О бескрайняя, печальная, пустынная Голгофа, о Мельница Смерти! Почему послан туда Живой, наделенный сознанием, в полном одиночестве? Почему — ведь Дьявола нет? Его нет, если только Дьявол не есть твой Бог. Томас Карлайл
Фёдору не давала покоя эта парочка. Его интуиция прямо кричала во весь голос, что из-за того, от чего отказался Накахара, могут быть проблемы у самого Достоевского. Поэтому он твёрдо решил тайком пойти за ними, насколько будет возможно, и любой ценой разузнать, чем это всё может быть опасно лично для него. Двигались они достаточно быстро, изо всех сил стараясь выглядеть безмятежно-расслабленными. Осаму, уложив забинтованную руку на плечо Акио, фальшиво мурлыкал какую-то навязчивую мелодию, изредка шепча ему что-то неразборчивое, и даже когда эти двое скрылись из вида преследователя, голос Дазая всё ещё был различим. Только теперь он доносился из старого мужского туалета. Фёдор притаился под дверью, внимательно прислушиваясь к голосам внутри. Интуиция теперь властно приказывала ему бежать, но кто бы её слушался! Это случилось так быстро, что заняло буквально считанные секунды. Дверь, до этого раскрытая нараспашку, захлопнулась сразу после того, как чьи-то руки затолкнули Фёдора внутрь. Фёдор огляделся. Акио втолкнул его сюда, а сам вышел, и они с Дазаем были одни. — И снова здравствуй, — криво улыбаясь у противоположной стены, стоял зачинщик начинающегося преступления. Достоевский весь внутренне подобрался и улыбнулся в ответ: — Мы вроде не прощались, — он быстро оценил обстановку и пытался теперь понять, что будет дальше, после того как его так грубо затолкали в уборную. Он вроде и слышал, что намеревался с ним сделать Дазай, но правильно ли он разобрал японскую речь? Просто то, что он понял было настолько смешно и нелепо в отношении него, что Фёдор только внутренне нервно похохатывал. Ну что ж... прийдётся видимо объяснить этим самоуверенным полудуркам правила хорошего тона в поведении с иностранцами, а то как хотите, но это уже ксенофобией попахивает. — Не прощались и не знакомились, но ты уже распустил свои уши на мой разговор. Хочешь узнать что-то про меня? Тогда давай начнём с имени, — край бинта выбился из-под повязки в тот момент, когда юноша протянул Фёдору раскрытую ладонь, — Осаму Дазай! И гаденько ухмыльнулся. Фёдор с опаской покосился на протянутую руку и хмыкнул: — А что если я скажу, что хочу знать о тебе всё, потому что влюбился? Ответом была скептически вздёрнутая бровь: — Да ну, прямо-таки влюбился? — Дазай ехидно прищурился. — Очень интересно! — Не веришь в любовь с первого взгляда? — Фёдор скрестив руки на груди, посмотрел на Дазая, постаравшись придать своему взгляду максимальную нежность. — А кто б поверил! А что, хочешь переубедить? — закусив губу, Осаму убрал руки в карманы. — А есть шанс? — Фёдор напряг весь свой актёрский талант, чтобы изобразить игривую улыбку. — Конечно есть. Например... — Осаму задумчиво посмотрел в потолок, и приложив указательный палец к губам, произнёс, — помочь мне. — И в чём же? — Фёдор слегка склонил голову к плечу. — Твои уши уже успели услышать, что у меня трудности с деньгами. Поможешь? — вытащив из кармана телефон, юноша начал что-то на нём печатать. — Могу поговорить со своим работодателем, — пожал плечами Фёдор. — Шикарное предложение, — хмыкнул Дазай переходя на японский, — но у меня немного другая ситуация. Сорри, но деньги позарез нужны, причём уже вчера! Достоевский хмыкнул: — Я похож на богатого идиота, готового прямо сейчас отвалить тебе кругленькую сумму? — спросил он по-английски. — Быстро же ты перехотел бороться за свою любовь! А я уже себе конфетно-букетный вообразил! Какая досада, — театрально вздохнул Дазай, подымая взгляд от телефона. — Видно не судьба, — ухмыльнулся Достоевский, которого уже стал забавлять этот двуязычный диалог. — А жаль, мы бы стали хорошими приятелями... возможно, — Дазай нажал на «отправить» и убрал телефон в карман, довольно прищурившись. Дверь за спиной Фёдора резко распахнулась, и на пороге появился Акио вместе с одним из парней, тоже входившим в их компанию. Тот, второй, быстро захлопнул дверь за собой и схватил Фёдора за капюшон его худи. Достоевский ожидал чего-то примерно в этом духе, поэтому спокойно, и даже с вызовом посмотрел на Дазая. Он незаметно перепрятал нож из кармана в рукав, а Дазай продолжал втолковывать ему: — Вижу, мне придётся объяснить тебе пару правил. Имя моё у тебя на слуху, я уверен, тот мелкий ублюдок наверняка обо мне много чего порассказал. У тебя есть выбор — деньги или тело, у меня же его нет. — Тело? — Фёдор удивлённо приподнял бровь. Почему-то мозг подсовывал ему самые пошлые мысли на этот счёт. — Вернее, шрамы и синяки на нём. Или чего похлеще, — взгляд его невольно метнулся на собственные руки. — Я не боюсь этого, — спокойно парировал Фёдор. — Тогда прими и смирись, — пожал плечами Дазай, прикрывая глаза и кивая Акио, позволяя ему начинать то, зачем они все сюда собрались. Тот, вместе с продолжавшим держать русского за шиворот парнем, в четыре руки толкнули Фёдора вперёд, швыряя на бетонный пол. Дело за малым, нужно всего лишь скрутить, избить, и спрятать, а потом потребовать выкуп. Дазай говорил, что у этого московского перца есть на родине богатый любовник, сын нефтяного магната. Ну вот пусть этот самый сынок и раскошеливается ради своей зазнобы. Насчёт бабла золотой мальчик наверняка папочкой не обижен, так что можно запросить столько, что хватит и Дазаю на учёбу, и им обоим на оплату киднепперских услуг, да ещё и на дурь останется. Они уже проделывали такое раньше, с другими, сделают и сейчас. И всё им сходило с рук. Роли в их группировке были давно и чётко распределены — Дазай мозг, никогда не пачкающий руки грязной работой, а Акио и остальные, только исполнители. Фёдор дал повалить себя, но не для того, чтобы позволить себя избить. Ярость алой пеленой тут же застлала глаза, затмила разум. Всё как тогда, на курсах самообороны, которые они посещали вместе с Гоголем. Отец-нефтяник отправил Николая туда, полностью не надеясь на одну лишь охрану, ведь она тоже не всегда может действовать эффективно, и было бы полезно, чтобы сын не оказался в случае чего беззащитной овцой. Проблема была в том, что золотого мальчика Коленьку разбила смертная скука после первого же занятия, и он придумал решение, став таскать с собой Фёдора за компанию. Он вообще везде таскал Достоевского за собой, словно комнатную собачку, и окружающим казалось, что Николай даже дохнуть без него не в состоянии. Это породило массу сплетен среди московского бомонда, и одни лишь только двое юношей знали, что из этого всего правда. А поскольку тощий кошелёк последнего не позволял ему посещать такие занятия, то Гоголь-младший уговорил отца великодушно оплачивать их и за него тоже. Так что эта весёлая компашка явно ошиблась в выборе жертвы для нападения, но они об этом ещё не знали. Фёдор тут же вскочил на ноги, и с разворота ударил тяжёлым клёпаным ботинком в челюсть Акио. Дазай удивлённо распахнул глаза шире, когда увидел, что тот, с грохотом впечатавшись в стену спиной, со стоном схватился за свой подбородок. Другой парень, увидев это, оскалился, заорал, и бросился на Фёдора, намереваясь ударить того с локтя в голову. Но Достоевский увернулся, ударив его коленом в бок, и сразу же после этого сам въехал ему локтем в голову, и тот мешком повалился на пол. Вообще-то Фёдор метил в нос, но промахнулся, и теперь смутно надеялся, что этого олуха он всё же не замочил. Светловолосый, скрюченный, поскольку ушибленная спина не хотела разгибаться, тоже оскалился, зарычал, и бросился на Фёдора, но увы, удача сегодня отвернулась от него. Русский, вконец расстервенившись, без церемоний, изо всей силы дал ему кулаком под дых. Крашеный встретился затылком со стеной, и вытаращив глаза, с судорожно открытым ртом медленно сполз по ней вниз, прочертив на кафельной облицовке широкую кровавую дорожку, и упал замертво, уставившись в облупленный потолок остекленелым взглядом. — Акио! — дико закричал Дазай, и с исказившимся гримасой отчаяния лицом подался к нему, намереваясь поднять своего друга, который судя по его реакции, был для него явно кем-то бóльшим, чем друг. Достоевский даже не успел удивиться. В следующую секунду его сильно ударили ногой по лодыжке, и Фёдор осел на пол, одновременно незаметно спуская рукоятку ножа из рукава к себе в ладонь. Оказалось, от вопля Дазая пришёл в себя тот, кого Фёдор угостил ударом локтя в голову. Но Достоевскому было некогда радоваться, что хотя бы этот нападавший остался в живых. Тот, с помутившимся взглядом, сидел прислонившись к стене. Он вытащил из кармана складной нож и, видимо не имея сил раскрыть его, замахнулся на Фёдора, целясь попасть тяжёлой рукоятью ему в голову. Реакция русского была молниеносной. В одно мгновение он наклонился, и неуловимым движением полоснув ему ножом по запястью, заставил выронить нож. Раненый, захлёбываясь криком, упал на пол, зажимая запястье рукой, но долго кричать ему не дали. Фёдор обеими руками ухватил за голову оравшего парня. Короткий, но сильный удар головой об бетонный пол заставил того замолчать навсегда. Дазай смотрел на всё произошедшее глазами, наполнившимися животным ужасом, его всего затрясло от страха. Всё случилось так быстро, что он даже не успел понять, как так вышло, что вместо похищения слабой и беззащитной жертвы, буквально через несколько минут перед ним уже лежат два трупа, а Достоевский стоит невредим, как ни в чём ни бывало, расправившись с обоими незадачливыми похитителями. Осаму застыл над ними, так и не успев опустить дрожащую руку, протянутую к Акио, который всего несколько секунд назад был вычеркнут из списка живых. По его вине. Карие глаза наполнились слезами, челюсть запрыгала, ноги его подкосились, и он рухнул на колени рядом со своими поверженными друзьями, так и не опустив руку, словно умоляя Достоевского о милосердии. Фёдор словно очнулся. У него сорвало с глаз кровавую пелену, при виде этого живого воплощения просьбы о пощаде. Он побледнел, как стена, а затем, быстро вытерев ручку ножа о свой рукав, вложил оружие в протянутую руку Дазая и крепко сжав его в пальцах Осаму, процедил: — Теперь мы сообщники... Любимый! Осаму посмотрел на него снизу вверх. В его взгляде было детское недоумение, пополам со страхом и непониманием. Он всё видел, вроде бы участвовал, но его разум отказывался принимать, что и как произошло только что на его глазах. Его взгляд словно прирос к лицу Достоевского, исподлобья смотревшего на него в ответ. — Как ты... — Дазай осёкся и отпрянул, разжав руку и роняя нож. — Что? — Фёдор изо всех сил старался сохранять видимость спокойствия. — Ты поступил необдуманно, Дазай. — Как и ты, — всхлипнул тот и схватившись за виски, прошипел сквозь зубы: «Бля-а-ать!». — У меня не было выбора, — пожал плечами Фёдор, — успокойся немедленно, и придумай где нам с тобой можно добыть наркоту. Не позже, чем через два часа. Дазай отпустив свой висок, откликнулся: — В каморке швабра, подопри ею дверь, а я сейчас позвоню. Если кто-то будет ломиться... Я на них прикрикну, — и тут же достав из кармана телефон, непослушными пальцами стал набирать номер. — Это я, Рэйден. Надо, чтобы ты кое в чём помог.***
Тьма верный спутник каждого человека. Она сидит на плече, подкармиливая красными, как чистая свежая кровь, яблоками самые отвратительные желания. Она обещает всё, но даёт так мало! Она может воплотить любые желания, а может задушить своими холодными, липкими руками. Тягучая, как патока, заползает она прямо в душу, пробирается через сердце к горлу и душит, душит, не давая вдохнуть и капли свежего воздуха, чтобы разогнать её хотя бы на миг... Тьма была везде, казалось, даже он сам состоял из неё, был частью её, ею самой. Голова его нестерпимо болела. Это она, Тьма, забивала гвозди в виски, стараясь таким образом свести с ума, подчинить, наказать за греховные помыслы полным уничтожением сознания. Веки задрожали, нерешительно поднимаясь, позволяя лучику света проникнуть в вечное царство владыки земного ада. От злости Тьма взвыла воем сирены, нападающей на свою жертву, заставляя грешника зажмуриться, и заколотив ему в затылок последний гвоздь, спряталась в лесу, ожидая своего часа. Осаму, морщась от боли, огляделся. Непроглядная Тьма отступила, но коварный Полумрак остался. Он сидел ухмыляясь на самой высокой ветке чёрного, словно слепленного из смолы, дерева и курил трубку, поглаживая чёрную большую змею, браслетом обвивавшую руку. Таких деревьев здесь были десятки, нет, сотни, а быть может даже тысячи! Огромный бескрайний тёмный лес, где деревья настолько высоки, что полностью заслоняют и небо, и солнце. Если оно вообще есть. Дазай сел. Оказалось, он лежал на мягкой шелковистой травке, которая, вопреки ощущениям отнюдь не зеленела. Она была чёрной, словно выжженной, но была на ощупь живой, настоящей и даже запах имела горьковато-пряный, как у травы на газоне у дома, когда он растёр в пальцах стебелёк. Поразительно! От порыва ледяного ветра деревья заскрипели, а Осаму поёжился. Где он? Как он здесь оказался? Разве возможно прыгая в воду, провалиться сквозь пространство и очнуться в странном лесу? Едва ли. Может быть, так выглядит ад? Он отчётливо помнил, как решил свести счёты с жизнью, окунаясь в ледяную воду Йокогамского залива, не могло же ему это присниться? Из глубин Тьмы, прячущейся между деревьями, послышался утробный рык какого-то хищника. Неужели это Она настолько голодна? Впрочем, разве это плохо, умереть от клыков голодного зверя? Пусть все и боятся их, хищных животных, это лишь нормы общества, не более. Все эти люди просто делают то же, что и остальное стадо, совершенно не думая о том, как будет лучше для них самих. Зачем подчиняться стадному инстинкту, если можно поступить так, как выгодно тебе самому? И пусть вот это сколько угодно называют неправильным, Тьма одобрит. Дазай всматривался в чёрные глазницы Тьмы, стараясь разглядеть там старуху с косой. Его собственную, пусть и костлявую, но такую желанную и прекрасную, что хочется плакать от счастья при виде неё. Но Осаму только скалит белоснежные зубы, кривя губы в психопатической ухмылке. Да, возможно он болен, но что из этого? <i>Антисоциальное расстройство личности. Такой диагноз ему поставили ещё в прошлом году. Только вот толку от этого не было никакого. Наоборот, его отец стал только сильнее давить на него, упрекая теперь в том, что он нездоров психически. Дазаю было, в общем-то наплевать, но лишь до тех пор, пока окружающий мир не начинал давить на него со своими правилами и законами слишком сильно. Тогда приходило осознание. Нет, Осаму, ты нездоров. Ты никогда не станешь таким как они. Ты никогда не сможешь жить спокойно, без упрёков и угрызений и во всём виноват лишь ты сам. Вернее, твоя оболочка. Руки Дазая раскладывающие на тарелки оружие: пистолет, автомат, нож. Что предпочтёте сегодня на ужин? Тьма блеснула чернотой глазниц, открывая свою огромную клыкастую пасть. Вязкая чёрная слюна капала на траву, прожигая её как кислота. Тебя ждёт такая же участь. Всё ещё хочешь умереть, Дазай? Полумрак выпустил клуб дыма, осевший туманом на земле. Нет, подруга Тьма, не сегодня. Дазай моргнул, сбрасывая с себя наваждение и поднялся. Нет, умирать в этом месте было бы слишком тупо. Как тогда его найдут и похоронят красивым? Скорее всего, если его и найдёт кто-либо, тело его уже начнёт разлагаться. Если, конечно, от его тела вообще что-то останется. Он побрёл вперёд, разгоняя чёрный туман, то и дело слыша, как от голода у Тьмы урчит живот. Что, старуха, долго приходится терпеть? Ему было всё равно. Главное, что головная боль потихоньку проходила, значит скоро станет легче. Чернота леса постепенно стала меняться. Выжженая трава стала больше похожей на привычную зелёную, только цвет всё ещё оставался тёмным, глубоким, напоминал изумруд, так же как и деревья. Но зелень их была, увы, лишь обманом. Чёрные стволы покрылись мхом, таким же прекрасным и мягким как трава. Белоснежные бинты на руках парня начинали постепенно пачкаться. Вроде бы, он их не касался, а они всё равно все были в грязи, будто сам воздух был ею пропитан. Хотелось пить, но поблизости наверняка не было даже ручья. Не слышно было ни звука. И солнца нет, даже ветерка. Душно, и в то же время холодно, а ещё сыро и темно. Как в колодце. Полумрак посмеивался, глядя с высоты своей ветки. Как думаешь, подруга Тьма, забавно бы вышло, если бы свести их с тем лесным духом? Тьма не ответила. Оно и не удивительно. Сердится, дуется, что не дал ей отужинать такой прекрасной душой. Потерпит, не время пока! Дазай сел на покрытый мхом корень толстого дуба, устало кладя голову на собственные согнутые колени. Есть ли отсюда выход? И идёт ли он к выходу или быть может, ходит по кругу, не имея возможности свернуть на верную тропу? Есть ли в этом месте тропы? Он не видел ни одной. Полумрак отпустил своего Змея, и тот, благодарно мелькнув раздвоенным языком, чёрной лентой спустился по дереву, и заполз на парня. Дазай был очень интересным, так что служитель Тьмы был даже не против. Он осторожно пополз по плечам, на которых висел как на вешалке великоватый парню макинтош песочного цвета, прополз по шее, обвиваясь вокруг неё кольцом. Дазай вздрогнул. Неужели удавка? Нет, он не позволит убить себя вот так просто, не станет мириться с судьбой, что угодно, только не смирение! Он вскочил, резко срывая чёрную ленту и отбрасывая её к другому дереву. Всё, случившееся потом, произошло так стремительно, что он даже не успел ничего понять. На изумрудной траве, где только что валялась отброшенная змея, тихо постанывая лежал юноша. Он был едва ли старше Дазая на вид, но краше, как считал сам Осаму во сто крат. Мерцавшие бликами словно драгоценные камни, но в то же время чёрные как смоль длинные волосы, рассыпались по изумрудной траве, белоснежная кожа казалась совсем прозрачной, аметистовые глаза сверкнули на Дазая недобрым огоньком. — А можно поосторожнее? — прошипел юноша, садясь на земле и морщась от боли. Он был полностью одет, но одет как-то странно. Рубашка и брюки белые, как снег, но плащ, накинутый поверх белых одежд — чернее ночи, и на ногах бордовой кожи высокие сапоги. На шее поверх белой рубашки покачивался филигранной работы крест, похоже, золотой. Откуда он здесь? Дазай абсолютно точно помнил, что не видел ни одного человека, пока ходил по лесу. — Ты следил за мной? — спросил Дазай со своим обычным безразличием. Спросил для проформы, прекрасно зная ответ, ведь по-другому и быть не могло. — Может быть, — пожал плечами юноша. Его голос тоже не выражал эмоций. Дазай будто разговаривал со своим отражением. Может, это его истинная душа? — И зачем? — Дазай сунул руки в карманы плаща, надеясь согреть их, воздух в этом месте был уж очень сырым и промозглым. — Как же! Ты первый человек здесь за эту тысячу лет. Первый всё ещё живой человек, — уточнил незнакомец, ухмыляясь. Зрачки аметистовых глаз стали узкими, почти как ниточки, похожими на змеиные. Дазай никогда не был дураком, так что на то, чтобы понять, кем является незнакомец, ушло совсем мало времени. — Ты дьявол? — спросил он, склоняя голову набок. — Тот самый, из религии язычников, зовущих себя христианами? Парень откровенно рассмеялся. Громко, заливисто, заразительно... — Разве я похож? — Очень даже, — Дазай подошёл ближе, — иначе почему ты можешь принимать облик змеи? На губах духа заиграла ухмылка. Он заапплодировал, не отводя взгляда змеиных глаз от янтарных омутов Дазая. — Браво, браво, ты раскрыл меня. Но я не дьявол, они боятся креста. Всего лишь дух. Думаю, ты тоже сможешь так спустя время... Эти слова Дазаю решительно не понравились. Что значит дух? И почему он, Дазай, тоже может обрести такие же способности. Он что, всё же умер и попал в ад? Быть не может... — Что это за место? — задал он давно интересующий его вопрос. — Почему ты думаешь, что я отвечу тебе? — дух вскинул выписные брови. Осаму ухмыльнулся. На открытой бледной коже шеи так соблазнительно пульсировала жилка, что хотелось выгрызть её к чертям вместе с мясом. — Действительно, — он слегка наклонился, — ты не должен отвечать. Его движения были слишком быстрыми, слишком точными для обычного человека. Мгновенье, и он уже оказался рядом с духом. Ещё миг — и белоснежные зубы сомкнулись на тонкой коже, острые клыки быстро вошли в плоть. Дазай почувствовал солоноватый привкус на языке. Кровь? Он не помнил, чтобы его зубы были настолько острыми, чтобы он мог так легко прокусить кому-то кожу. Дух захрипел, Осаму почувствовал, как громко бьётся сердце у него в груди. Так он жив? Рука, покрытая бинтами, зарылась в мягкие чёрные волосы и больно стянула их на затылке. — Так как, говоришь, тебя зовут? — сладким, как патока, голосом пропел Осаму, прекратив кусать. — Ого, решил показать зубки? — голос духа звучал спокойно, словно не по его шее сейчас текла кровь, и не он был схвачен за волосы. — Моё имя Фёдор. Дазай не удержался и слизнул рубиновую струйку, смакуя вкус крови на языке. Отчего-то захотелось попробовать ещё, но он сдержался, чувствуя, как задрожал Фёдор от этого прикосновения. Ухмылка прочертила красивое, словно ангельское, мысленно отметил дух, лицо. — Так и где же мы, Фёдор? — снова пропел Осаму, оттягивая его волосы вниз, таким образом запрокидывая голову назад и открывая шею. — У этого места нет названия, — он всё ещё был спокоен, словно всё было в его руках. Голова Дазая кружилась, запах крови туманил рассудок. Он не узнавал сам себя, но призывал свой организм держаться. Держаться пока сможет, а там... Об этом думать не хотелось. — Хм? И чего ещё у этого места нет? — спросил Осаму, крепче сжимая чёрные пряди, начиная медленно наматывать их на руку. Тело Змея напряглось. Казалось, он прямо сейчас сделает сильный рывок, освобождаясь из цепких лап смертельной опасности. Дазай приготовился удерживать его, но тот сидел смирно, не шевелясь. — Выхода. Этот лес бесконечен. — Вот как? — губы Дазая коснулись ранки на шее, Фёдор дёрнулся, будто пытаясь отстраниться, но сильные руки Осаму его удержали, а язык уже слизывал кровь стекающую по коже. На самом деле Змей мог свернуть ему шею прямо сейчас. Мог, но не делал этого. — Отпусти, — Змей захрипел, но по-прежнему держал руки при себе вместо того, чтобы впиться тонкими пальцами в шею Дазая. — А то что? — слизывая кровь парень и не заметил, как поставил на бледной коже засос. А ведь смотрится даже красиво... — Ничего. Просто думаю, что нам не стоит портить отношения, — голос духа едва заметно дрожал. Дазай ухмыльнулся, отпуская его волосы. — Тогда будем знакомы, — он подал руку для пожатия, — моё имя Дазай. Дазай Осаму. Змей ухмыльнулся, склоняя голову набок, и слегка сжал ледяными пальцами его руку. — Будем знакомы, Дазай...</i>***
Фёдор послушно подпёр шваброй дверь. Он очень надеялся, что тот, кому звонит Дазай не несёт угрозы для самого Фёдора. Он был так бледен, что со стороны казалось, будто он вот-вот упадёт в обморок. Да ему и самому казалось, что сейчас он упадёт без сознания и тогда уж точно не сможет отбиться. И сам Осаму выглядел не лучше. То и дело он посматривал на Фёдора, вовсе не понимая, как теперь относиться к этому человеку. Всё произошедшее здесь — их общая вина. И нет времени разбираться, кто прав, кто виноват — руки связаны одной проволокой, колючей, шипастой, ранящей не кожу, а то, что внутри, в душе, в голове, кровью выцарапывая там знаки, которых прежде не было. Его пальцы отстукивали нервную дробь о подоконник, он до крови искусал губы, наконец вцепился пальцами в волосы, потянув себя за них, изо всех сил пытаясь с помощью боли не дать упасть себе в обморок, иначе мутная пелена, клубящаяся у него перед глазами, грозила полностью затмить сознание. Хриплый низкий голос, явно давно прокуренный, зазвучал на том конце провода, заставляя Дазая вскочить на ноги, комкая пальцами рубашку на груди: — Чего тебе, Дазай? — Мне нужны тяжёлые. Срочно. — Неужели сам решил ввязаться? А как же долг? — в трубке раздался смешок. —Знаю я, — Осаму понизил голос, — всё будет, я же говорил, только приезжай, мать твою! И он быстро продиктовал адрес. Фёдор насторожился. Дазай не был похож на наркомана, но то, как он разговаривал с дилером... Наверное, на то есть причина. Он сел на пол и прислонился спиной к холодному кафелю стены, пытаясь привести мысли в порядок, и по привычке опять начал кусать себе пальцы. Голова жутко болела и было трудно дышать, но всё это были мелочи, по сравнению с тем, что они натворили. Фёдор не искал себе оправдания, его просто не было. — Он приедет где-то через пятнадцать минут, — произнёс Дазай, тоже усевшись неподалёку на пол и вытягивая ноги, а затем невольно метнув быстрый взгляд в сторону лежащих на полу трупов, он снова содрогнувшись всем телом, прошипел сквозь зубы: — Демон возьми... Фёдора тоже бросило в дрожь. То ли от холода в помещении, то ли от того, что отпустила волна ярости, вспыхнувшая в мозгу во время драки, и на смену ей пришло осознание своего преступления. Он не сожалел о содеянном. Если бы всё повторилось, то он поступил бы так же, и не задумываясь прикончил нападавших, сколько бы их ни было. Но ему было страшно другое — он боялся возмездия свыше, боялся мук совести, боялся до жути. Отвратительно вязкое чувство вины разливалось где-то там, в районе нервно бьющегося сердца. В глазах то и дело мутнело, темнело и всячески не давало Фёдору вновь взглянуть на неподвижно лежавшие в лужах крови тела. Ну, да это даже и к лучшему, зрелище было неприглядное. Хотя лица погибших не были изуродованы ни вражеской рукой, ни предсмертной судорогой, смотреть на тех, кого знал живыми, полными сил и энергии, и кого собственной рукой отправил в мир иной, было невозможно, какими бы мерзавцами они ни были при жизни. И видеть теперь, сидя здесь взаперти, в вынужденном ожидании, как постепенно мёртвые лица меняются, их оставляет прежнее выражение, краски жизни их покидают, заменяясь желто-бледной палитрой тлена... Фёдора передёрнуло. Дазай чувствовал себя и вовсе паршиво. Намного хуже, чем в те моменты, когда юноша зажимал в руках лезвие или верёвку в очередных тщетных попытках уйти из этого мира. Разве что, сейчас хотелось вскрыться ещё больше, но он попросту не мог оставить дрожащего Фёдора в компании трёх трупов. Хватит и того, что всё это произошло по вине Дазая. — Фёдор... — говорить было слишком сложно, звуки застывали в груди, а сам его голос дрожал. — Что ты там говорил про любовь с первого взгляда? Ему отчего-то показалось, что глупый и неуместный вопрос сможет помочь ему отвлечься от мыслей о самоубийстве. — Я соврал, — ответил Фёдор, и голос его зазвенел от напряжения, — я надеялся отвлечь твоё внимание и сбежать. Его голос эхом отражался от пустых стен. Сам виноват, не нужно было следить за Дазаем, не нужно, не нужно... Не... Нужно. Нужно было уйти вместе с Накахарой ещё тогда, и тогда бы не пришлось ввязываться в драку. Осаму шумно выдохнул, придерживая голову рукой: — Я понимаю. Прости меня, я... — и замолчал, не находя в себе сил продолжать дальше. Не найдя в себе сил чтобы признать свою вину, свою глупость, осознать, что именно из-за него произошло... то, что произошло. — Хватит! — оборвал его Достоевский. — Я это сделал, и уже время вспять не повернёшь. Всё что тебе надо, это разобраться с дилером и вести себя как можно тише после этого случая. Прощения будешь просить перед Богом. — Я уже перед ним ответил сполна, — произнёс Дазай, пытаясь заправить выбившийся край повязки. — Не переживай, я больше не помешаю. Мы попросту не встретимся. И вдруг скривил губы в горькой усмешке над самим собой. — Не смей пытаться умереть, этим ты можешь подставить меня, — холодно произнёс Фёдор, — я знаю, что тебе плевать, но лично я ещё хочу пожить. И уж лучше не в тюрьме. — Дошло до того, что я могу помешать собственной смертью? Это даже смешно. Только я не об этом. Завтра я забираю документы. Вернее, не я. — Проблемы с деньгами, да? Если уж хочешь кого-то ограбить, то лучше выбрать жертву побогаче. А вообще, я бы на твоём месте согласился на предложение твоего рыжего друга. Это лучше, чем сгнить где-то в дешёвом университете, который на университет и близко не похож. — Легко говорить, когда ты не на моём месте! Этого предложения уже, считай, нет. Он обязательно поймёт, что случилось, и не простит меня за Акио. Не выдаст, да только от этого не легче. А грабить... — он помолчал, а потом закончил, — я не хотел тебя ограбить. Я хотел получить выкуп за тебя от твоего парня из России. Брови Достоевского подпрыгнули вверх: — Кого?! Какого ещё парня? Нет у меня никого! — Ну как же, — усмехнулся Дазай, — а тот богатенький сынок нефтяного короля? Вы же с ним не разлей вода, и не говори, что это только такая дружба! Всем известно, что такой дружбы не бывает. Он без тебя шагу не ступит, как только тебя сюда отпустил? Не ревнует, нет? — Послушай меня! — сжал челюсти Фёдор. — Если у вас в Японии дружбы между двумя мужиками не существует, то не надо думать, что во всём мире тоже так! А во-вторых, я не личный раб Николая, я его друг, и он не имеет права делать со мной то, что мне не нравится! Дазай вдруг положил свою руку на руку Фёдора. Тот хотел отдёрнуть, но почему-то почувствовал, как от этой руки разлилось по его телу странное тепло, и ещё то, что отнимать её отчего-то не хотелось. — Да ладно тебе, не кипятись ты, — глаза молодого японца смотрели примирительно, — не хочешь говорить о вас, ну и ладно. Просто я хотел сказать, что без бабла мне не остаётся буквально ничего. Разве что... Он с прищуром посмотрел на Достоевского. — Разве что? — вопросительно изогнул бровь Фёдор. — У тебя не найдётся второго футона? Фёдор удивлённо моргнул, а потом медленно ответил: — У меня есть одеяло, можно использовать его вместо футона... Я могу лечь на него... А к чему этот вопрос? Осаму усмехнулся: — Оставь его себе. Я готов лечь на это одеяло. — Подожди, ты просишься жить ко мне? — недоумевая спросил Достоевский. — Пока прошусь, — смущённо кивнул Дазай, — раз всё так вышло... Он опять поймал себя на том, что испытывает странное ощущение, что он уже где-то когда-то встречал этого человека, больше того, они отлично знали друг друга, и даже долгое время были вместе, и... Дальше в голове была пустота. Пустота и темнота. Тьма! Точно! Тьма, которая... Нет, не вспомнить, не получается, будто барьер стоит. Да что же это за амнезия такая? В волнении то и дело комкая и сминая край повязки, Дазай наконец распустил её дрогнувшей почему-то рукой, и тут же начал нервно заматывать руку снова. — Ладно, — неожиданно согласился Фёдор, — мне будет легче наблюдать за тобой, чтобы ты не совершил самоубийства. А что делать с деньгами... — он задумчиво прищурил глаза, — я придумаю. — Постой, я правильно услышал?.. — Дазай уставился на него, широко распахнув глаза и от неожиданности выпуская из руки конец бинта. — Вау... Я уже собирался ставить перед фактом... — В конце концов я в это влез, значит обязан помочь, — пожал плечами Фёдор и покосившись на лужи крови под трупами, поморщился, — фу, гадость какая! — Знаешь, мне прямо сейчас захотелось тебя обнять, — взгляд Дазая снова метнулся в сторону трупов, — я понимаю, что не время, но я так благодарен... — Я не люблю обнимашки, — сморщился Фёдор, — а тебе сейчас это нужно? Дазай молча кивнул. Достоевский вздохнул и, поднявшись, подошёл к Дазаю, громко ступая тяжёлыми ботинками по полу. Он присел напротив, посмотрел на него, словно изучая, и вдруг резко обнял, опасаясь слишком сильно прижимать к себе. Он был неплохо развит физически, а инструктор на курсах хорошо поставил удар, и потому у него всё вот так и вышло, что в драке он просто не рассчитал силы, поддавшись опять той волне ярости, которая каждый раз в потасовках накатывала на него. Сколько раз Николаю прежде приходилось вытаскивать его из ментовки вот из-за таких вот... происшествий, прежде чем Фёдор дал себе мысленный зарок насчёт того, чтобы не пускать в ход кулаки. Сначала Осаму опешил и распахнул глаза от неожиданности, но тут же попытался заставить себя успокоиться. Он тоже обнял Фёдора, прижавшись к нему, расслабленно выдохнул и прикрыл глаза. Тепло... И хоть чуть-чуть, но всё же спокойнее. Достоевский сидел неподвижно, отчего-то боясь спугнуть то, что возникло между ними в эту минуту, и поэтому не желая разрывать объятий. Особой радости он от этого не испытывал, но и дискомфорта никакого. Пусть так. Если Дазаю будет легче, он будет обнимать его, сколько потребуется. И Дазай действительно нуждался в объятиях. Нуждался каждое шестое и бывало, что и седьмое число, каждый раз, когда на его худощавых руках появлялись всё новые отметины. Но никогда доселе он не получал то, что было ему необходимо. Чуя, когда Дазай попытался ему пожаловаться, попросту разорался на него. Акио же мог приобнять его, но очень редко, сухо и бесчувственно, несмотря на то, что между ними была именно не просто дружба. И частый и беспорядочный секс по обоюдному желанию, не считался для них чем-то из ряда вон выходящим. Тем не менее, для того же Дазая у его секс-партнёра искренних и тёплых слов совсем не находилось, и было наплевать, что Осаму в них нуждался. Акио было, на самом деле, с ним просто удобно. И как с сокурсником, и как с мозговым центром их вузовской банды, и как с постоянно готовой к соитию особью, плевать, что мужского пола. Так даже было лучше — не залетит. Зато можно всегда снять сексуальное напряжение, если конечно Дазая уговоришь, а то мало ли, может ещё у Её Высочества настроения нет. Только оно как правило, всегда было, и это была ещё одна причина, почему Дазай для Акио был удобен. Но вот ещё и выслушивать нытьё этой сучки... Вот это уж нет! Да у каждого проблем хватает, у кого их нет! Но никто же не вешается по этому поводу, и вены не режет. Да и вообще, ну кто такой этот Дазай? Сучка для перепихона, которую, если из универа выгонят, то всегда можно заменить другой. Трахается, конечно, по высшему разряду, но и мозг вытрахает потом так, что и сношаться с ним перехочешь. Крашеный блондин и не скрывал при жизни своих позиций от Дазая, никак не маскируя свой интерес к парню, как к просто удобной вещи. А со своими проблемами пускай сам и разбирается, ему же и так помогают решать хотя бы одну — проблему сексуальной разрядки. Одну из самых важных, между прочим! В конце-то концов, Акио ведь не грелка на всё тело, чтобы тепло давать, к чему же тогда эти глупые заморочки для слезливых дур? Он же вроде тоже хм... мужик, по крайней мере, анатомически, ну так вот пусть и не ноет. И в результате, Дазай оставался всегда наедине с этим холодом, окутывающим тело, бередящим старые раны и душевную боль. А теперь убийца его друзей, ну или тех, кого считал друзьями, держал его в тёплых уютных объятиях, из которых не хотелось выбираться, несмотря на то, что он сделал у Осаму на глазах, и они теперь были вынуждены обниматься рядом с трупами. Мысль об этом, заставила Дазая сильно вздрогнуть, и отчего-то ещё ближе прижаться к русскому. Боги, боги! Какой же он сильный! А с виду такой худой, что и не скажешь. И бил-то видно, что легко, буквально вполсилы. А каков же он тогда, когда фигачит на полную мощь? Осаму опять пронзила дрожь. — Тише, — прошептал на ухо неожиданно приятный и мягкий голос, — если тебе станет легче, я не хотел этого. Мне жаль. Если ты сможешь подарить мне прощение, я буду тебе премного благодарен. Прости меня, слышишь? И успокойся, я обещаю, что тебя не трону, а эти твои... Они не достойны были жить, уж прости, что мне пришлось взять на себя роль карающего Серафима. — Как оно, марать руки в крови убитого? — спросил вдруг Дазай совсем тихо, почти шёпотом. — Можешь не отвечать. Мне кажется, я чувствую всё то же, что и ты, ведь в этом моей вины ровно столько же. Даже больше. Знаешь, Фёдор, я прощу тебя, только если ты пообещаешь сделать то же самое. Прости меня тоже, прошу тебя. — Прощаю, — с улыбкой отвечал Фёдор, внезапно ощутив желание зарыться носом в каштановые волосы японца, — у тебя замечательный шампунь... — Напомни мне забрать его для тебя, — улыбнулся тот в ответ, невесомо поглаживая Достоевского по спине. — Не стоит, — ответил Достоевский, — думаю не стоит. — Нет, это обязательно. Я ведь... — и не успев договорить, почувствовав вибрацию телефона в кармане. Он, отстранившись от Достоевского, поспешил прочитать сообщение, и поднять на него обескураженный взгляд. — Что-то не так? — Фёдор изогнул бровь, глядя на растерянного Дазая. Этот парень показался ему каким-то загнанным ещё когда попросил одолжить ему ручку. — Нам пора. Встретим нужного человека в лестничном пролёте во время пары — не вести же сюда... — и тут же смутился, не зная, стоит ли оглашать прочитанное. — Надень капюшон. Достоевский молча повиновался. Идти с Дазаем он опасался, но и оставаться не было больше мочи, поэтому он решил просто подчиниться. Отряхивая колени, Осаму поспешил встать на ноги и наконец-то покинуть место, где даже находиться было неприятно. Слишком тяжело. За мутным стеклом обшарпанной двери, ведущей на лестничную площадку, можно было разглядеть силуэт парня, ростом чуть повыше самого Дазая, но телосложением намного крепче худощавого суицидника. Юноша с опаской выглянул за эту дверь и молча поманил Достоевского рукой за собой.