот русский не должен был узнать под страхом смерти. Так сказал тот человек, прибавив, что лично никогда с русским не был знаком. Осаму не хотелось думать об этом... Сердце в груди заколотилось как сумасшедшее, а в паху странно потянуло. И все разумные доводы, всплывавшие в мозгу, гасились одним сильным, бешеным импульсом — быть рядом с ним! И плевать, что это было неразумно, зато с его тайным заданием, будь оно проклято, полностью совпадало. А он ещё утром сомневался, придёт ли этот русский наконец в универ, и решив, что и сегодня его не будет, как и всю предыдущую неделю, пока он его здесь ждал, решил напиться снотворного, и хоть чуть-чуть подремать, пускай даже и на парах. И где ж он был всё это время, ведь семестр уже неделя как начался?! Фёдор ответил ему своим фирменным холодно-колючим взглядом. Он склонил голову набок, позволяя волосам упасть на лицо, а уродливой ухмылке вновь зазмеиться на своих губах. И с удивлением обнаружил, что похоже, она не пугает Дазая, хотя всех остальных от неё просто ветром сдувало. Они смотрели так в глаза друг другу, наверное, около минуты, а затем Дазай вдруг скроив весёлую мину, громко выпалил: «Гав!», и рассмеялся над тем, как Фёдор болезненно поморщился. А Осаму почувствовал, как после этого возгласа всё нахлынувшее возбуждение вдруг пропало и ему опять хочется спать. — И как тебе живётся одному в чужой стране? Я никогда не был за пределами Японии, — поинтересовался Дазай, уже более вяло. — Нормально, — отрезал Достоевский, надеясь, что тот от него побыстрее отстанет. — Самое главное, чтобы это «нормально» продлилось подольше, — хмыкнул Дазай, явно с каким-то подтекстом. Достоевский не ответил, думать о словах приставучего японца не хотелось. Он уже устал ждать признания, и уложил отяжелевшую голову на руки, всё же не в состоянии побороть постоянно наваливавшийся сон. Сказывалась бессонная ночь. Одно давало надежду — рядом с самим собой этот Осаму вряд ли прийдёт в его сон, если Фёдору удастся задремать. Значит, кошмаров не будет. Наверное. — Ну как, порядочек? Обзавёлся новым приятелем, да? — последовала ядовитая усмешка от Акио сразу после того, как новичок задремал. — А тебя, я смотрю, жаба душит, раз ты на всех с подобными вопросами бросаешься, — процедил Осаму даже не повернувшись в его сторону, — если тебе так скучно, позвони своей очередной подружке, или полюбуйся в зеркало. Дай и мне поспать спокойно. Парень только фыркнул и отвернулся. — Единственная его подружка это ты, Дазай! — с ухмылкой процедил тощий рыжий парень, сидевший от Осаму через проход. Его яркие голубые глаза сверкали дерзким огоньком. — Да ну, когда же вы успели разойтись? Или ты вдруг забросил подработку университетской шлюхой? Мало платят да, Чу-уя-тян? А в долг не даёшь? — Да вот, знаешь, на днях понял, что ты у меня всех клиентов отбил, даже фото есть, — тот, кого назвали Чуей, продемонстрировал телефон, на экране которого пьяные Дазай и Акио, передавали друг другу марку ЛСД в поцелуе. На это Дазай только ядовито рассмеялся: — Ох, как мило, что ты сохранил это фото спустя столько времени. Прямо-таки вижу, как ты по ночам этим любуешься, пока руки заняты. Или какие там у тебя предпочтения, помимо преподов, а? Наш дорогой «прилежный» ученик! Ответить Чуе не дал преподаватель, как раз вошедший в аудиторию, громко стукнув дверью. Он был ещё молод, но тем не менее, завоевал доверие среди учеников, особенно Дазая. Звали преподавателя Сакуноскэ Ода. Это был высокий молодой человек, лет около двадцати пяти, атлетического сложения, с медно-рыжими волосами, тусклыми голубыми глазами и неизменной щетиной на лице. От громкого хлопка дверью Достоевский проснулся, резко выпрямившись. Виски заломило болью и он поморщился, тут же заставив себя сделать прежнее безразличное лицо. Осаму тоже выпрямился, прекратив перепалку с Чуей, и попытавшись сосредоточиться на той части аудитории, где сейчас находился преподаватель. На его парах у этой группы всегда было тихо, студенты слушали внимательно и предельно сосредоточенно. Скорее всего, именно потому, что сам Дазай с его компанией сидели тихо, и не позволяли шуметь другим. И буквально каждый был осведомлён о том, что это один из немногих, а может быть даже единственный преподаватель, на парах которого юноша присутствует постоянно. Пара тянулась долго. И хотя Ода рассказывал интересно, Фёдору жутко хотелось спать, и он с большим трудом заставлял себя записывать. Когда же Ода спросил у аудитории, могут ли они сформулировать теорию Фрейда, Достоевский понял, что мозг его отключился. Увидев почти уснувшего соседа, Дазай только хмыкнул: — Неужели тоже не спал всю ночь? Конец пары, можешь не клевать носом в тетрадку, и спокойно лечь, — тихонько пробубнил он, не отрываясь от записей. Достоевский только слабо улыбнулся и бессильно упал на парту, практически тут же засыпая. Дазай тихо хихикнул и в его голове промелькнула мысль, что иногда человеку для счастья нужно всего лишь выспаться. Причём, мысль проверенная практически каждым, да и самим Дазаем тоже, особенно в те моменты, когда вечеринка затягивалась до утра в будние дни и именно тогда Осаму позволял себе не показываться на парах, или уснуть на парте. В эти моменты даже Акио резко превращался в тихоню, не смея и лишнего слова произнести наперекор Недосыпу На Бинтованных Ножках. От природы здоровяк, Акио не боялся худощавого Дазая. Он боялся совсем другого человека, который однажды предупредил его, что если он попробует Дазаю как-то навредить, то это будет последним, что он сделает в своей жизни. И Акио после этого страшно захотелось что-нибудь ему подстроить. Но только не попасться. Кстати, о загадочных бинтах. Для большинства повязки скрывали раны и ссадины, полученные во время драк или очередной опасной разборки. Однако, всего лишь считанные души знали, что всё скрытое под бинтами — дело рук самого юноши. Следы от попыток лишить себя жизни, поскольку он уже давным-давно не видел смысла продолжать её. И он сам и не догадывался, что Смысл, посланный велением Судьбы, наконец-то оказался рядом с ним именно сегодня. Его подсознание стало страстно желать, едва он увидел этого русского, чтобы стать его смыслом, и чтобы тот никуда от него не девался. И о своих утренних настроениях Осаму уже вспоминал с сожалением, хотя поводы для них никуда не делись. Когда прозвенел ненавистный звонок, Фёдор буквально вскочил, больно ударившись ногой, зажмурился от боли. Ода закончил лекцию и позволил всем расходиться, с любопытством косясь на нового студента. Ода, вообще-то, был человеком спокойным, и ни на что слишком остро не реагировал. Разве что на новые бинты Дазая. Он качал головой и просил прекратить, прекрасно понимая, что это бесполезно. Сейчас он подозвал юношу к себе, его сонливость Оду пугала, закрадывались мысли о новой попытке самоубийства. Какое-нибудь снотворное или что-либо подобное, принятое Дазаем, перед походом в институт, дабы свести счёты с жизнью, наконец. — Уже иду, — отвечал юноша, лениво потянувшись и неторопливо делая шаг в сторону преподавателя, — что-то случилось? Руки Дазай быстро убрал за спину, заинтересованно приподняв брови. — Ты что-то принимал этой ночью, утром, или вчера вечером? — серьёзно спросил Ода. — Я? — Осаму с деланным удивлением приоткрыл глаза. — Вовсе нет, с чего Вы взяли? — Ты сонный. Почему? Очередная попытка или ты просто готовишься к сессии? — Ода складывал свои бумаги в папку. — Просто готовлюсь, — Осаму выдавил из себя улыбку, устало выдыхая. Однако в этот раз она вышла кривоватой и крайне неуверенной, что удивило даже самого Дазая. Он ведь так профессионально лгал, почему же сейчас не выходит? — В конце концов, Вы сами посоветовали мне это. — Да, но дело в том, что сессия закончилась месяц назад, а следующая перед зимними каникулами, — спокойно ответил преподаватель, в упор глядя на юношу. — У меня была пачка снотворного и банка энергетика, — взгляд карих глаз помрачнел, а сам Дазай покосился на дружков, поджидавших его в коридоре, — но меня прервали. Смысла скрывать не было. Особенно понимая, перед каким человеком сейчас он стоит. Осаму действительно мог доверять ему, но никогда не мог смотреть ему в глаза. Он боялся увидеть упрёк в глазах преподавателя, когда тот слушал про очередное появление повязки на руке, или пропуск лекции по той же причине. Сегодня он не хотел, чтобы Ода заметил его расширенные зрачки. — И сколько ты успел выпить? — спросил Ода, надеясь всем сердцем, что ответом будет «ничего». — Чуть больше обычной дозы. Энергетик я выпил только до половины. Ода, услышав про энергетик, без лишних слов схватил его за руку и быстро потащил в туалет. Конечно, он не сможет принять достаточно квалифицированные меры, но если Дазай выпил медикаментов лишь чуть больше нормы, то будет достаточно и простого прочищения желудка. — Постойте, не так быстро! — запротестовал Дазай, взявшись свободной рукой за уже давно болевшую голову. Юноша вытянул руки перед собой, рефлекторно ухватившись за одежду стремительно идущего впереди преподавателя и стараясь не упасть на пол, если вдруг ноги не выдержат его, засыпающего, уставшего от жизни, и именно сегодня запутавшегося в желаниях, хочет ли он вообще жить. Тот не слушал. Всё как раз и нужно делать быстро, иначе Осаму снова окажется в больнице. Он не умрёт, нет, но ему будет больно и плохо, и какое-то время на парах он появляться не будет. Ода затащил его в старый мужской туалет, которым уже практически никто не пользовался. Только воду по-прежнему подавали, скорее для уборщиц, хранивших именно здесь свой инвентарь. Преподавателю как раз вода и была нужна. Он открыл кран над умывальником, и подтолкнул Осаму к нему. — Пей! Постарайся влить в себя как можно больше воды! Выбора не оставалось. Вернее, его не было изначально. Юноша недовольно нахмурил брови и наклонился к бьющей в раковину струе холодной воды, зачёрпывая руками и выпивая большими, торопливыми глотками. В этой процедуре одним из неприятных моментов было то, что это отрезвляло рассудок, чего Дазай сейчас вовсе не хотел, ведь он надеялся уснуть на какой-нибудь паре, а из-за этого лечения только голова сильнее болеть начнёт. Ода не сводил с него хмурого и напряжённого взгляда, сосредоточенно наблюдая за тем, как Осаму заливает в себя ледяную воду из-под крана. — Что сподвигло тебя на этот раз? — спросил он наконец. Элементарная логика заставляла его не верить в то, что у Дазая не было причин для смерти. — То же, что и в прошлый. Сегодня пятница, шестое число, — ответил юноша в перерывах между глотками. Каждый месяц раз за разом всё повторялось. Отец вновь приезжал, и дом наполнялся одновременным молчанием обоих. Потом юноша сбегал прочь, и зачастую его потом находили сидящим по локоть в мутно-красной воде чьей-нибудь чужой ванны в чужом доме, либо с петлёй на шее, или же наполовину без сознания, с пачкой таблеток, зажатой в подрагивающих пальцах. Это своеобразная традиция — так тепло и радушно встречать любимого отца, возвратившегося из командировки и вновь начинающего своё любимое развлечение. Осаму тяжело, он совершает попытку за попыткой, разочаровавшись в этом мире, но до этого дела никому нет. Всем наплевать на него. Никакого крика, никаких лишних слов. Лишь опять безразличное молчание чужих людей и краткие, неприятные и в общем-то, бессмысленные разговоры. Ода вздохнул. Он уже предлагал Дазаю хоть какое-то решение этой проблемы — переезд. Но идти Дазаю было некуда, а приглашать его к себе Ода не решался. Могли пойти слухи, да и Осаму бы не согласился, скорее всего. Он вздохнул снова и спросил: — Тебе точно некуда идти? — Точно. И даже если бы я смог уйти, он бы потребовал вернуться домой. Дальше, после повисшей короткой паузы, Осаму тихо произнёс: — Вчера он сказал, что собирается забирать отсюда мои документы... На это Ода лишь молча взял его за плечи и оттащил к старому толчку. — Ты знаешь что нужно сделать, — сказал он, — иначе будут только боль и больница. Сейчас это ни тебе, ни мне не нужно. — А может быть я хочу в больницу? — вдруг ухмыльнулся Осаму, закрываясь в кабинке и говоря уже оттуда. — Белые стены, такие же белые халаты... Тишина и покой наедине со своими мыслями... Да я сойду с ума скорее, чем он придёт навестить меня! Он не хотел говорить о том, что пока он восстанавливался после долгого коматоза, его отца в больнице ни разу не было. Был другой человек, навещавший Осаму регулярно. Но Дазай чем угодно мог поклясться, что не хотел его там видеть, тот просто приходил туда сам. Приносил Дазаю фрукты и сладости, купил новый телефон, подолгу говорил с ним (в частности дав то самое поручение), строил больничный персонал, и они все, от главврача до санитаров, навытяжку стояли перед ним. Дазай этому и не удивлялся. Только общаться с ним ему совсем не хотелось, но выхода не было, поскольку никто не брал его желания в рассчёт. Когда-то их общение было очень тесным. Потом Дазай прервал его, думая что это навсегда, но ошибся. Этот человек не подчинялся ничьим правилам, не играл в чужие игры, как и сам Дазай. И почему парень был так важен для него, знали лишь они двое. Отец Дазая, разумеется, знал об этом человеке, слишком важное место в городе он занимал. И потому страшно разозлился, когда его сын захотел порвать с ним. Ему было бы выгодно, чтобы сын заимел такого покровителя. Хотя первое время нахождение сына в больнице его отец оплачивал. Но потом... Таким образом, слова Дазая об отце и больнице были своеобразным криком души, вырвавшимся из тела, исстрадавшегося без ласки и участия, без простого человеческого тепла. Ода не ответил. Только снова нахмурился, что-то обдумывая. — Он хочет, чтобы ты перевёлся или у него просто нет средств на твою учёбу? — спросил он, закуривая. Ужасная привычка для преподавателя, но Ода бросать даже и не собирался. — И то, и другое одновременно, — затем за дверью кабинки раздались резкие судорожные звуки, похожие на кашель, и Ода поморщился. Через какое-то время, тяжело дыша, Дазай продолжал: — У нас совсем нет денег. Из-за той моей комы, мы в страшных долгах, и поэтому отец хочет перевести меня в какое-нибудь дешёвое место на окраине города. И то, только тогда, если найдутся деньги на его оплату. Иначе мне придётся искать сомнительные временные подработки, экономить на всём ещё сильнее, хотя куда уж дальше... Я не хочу быть похожим на него. — Сначала дело, потом разговоры, — отрезал преподаватель глядя в окно, выходившее во внутренний двор, на сидящего на мокрой после дождя лавочке в полном одиночестве новенького студента, — если ты не запихнёшь сейчас себе пальцы в глотку, это сделаю я. — Всё, я понял, только не торопите меня, — Осаму громко сглотнул и перестал отвечать, занятый весьма неприятной процедурой. Ода помолчал, вновь тяжело вздохнул и, открыв окно, выбросил окурок, стараясь не прислушиваться к звукам, доносящимся из кабинки. Чтобы их не слушать, он отвлёкся на созерцание уткнувшегося в телефон новичка. Он решил, что спросит Дазая о нём и о том, почему они сидели рядом, но позже, когда тот закончит чистить желудок. Через какое-то время дверь кабинки со скрипом распахнулась, выпуская Осаму к раковине — вновь сделать пару глотков ледяной воды: — Ну всё. Как видите жив, почти здоров и вновь готов портить воздух, — произнёс он, закрывая кран и тоже выглядывая в приоткрытое окно, чтобы посмотреть, что же там так интересует преподавателя. — Я могу договориться, чтобы тебя отпустили с оставшихся пар, можешь поспать в это время в моей аудитории на задних рядах, — сказал Ода, — выглядишь ты не очень. — Даже не знаю, стóит ли... — задумчиво произнёс юноша. Ода только покачал головой. Дазая ему было искренне жаль, но как помочь ему, он совершенно не знал. — Выпьешь чаю со мной, а потом посмотрим. У меня есть специальный, который надо пить для стабилизации работы желудка после очищения. Так, держу на всякий случай. Он в последний раз бросил взгляд на одинокую фигуру Фёдора, к которому теперь подошёл Акио и начал на него недовольно орать, размахивая руками. — Чай? Ну, если Вы настаиваете, — хмыкнул Осаму, выглядывая между тем в окно через плечо преподавателя, и тут же нахмурился, буркнув: «Опять он!», имея в виду своего дружка, решившего вдруг снова зацепить новенького. — Что-то не так? — Сакуноскэ нахмурился, глядя туда же. — Хочешь спуститься к ним? — Только если этот идиот Акио вздумает устроить драку посреди улицы, — пожал плечами Дазай, наблюдая за этими двумя. — А ты знаешь его? — Ода кивнул на Фёдора, снова закуривая. — Фёдор Достоевский, — монотонно забормотал Дазай, будто читая чужое досье, лежащее прямо перед ним, — девятнадцать лет, приехал сюда из России, получив грант на обучение здесь. Живёт один. Неразговорчивый, малоконтактный, и кажется, не выспался этой ночью. Круглый сирота, воспитанный своей тёткой. И неожиданно осклабился: — Как Вы говорили? Это звучит устрашающе, да? — Откуда тебе-то всё это известно? — нахмурился Сакуноскэ и опять выбросил бычок в окно. — Не спрашивайте, Одасаку-сенсэй. Это мой секрет, Вы же знаете, — он скептически улыбнулся. Сакуноскэ бросил осуждающий взгляд. Он догадывался, кто мог снабдить парня подобными сведениями, и совсем не одобрял таких связей. Рано или поздно Дазаю это аукнется, подумалось ему. И позже он увидел, насколько был прав, но когда узнал об этом впоследствии, сильно пожалел об этих мыслях, ведь выходило, они сбылись. Он вообще считал, что мысли материальны, но ничего не мог поделать, когда в его голову приходило такое, о чём бы лучше и совсем не думать, но он же не мог не думать вообще. — Я помню, Вы обещали чай, — пальцы юноши выстукивали нервную дробь по подоконнику. — Да, пойдём, — ответил преподаватель, направляясь к выходу. Осаму закивал, напоследок ещё раз выглянув в окно, и пошёл за ним, по привычке засунув руки в карманы. — А чай с печеньем? Как в тот раз? — Да, — ответил Ода. — Не смейтесь, Вы же знаете, как я его люблю. Считайте, что это моя небольшая слабость. Ода ласково потрепал его по волосам и открыл дверь в свою каморку, где стоял электрический чайник и лежала его сумка, в которой и был заветный пакет печенья. Юноша просиял, улыбнувшись этой маленькой нечаянной радости. Когда Ода потрепал его по волосам, юноша прикрыл глаза, заранее подставляя голову и ожидая этого жеста. Сейчас он действительно напоминал беззаботного ребёнка, который просто общается с близким человеком, и просто любит то самое, особенное печенье, которым его постоянно угощают. Никакой сторонний наблюдатель не распознал бы в таком Дазае того, кем он был на самом деле. Или это и был его истинный облик? Любопытный вопрос... — Одасаку-сенсэй, приносите это печенье почаще. Ода поставил чайник и вытащив печенье из сумки, положил его на стол. Он вдруг застыл, посмотрев в сумку, а потом нахмурился, продолжая смотреть туда. — Дазай-кун... — А? — оторвавшись от гипнотизирования пакета с печеньем, поинтересовался Осаму. — Что такое? Сакуноскэ вытащил из сумки ещё кое-что. Книгу, завёрнутую в красивую подарочную бумагу и протянул её Дазаю. — Держи. Я нашёл её вчера у себя дома, для меня эта вещь очень важна, но тебе она будет нужнее, — произнёс он, — пусть будет подарком в честь твоей выписки. Дазай удивлённо приподнял брови, и провёл ладонью по обёртке, внезапно побледнев. Он впервые получил столь неожиданный подарок, и выдавил из себя задрожавшим вдруг голосом: — Одасаку-сенсэй!.. — Да? — мужчина уже заваривал чай в этот момент, и поэтому не обернулся. Он услышал, как позади него раздались звуки шуршания обёрточной бумаги, и пальцев, проводящих по обложке и наконец, тишина, вскоре прерванная шагами. Юноша, подойдя, уткнулся в плечо Оды, с благодарностью приобнимая преподавателя рукой за плечи. Ода улыбнулся и, повернувшись к Осаму, обнял того в ответ. — Я раньше не видел таких экземпляров, — взволнованно произнёс юноша, держа в другой руке свой подарок. — Береги её, такую теперь не найти. — Буду беречь больше жизни, Одасаку-сенсэй, — закивал Осаму, улыбаясь со всей искренностью, на которую был способен, что случалось редко. Одасаку рассмеялся. — С твоими склонностями ты даже мелочь в кармане будешь беречь больше жизни! — Значит, буду беречь больше... Больше любимого печенья... В общем, я буду очень её беречь! — Это коллекционное издание, — заметил Ода, размешивая сахар в своей чашке, и подавая Дазаю его. Без сахара, как и полагается снадобью. Осаму просиял и хотел было вновь заключить преподавателя в объятия, но вовремя сдержался, ограничившись улыбкой и поклонами. — Спасибо Вам. Спасибо! Он хотел сказать ещё несколько тёплых слов по поводу подарка, но вместо этого молча торопливо стал пить свой чай. Он уже допивал, когда в его кармане завибрировал телефон, и парень достал трубку. Сакуноскэ насторожился, думая, кто бы это мог звонить Дазаю. — Эй! Где ты шляешься? — прозвучало из телефона. — Все задроты уже зубрят книги в аудиториях, не хочешь составить компанию? Осаму лишь фыркнул, но не успел ответить, его тут же перебили: — А если серьёзно, то я помню, какое сегодня число, — в этот момент звонивший заговорил тише и мрачнее, — ночью можешь выбраться ко мне, я постараюсь приютить тебя, что ли... А то, я смотрю, ты уже от нищеты начал у новеньких канцелярию клянчить, мало ли чего этот богатенький русский от тебя ещё за это потребует, может он из русской мафии, вон прикид у него какой недешёвый! И сумка! А ручка, ручку ты видел? Это ж «Паркер», ориджинал! Может провернём то, что и всегда? Фёдор никогда не отличался любопытством, а ещё больше не любил подслушивать, но сейчас это вышло совершенно не по его воле. Он просто возвращался в здание, когда услышал разговор приятеля Осаму, вошедшего туда раньше него, по телефону. И почему-то ему показалось, что разговаривает тот именно с Дазаем. А то, что он услышал о себе, ему не понравилось от слова совсем. Проблемы ему были не нужны, а такая характеристика не обещала ничего хорошего, и он на всякий случай проверил нож в кармане. Тем временем, у Дазая в голове, которая кружилась и плохо соображала до этого, после процедуры, навязанной Одой, уже немножко прояснилось. В ней словно заработал невидимый калькулятор, и ему вдруг подумалось, что всё то, что он понапридумывал себе сегодня, поймав себя на том, что откровенно любуется новеньким, который показался давним знакомым, это только глупые бредни, навязанные энергетиком и таблетками. Красота, это ещё ничего не значит, а вот то, что он богатый... Это дело! И с этого дела можно тако-о-ой куш поиметь... Русская мафия, значит? Да, он выполнит поручение приглядывать за этой черноволосой дылдой, он с ней даже разлучаться не будет. Только пускай эта дылда заплатит за этот надзор. Чтоб не украли... Ну-ну! Никто его и не украдёт у Дазая, не на того напали. Он не будет ни у кого просить денег. Он их потребует. — Акио, стой на месте, и жди меня, я тебе должен кое-что сказать. Хотя нет, я тебе напишу. Всё, пока, — вдруг серьёзно проговорил Дазай и тут же сбросил звонок, не дожидаясь ответа от товарища. Он вернулся к преподавателю, натянув на лицо вымученную улыбку и торопливо убирая мобильник в карман слегка потрёпанных джинсов. — Простите, опять Акио. — Пойдёшь к нему? — Ода протянул ему печенюшку. Вся эта ситуация абсолютно ему не нравилась, но на Дазая Ода никогда не мог повлиять в полной мере, уж слишком тот был упрям. — Да, меня ждут. Но я ещё обязательно к Вам зайду, — Осаму быстренько подцепил из пакета ещё немного печенек, половину съедая на месте, и махнул рукой от порога, воскликнув на прощание: «До скорого!» Одасаку очень хотелось надеяться, что они встретятся действительно скоро. Дазай спускался по лестнице, то и дело оглядываясь в сторону подсобки преподавателя. И прописная истина о том, что стоит не забывать смотреть под ноги и по сторонам пока спускаешься, иначе будет хуже, подтвердилась благодаря встрече с таким же безалаберным приятелем, который обсуждал что-то крайне интересное, стоя на лестнице, с рыжеволосым Чуей. Дазай спустился к беседующей парочке, крашеный повернул голову, когда Осаму уже подошёл вплотную, и они словно в немой кинокомедии, больно столкнулись лбами, да так, что Акио, сам же не удержав равновесия, скатился со ступенек, благо их оказалось всего две, и впечатался в пол коленями, а Дазай выронил книгу. И они оба громко обругали друг друга под ядовитый смех Накахары.***
Дазай отчего-то следил за секундной стрелкой до нелепости пёстрых настенных часов, висевших над дверью. Тонкая, вытянутая, самой простой классической формы, без характерной бусинки с острым наконечником на конце, она ежесекундно вздрагивала, равномерно отмеряя временные промежутки. Тик-так! То были пустые минуты безделья, ожидания появления загадочной фигуры и редких ленивых взглядов в окно, на абсолютно безлюдную остановку автобуса. Тик-так! И вяжущее челюсти предвкушение, пробирающее порой до дрожи в тонких пальцах, отстукивавших нервную дробь о край стола. Тик-так! Осаму прикрыл глаза, доверяя лишь собственному слуху, ведь ему нужно лишь ненадолго отвлечься и усмирить дурацкие переживания. Он всегда старался выглядеть настолько довольным и расслабленным, что никто и подумать не мог, что его что-то может заставить волноваться. А сейчас выказать несвойственное ему волнение вдвойне опасно для него самого. Тик-так! Это никогда раньше не пугало. Промахи ведь так легко устранить, да, Дазай? Ведь ты всегда умел обернуть ситуацию с выгодой для себя, отчего же твои мысли сейчас затуманены ядовитым смогом сомнений? Многие любили потрепыхаться, ты знал, чем их усмирить. Сделаешь это и с ним, только не думай, не думай о его тонких пальцах, аметистовых глазах, заставляющих тяжелеть твой пах, и смоляных волосах, которые так и хочется потрогать. Тик-так! Всё это не к добру, Осаму. Если пожалеешь его сейчас, то уже завтра вылетишь отсюда, как пробка из бутылки. И тебе не поможет ни этот красавчик, ни тот у кого ты даже под страхом смерти денег не попросишь. Хотя, он бы дал, и ты знаешь, что дал бы. Дал бы, сколько скажешь, и отработать не попросил. Но ты же не будешь! Так какого же ты мнёшься? Решайся. Если всё выгорит, то и... тот, кого не хочешь просить не узнает. А и узнает, так ничего не сделает, русскому же ничего не сделается. Он сильно надеется, что они не покалечат его, это черноволосое чудо. Он сам не даст. Это мерное «тик-так» и Фёдора уже давно начало раздражать. Этой ночью он спал всё же чуть больше, чем прошлой. Целый час! Он вчера уснул, как только приехал из универа, вошёл в свою квартирку и упал на кровать. Проснулся он от ощущения, что к нему в постель забрались тысячи рук, пытающихся утащить его куда-то в глубины преисподней. Они душили его, царапали его плоть до крови, а он лишь слабо пытался вырваться и проснулся с немым криком, замершим на тонких губах. Оставшуюся ночь он готовился к сегодняшним парам. На душе было неспокойно, а вчерашний разговор того крашеного дружка Дазая всё не шёл из головы. Фёдор никогда не причислял себя к великим детективам, но остроты ощущений иногда хотелось. Будто их не хватает по ночам! Тик-так! Будь прокляты эти часы! От них и без того расшатанные нервы готовы в крошку рассыпаться, как упавший на пол кусок гипса, тем более, что для беспокойства, похоже, причины всё же есть. Появление вчерашнего знакомого Осаму встретил лукавой улыбкой и любопытным взглядом, в ответ на взгляд русского, излучающий приглушённое мерцание драгоценных камней. Но сокровище тут же оказалось сокрыто — Фёдор закрыл глаза, как только уселся за стол. — Доброе утро, — Дазай, как и подобало ему, не мог оставить новенького без внимания. Фёдор только невнятно промычал что-то в ответ, укладывая голову на лежащие на столе руки, и по возможности, стараясь подремать. Они снова сидели рядом, и стоит ли говорить, что Дазай перелез к нему, опять не став дожидаться, пока новичок сам усядется возле него. Что послужило толчком опять начать рассматривать русского вблизи? Пожалуй, именно то, что Дазай не мог перестать находить парня для себя интересным. А для чего же скрывать своё любопытство, если есть на что посмотреть? Новенький был, словно ходячая картина зарубежного художника, завораживающая своей неповторимой стилистикой и характерной таинственностью — белоснежный фон для вечернего пейзажа с аметистовыми облаками, обрамлённый тёмным деревом. Да и кроме того, Дазай никак не мог вспомнить, почему русский кажется ему хорошо знакомым, более того, близким и родным. Где он мог видеть этого человека? Где и когда? Он встряхнул головой, прогоняя наваждение. Не думать о ерунде, думать только о предстоящем деле, а не о том, что в эти руки хочется отдаться, и никого другого в них не пустить. И что хочется быть зацелованным этими губами, и никакими другими, и чтобы эти чёртовы глаза смотрели только на него, и никого другого не видели. Фото в досье не передавало и десятой доли этой красоты, и сильной подавляющей тяжёлой энергии, неизменно ощущавшейся вблизи этого русского. Странно знакомой энергии. Осаму счёл мычание иностранца ответом на его пожелание, и отвлёкся от созерцания сего прекрасного произведения искусства на лекцию преподавателя. Утренняя пара началась. Часы продолжали тикать, Фёдор продолжал делать вид, что спит, хотя сон никак не шёл. Будь он проклят этот день и вся эта жизнь, если не удастся выспаться в ближайшее время! — Почему не пришёл вчера? — Акио, видимо, наскучило развлекаться, постоянно сбрасывая со стола вещи Ацуши на пол, на что тот только молча хмурился, безрезультатно пытаясь собрать всё назад, но снова на полу оказывалось то одно, то другое. — А толку-то? — хмыкнул Дазай. — Даже и знать не хочу, с кем вы там решили резаться на этот раз. Ну что, много продули? — Он спустил все свои бабки и ещё должен остался, — пробурчал сидящий через проход от него Накахара. И фыркнул. Он-то знал, что на самом деле ещё сотворил друг Дазая. Но пока молчал. — У-у-у, — протянул Осаму со злорадной ухмылкой, — это только ты так можешь. Что, головушка бо-бо? Вон на лбу синяк-то какой! И для чего она тебе только нужна? А ты, Чуя? — Я выиграл все его деньги, немного денег его соперника и золотые часы, — пожал плечами Накахара. Играть в покер он, кажется, умел с пелёнок, но в данном случае это было неважно. Даже продуйся Чуя в пух и прах, он бы не стал платить за проигрыш так, как это делал Акио. И хорошо, что Дазай об этом не знал. И лучше было бы, чтоб не знал и дальше. — Даже Чуя хоть что-то сумел!Разочаровываешь, Акио! — Осаму был прекрасно осведомлён о талантах Накахары, как обо многом другом. Они с рыжим давно были знакомы друг с другом, довольно часто сталкивались, и постоянно подкалывать Накахару для Дазая было святое дело. — А ты вообще ни хрена в этом не смыслишь! — тут же взорвался Чуя, подковырка задела его, как и почти всё, что говорил Дазай в его адрес. — Да ну, что же ты на прошлых выходных то же самое не сказал, Чуя? — Дазай только обрадовался, от того что Чуя завёлся. — Дазай, Накахара и Морита, что вы там устроили? — разнёсся по аудитории голос преподавателя, от его крика подскочил, выпрямляясь и Фёдор. — Достоевский, не спать! — рявкнул преподаватель, заметив это. Осаму посмотрел на сонного Фёдора и лишь сочувственно пожав плечами, протянул соседу его же карандаш. Немного успокоившись, преподаватель снова приступил к лекции. Как же сложно с этими юными дебилами! Особенно, когда один из них, самый громкий и самый равнодушный к словам преподавателя, заткнуться так и не соизволил, в итоге, доболтавшись до выдворения из аудитории. Причём, выставили не его одного, а сразу всех четверых. Фёдор во всём винил злополучные часы на стене. Что же могло быть виновато в его несчастьях кроме них? И пока все наблюдали последствия легендарной удачливости Акио, опять, как и вчера, получившего по лбу, но уже дверью, да так, что снова вытер пол своими коленями, и всё из-за того, что выходя отвлёкся на «милую» беседу с Накаджимой и вовремя не отпрянул, Осаму быстренько успел утащить Чую в боковой коридор. — Насчёт вчерашних сообщений, — объяснил он, напоследок зыркнув на Достоевского, и торопливо прошептал Чуе на ухо несколько слов. Фёдор отвернулся от них, и изображая безразличие, с ленивым видом проплёлся по коридору, за поворотом слившись со стеной в тёмном закутке, образованном выступом. Он всё это время следил за ними всеми. Словно тень, он вчера проследовал по коридорам за крашеным блондином и слушал каждое его слово во время его телефонных переговоров. И хотя ему не удалось узнать, для чего же Дазай Морите вчера так срочно понадобился, что-то ему подсказывало, что Дазай не просто так подсаживается к нему второй день подряд, и это заставляло опасаться за свою шкуру. — Зато я вовремя, — проговорил подошедший Акио, отряхивая от пыли колени, которыми грохнулся об пол. — Даже слишком. Я только за порог шагнуть успел, — Дазай усмехнулся, руки убирая в карманы. Однако улыбка тут же сошла с его лица. Взгляд помрачнел и будто стал тяжелее, наполняясь свинцовой тоской, — конечно, тебе всегда нравилось такое, как я вчера предложил, я даже не удивляюсь, что ты и сегодня прискакал. Взгляд Дазая переметнулся на Чую, ожидая и от него внимания к разговору. — Во что ты опять вляпался? — хмуро спросил тот, сминая в руке сигарету. Курить в университете было запрещено, а Накахара это дело любил, поэтому каждый раз, когда хотел закурить, мял пальцами сигареты. — Не опять, а снова, Чуя-кун, — на губах Дазая промелькнула печальная улыбка, — у меня больше нет денег на учёбу. Не знаю, сможешь ли ты это понять, но, представь себе, такое бывает. Чуя фыркнул: — Не думай, что из-за обеспеченного дяди я потерял остатки мозгов, как некоторые, — он бросил взгляд на Акио и снова посмотрел на Дазая, — у тебя что, нет идей где бабла достать? —Хочешь податься в альтруисты и пожертвовать мне? Ох, как мило с твоей стороны, — ответил суицидник с горькой иронией, — мне нужно много и срочно, а это самый лёгкий путь. Или у тебя есть другие идеи? Посвяти меня в тонкости своей работы, я тоже хочу за ночь столько получать! И как тебе только твой дядя такую работу разрешает? Что, мало денег даёт, не хватает на булавки, а Чуя-тян? — Когда это я говорил, что собираюсь снабжать такого отброса как ты? — надменно процедил Чуя, бросая сигарету куда-то в сторону. — Я уже говорил тебе, где можно заработать, вот только когда дядя предложил помочь ему, ты не захотел, так что теперь выкручивайся сам! Не понимаю, какого он вообще с тобой так возится! — Наверное потому, что я умный, — осклабился Дазай, а затем нахмурился, — чёрта с два я туда пойду! Боишься входить в дело, так и скажи! — Не хочу проблем, — хмыкнул Чуя, — да и было бы кого трясти, — он закатил глаза, — одумайся, а то ведь влипнешь по самые яйца. — Да конечно, как будто эти проблемы будут твоими, — в глазах суицидника загорелся недобрый огонёк, и он прошипел, — наш дорогой пай-мальчик не любит проблемы, зато он любитель прятаться за моей спиной. — Даже не думай взять меня на слабó, — фыркнул Чуя и следующую мятую сигарету швырнул Дазаю в лицо, — говорю тебе, ты на нём себе на учёбу не заработаешь, хрень бинтованная! — Заработаю! На первое время так точно. Мне нужно хотя бы показать, что у меня деньги есть, дальше я уже сам разберусь. Тебя так сильно от этого воротит? Откажись прямым текстом, если кишка тонка, и если хочешь отвечать за всё то, что ты натворил, когда тусовался с нами, перед твоим дядей. Давай же, выйди из-за моей спины, если ты так меня ненавидишь, а то покрывать тебя как-то подзаебало! — Херню ты несёшь! Не будь идиотом, Дазай! Не лезь в это дерьмо. Хотя... — он поковырял носком обуви пол в коридоре, — дерьмо к дерьму и тянется. Не берись за старое, слышишь? Это не тот случай. Хотя кому я об этом говорю! — Твои слова звучат убедительно, но-о, —усмехнувшись, Осаму скрестил руки на груди, — до тебя всё никак не дойдёт, что у меня нет выбора. — Выбор есть всегда, — отрезал Накахара, — а ты слепой идиот, который не видит того, что перед носом! — Удиви меня, Чуя-кун... — То, что предлагал тебе мой дядя не хуже того, что собрался делать ты, но, — он приблизился к Дазаю вплотную и прошептал, ухмыляясь, — раз ты так сильно не хочешь с ним связываться, я готов оплачивать твою учёбу взамен на твоё полное и беспрекословное подчинение мне, он и знать не будет. Осаму вдруг засмеялся и отвесил Накахаре звонкий щелчок по лбу: — Угомони свой пыл, маленький подчинитель! А ведь говорил, что не потерял остатки мозгов! Это с твоей-то властной душонкой? — Да мне похрен, выгонят тебя, или нет! Скажу по правде, так мне же ещё и лучше было бы, если б выгнали, хоть твою мерзкую рожу не видеть! — ухмыльнулся Чуя. — Но не хочешь подчиняться мне, поработай на Огая, это безопаснее, он и защиту гарантирует, и платит больше. Подумай! — Спасибо за такое щедрое предложение, — фыркнул Осаму, — но рекламщик из тебя никакой, даже листовку не возьму! — Ну и дебил! — разозлился Чуя и развернулся, чтобы уйти. — Я в твоей авантюре не участвую! — Эй, ну и куда ты собрался, Чу-уя? — протянул Дазай, махнув рукой. — Друг в беде не бросит, тебя не учили? — И с каких это пор ты мне друг! — закатил глаза рыжий. — Я тебе дело предложил, ты отказался. Дальше не моё дело. С этими словами Накахара ушёл, пройдя мимо вжавшегося в стену Фёдора, который обладал звериным слухом, и расслышал даже предложение Дазая, сделанное Чуе шёпотом. Акио, стоявшего с выражением злобы и тупого недоумения на лице, лишь похлопали по плечу и приказали расслабиться. — А теперь нам пора перейти в другое место, — взгляд Осаму метнулся в сторону прохода, куда удалился Накахара, словно ощутив там чьё-то присутствие, — мало ли, чьи любопытные ушки решили подслушать чего мы тут болтали.