aMNESIA

Снилось, будто ты бродишь по большому дому. Один. Ищешь какую-то особенную комнату и никак не можешь найти. Но в этом доме есть ещё кто-то, и он ищет тебя. Харуки Мураками «Кафка на пляже»

      Дазай поморщился. Звонил Накахара. И что же, интересно, потребовалось контакту «Полтора Метра Агрессии» в такой момент? Ах, да...       Осаму неохотно взял телефон, раздражённо ворча что-то себе под нос, поспешил прочистить горло и наконец, попытавшись придать голосу максимально беспечную интонацию, он нажал на приём:       — Слушаю, Чуя-чан! — бодро прощебетал Дазай, ответив на вызов, и включив громкую связь, чтобы Фёдор тоже слышал.       — Какого хуя, пидорас ты недоёбанный, они мертвы?! — заорал из трубки голос Накахары.       — И тебе привет, — невозмутимо протянул Дазай, демонстративно зевая в трубку, — послушай, Чуя-кун, а можешь ненадолго выключить истеричку? Пожа-алуйста! Я просто пытаюсь разобрать, о чём ты говоришь, и увы, что-то не выходит. Заранее благодарю.       — Не притворяйся, что не понимаешь о чём я, урод! — Чуя рассвирепел ещё больше, — Кто их убил? Ты? Отвечай, мразь! И не смей ржать! За что ты их убил?! Ты узнал, что они проиграли тебя в карты?!       Да, теперь Чуя не боялся об этом говорить. Эти отморозки всё равно уже мертвы, а Дазай должен об этом знать. Хотя, кто знает, может он и уже знает.       Глаза Осаму стали квадратными:       — Какие карты? Что за херню ты несёшь? —ошарашенно выдавил из себя он.       Если про убийство ещё получалось очень правдоподобно солгать, то новость о каком-то неизвестном проигрыше была для него, как удар обухом по голове.       — Значит не знал? Тогда за что их грохнул? Я не поверю, что они сами перемочили друг друга! Это твоя работа, сволочь?!       — Оставь своё чёртово нытьё из-за какого-то придуманного убийства и ответь уже на мой вопрос, — Дазай попытался взять себя в руки, и заговорил серьёзным тоном, — кто такие они, и кого это там убили?       Чуя фыркнул:       — Эти два дебила, твой ненаглядный Акио, и ещё один, здоровый такой, с параллели. Они вдрызг проигрались одному китайцу, который сейчас конкурирует, кстати, с моим дядей. А когда решили отыграться, то сыграли на тебя. Только не говори, что не знал, гений, — он презрительно хмыкнул, ядовито подчеркнув в разговоре последний эпитет.       Смех, на который внезапно сорвался Дазай, был громким, и по-настоящему жутким.       — Меня проиграли в карты... Ха-ха... Мои же друзья проиграли МЕНЯ в карты, как какую-то вещь...       — Не подохни там от смеха, рыба недожаренная! — буркнул Чуя. — Кто их замочил?       — Собственные грехи, — вырвалось у Дазая и он сбросив звонок, продолжал истерично смеяться, стоя к Достоевскому спиной.       — Слышал, Фёдор? — обернулся он, ещё громче заходясь в нездоровом хохоте. — Мои дорогие друзья проиграли меня в карты! Не правда ли, прелестно? В карты, как вещь, как хлам, как какой-то мусор!       И не в состоянии прекратить истерику, он выронил из руки умолкнувший телефон, и запрокинув голову к потолку, всё ещё продолжал заливаться жутким неестественным хохотом. Продолжал, и никак не мог остановиться. Ведь как бы там ни было, но они с Акио всё же были близки. И хотя тот, бывало, иногда и говорил, что в Осаму ничего нет хорошего, только ебётся классно, но уже заебал своим нытьём и суицидами так, что просто хочется уже его послать в ебеня, Дазай всё же думал, что эти его разговорчики всего лишь обычная воркотня, а на самом деле тот совсем не чувствует того, что говорит.       Выходит, Акио был с ним предельно откровенен, хотя может лучше было бы, чтобы он соврал, говоря ему все те гадости в прошлом. Теперь вся вина, которую Осаму чувствовал до сих пор, сразу же прошла после этой новости, превратившись в свою прямую противоположность — обиду. Обиду и злость. Так значит, вот он как, да? Вот значит почему он был таким нежным в эту ночь, когда дал Дазаю крышу над головой, чтобы его не нашёл и не избил отец! А он уж было подумал... Боже, как смешно и глупо! Какой же он доверчивый дурак, как любит думать о людях лучше, чем они есть на самом деле! А они... они лишь смеются над ним, вечным шутом, смеются, не понимая что он тоже человек, и тоже хочет жить! Да! Хочет! Но не так, не так не так!       Неожиданно его щёку обожгло, словно огнём. В ушах, как и в комнате, ещё несколько секунд звенела пощёчина, а взгляд аметистовых глаз был серьёзен и холоден. И когда только Фёдор успел подойти так близко?       И где ещё Осаму видел у него такой же взгляд? Ну, почти такой же. Там выражение глаз было точно таким же, вот только сами глаза... Они были немного другими. Какими? Если бы вспомнить!       — Дружбы для таких, каким был тот Акио, не существует, — холодно отчеканил Достоевский, — а ты, если сейчас начнёшь жалеть себя, действительно окажешься в руках того, кому тебя проиграли. Возьми себя в руки и быстро скажи мне — ты знаешь, что это за человек?       Осаму замер от неожиданности с открытым ртом и выпученными глазами, но потом потихоньку лицо его стало принимать нормальное выражение.       — Китаец. Конкурент Чуиного дяди, — наконец тихо ответил он, тяжело дыша, и приложив ладонь к покрасневшей щеке.       Отрешённый взгляд юноши был направлен куда-то сквозь Фёдора, едва-едва фокусируясь на его очертаниях.       — Спасибо...       Достоевский не спрашивал, за что. Щека Дазая горела от удара, но этот удар сделал своё дело, отрезвив Дазая, забившегося было в истерике, которая, понятное дело, была вполне естественной реакцией, но в данный момент приходилась вообще не ко времени. Сейчас нужна была трезвая голова.       — Отлично! Чуин дядя может дать тебе защиту? — Достоевский пытался быть спокойным.       — Конечно, — медленно кивнул Дазай, шумно сглотнув, — но, кажется, он потребует выполнить мою часть договора за это.       — Ты вот тут обижался, что я тебя подслушивал, но я подслушал не только тебя, и услышал кое-что, — ответил на это Достоевский, — а именно, разговор Акио с каким-то человеком по телефону. И он говорил этому кому-то: «Да, к вечеру куколка будет у тебя. Можешь быть пожёстче, не бойся, что он умрёт, куколка не против». Если я правильно понял, то сейчас ты уже должен был быть у какого-то извращенца, а если ты ещё здесь, то, вероятно, он в ярости и ищет тебя. У нас есть два варианта — подождать до утра или позвонить дяде Чуи прямо сейчас и попросить о помощи.       «Куколка не против!..»       Осаму никогда не был против собственной смерти, раз не выходило жить так, чтобы не хотелось умереть. Даже наоборот, он к ней стремился. Но разве кто-то спрашивал, хочет ли он умереть вот так? Нет! Такая смерть — самая грязная, ничтожная и напрасная. Он бы никому, даже врагу, не пожелал бы такой смерти... Дазай содрогнулся. Он слишком много слышал о том, для чего нужны этому китайцу «куколки».       — Сейчас, — кивнул он, нагибаясь и подымая телефон, — я позвоню ему прямо сейчас, но скорее всего, он захочет приехать, как приезжал каждый раз во время моих ссор с отцом, — быстро добавил Осаму, и замолчал, не желая прибавлять ещё и то, что дядя Накахары приезжал тогда, когда Осаму находили в луже собственной крови или с верёвкой на шее.       Фёдор сел на футон, опять завернувшись в одеяло.       — Звони, и не бледней ты так! Если ещё и ты свалишься в обморок, нам никогда не выбраться из этого дерьма.       — Тогда я буду надеяться, что меня не оставят лежать на полу, — Дазай тихонько засмеялся мелким дрожащим смешком. Он ещё не отошёл от этой новости, но изо всех сил пытался держаться.       Итак, номер набран. Гудки.       Фёдор напряжённо ждал ответа, опасаясь, что Дазай потратит время впустую, и как всегда, нервно грыз свои ногти.       — Что случилось, Дазай-кун?       Во второй раз за день услышав знакомый голос, юноша скомкал пальцами свободной руки край футболки, и произнёс:       — Мне нужна Ваша помощь, Мори-сан. Это очень важно.       — Вот как... — задумчиво протянул голос в трубке, — могу ли я приехать?       Дазай растерянно взглянул на Достоевского. Тот кивнул, и быстро написав на бумажке адрес, на случай если Дазай его не разглядел, когда тащил его сюда, протянул её парню.       Дазай поспешил взять бумажку с адресом и продиктовать его мужчине. На этом их короткий разговор был закончен. Осаму отвёл взгляд в сторону, сделал пару шагов вперёд, и опустившись на футон спиной к спине Достоевского, тихо произнёс:       — Фёдор... — он на секунду замолчал, собираясь с мыслями, — ты приютил меня всего на пару дней в уплату за наркотики... Ты ничего обо мне не знаешь, обо всех остальных, из-за кого получилось всё вот так, уж и тем более. Я попытаюсь обставить всё так, что ты выйдешь сухим из воды. Я... Я попробую.       — Мы сообщники, забыл? — донёсся до его ушей тихий голос Достоевского. Сам же Фёдор повернулся к спине Дазая передом, и осторожно взял его сзади за плечи. — Ты зовёшь ко мне в дом человека из мафии, который заинтересовался мной и думаешь, что после этого мне удастся выйти сухим из воды? Порой ты мелешь несусветную чушь, Дазай.       — Но может быть, я ошибался, и у него к тебе ничего такого, всего лишь простое любопытство, — пробормотал Дазай, положив свои пальцы на пальцы Фёдора и легонько их поглаживая, хотя и знал, что ничуть не любопытство, — когда он придёт, я всё равно буду нести разную чепуху, и уж прости мне её, мой дорогой сообщник!       Он безжизненно и печально улыбнулся, укладывая голову на чужую руку.       — Как скажете, доктор, — улыбнулся в ответ Фёдор и повалился вместе с Дазаем на футон, продолжая держать за плечи.       — А я скажу, что в наше время пациенты стали чересчур самостоятельными. Ты ведь даже не успел назначить метод лечения тебя!       Осаму смущённо хихикнул, и повернувшись лицом к Достоевскому, обнял его за шею, накрывшись одеялом вместе с ним с головой, и в уютной пододеяльной полутьме посмотрел ему в глаза. А тот даже не старался вырваться, сам себе поражаясь. Он не чувствовал ни капли стыда за то, что он делал.       Фёдор чувствовал теперь только одно — гей Осаму, или нет, но ему рядом с ним хорошо и уютно, как ни с кем. Так было только, когда его приёмная мама была жива. Тётя Варя всегда его жалела, обнимала, целуя и обливаясь слезами, называла «моя сиротинушка», и очень жалела, что сестра оставила после себя только счёт в банке, и вот его, сына неизвестного отца. Посмотреть бы этому папаше в его бесстыжие зенки хоть когда-нибудь!       После гибели тёти Вари под колёсами какого-то джипа, Фёдор никогда больше за этот год не позволил никому себя обнять. Он вспомнил сегодняшний разговор о том, что их с Коляном считали любовниками. Большей чуши он в жизни не слышал! Нет, ну может, Колюню вся эта публика имела повод считать голубым, кто знает, но с Фёдором у них насчёт этого даже намёка не было, а уж об объятиях и прочей фигне, типа заручкухождения и речи не было никогда.       И уж точно бы никогда не пришло в голову Николаю полезть к нему с обнимашками, иначе бы Фёдор не посмотрел на всё бабло его папаши. Гоголь бы такое огрёб, что мало бы не показалось! А Осаму... Чёрт его знает, что движет Фёдором, когда он позволяет этому япошке вытворять с собой такое... И это он ещё целоваться не лезет!       — Кстати, — задумчиво протянул «япошка», перебирая волосы Фёдора, — как ты себя чувствуешь сейчас?       — Плохо, — признался тот, — мне не очень полегчало с того момента, когда ты спрашивал то же самое в последний раз.       — Я попрошу у него лекарства и осмотреть тебя. Дядя Чуи в прошлом был отличным военным доктором. Лишь из-за него я всё ещё существую на этом свете.       — Спасал тебя после попыток суицида? — уточнил Фёдор.       Дазай робко кивнул:       — Каждый раз. И он часто говорил, что на меня уходит слишком много бинтов.       Внезапно задрожавшими пальцами он провёл по коже плеч Достоевского, пробравшись к нему под ткань его чёрной футболки.Того от такого прикосновения пробила дрожь, только он ощутил, что она какая-то иная, чем та, что бывает из-за повышенной температуры.       Янтарно-карие глаза Осаму были совсем близко, и под их взглядом Фёдор вдруг с изумлением и ужасом почувствовал, что у него возникло вполне конкретное желание. Желание быть вместе с хозяином этих глаз. И не только в качестве сообщника, и не только вот так, просто рядом, а... Вот же блин!       Чувствуя, что если тот, кого они ждут, не прийдёт сию же минуту, то Фёдор набросится на Дазая прямо сейчас, он судорожно схватил ртом воздух, и стараясь сопротивляться этому прекрасному наваждению из последних сил, произнёс:       — В следующий раз подумай обо мне, прежде чем... — договорить ему не дал звонок в дверь.       Фёдор недовольно поднялся и пошёл открывать, кляня всё на свете за то, что вынужден был вылезать из-под тёпленького одеяльца, да ещё с такой прекрасной грелкой под боком. Когда дверь отворилась, а на пороге возник тот самый мафиозный брюнет, Фёдор опять напрягся, как и в прошлый раз, но впустил его, поскольку сам же и был автором идеи призвать сюда этого... Мори.       А Дазаю очень захотелось услышать окончание той прерванной фразы, поэтому он нарочно её запомнил и решил спросить об этом, как только гость уйдёт. Но сейчас ему только и оставалось, что подняться с футона и окинуть взглядом вошедшего.       — Добрый вечер, Фёдор, Осаму-кун... — улыбнулся Огай, проходя в помещение, и снимая свои белые перчатки.       И сразу же по квартире распространился тяжёлый, но на удивление приятный запах явно дорогого парфюма, и какого-то тоже недешёвого табака.       — Добрый вечер, Мори-сан, — слегка поклонился Фёдор, — простите за столь скромный приём, но я не могу сейчас предложить вам ничего кроме чая. Я приболел... Если не откажетесь, то я оставлю вас с Осаму наедине, вам есть что, — тут он чихнул и, торопливо извинившись, закончил фразу, — есть что обсудить.       Фёдор по привычке машинально заговорил с Мори по-английски, и Мори слегка приподнял брови, когда услышал на каком языке говорит с ним парень, безусловно от слова и до слова понявший его японскую речь, но ответил ему тоже на языке Шекспира и Байрона:       — Оставьте, не стоит. Если Вы больны, то Вам уж точно лучше отдохнуть, а мы и сами сможем справиться с чайником, не беспокойтесь.       И тут уже Фёдору пришла пора удивляться. Его английский был безупречен, впрочем как и сам мафиозный босс, который как ни в чём не бывало, прошёл на кухню и сел на один из стульев нога на ногу.       Фёдор только теперь заметил, как странно был обут этот мафиозо. Он, истинный японец, прошёл в помещение не разуваясь, и ходил по квартире в обуви, хоть у японцев, как и у русских, это не принято. И этому была вполне объяснимая причина.       Их странный гость носил высокие офицерские сапоги с голенищами, скроенными по ноге, начищенные так, что было больно глазам. Видимо, эта привычка у Мори осталась ещё от военной службы. Конечно, снимать такую обувь занятие не из лёгких, не говоря уже о том, как её потом обратно надевать. Но, как говорится, хоть чёрт хоть бес, лишь бы польза была. Ради безопасности своего сообщника можно и потерпеть хождение по квартире в уличной обуви, тем более, что это и Фёдора касается, да и гостевых тапок у Фёдора тоже больше не было, но всё же парень видеть у себя этого человека был не рад. Он восстанавливал против себя уже одним тем фактом, кем он был в этом городе и чем занимался, это как раз бесило Фёдора больше всего, и скрыть своего отношения он не мог, да и не собирался.       — Лучше позвольте спросить, не затягиваете ли Вы с лечением? — продолжал Мори, словно не замечая реакции хозяина квартиры на него.       — Не волнуйтесь об этом, — буркнул Фёдор, проходя следом, и всё же хватаясь за чайник, чтобы наполнить его водой.       На его взгляд этот Мори-сан вёл себя здесь уж слишком по-хозяйски, хотя Фёдор не мог не отметить, что в общем-то, и речь и манеры у этого лощёного, разодетого в пух и прах красавчика, были такими, словно он находится во дворце на аудиенции у августейшей особы.       — Нам нужны лекарства, — с ходу заявил ему Осаму, присаживаясь напротив гостя, —это в первую очередь. А ещё, то, о чём я хотел попросить... Я уверен, Чуя-кун Вам уже рассказал ситуацию.       Фёдор поставил чайник на плиту, и присел рядом с Дазаем. К гостю он относился настороженно, следя за каждым его движением. Он хотел бы выглядеть сердитым, но этот образ был подпорчен тем, что Фёдор поминутно чихал. Так часто, и одновременно мило, а Дазай на это каждый раз отвлекался, приговаривая «будь здоров!». Однажды он даже не прерываясь, посреди разговора выдал такую фразу:       — Я помню, кто Вы такой, будь здоров!       Мафиози на это лишь мягко заметил:       — Мне кажется, твоему приятелю нужны капли.       Достоевский тут же ощетинился:       — Какой Вы наблюдательный!       Гость, посмотрев на Фёдора, только мягко улыбнулся на этот выпад, продолжая внимательно слушать рассказ Дазая. Мори сидел у стола, поставив на него локти, сцепив пальцы в замок, и уложив на них подбородок. Под конец он кивнул, резюмируя:       — Достаточно занятно. И, кажется, я понимаю причину твоего беспокойства, Дазай-кун. Ты боишься, что этот человек решит получить свой законный выигрыш... Я смогу обеспечить безопасность, но...       — Но?       Мори метнул взгляд на Достоевского. Фёдор снова чихнул и, потерев указательным пальцем нос, в свою очередь, вытаращился на Мори. Что-то Фёдора в этом его взгляде напрягало, но вот что?       — Я возьму твоего приятеля, — ответил гость Дазаю, улыбаясь одними губами.       Фёдор чуть воздухом не подавился и, удивлённо распахнув глаза, спросил, внезапно севшим голосом:       — В каком смысле?       — Что Вы, не подумайте, — отмахнулся Огай, мельком взглянув на внезапно замолчавшего Дазая, — всего лишь заберу в свою организацию, работать на меня. Кстати, чайник!       На замечание о чайнике Фёдор не отреагировал. Он вперил тяжёлый взгляд в Мори:       — Я похож на профессионального киллера или наркодилера?       — Ты похож на меня, — произнёс Огай, внезапно переходя на «ты» и быстро окинув его тёплым взглядом, словно по голове погладил.       Фёдор вскинул брови:       — В каком смысле?       — Разве ответ отменит условие? В любом случае я не наврежу тебе.       — Ни за что, — отрезал Фёдор, — я приехал в Японию не для того, чтобы стать преступником!       — Как эгоистично, и как неразумно, — насмешливо ухмыляясь протянул Мори, — не говоря уже о том, милый юноша, что ты уже преступник, начиная с сегодняшнего дня. Но если ты считаешь иначе, пожалуй тогда ты сам и сможешь обеспечить ему безопасность!       Он показал глазами на поникшего Дазая, задумчиво отстукивавшего пальцами дробь, как бывало всегда, когда он нервничал.       Фёдор взглянул на Дазая и проглотил комок в горле. Вряд ли он сможет обеспечить ему безопасность, но и верить Мори на слово не хотелось. Вернее, не получалось. Он обещал не сделать Фёдору ничего плохого, но судя по выражению его лица, чего-то недоговаривал.       Фёдор посопел, оглядывая исподлобья этого Мори-сана, а потом спросил:       — Неужели у Вас нет какого-нибудь другого желания, которое мы могли бы выполнить в обмен на безопасность Осаму?       — Увы и ах! Но я не тороплю тебя с ответом, — продолжил мужчина, с манерами аристократа, подымаясь на ноги, — поговорите, обсудите это с Дазаем. Решите, что для вас обоих важнее.       — И сколько у нас времени? — решил уточнить Достоевский.       Вскипевший на плите чайник начал его раздражать и он, схватив со стола тяжёлый нож, швырнул его в чайник, после чего несчастная посудина чуть не упала на пол, но шуметь перестала.       Мори удивлённо вскинул брови, сдержанно ухмыльнувшись. А Фёдор и правда меткий парень, всё даже лучше, чем он думал.       — Вдоволь. До самого похищения.       — Похищения? — изогнул бровь Достоевский. — Считаете, оно будет?       — Кто знает, — пожал плечами Мори, направляясь к двери, ведущей в соседнюю комнату, — быть может, всё и обойдётся, но я бы на это не рассчитывал. Раньше этот человек никогда не отступался от того, что считал своим, к чему же ему вдруг менять свои привычки?       Фёдор напрягся и снова чихнул. Он-то думал, что они могут повременить до утра, а уж тогда решить какой дать ответ, но больше всего удивляло то, что Дазай молчал, будто не его судьбу они тут с этим Мори решают.       — Будь здоров, — проговорили они оба в унисон, но один голос звучал уверенно и спокойно, другой же был приглушённым и бесцветным.       — У вас есть мой номер, — кивнул мужчина, уходя, — медикаменты пришлю, ожидайте. До скорой встречи.       И пошёл на выход, а двое парней так и остались сидеть, как сидели, не трогаясь с места, и избегая смотреть друг на друга.       Когда до них донёсся щелчок дверного замка в захлопнувшейся двери, Осаму удручённо молчал, потому что изменить что-либо уже было нельзя. Хотя ото всей этой ситуации на душе противно было прямо до тошноты и головокружения, иного выхода не было. Он пообещал, что не позволит Огаю добраться до Фёдора, и не давал тому забрать его во Тьму до сих пор, и он бы и выполнил обещание, но... Судьба разложила карты по-другому.       Да... Это, как ни крути, Её игра, и Ей одной выбирать, каков будет расклад.       — Дазай, — окликнул его Фёдор, — я должен был согласиться?       — Нет! Даже не думай! — ответил Дазай, но взаправду ли он не хотел этого согласия?       Он хотел его, но лишь до того предела, где это согласие ещё не переставало бы быть всего лишь не имеющими значения словами, освобождая Осаму от ужасной участи, но не задевая Фёдора. Вся беда была в том, и Осаму знал это, что этого предела не было. Только «да» или «нет», третьего не дано. Но вспоминая, что за собой влечёт это «да» юноша твёрдо посоветовал отказаться, решив забить на то, что ему поручил по поводу этого русского Мори ещё в больничной палате. Он ещё смел глупо надеяться, что Фёдор Мори не достанется.       Если бы знали оба, что ответ Фёдора лишь пустая формальность, а на самом деле, Судьба уже давно расставила на доске все фигуры, и теперь они были должны двигаться только по расписанным Ею путям... И ни к чему было себя обманывать. Дазая приставили к Фёдору именно для этого, для того, чтобы он рано или поздно, но помог попасть русскому в лапы босса Портовой мафии Мори Огая. Но из-за этого двойного убийства выходило не поздно, а рано.       — Ты уверен? Я вот не уверен, что смогу защитить тебя от того китайца. У нас есть время подумать до утра, а дальше каждая минута промедления будет приравниваться к ужасной смерти!       — Пусть так. У нас ещё впереди вся ночь. Знаешь, если бы мне сказали, что завтра я умру... — задумчиво прошептал Осаму, поднимая голову в попытке улыбнуться, — я бы провёл оставшееся время так, как вздумается. Я не смирился, с этим, но...       Он вдруг замолчал.       — Постой, то есть ты твёрдо решил не принимать условия Мори? — решил уточнить Достоевский. Теперь его решение уже казалось ему самому неправильным.       — Я не знаю, я бы не хотел... До тех пор, пока эти условия не изменятся, — тяжело выдохнул Осаму.       — Тогда мы должны быть внимательнее.       — Само собой. А ещё... Давай всё-таки выпьём чаю. Пожалуйста!       Фёдор вздохнул. Дазай так жалобно смотрел на него, что отказать Достоевский был не в состоянии. Он приготовил им чай и сел на стул, о чём-то размышляя.       Осаму тем временем, закрыл глаза и начал тихо-тихо читать: <tab>— Охраняй меня в своей памяти,       Расскажи, что я жил не зря.       Мне казалось, в тот вечер, знаете,       Не вернулась за ним заря...       И поднял взгляд на Фёдора, словно спрашивая, продолжать ли ему. От этих внезапно вырвавшихся в минуту отчаяния строк, у Достоевского словно всё перевернулось внутри, и он обалдело уставился на Осаму, ожидая услышать продолжение. Ему вдруг вспомнилось...       Вспомнилась опять та крыша из его кошмаров, и тот ужас, в котором Дазай проваливаясь, и утягивая его за собой, говорит что-то, и изо рта его вытекает струйка крови, делая слова непонятными. Теперь он вспомнил и это!       Вот они! Они, те самые слова, которых было не разобрать, вот же они, вот! Только не уходи, Осаму, нет! Всё что угодно, но только не это, Фёдор не отпустит тебя туда, где чавкая и облизываясь подстерегает тебя голодная Тьма!       Желание позвонить Огаю и согласиться внезапно полыхнуло в груди адским фейерверком, а Дазай продолжал: <tab>— Собирай по частям мой образ,       Нарисуй лепестками роз,       Вспоминая охрипший голос       И молитвы разбитых грёз.       Он прекрасен в упоминаниях       Точно шелест, шептал «Любовь».       Нестираемо в воспоминаниях       Заменили бутоны кровь.       Пусть остались за издыханием       Страхи полуприкрытых век.       Пока взгляд озаряет сознание,       Никуда не исчез человек...       Закончив, он вновь закрыл глаза, расслабленно и светло улыбаясь, с едва различимым лёгким оттенком грусти:       — Я мечтал прочитать это вслух...       — Этот стих мне незнаком, откуда он? — потрясённо пробормотал Фёдор, глядя на него.       — Ты единственный, кто слышал его, — улыбнулся Дазай.       — Ты написал его сам? — изумился Достоевский, чуть не выронив из рук чашку.       И тот кивнул, смущённо закусив губу:       — Я вложил в него последние мольбы и суждения моей души. Своеобразная предсмертная записка... Я искал человека, которому бы доверил её... — он посмотрел на Фёдора, — и, кажется, нашёл.       Он отметил, что Фёдор, кажется, разозлился, но очень старается, делая всё, чтобы не выпустить наружу эту злость. Лишь допил чай и молча отправился спать.       Осаму печально посмотрел ему вслед, и грустно склонил голову, поджав колени и обхватив их руками. Да, он понимает, всё понимает...       Достоевский же теперь был твёрдо намерен позвонить утром Мори и сказать, что согласен. И Осаму понял это, и боялся. Боялся до такой степени, что стёр номер Мори из списка своих контактов и недавних звонков. И порадовался, что Фёдор не успел записать его себе. Это было некое подобие последней попытки оградить Достоевского от Мори, спасти от того, кого он считал воплощением всех зол Земли.       Глупый, глупый наивный мальчишка! Всесильная хозяйка Судьба, которой в древности подчинялись даже боги, уже двинула бровью, и по этому её знаку всё и должно свершиться. Да и откуда тебе знать, дуралею, что будет сейчас лучше, и для кого.       Всесильная хозяйка, она повелела тебе в своё время завести тетрадь с выписками номеров, событий, стихов, отметок и, конечно же, конспектов. Ты всегда носил её с собой в рюкзаке, но уже напрочь забыл, что там остался контакт Мори. И сейчас этот блокнот остался лежать выложенным из рюкзака на столе Достоевского. И ты, Дазай, беззвучно подкравшийся к постели Фёдора и скользнувший к нему под одеяло, забыл его спрятать.       Фёдор уснул с большим трудом под самое утро за полтора часа до рассвета. Впрочем, это лучше чем позавчера, за двадцать минут до будильника. Он ворочался, обнимал Осаму, прижимая его к себе, словно боялся, что тот рассеется, словно утренний туман, но всё же смог уснуть беспокойным коротким сном.       Осаму настолько устал за эти два дня, что уснул сразу же, во сне всё прижимаясь к Фёдору. И лицо спящего Дазая было умиротворённым, потому что ему впервые за долгое время не снился кошмар. Они стали сниться ему после выхода из комы, и просыпаясь, он никогда не мог вспомнить, что видел во сне. Помнил только общее ощущение кошмара, потери и боли, но ничего конкретного, и так каждый раз. Но сегодня он спал без снов, оттого что душа его была спокойна рядом с этим человеком. Ведь именно он знает о Дазае больше, чем кто-либо — его сокровенную тайну, значит, не навредит. И проснулся он тоже первым, неохотно открывая глаза и потягиваясь.       Достоевский беспокойно заворочался, но не проснулся, заворачиваясь в одеяло, как гусеница в кокон.       — Доброе утро, Фёдор, — прошептал ему на ушко Осаму, склонившись над ним, но тут раздался звонок в дверь и он был вынужден встать и пойти к двери, сказав полусонному Достоевскому, что сию минуту вернётся.       Фёдор только сонно похлопал глазами и завернулся плотнее в кокон, надеясь, что в университет ему идти не придётся. Но сон его потревожил Дазай, громко зашуршавший пакетом у входа в комнату.       — Что там такое? — недовольно буркнул Достоевский.       — Теперь у нас есть лекарства! — обрадовал его Дазай, рассматривая принесённые упаковки и пузырьки.       — Давай потом, — жалобно попросил Фёдор.       — Фёдор, но ведь уже пора вставать, — ответил ему Дазай, скрепя сердце.       Когда он услышал печальный голос русского, ему так захотелось уступить, но, увы, было нельзя.       — Я тебе чаю принесу, только не засыпай, договорились?       И не ожидая ответа, Осаму метнулся на кухню.       Достоевский обречённо вздохнул и сел. Похоже, поспать не получится и сегодня. Итого, за двое суток он поспал от силы часа два. Прелестно!       — Ты сможешь отдохнуть в метро или на паре, — уверил его Дазай, возвращаясь в комнату с двумя чашками и зажатым под локтем пакетом, и присаживаясь рядом, — я помогу.       — Спасибо, — буркнул недовольный Фёдор.       Юноша протянул ему чашку:       — Я, конечно, мог бы и один поехать, но, боюсь, что так нельзя.       — Нельзя, — кивнул тот, принимая чашку из рук Дазая, и криво усмехаясь.       — Тогда скорее пей чай, а я пока выберу нужные лекарства, — он улыбнулся, — обещаю охранять твой сон даже ценой собственного комфорта.       — Глупости, — улыбнулся Фёдор, смущённо глядя на него из-под ресниц и делая первый глоток чая.       — Глупости, которые важны для меня, — улыбнулся Осаму, перебирая препараты.       Тут русский смутился ещё сильнее, опуская взгляд в чашку. Щёки его вспыхнули, руки задрожали. Осаму заметил это, и не смог сдержать у себя улыбки, а Фёдор засмущался так, что вынужден был поставить чашку — руки ходили ходуном.       — Здесь все нужные медикаменты, — произнёс Дазай, вложив пакет в чужую руку, — я схожу за водой.       И быстро вышел из комнаты.       Парень только непонятливо уставился на пакет, пытаясь разобраться, что ему этим хотели сказать, ведь Дазай сам хотел ему выбрать нужное, тем более, что рецепт приёма, выписанный на отдельном листке по-японски, казался ему нечитаемым. И он решил дождаться Дазая, и расспросить его об этом.       Вернувшись из кухни, Дазай так и застал его перед кучкой коробочек и баночек в полном недоумении. В одной руке у Дазая был стакан с водой, в другой баночка лечебной смеси с ложкой, прижатой к крышке. Присев на пол, он поставил их перед собой и начал перечислять, что из этого Достоевскому нужно выпить сейчас, а что — позже, а ещё он, конечно же, напомнил Фёдору про капли от насморка.       У Достоевского голова кругом пошла от такого изобилия информации и ещё больше захотелось спать, но он послушно принял нужные лекарства и принялся за чай. Ему нужно быть в неплохой форме, чтобы иметь возможность защитить Осаму.       Осаму набрал ложку медово-имбирной смеси, протягивая Достоевскому, чтобы тот, не отрываясь от чая, мог сразу запить остро-сладкое лекарство.       — Не спеши, у нас ещё есть немного времени, — уверил он Фёдора, взглянув на часы.       Тот быстро проглотил лекарство, и продолжая прихлёбывать чай, пожаловался:       — Я спать хочу.       — Я могу понести тебя на руках, как вчера, — предложил Осаму, вставая и проходя к шкафу с одеждой.       — Не шути так, — ответил Фёдор, делая глоток чая.       — Разве я смеялся? — спросил Осаму, перебирая одежду.       — Я уже понял, что ты можешь шутить с абсолютно серьёзным выражением лица, — пробормотал Достоевский, отчего-то опять краснея.       — Хвалю твою наблюдательность, — в руках Дазая уже был комплект одежды, и он поспешил положить его рядом с Фёдором, — но это и правда не шутка. Я же обещал.       — Ну, и как на нас будут смотреть? — укоризненно посмотрел на него тот.       — С очень сильным и неприкрытым интересом... — продолжая разглагольствовать, Осаму подцепил низ футболки, сняв её и оголяя забинтованное в некоторых местах тело, — но разве это имеет значение?       — Да. Мы будем привлекать внимание, — насупился Достоевский.       — Но мы так или иначе будем его привлекать, — он покачал головой, застёгивая на себе рубашку, и вместе с тем без стеснения скидывая шорты, чтобы надеть брюки, — например, твоей внешностью. Ты выделяешься из толпы японцев. Высокий, бледный, словно снег, с большими глазами, красивый...       Дазай сам не знал, зачем добавил последнее слово, но оставить этого факта без внимания он не мог. Фёдор от этого и вовсе смешался и натянул одеяло на голову, чтобы спрятаться от взгляда гостя. Он и без того залип на бинтованное, местами обнажённое тело, а тут ещё и то, что о себе услышал... Он почувствовал, что к нему возвращается вчерашнее состояние, так бесцеремонно нарушенное приходом Мори.       Осаму только хихикнул. Но спрятаться под одеялом Фёдору не дал, вскоре всунув туда свою голову:       — Фё-ёдор, — протянул его имя Осаму, улыбаясь, — ну, так что ты ответишь?       — Я против, — буркнул тот, радуясь, что Дазай не видит его лица, и тем более, того, что в трусах у него стало заметно теснее.       — А на предложение руки и... руки?       Достоевский, сглотнув, приблизил к нему своё лицо:       — Осаму, тебе так понравилось носить меня на руках?       Дазай кивнул. Достоевский только головой повертел, и обронил:       — Только недалеко, ладно?       — До метро, — юноша просиял, соглашаясь, — а от станции до универа сами дойдём.       Фёдор согласно кивнул и взяв свою чашку, допил чай, и отставил пустую чашку в сторону. Под одеялом оказалась и одежда для Фёдора, которую он, путаясь в одеяле, принялся надевать.       Дазай взял пустые чашки, и взглянув на него, покачал головой:       — Переодевайся, а я пока отнесу всё это, чтобы меня вновь не прозвали извращенцем.       И скрылся в дверях на кухню.       Фёдор проводил его взглядом, и только вздохнул, а затем быстро стал переодеваться, проклиная Судьбу. Ну как она могла заставить его так мучиться с бессонницей? Тем более, что Дазай уже рядом и нет нужды видеть кошмарные сны!       И тут вдруг он вспомнил, что собирался позвонить Мори. Каковó же было его удивление, когда он обнаружил, что этот номер напрочь стёрт из телефона Дазая.       — Разрешите войти? — Осаму, пару раз стукнув костяшками пальцев по двери и заглянул в комнату. — Надеюсь я не застал Вас врасплох.       Достоевский прокашлялся и быстро спрятал чужой телефон.       — Всё в порядке.       — Тогда нам пора отправляться? — спрашивает он, бросая на Достоевского оценивающий взгляд и снова засмотревшись. И впрямь невозможно красивый...       — Пора, — кивнул Фёдор и подхватил сумку с учебниками, — выполняй своё... предложение, — он подошёл к Дазаю и опять чихнул.       — Будь же здоров, — тихо хихикнул Дазай и открыл дверь, выпуская чихающее чудо наружу. Громкий хлопок дверью, звон ключей, плюс щелчки замков, и Достоевского подняли на руки.       — Удобно?       — Да, — кивнул тот, и для удобства обнял Дазая за шею.       Правда, тревога его не отпускала с того момента, как он не смог найти номер Огая.