Это всё универсум

Дверь изнутри, конечно, не запиралась, даже на хилую защёлку. Слава прикинул было, чем подпереть: кресла компьютерные сплошь, на колёсиках, не выйдет, а вот стол он дотащит, наверное, ближайший... Прикинул — и сразу плюнул. Этого никакие двери не остановят. Этот на него не смотрел даже, когда Слава стоял там — неподвижно, молча. Славу можно было жрать живьём. Он думал, его сожрут живьём — этот явно не растительной пищей промышлял, с его-то пастью, — а он не будет сопротивляться, не будет кричать, сам подставится, жевать поможет. Ему было страшно. Внизу — страх, сверху —равнодушие. Как в пыльном мешке. Как под водой — мутной и тухлой. Слава стоял и ждал, а этот смотрел на Мирона. Мирон. У него кот, Лил Хесус, дурацкое имя, два года, здоров, раскормленный только и балованный. Мирон кричал. «Какого, — кричал, — хуя?» и «Отпусти его, ну!» тоже. Этот странно как-то дёргал плечом и горбился, но Славу не отпускал. Или это Слава сам уходить не хотел? Казалось, что — сам. — Слав. Это его, Славин, голос. Такой, искажённый, как в записи — если на автоответчике себя слушать или голосовуху свою перед отправкой. И лицо — тоже его. И тоже немного другое — родинка вон не с той стороны. Не в зеркале же, а... А рядом с его лицом, только чуть пониже — лицо Мирона, испуганное и виноватое. И Слава бы не стал им открывать, но он всё ещё внутри, и ему всё равно нужно будет выйти — рано или поздно, лучше рано, лучше — как можно скорее. «Я хотел как лучше», — сказал этот, и Слава ему поверил сразу, без вопросов. Дорога из благих намерений ведёт как раз туда, откуда этот... Охра — Мирон говорил: «Не надо, Охра», — родом, и он, пока вылезал, наверняка успел ими обмазаться по самое дальше некуда. Охра отказался отпустить Славу, потому что Мирону — «грустно будет». Судя по мироновскому лицу, которое в дверном проёме, грустно ему будет ещё очень долго, но это не Славины проблемы, вот нисколечки, и второй... Слава второй — тоже. — Где здесь выход? — Это Слава хотел спросить, обязательно спросил бы, но. Но он помнил с того самого момента — или всегда? — ощущение какого-то недобытия в хуёвом месте, которое тогда — никогда — не казалось хуёвым. И он не знал, его ли это воспоминание, или — другого его. И ещё он хотел проверить, с какой стороны у него родинка, но зеркальные поверхности его не признавали — не то чтобы совсем отражать отказывались, но разглядеть он себя не мог. Кто знает: может, Охра как раз из зеркала другого его и вытащил? Или — не другого, его? Их просто вдруг стало двое, вот так, по щелчку пальцев — и без щелчка даже. Охра не дёрнулся, не сказал «абракадабра». «Вот», — сказал, — «тогда этот тебе, а того я отпущу, Мирон, не сердись». Только он пальцем не показывал, и Слава не знал, он — тот или этот? Слава не знал, какими глазами он на всё это смотрел и где у него родинка, а Мирон стал бледным-бледным, и глаза у него были как плошки. Мирон не кричал больше, а наоборот, очень тихо, еле шевеля губами, сказал: «Пожалуйста, верни всё как было». А Охра — Охра искренне так удивился в ответ: «Но ты же запретил мне убивать людей...». И Слава побежал. — Я не просил... — Мирон, судя по интонации, готовился к тому, что Слава ему в морду даст. И не прятался, не закрывался, хотя другой Слава ненароком как будто вперёд пролез. Какой он до хуя благородный, а. — Я никогда не намекал, никогда, ни слова, я бы... Я помогу. Сам, что ли, одного из них назад запихнёт, где бы это «назад» ни было? — Он с паспортом разберётся, Слав. Для второго. Есть у него нужные связи. У Славы вон шрам ещё на указательном пальце правой руки рядом с ногтем, небольшой совсем. Ему тогда девять было, лето, каникулы, он на пустыре в конце улицы тусил и увидел, как пацаны — старшеклассники — ужика закапывают. Думали, дохлый он. Слава вокруг вертелся, но не отсвечивал, подождал, пока все уйдут, а потом руками яму разрыл и палец саданул о сколотый кирпич. Крови было всего ничего, а шрам остался. Ему интересно было глянуть, а оказалось — спас животинку. Ну, зашевелился, в смысле, ужик, его коты бродячие потрепали, но не добили, а потом Слава его дома молоком отпаивал, а потом выпустил, и дальше не знает. Дальше он на ветеринара пошёл. А шрам — вот. И кто же из них второй тогда? — Не парься ты, я останусь. — Что-то подозрительно быстро тот или не тот Слава в текущей ситуации освоился. Или это он слишком долго загонялся? Конечно, позагоняться — дело святое. Одному, в крайнем случае — с Ваньком, под водочку. Погрустить на кухне о судьбах мира в целом, интеллигенции в частности, обматерить всех безответственных хозяев безответных тварей, заглянуть в бездну, поздороваться с тем, что навстречу глянет... Но на людях раскисать или печалиться о том, что уже вполне себе свершившийся факт? Такое ему — любому из Слав — обычно не свойственно. Вроде. Ему бы порадоваться тому, например, что в четыре руки да в две смены куда больше всякого добра причинить можно. Ну, от мамы с Дашкой скрывать придётся, у мамы сердце, на хуй ей не сдались такие потрясения, но Ванька вот точно оценит. И Лёха лавкрафтов всяких уважает и юмор чёрный. И в клинике, кстати, не хватает нормальных специалистов, коновалов каких-то понабрали, а Слава всегда хотел близнеца — прикольная же тема. А ещё — вон как «близнец» его на Мирона смотрит. Он не смотрел, не прямо, но Слава себя-то обманывать не привык и надурить не мог. Ни того себя, ни этого. Мирон, конечно, до хуя виноват, даже если ни словом, ни делом, ни сном, ни духом. Слава, конечно, понимал теперь, к чему всё это было: зачем он с котом таскался почти каждую неделю, чего над шутками всратыми смеялся, даже когда по глазам было видно — не выкупает он ни хрена. Ну и, само собой, какого хуя мироновский самостоятельный монстр решил Славу в гости пригласить на чаёк с плюшками. Откуда у Мирона монстр — вопрос занимательный и отдельный, но вот его — и в этом Слава уверен был — он успеет ещё задать. Славу всё-таки ждали дома. Бэтмен ждал. Слава не стал думать: «и Лёха», хотя надеялся — ну, надеялся, что Лёха заметил его отсутствие и кота кормил, потому что Лёха в припадке вдохновения и перед дедлайном сутками мог не выходить из комнаты. Слава надеялся, что это не та история, когда герой попадает в потусторонний мир, королевство фей, навье царство и выходит оттуда вроде как наутро, а на деле — через сто лет. Слава не привык себя обманывать. При других обстоятельствах, не в этой жизни он бы захотел, наверное, остаться — вместо другого. Но он был рад, что выбор сделали за него. — Где здесь выход? По его прикидкам, метро было ещё открыто, ну а такси и вовсе круглосуточно вызвать можно — заряда на мобилке на это хватит, это вам не мажорные айфоны... А значит, через час он будет дома и проверит, как там кот, а остальное уж как-нибудь подождёт — до утра.