Я не тот, кто всё уничтожает. Я тот, кто рождает жизнь. А ты забыл обо мне, матери всего сущего. Забыть меня означает забыть жизнь. Человек, забывший жизнь, должен погибнуть. Акутагава Рюноскэ «Юноши и Смерть»
Мори с Дазаем, и Фёдором в кильватере, следовали по тёмным и путаным коридорчикам этого ресторана, так уверенно, словно всю жизнь здесь ходили. Мори шёл напролом, отметая пытавшихся лезть к ним наперерез людей Мухуна одним небрежным: «Назначено!» И все расступались перед ним без слова, давая пройти, ещё и указывая дорогу, словно Мори произносил колдовское заклинание. Никто и не думал, что они, идущие по лабиринтам заведения только втроём, без охраны, да и приехавшие сюда без сопровождения, могут рискнуть и сделать то, зачем они здесь были. Что угодно, только не это и не здесь, не в этом месте, под завязку набитом народом. Мори знал, что о его визите так и подумают — обычная встреча, рабочие вопросы, никто плохого не ожидает. И поэтому не взял в «Мэй Хуа» охрану, не без оснований сочтя, что чем меньше людей будет с ним, и чем ближе к нему они будут, тем менее подозрительно это будет выглядеть. Мори остановился у двери, возле которой под тускло горящей лампочкой сидел охранник, и не давая ему открыть рот, произнёс то же, в данной ситуации равносильное «Сим-сим, откройся!» И когда охранник поднялся с насиженного места и постучав в дверь, из-за которой несло странно знакомой противной вонью, сообщил хозяину о посетителях, она открылась и перед ними предстал сам Линь Му, Мори сделал небрежный изящный жест рукой, легко махнув пальцами возле лица стража. Фёдор с удивлением увидел, что тот вдруг захрипел и стал заваливаться назад с выпученными глазами, схватившись за шею рукой и обливаясь кровью, хлынувшей из распоротого горла. Парень не успел заметить и понять, как так вышло, что его отец это сделал. Да ещё и, похоже, одной только рукой, абсолютно без оружия! Но тут в свете лампы маленькой узкой рыбкой в доселе обнажённых пальцах босса, которые теперь были затянуты в тонкую белую кожу перчатки, блеснула сталь, и Достоевский всё понял. Скальпель. Он же хирург. И внутренне передёрнулся. Нечего сказать, умелый боец его дорогой папаша. Ему для обороны катаны точно не нужны. И когда только перчатку натянуть успел? Вот же чёртов фокусник! Прямо ниндзя. Мастер показательных шоу. Но, шоу это или нет, а такого и правда лучше не иметь своим врагом. От столь неожиданного рандеву со смертью Фёдор по привычке опять закусил кулак и стал его нервно грызть, поглядывая то на труп охранника, то на закусившего нижнюю губу Дазая, лицо которого (даже в этом тусклом свете было видно), тут же приобрело мертвенный оттенок. Он судорожно сглотнул слюну, и Фёдор взял его за руку, слегка пожав пальцы в ободряющем жесте. А Мори уже втолкнул опешившего китайца, пока тот не опомнился, назад, в операторскую, проходя туда вместе с парнями. На лице его засияла широкая радостная улыбка, так словно он увидел лучшего друга или возлюбленного, но левая рука его по-прежнему была поднята, скальпель, зажатый между пальцами в забрызганной кровью белой перчатке, зловеще блестел, словно кошачий глаз. И сам Мори Огай был похож на большого чёрного гибкого кота, словно клубок тьмы просочившегося в это слабо освещённое продымленное помещение со стеной, состоящей из сплошных экранов. На это секундное замешательство противника и был рассчёт, тем более, что охранника всё равно пришлось бы убрать, он бы только мешал. Они все вдвинулись в комнатку, и Фёдор закрыл за ними дверь, подперев её своей спиной. Мори, волоча за руку Дазая, стал надвигаться грудью на Мухуна, пятившегося к панели, где был расположен пульт управления системой наблюдения, размещённой в крошечном пространстве комнатушки недалеко от двери. Места здесь едва хватало для четырёх человек, и плюс ко всему, нечем было дышать из-за сплошной пелены висевшего в воздухе дыма от наркотических сигарет, выкуренных здесь до этого, но Мори и не собирался пробыть здесь долго. Он снова ослепительно улыбнулся, стараясь не дышать глубоко, и резко оттолкнул китайца к панели управления, так что её выступающим краем крепко врезало тому пониже спины. Линь Му лишь скривил губы, инстинктивно ухватившись за преграду, хотя удар был сильный, и любой другой на его месте уже заорал бы от боли. Мори, приблизил своё лицо к лицу врага, продолжая улыбаться. Он видел глаза хозяина этого заведения, в которых было не различить зрачков, заполонивших всю радужку, он слышал этот запах, забивавший дыхание и заставивший голову мгновенно закружиться, этот проклятый запах, от которого в глазах стало мутнеть и двоиться, а в мозгу начала исподволь клубиться и нарастать неконтролируемая ярость. Он понял, почему тому не больно, удивившись, как этот старый торчок вообще хоть что-нибудь чувствует, и его улыбка превратилась в оскал. Он мысленно похвалил себя за то, что не настаивал на тренировках Синсэя в стрельбе. Убивать это подобие человека, потерявшее человеческий облик, следовало точно не пулями — накачанный выше бровей наркотиками организм будет живучим подобно Терминатору, поскольку неподвластен болевому шоку. Такого хоть на куски живьём порви — до последнего будет стремиться к цели, видя только её и передвигаться буквально цепляясь за землю зубами. Отвратительное зрелище, и совсем не для Осаму с его психикой сейчас. У Огая есть другое средство и другой исполнитель, ещё вчера с пеной у рта доказывавший Мори своё право мести этому наркоману и извращенцу. И за этим исполнителем Мори признал такое право вполне. И дал средства для претворения этой казни в жизнь. Да, именно казни. Босс он китайской банды или нет, но в своих извращённых пристрастиях Линь Му перешёл уже все границы дозволенного, дальше было то, за что наказывали и люди, и Вышние силы, потому что есть предел дозволенному и на небе, и на земле. Покрасневшие глаза уроженца Поднебесной даже не смотрели на Мори, хотя их лица едва ли не соприкасались. Его взгляд, направленный за плечо босса якудза, впился в смертельно побледневшего Дазая, находящегося у Огая за спиной, и смотревшего на своего бывшего мучителя, с нескрываемым ужасом во взгляде. — Ну что, Мухун, — процедил Мори, всматриваясь в сильно потасканное не столько временем, сколько порочными увлечениями лицо хозяина этого заведения, — любишь молоденьких красивых мальчиков? Я привёл тебе товар, выбирай любого из них! Или ты хочешь выиграть у меня его в карты? Он замолчал и сделал судорожный вздох, не сводя с Линь Му слегка безумного взгляда, и всё так же продолжая нервно скалиться. Совсем, совсем не так он хотел провести эту встречу. Он хотел прийти сюда как всегда и везде приходил решать свои дела — будучи сумрачно-текучим и обманчиво-ласковым, словно воды ядовитого озера Натрон в горах Танзании. Заманить, ослепить, а затем утопить. Но лишь поглядев в маленькие свинячьи глазки Мухуна, мутно-пьяные и безо всякого выражения, словно у мертвеца, да и само лицо опустившегося, отупевшего от наркотиков человека, и вдохнув этот чёртов запах, Мори вдруг почувствовал, что при виде этого существа, которое он, и сам не образец добродетели, отчего-то не мог даже в мыслях назвать человеком, его самообладание пошло трещинами, и теперь неотвратимо осыпается с его лица осколками хрупкого призрачного материала, невидимого глазу. Видимо, так на него подействовала та дрянь, которой был пропитан воздух в этой комнатёнке, и которым невозможно было не дышать. Мори задним числом пожалел, что с ним не было хотя бы хирургической маски. Хотя, в данной ситуации она вряд ли сильно бы помогла — дыма было столько, что хоть топор вешай, и он стиснул зубы в бессильной злобе от своей непредусмотрительности. И не только сегодняшней. Как он мог пойти на поводу у этих двоих малолетних идиотов, как мог опять засомневаться в своём решении и счесть, что Осаму только выписавшийся из «Тоцука Киорицу» и потрясённый тем, насколько силён и ловок его сын во владении боевым искусством, сможет принять адекватное решение? Да и вообще, с чего Мори взял, что Дазай после таких травм способен мыслить адекватно? Одна лишь та его глупая задумка с похищением человека, за которым ему было велено приглядывать, чего стоила! Да ещё и папаша масла в огонь подлил с тем обещанием отправить парня доучиваться в какую-нибудь Тьмутаракань... Тот самый папаша, который годами его дома изводил, и который довёл его до того, что парень захотел утопиться. Тот самый, который лично вынес его из логова Мухуна, и как он заверял Мори, ни за что не потащивший бы сына к трупной яме, если бы не привязавшийся не вовремя напарник. Чем он сам-то, Мори Огай, лучше этого папаши, раз не сумел понять, что парень не в том состоянии, чтобы адекватно рассуждать и буквально отдал Осаму в лапы этого тупого похотливого куска дерьма, похоже не знающего ничего, кроме пыток, убийств и слепого вожделения?! Он и сейчас, вон, пялится на Осаму с таким видом, словно для него никого и ничего в мире больше нет кроме этого юноши, которого сам же чуть не угробил, перед этим подвергнув чудовищным издевательствам. Глаза Мори сузились. Ну да, для Мухуна Дазай сейчас буквально восставший из мёртвых! Ну что ж, надо поторопить его с ответом. Нет ни времени ни желания ждать, пока этот говнюк отомрёт и станет что-то делать, они здесь скоро опьянеют от этой гадости вместе с ним. — Так что ты решаешь, а? Что молчишь? Тут рот китайца раздвинула ухмылка, обнажившая желтоватые редкие зубы, и он всё так же не отрывая взгляда от Дазая, прорычал: — Тань Хуа, мой небесный цветок, он не увял! Ты привёл его, японец, да плюс и ещё одного Цзюй Хуа притащил! Он тебе кто? Фёдор, не будучи силён в китайском, удивлённо задрал брови — хуа... что? Это что за хуа...ёвина такая? — Что он говорит? — спросил Фёдор, сам не зная, от кого получит ответ. Тем временем, Дазай, которого замутило от запаха наркотического дыма, пропитавшего собой это маленькое помещение, отвернулся от Мухуна, к Фёдору, и едва сдерживая рвотные позывы, страдальчески посмотрел на него. У Достоевского всё внутри перевернулось от этого взгляда, вся злость, копившаяся предыдущие сорок дней до этого, клубком подкатила к горлу. Он и сам ощутил, что у него, непривычного к такой термоядерной концентрации наркотической вони в помещении, где не наблюдалось вентиляции, мутится в голове, и хочется выбежать за дверь, на более чистый воздух, и он впервые посмотрев прямо в мутные, прячущиеся в красных складках глаза своего врага, произнёс: — Отец, что он говорит? Мы долго ещё здесь будем? Просто Осаму, кажется, сейчас стошнит от этой вони, — вопрос был автоматически задан на английском, который Фёдор предпочитал японскому, поскольку всё ещё не очень хорошо им владел. И кроме того, мелькнула у Фёдора тайная надежда на то, что китаец этого языка не знает, и вопроса не поймёт, но следующая фраза Линь Му с хорошим Оксфордским акцентом, развеяла её в пыль и дым: — Отец, говоришь? Ну да, как же я сразу не понял. Вы же похожи, как яйца от одной курицы, только ты молодой. Отвратительная, красная, вся в преждевременных морщинах, обычно появляющихся у людей, часто злоупотребляющих вредными веществами, рожа китайского бандита опять скривилась в самодовольной ухмылке. — Молодой, образованный, языки знаешь, изящный и сильный, как благородный цветок Цзюй Хуа, по-вашему хризантема! — он прицокнул языком. — Так вот он каков, твой знаменитый сынок, японец! Мне про него уже все уши прожужжали, насколько он хороший боец. Ты сюда подраться пришёл? Не трудись! Вы все отсюда не выйдете, стоит мне только нажать во-от эту кно... Договорить он не успел, поскольку как только потянулся пальцем к тревожной кнопке, Фёдор, довольно много общавшийся за период вынужденного безделья в мафиозном лазарете с Коё, преподавшей ему от скуки (и по личной просьбе Мори) азы боевой акупунктуры, ткнул двумя пальцами ему под челюсть, и китаец тут же закатил глаза, оседая на пол. Такого неокрепший после болезни организм Дазая дальше выдерживать уже не мог, и его всё-таки стошнило на пол, рядом с обмякшим телом китайца. — Открой дверь, пока мы здесь не задохнулись, — торопливо проговорил Мори Фёдору, подхватывая Осаму под подмышки, и не давая упасть. Фёдор немедленно распахнул дверь наружу, и вытащив Дазая из этого задымленного ада, прислонил его к стене. Мори на пару секунд выскочил за ним, чтобы хоть немного отдышаться от наркотических паров, а потом одышливо пробормотав сыну: — Помоги мне с ним, — бросился подымать Линь Му, чтобы вытащить его наружу. Когда они вдвоём вытянули бесчувственного китайца в коридор, и закрыли дверь в продымленную операторскую, Мори прислонил пальцы к шее врага, проверяя пульс, затем удовлетворённо хмыкнул, и обратился к Дазаю: — Ты как? Сможешь идти сам? Он просто очень тяжёлый, я не потащу его отсюда один. — А зачем вообще его отсюда тащить? — Дазай с зелёным лицом поморщился, не отлипая от стены. Его всё ещё мутило, кружилась голова, и ему хотелось поскорее разделаться с Линь Му, кулём застывшим у его ног, тем более, что так было быстрее и безопаснее. Фёдор, уже отдышавшийся от ядовитого дыма, сверкнул глазами и ухмыльнулся. Он понимал отца без слов. Ради чего же всё это было затевать, как не ради мести? Если бы целью было только устранение одного старого наркомана, можно было бы сделать это как-нибудь иначе. Подослать киллера-шиноби, одним плевком ядовитой иглы отправившего бы его в ад, например. Да и потом, Мори знал, где берёт зелье Мухун, и можно было бы просто подменить ампулы морфия, на котором сидел китаец, тем же морфием, но ветеринарным, имевшим концентрацию в десять раз сильнее того, что предназначен для людей, перед этим заменив на ампуле надпись, и просто устроить передоз, но разве дело было в этом? Нет! Месть не должна быть такой простой и быстрой. Садист-извращенец, возжелавший для Осаму мучительной смерти, должен и сам умереть от такой боли, которую не выдержит никто, ни одно живое существо. Слишком многих он сам замучил, слишком много гнили и грязи было у него внутри, и вся боль убитых им жертв теперь должна собраться, и концентрированной ядовитой смесью поглотить мучителя, обожавшего пытать и мучить свои жертвы во время секса. Фёдор читал кое-что в инете об извращенцах подобного рода, и благодарил Всевышнего за то, что этой старой скотине не пришло в голову отрубать Осаму руки и ноги в то время, когда сам его трахает, тем более, что по дороге к лежавшему на свалке Осаму, ему кажется попадались подобные останки. Впрочем, у него не было времени рассматривать, не до того было. Этот садист слишком много на себя взял, приняв роль палача, хотя и воображал, что наказывает свои жертвы за их небесную красоту, не достойную этого низменного мира, и теперь должен был сам стать жертвой собственных деяний. Это Фёдор как раз понимал, и это было ему близко по духу. Он и сам так думал, и понимал, что такое шоу должно будет состояться не здесь, и он, видя, как Мори строчит на телефоне сообщения, ощутил как у него внутри что-то дрогнуло от предвкушения той казни, которая должна скоро состояться. Они с отцом однажды поговорили об этом, но тогда Огай ещё не пришёл ни к чему определённому. Теперь же чувствовалось, что показательное зрелище обрело чёткие контуры, и явно кому-то отдаются какие-то последние команды. — Держись, Осаму, — он невольно с азартом прищёлкнул языком, заразившись настроением момента, — ты сам идти можешь? А то нам с... — тут он внезапно запнулся, а затем продолжил, — с Огаем-доно ещё эту тушу на себе переть. Вон, видишь, как ему поплохело, хоть бы до места дотащить, — Фёдор блеснул глазами, а Дазай молча скривился, борясь с тошнотой, и наблюдая как Мори подхватывает под руку Линь Му, устраивая её себе на плечо, а Фёдор то же самое делает с другой стороны, и каждый обхватывает второй рукой спину довольно-таки рослого и нехудого мужчины, и Мори слегка морщится от натуги. И у Дазая создаётся впечатление, что он видит перед собой работу слаженной семейной команды, настолько эти двое гармонично взаимодействуют друг с другом. Он вспоминает недавно услышанные в тесной, вонючей и забитой людьми комнатушке слова Фёдора, и того, кто сейчас безвольной тушей висит между двумя мужчинами, и то, как Фёдор потом запнувшись назвал босса официально и уважительно, но эта запинка была словно бы от того, что он хотел произнести другое обращение. То которое раньше сказал. Его словно обухом по голове бьёт осознание того, что он услышал, и от этого понимания в груди становится горько. У Осаму давно уже было впечатление, что от него что-то скрывают, и не только эти двое. И Озаки, и Хироцу, и докторша, и главное, этот мелкий ревнивый паскудник, все до единого чего-то ему недоговаривали, награждая только странными взглядами, а Накахара ещё и насмешками. И он долго никак не мог понять, в чём же дело, и самое главное — за каким чёртом понадобилось боссу Йокогамской мафии вызывать сюда безвестного русского студента, да ещё и настоятельно просить его о кураторстве над ним. Теперь же, глядя на напряжённые лица этих двоих, и впрямь до крайности похожие, словно у братьев, он поражался как только раньше не замечал их внешнего сходства. Где были его глаза все эти сорок дней? Да куда там, больше! Ему же была показана фотография Фёдора ещё в начале лета, и он до сих пор умудрялся не замечать в упор того, что само лезло в глаза. А Чуя, небось, знал. Знал и молчал, мразь, как и о многом другом, о чём тоже знал. Осаму уже давно понимал, что рыжему нельзя было доверять безоговорочно, но до недавнего времени не знал, насколько именно нельзя. То, что он услышал в прокуренной комнатёнке, прекрасно объясняло те непонятные моменты, на которые он объяснений так ни от кого и не получил. И он теперь думал — это обращение к боссу вырвалось у Фёдора и правда нечаянно, или он давно хотел назвать так Мори при Дазае, да не мог подобрать момента. Ничего себе, подходящий случай! Он вдруг ощутил, что участвовать в будущей казни того, кто едва не убил его, ему не просто не хочется, но ему это до крайности противно, всё равно что наступить босиком на слизняка или червя. Да, может ему и станет легче от мысли, что извращенец, так его покалечивший, понёс заслуженное возмездие, но видеть сам процесс казни он не хотел бы. В памяти всплыл момент гибели Акио, которому он сам был свидетелем, и того другого парня. Осаму обнаружил, что уже и не упомнит его имени, он был с параллельного потока. Его тогда словно раскололо пополам одновременно ужасом и любовью. Он испугался скрытой мощи Фёдора, и в тот же момент в груди вспыхнуло к нему чувство такой силы, что сначала даже стало страшно ещё и этого чувства, которого не должно было быть, но оно появилось. Нормально ли это было? А разве всю его жизнь можно назвать нормальной? И он ужасно устал от такой жизни, хотел бы просто любви и покоя, но прекрасно понимал, что покоя рядом с Мори ему как раз и не будет. Ещё раньше на его глазах точно так же человек, породивший его, лишил жизни женщину, которая его родила. И эта смерть тоже была внезапной, а потому неожиданной, как и смерти тех двоих, проигравших его. Но здесь... Осаму не знал, что хуже — ожидание казни, или сама казнь, но для него всегда было легче самому попытаться уйти из жизни, чем видеть, как её лишают кого-то другого, пусть даже и такое исчадие, как этот похотливый садист. Осаму чувствовал, что ещё немного, и он действительно сойдёт от всего этого с ума. Его сознание уплывало, в голове мутилось. Шатаясь и держась за стены, он плёлся следом за медленно бредущей троицей абсолютно на автомате, и поражался сквозь путавшиеся мысли, что коридоры ресторана были странно пустыми, словно все поразбежались по своим углам, дабы не мешать встрече лидеров двух преступных группировок. Даже охраны почему-то не было. Хотя нет, была! При самом выходе им повстречался какой-то хмурый субъект в чёрном костюме и белой рубашке без галстука, но он только покосился на них, и тут же скрылся за углом, ничего не спросив. Видимо, уже не раз заставал хозяина в таком виде, и лишние вопросы задавать был давно отучен. Мори, в отличие от Дазая, вообще не думал о странном факте пустоты местных коридоров, которые были полны народу, когда они шли в операторскую. Он сначала написал доверенному человеку, чтобы он готовился их встречать, потом они вдвоём с Фёдором потащили обморочного хозяина прочь из этого здания, но всё это Мори делал абсолютно рассеянно, переполненный эмоциями настолько, что наполовину выпал из реальности в состояние некой прострации. Он отстранённо думал о возможности встреч и объяснений с людьми из Триады, с облегчением думая, что всё же никто на пути не попадается, автоматически отмечал правильность их маршрута, периодически делая краткие передышки по дороге, но на всё это он смотрел как бы со стороны, словно это происходило не с ним, и то, что их никто не останавливает, его даже не удивляло. У него такого даже в мыслях не было. Душа его пела, а мысли... его мысли были далеко отсюда. Он постоянно прокручивал в голове, ЧТО же всё-таки случилось там, в той насквозь провонявшей наркотическим дурманом каптёрке с экранами, когда его собственный сын назвал его отцом. При Дазае, абсолютно не скрываясь, и не подбирая слов. Второй раз за этот день, и вообще второй раз в жизни. Возможно, это вырвалось под влиянием яда, которым они все надышались в той комнатушке, поскольку Синсэй потом, продышавшись, похоже понял что сказал, и поправил себя, но... Эта поправка была такой неубедительной, что он бы никого этим не обманул. Мори видел по глазам Дазая, что он уже всё понял. Китаец высказался достаточно однозначно. И в квартире, откуда он их сегодня забрал, никаких ядов не было, там он надышаться ничем не мог. И... дважды за один день — это не могло быть простым совпадением. Мори не знал, что было тому причиной ни с утра, ни сейчас, но то, что это наконец случилось, наполняло его душу надеждой на то, что эти два раза будут не последними. В конце концов того, что он ему сын, никто не отменял, когда бы мальчик ни узнал об этом. Все эти сорок дней он боялся себя, боялся своих чувств к отцу, не желая признавать очевидного, но в этом мире ничто не длится бесконечно, и обида Синсэя, похоже, исчерпала себя. И кроме того, он же не дурак и прекрасно понимает, что в этом мире ни один человек неспособен выжить и выкарабкаться из дерьма в одиночку, без посторонней помощи. Особенно, если эта помощь исходит не от постороннего, а от родственника. Единственного ближайшего родственника. Синсэй не Осаму, он не страдает склонностью к суициду, он хочет жить, выжить любой ценой, и наделён весьма рациональным мышлением, когда контролирует свои вспышки ярости. И рано или поздно он должен был понять, что в его ситуации единственный выход это принять то, что тебе предлагают. То есть, помощь отца, и его любовь. Непонятно было, что теперь станет делать Осаму, ведь от него это скрывали. Обидится? Однозначно. Надо было раньше сказать. Но Огай-то думал, что так у него будет хоть какой-то рычаг, чтобы давить на своенравного приёмыша, влюблённого в его сына, если тот будет бояться, что Фёдора накажут из-за его непослушания, но теперь... Да демон с ним, с давлением! По этому поводу отчего-то даже досадно не было, как это ни странно. Если Синсэю надоело скрываться, то так тому и быть. Это его решение, и если он его принял, значит чувствует себя способным с этим справиться. И наркотик ли подтолкнул его к этому обращению, высвободив его из глубины внутренних запретов, или что другое — какая разница, если он целых два раза услышал от сына фактическое признание за собой отцовских прав. Такого не заменит целая куча документов о признании отцовства. Никогда. И мысли Мори теперь были полностью в этих надеждах на счастливое семейное будущее. Они выволокли выглядевшего сильно пьяным Мухуна наружу через чёрный ход. Огай не зря так долго и тщательно изучал внутренний план ресторана, чтобы иметь возможность свободно ориентироваться внутри него, никого не спрашивая. Они остановились, и босс достав телефон, написал ещё два важных сообщения. Чуе и комиссару. Через несколько минут возле них притормозил личный джип босса. За рулём был Чуя. Фукудзава, хмурый и взволнованный, открыл заднюю дверь авто, но не успел сказать и слова, как внушительных размеров багажник открылся от нажатия кнопки на панели управления. Фёдор и Мори быстро затолкали туда китайца, впрыгнули в машину, причём Мори уселся вперёд, но его всё ещё вело от того, что надышался ядовитого дыма, и Чуя остался в качестве водителя. — Жми! — выдохнул Мори, и машина сорвавшись с места так, что на асфальте остались чёрные следы, рванула и стрелой полетела прочь, унося в своём чреве оглушённого Мухуна и его похитителей. Давешний мужчина в чёрном костюме, сперва осторожно выглянув наружу, неторопливо вышел, вставая в дверях, проводил машину нечитаемым взглядом, и смачно сплюнул на асфальт. А потом встал в проёме двери со скрещенными на груди руками, оперся на дверной косяк, и застыл так, глядя в направлении уехавшей машины с лицом, на котором была странная смесь злобы и удовлетворения.***
На территорию заброшенной купальни, находящейся в старинном поместье рода Мори за городом, машина, поднимая брызги в лужах и пыль там, где их не было, внеслась так, словно за ней гнались все демоны мира, и затормозила на небольшом холме, откуда открывался вид на местность. Над вырубленными в каменном плато под открытым небом круглыми и овальными углублениями, когда-то служившими ваннами для омовения, ветром носило разноцветные листья. Лето, так долго не сдававшее свои позиции, умирало медленно, но верно, уступая место промозглой мокрой осени. Солнце, щедро сиявшее с утра, сменилось к этому времени свинцово-серыми тучами, набухшими дождём. Мори посмотрел на часы — 15:24. Надо поторопиться — ещё часа полтора, и уже начнёт темнеть. Хотя... пожалуй, даже быстрее, вон как небо затянуло. Он досадливо поджал губы, подавляя напряжённый вздох. День прошёл слишком быстро, хотя начался для него намного раньше, чем для сына. Он ещё затемно приехал сюда вместе с тем человеком, который доказал ему, что является необходимым для приведения в исполнение приговора этой нелюди. С точки зрения простого обывателя Сюдзи Дазай показался бы странным и страшным, медицина таких людей классифицировала однозначно — психопат. Сколько Мори ни наблюдал за ним ещё со времён первого знакомства с Осаму, он не уставал поражаться переходам его личностных состояний. Он вроде и был привязан к сыну, но в то же время всё делал для того, чтобы удалить его от себя. Создавалось впечатление, что он ему мешает, и поэтому мужчина хочет избавиться от подростка, начинавшего доставлять дискомфорт. Мори нахмурился. И жену он убил, потому что мешала. Таким личностям обычно мешают все, всё их окружение. И в конечном итоге, они начинают мешать сами себе, и разрывают эту связь с миром простым и всем известным способом. Но только способ этот использовал до сих пор Осаму, а не его отец. Тот из этого мира уйти не спешил. А с убийством жены он тогда выкрутился, хоть и убил её на глазах у сына. Показания мальчишки не приняли во внимание, поскольку папаша заявил, что она встала и ушла, когда мальчик заснул. А труп... от него он, работавший тогда инженером на химзаводе, избавился вполне химическим способом. Даже следов не осталось. И именно таким же способом он собирался расправиться сейчас со своим бывшим шефом, Линь Му. Только в отличие от жены Сюдзи, этот был живым, и принять свою смерть должен был живьём за то, что сделал с Осаму. Сюдзи считал, так будет правильно. Мори не спорил с ним. Огай вышел из машины, спустился с холма на каменное плато, с живописно разбросанными на нём кое-где большими валунами, и пошёл к овальной яме, находящейся от машины на расстоянии около сотни метров среди других подобных углублений, с полуразвалившимися бортиками из камней. Величиной она была примерно метр на полтора и глубиной около метра. Таких ям здесь было около десятка, но эта была признана самой подходящей, поскольку в отличие от всех остальных имела наиболее уцелевшие стенки, и кроме того, к ней можно было подъехать на грузовике, что было немаловажно. Когда-то, примерно около трёхсот лет назад, в этих местах был горячий источник, водой из которого по специальным желобам и заполняли эти «ванны» под открытым небом. Один властитель из фамилии Мори даже выстроил павильон для омовений лично для своей семьи, а в остальные ванны-фуро позволил пускать посетителей, превратив таким образом это место в публичную купальню, и взимая плату за посещения. Народ благословлял щедрого властителя, который не пожелал купаться в горячих водах единолично с семьёй, а доставил всей округе такое благодеяние, тем более что горячая сернистая вода имела ещё и целебные свойства. Но около ста лет назад, после сильного землетрясения, неожиданно источник иссяк, видимо, перекрытый горной плитой, и купальня стала заброшенной. Павильон вокруг господских купелей, и навесы над ваннами для черни давно были разрушены, в трещинах опустевших каменных ванн, полных листьев и разного нанесённого ветром мусора, теперь поселились змеи и ящерицы, а в зарослях кустов обитали семейства ежей, а деревья, выросшие за столетие, облюбовали белки и вороны. Фуро, к которой направлялся Мори, была тщательно вычищена от мусора, и над ней желтоватыми космами низко стелились, расползаясь по окрестности, испарения жидкости, которой её заполнили, не доходя до верха примерно на ладонь. Мори был в курсе, что это за жидкость, и поэтому не стал подходить слишком близко — это было опасно. Он остановился метрах в пятнадцати от ямы, и быстро взглянув на её дымящееся содержимое, от которого несло тухлыми яйцами, попятился, справедливо опасаясь, что испарения могут достать до него и здесь, но наткнулся спиной на преграду, которая недовольно произнесла голосом Сюдзи: — Я уже думал, Вы не успеете! Скоро дождь пойдёт, Вы где так долго, Мори-сан? — и когда босс обернулся, Дазай-старший с кривой ухмылкой продолжил: — Ванна для омовения от грехов была приготовлена, как только Вы позвонили. Машину я отпустил. Джип Мори подъезжая, разминулся с грузовиком с серебристой цистерной для химвеществ, значит, приготовлено всё было только что. Он покосился на хмурое небо, с которого было готово вот-вот ливануть, и сердито обронил: — А ведь кто-то меня уверял, что перепроверил прогноз погоды на сегодня, и дождя не ожидается. На лице Сюдзи сменилась целая гамма эмоций: — Некогда спорить, босс, — грубо бросил он, — если мы не успеем до дождя, от нас даже нитки не останется! Вы же, небось, учили химию в своём медицинском, и должны помнить, что будет, когда в такую купéль,— он мотнул головой в сторону дымящегося бассейна, — попадёт вода! Никакой взрывчатки не надо, только Ваших врагов порадуем. Мори сжал губы. Адский химик был прав. Концентрированная серная кислота, если в неё внезапно попадает вода, весьма активно с водой реагирует, быстро разогреваясь до температуры взрыва. А при том объёме, который плескался в этой ванне, легко было понять, что его сила будет немалой. Он повернулся к стоявшему поодаль автомобилю и махнул рукой. Сидящие внутри тут же активно зашевелились, быстро выходя из машины, и открыли багажник, приготовясь выгружать его содержимое. Все, кроме Осаму, с бледно-зелёным лицом сидевшего в машине, уставившись на свои руки, сцепленные на коленях. Мори и Дазай-старший пошли к машине, и Сюдзи подойдя и увидев в каком положении находится его бывший шеф, хмыкнул: — Неплохо смотрится в багажнике. Только что же это он у вас совсем дохлый? Уговор был, чтобы он был живым. Он что, с перепугу по дороге подох? Чуя стиснул кулаки, сжимая губы в ниточку. Да как смеет этот подонок так говорить? Он считает их идиотами, неспособными правильно исполнить приказ босса? Получается, босс командует идиотами, потому что умными неспособен?! Он шумно выдохнул, выпуская воздух, и перевёл взгляд на Фукудзаву, застывшего с каменным лицом. Что этот-то здесь забыл? Какого его сюда притащили? За компанию, потому что девать некуда было? Вполне в духе Огая. Хочешь со мной? Будешь соучастником! Ну, или не езди со мной по моим делам. Чуя впервые видел на такой акции комиссара, хотя и знал, что они с Мори давно знакомы, и похоже теснее, чем ему бы хотелось. У него опять перед глазами встала картинка переплетённых на прянике пальцев Огая и комиссара, и он закрыл глаза и стиснул зубы, распираемый одним желанием — ударить, сломать, развалить. Что угодно, лишь бы дать выход копившимся ещё с вечера раздражению и злости. Причём, Накахара даже не знал толком, на кого он злится — на Фукудзаву, нагло флиртовавшего в ресторане с Огаем; на эту ублюдочную семейку Дазаев, один из которых ходит королём, а второй желает съёжиться до размеров точки; или на ублюдка в багажнике, из-за которого они притащились в такую погоду в эти ебеня; а может быть, на Фёдора, который настолько неприлично красив в этих новых шмотках, что... пиздец! — Надо будет — оживим, — процедил рядом Фёдор, и Накахара вздрогнул, открывая глаза. Внезапным порывом холодного ветра взмело пыль, и бросило её в глаза присутствующим. С плато на них повеяло сероводородным смрадом, но Сюдзи Дазай и Фёдор Достоевский продолжали мериться друг с другом взглядами, полными одинаково мрачных эмоций, словно не замечая запаха. Эмоции были взаимными, и не изменились с самой первой их встречи. Они по-прежнему готовы были разорвать друг друга на части, если бы им дали возможность, и Мори, заметив это, поспешно произнёс: — Лучше сделаешь это не здесь, а поближе к ванне, а то ещё вырываться начнёт. И давайте поторопимся, а то и правда скоро дождь пойдёт. — Не раскиснем, не сахарные, — внезапно подал голос Фукудзава, и все обернулись к нему. Сюдзи Дазай хмыкнул, и пробормотал, ощерившись: — Н-да, растает, словно сахар в чае, это Вы точно сказали, комиссар. Чуя и Фёдор настороженно покосились на него. Поведение старшего Дазая сильно напоминало классического маньяка из Диснеевского мультфильма. Ни дать, ни взять, Доктор Зло, не иначе. — Где растает? — Фукудзава недовольно нахмурился, и тут опять с налетевшим порывом ветра все ощутили запах сероводорода и влажное дыхание приближающегося дождя. Мори окинул взглядом всех, стоявших возле джипа, и нервно сглотнув, скомандовал: — Быстро, у нас нет времени! Помогите его доставить вон к той ванне, туда где дымится, только быстро, пока дождь не пошёл! — и обратился к Сюдзи. — Где защитные костюмы? Тот вытащил из кустов тутовника, ещё сохранявшего жёлтые листья, большой чёрный мешок, и достав оттуда защитные костюмы, ухмыльнулся: — Думаю, троих как раз достаточно. Мори кивнул, и сбросив пальто и шарф, быстро влез в один из них, пока Сюдзи влезал во второй. Третий... Его попытался надеть Фёдор, но костюм был на более низкорослого человека, и после безуспешных попыток был с сожалением отложен в сторону. Огай досадливо махнул рукой в защитной перчатке, и прежде чем надеть на голову шлем, обратился к Фёдору: — Приведи его в чувство, только сначала свяжи, чтобы не брыкался, верёвка в багажнике. Достоевский достал верёвку, подошёл к Линь Му, и связав его, опять особым образом нажал на точки на шее китайца. В то же мгновение тот широко распахнул глаза, и резко схватил воздух ртом, приходя в сознание. Мори, уже в костюмном шлеме, не медля ни секунды, схватил его за ногу, а Сюдзи в таком же скафандре, схватил за вторую, и они вместе потащили его как можно быстрее с холма вниз, к яме с кислотой, столь цинично поименованной старшим Дазаем «ванной для омовения от грехов». Китайца проволокли спиной по острым камням, и он стал орать от боли, вспугнув с окрестных деревьев ворон, взмывших в воздух, заполошно каркая. Дазай в машине, услышав вопли, вздрогнул и зажал уши руками. Внезапно Мори почувствовал, что сопротивление груза стало меньше, оглянулся и увидел третью фигуру в костюме, помогающую им нести китайца, взяв его за плечи. Она была небольшого роста, и Мори присмотревшись, сквозь стекло разглядел лицо Накахары. Он поспешил помочь своему Огаю, пока этого не сделал Фукудзава, тоже было дёрнувшийся туда же. Похоже, ему было наплевать на то, что он, комиссар полиции, по сути способствует совершению убийства членами Портовой мафии. Всё дело было в том, что он, часто пропадая в лаборатории у Куникиды, там часто слышал такой запах, который принесло к ним ветром, и узнав его, понял, что раз отговорить Огая не получится, необходимо хотя бы помочь закончить это грязное дело поскорее. Он узнал запах, и когда рассмотрел, сколько кислоты находится в открытой для доступа воды ёмкости, у него от ужаса зашевелились волосы. Кислоты, в которую категорически нельзя добавлять эту самую воду, иначе произойдёт немедленный и сильный взрыв. И учитывая количество и агрессивную активность вещества в этой ванне, можно легко догадаться о том, какой силы он будет... Фукудзава представил себе, что будет, если в то время, когда они все будут рядом с этой проклятой ямой, вдруг хлынет дождь. Ни от кого из них даже пылинки не останется, а осколки могут даже сюда долететь. Проклятье, да чем же думал Огай, когда давал добро на подобную авантюру?! Комиссар тоже видел спеццистерну для агрессивных веществ, ехавшую отсюда, и понимал, что без ведома Огая её бы здесь и близко не было, тем более, что эта территория исстари принадлежала роду Мори. Чуя выхватил костюм себе, заявив, что рост у Фукудзавы почти такой же, как у Фёдора, значит костюм ему тоже будет мал, так что третьим будет он, тем более, что тянуть кота за хвост сейчас некогда — время поджимает. И храброму из храбрых самураю Катане пришлось отступить перед такими доводами, помогая парню переодеться. А теперь, им обоим с Фёдором ничего больше не оставалось, лишь беспомощно стоять и наблюдать, как в быстро надвигающихся сумерках перед непогодой три фигуры в серебристо-белом, похожие на астронавтов, тащат извивающуюся в их руках четвёртую, не прекращавшую орать ругательства на китайском, но уже не только от боли, но и от страха, когда тот, кого несли, учуяв запах, понял куда и зачем его несут. Взгляд Фукудзавы упал на площадку, усеянную между большими хаотично стоящими валунами, множеством острых камней, по которым протащили китайца, и он увидел на камнях мокро блестящую дорожку. Кровь, догадался комиссар, и ощутил, что почему-то не может оторвать от неё взгляда. Эта короткая мокрая дорожка буквально гипнотизировала его, и он застыл возле машины, оставаясь вместе с парнями на безопасном расстоянии, и смотрел на этот кровавый след, краем уха слушая, как в машине что-то бубнит Достоевский, а Дазай отвечает односложно, дрожащим тихим голосом. Из ступора комиссара вывела лишь первая упавшая на лицо дождевая капля, и он очнувшись, метнул взгляд в сторону ямы, над которой дым стал вроде бы гуще, хотя тучи ускорили наступление сумерек, и сейчас всё, что было в той стороне, уже было плохо видно. Комиссар хотел крикнуть, что начинается дождь, но с досадой понял, что они уже далеко, и в костюмах они его не услышат, и по его виску проскользнула капля пота. Он напряжённо попытался вглядеться в дым, который с первыми каплями дождя определённо стал ещё гуще. Фукудзава повернулся к машине, где через открытую дверцу было видно на заднем сидении Фёдора, обнявшего Осаму, который прижался к нему сам, обнимая и уткнувшись русскому в грудь лицом, и нагнувшись поближе, кашлянул, чтобы обратить на себя внимание. — Да, комиссар-сан, — неуверенно отозвался Достоевский, точно не зная, верно ли будет вот так к Фукудзаве обратиться. — Дождь, — мрачно обронил Фукудзава, — а они ещё там. Это может плохо кончиться. — Чем именно плохо? — поинтересовался Фёдор, выглядывая из машины, и вслушиваясь в нарастающий шум участившихся дождевых капель. — Дождь, — повторил Фукудзава, — и серная кислота, полная яма. Там её где-то около куба с лишним будет, — он замолчал, давая время на обдумывание информации, но Достоевский молчал, похоже не понимая. Зато встрепенулся Дазай, сын своего отца, неплохо разбиравшийся в этом вопросе: — Что?!.. — его голос задрожал от волнения. — Фукудзава-доно, что вы такое говорите?! Но это же... Это же очень опасно, туда же нельзя воду, туда дождь нельзя! Последнюю фразу он выкрикнул, торопливо выбираясь из машины, и расширенными от ужаса глазами посмотрел на разраставшееся в полутьме большое облако белёсого дыма. Оно выросло и ввысь, и вширь, зловеще клубясь и застилая обзор уже на несколько десятков метров, и всё ещё продолжало расти. Дождь всё усиливался, выполаскивая небесные хляби на полную грехов землю под ними, и Фёдор, вставший с ним рядом, держал его за плечи, сам прикипев взглядом к тому, что открывалось глазам внизу, в долине между камнями. Быстро темнело, но все они надеялись, что светлые защитные костюмы будет видно на тёмном фоне, и у каждого в голове билась мысль — да где же они так долго? Ведь каждая лишняя секунда теперь, с началом дождя, который пока что был не очень сильным, неумолимо означала для всех находящихся на плато верную гибель. Трое на холме застыли, как изваяния, стараясь в последних проблесках сумеречного света не упустить шанс разглядеть выныривающие из белого дыма фигуры в светлом, и наконец они оттуда показались, когда дымная шапка распространилась уже на половину изначального расстояния между холмом и ванной. Все трое напряглись, с облегчением осознавая, что им не привиделось, и две фигуры в скафандрах действительно бегут к ним, оскальзываясь на мокрых камнях, и поддерживая друг друга, стараясь успеть до того, как химическая реакция, породившая затянувший долину белый дым, достигнет крайней точки. Одна из фигур была пониже, но не было понятно, кого скрывает второй костюм. Фигуры уже были метрах в двадцати от подножия холма, а они всё ждали. Ждали этих двоих, и появления из дыма третьей фигуры, как вдруг холм под их ногами резко и сильно содрогнулся, а снизу, с плато, убивая тишину, грянуло, оглашая окрестные горы звуком взрыва. Дазай бы упал от толчка, но Фёдор удержал его, и они вместе с Фукудзавой увидели, как в долине под ними, делая сумерки ещё темнее, ярко расцветает жёлто-багровым диковинный огненный цветок, цветок смерти, поведавший миру весть о ней оглушающим жестоким языком, а облако дыма подпрыгнуло и накрыло собой фигуры в защитных костюмах, погребая все надежды на лучший исход. И Фукудзава вдруг услышал рядом сквозь грохот падающих каменных обломков, надрывное, выкрикнутое голосом, который больше был похож на рёв животного, слово на чужом языке. Комиссар понял его без перевода. Черноволосый парень с дико расширившимися глазами, упав на колени прямо на камни холма, исступлённо звал своего отца. И не понятно было, что текло по его мокрому лицу, собираясь в капли на подбородке — дождь, или же слёзы.