Серийные самоубийцы

      Голова невольно откидывается назад, и я ударяюсь затылком о кирпичную стену, от чего перед глазами на миг темнеет. На инстинктах, в попытке защититься, закрываюсь руками, но это мало помогает: кто-то с силой ударяет в бедро, от чего ноги невольно подгибаются, и я соскальзываю вниз. В голове пробегает лихорадочная мысль: «только бы не упал протез», но она резко обрывается, когда Фелпс хватает за грудки и грубо вздёргивает вверх. Зубы противно клацнули. Каким-то чудом я не откусил себе язык.       Мир перед глазами совершает стремительный кульбит. И следующее, что я вижу перед собой — тёмная бездна глаз.       Блондин зло выдохнул мне в лицо. Нос тут же защекотал едкий запах мятной жвачки и дешевых сигарет, от чего желудок скрутился в болезненный узел.       Он впивается пальцами в ворот толстовки и угрожающе шипит. — Смотри на меня, утырок.       Перед глазами всё ещё мелькают жёлтые круги, от чего взгляд невозможно сфокусировать. В горле пересохло, кровь нервным импульсом стучит в висках. Всё, что смог проговорить — это надрывное рычащее «отъебись», за что получаю резкий толчок в грудь. Вновь ударяюсь спиной о стену, воздух выбивает из лёгких, ноги подводят: я падаю на сырой асфальт. Из горла вырывается сдавленный хрип, когда Трэвис пинает ногой в живот. В ушах звенит, но я всё равно слышу заливистый гогот его дружков, смотрящих, как я корчусь у их ног. — Ещё одна попытка, гадёныш, — белобрысый садится на корточки и с презрением смотрит. — Ты расклеил эти гадкие листовки, м?       Чисто из принципа, отвечать не хотелось. Мудаков нужно игнорировать, а не поддаваться на их провокации. Но сейчас я понимал — принципы придётся засунуть в задницу, ибо нельзя игнорировать Фелпса, если не умеешь быстро бегать. — Нахера мне это надо? — хриплю я, медленно поднимаюсь на дрожащих ногах и облокачиваюсь о стену. —Ты и так жизнью обижен.       Прикусываю язык, осознавая, что за свою несдержанность сейчас вновь огребу. Но ни удара по рёбрам, ни даже злобного рыка не последовало. Трэвис сложил руки на груди, и его губы растянулись в зловещей ухмылке, от которой внутри всё на миг похолодело. Тёмные глаза, казалось, стали ещё чернее. — Я вижу, ты всё равно не осознаёшь, как следует себя вести, щенок, — он презрительно сощурил глаза. — Ну ничего, мы немного остудим твой пыл. Да, парни?       Один из дружков Трэвиса — крепкий футболист с тёмными, по-военному коротко стриженными волосами, подлетел ко мне за какую-то долю секунды. Схватил за руки и заломил их, толкая в спину. Лопатки отдались жгучей болью, и я дёрнулся, в попытках устоять на ногах. Но бугай лишь пискляво заржал и навалился на спину, всем весом придавливая меня. С тихим болезненным шипением я вновь упал, но теперь уже на колени. Я отчаянно рванулся, пытаясь вырваться из захвата, но добился лишь пронзающей боли в плечах.       Я не видел, что происходило за спиной, но скрипящий звук открывающегося вентиля и шум ударяющей о асфальт воды были достаточно многозначительными.       Тело словно прошибло током, когда ледяная вода полилась на спину. Я судорожно вскрикнул, воздух выбило из груди, в отчаянии я вновь попытался подняться. Брюнет сильнее надавил на спину, будто пытаясь продавить позвоночник.       Вода стремительно полилась на затылок, затекла под протез, попала в рот и нос, мешая сделать вдох. Я зашёлся судорожным кашлем, но это не помогло — я почувствовал, как от недостатка кислорода стремительно темнеет в глазах.       Парни гоготали, продолжая поливать моё трясущееся тело ледяной водой и наблюдая за тем, как я захлёбываюсь и из последних сил пытаюсь вырваться.       Через минут пять сил на сопротивление не осталось. Я обмяк и захрипел, лёгкие жгло.       То ли парни сжалились надо мной, то ли им просто надоело издеваться. Темноволосый футболист, всё это время державший мои руки за спиной, отпустил. Я свалился на землю, будто мешок, обдирая ладони о мелкие камушки на асфальте. — Ну что, освежился, Фишер? Водичка нормальная, не обжёгся?       Тело сотрясала крупная дрожь, в носу щипало, в лёгкие будто налили раскалённого металла. Зубы стучали, и я не мог при всём желании выговорить ни слова. Лишь поднял голову и бросил уничтожающий взгляд на Фелпса. Ухмылка сошла с его губ. — Ещё хоть раз посмеешь сделать нечто подобное, — угрожающе проговорил Трэвис, — так легко не отделаешься, ты уяснил?       Я не то, что не впечатлился — даже не совсем понял, о чём именно он говорит: о дурацких листовках-дразнилках, к которым я даже не причастен, либо к игнорированию его уважаемой персоны. — Отродье, — прошипел белобрысый и смачно сплюнул рядом со мной.       Если бы он знал, что вместо вселенского ужаса мое лицо под протезом исказилось от отвращения, он бы точно треснул меня ещё несколько раз, так, для закрепления успеха, как говорится. Но он, видимо, был удовлетворён моим униженным состоянием и не считал нужным более тратить своё драгоценное время. Он развернулся и покинул двор школы, его дружки ушли вместе с ним.       Я медленно поднялся, стараясь не шипеть от боли в плечах и коленях. Футболка, надетая под толстовкой, противно прилегала к спине, в кедах хлюпала вода, волосы мокрыми прядями прилипли к шее, с кончиков срывались ледяные капли и стекали за шиворот.       Было настолько холодно, что казалось, будто каждая клеточка тела покрылась коркой льда. Я съёжился, обхватил себя за плечи, борясь с желанием просто снять с себя всю мокрую одежду. Я был уверен, что даже так будет банально теплее.       Дорога до дома была мучительно долгой. Даже в автобусе я не смог согреться: ёжился и скулил от ледяной дрожи по всему телу, за что получил жалостливый взгляд кондукторши. Ненавижу холод, лучше бы Трэвис меня просто избил — это как-то привычней и переносится легче. Зато я уяснил ещё одну вещь — оставаться одному после уроков весьма небезопасно. Как оказалось, Фелпс не фанат публичных разборок, ему проще зажать тебя за школой, пока этого никто не видит. Трус.       Добрел до входа в Апартаменты на автопилоте, голова совершенно ватная и ноги предательски заплетаются. Лишь мысль о горячем душе спасала и придавала сил двигаться дальше.       Окоченевшие пальцы не слушались, и мне понадобилось около минуты, что бы засунуть руки в карманы. Волосы на затылке встали дыбом — и вовсе не от ледяного порыва ветра — я не смог нащупать в карманах ключей.       В памяти вспыхнул момент судорожных утренних сборов, как я кричал ещё не ушедшему на работу отцу, что опаздываю, и просил его закрыть за мной дверь. А ключи… а грёбаные ключи остались лежать на комоде при входе. — Б-блят-ть — выругался я, не веря, что всё это дерьмо происходит со мной.       Нет… ну нет! Почему судьба так любит меня иметь? Чем я ей так не приглянулся?       Обидно настолько, что хочется вопить и рвать на голове волосы. И будто назло, в этот момент усилилась дрожь, загудело в ушах. Только сейчас понял, что пальцев на ногах вообще не чувствую. Простуда засвербила в горле.       Я хлюпнул носом. Нет, я не рыдаю — это всё от холода. Да, именно… — О, здаров, Сал.       За спиной раздался голос, ставший за последние две недели самым… хм, как бы так выразиться… не раздражающим? Я обернулся, встретившись со взглядом каштаново-карих глаз. Предательское сердце замерло и ухнуло куда-то вниз.       Ларри Джонсон, в своей замызганной бордовой толстовке и с бумажным пакетом из супермаркета, стоял всего в нескольких шагах и с недоумением разглядывал меня. — Хм, знаешь, мне кажется, что конец ноября — не самое лучшее время для купаний, — раздался насмешливый, с легкой хрипотцой голос. — Вау, правда? — наигранно удивился я, стараясь скрыть дрожь в голосе. — Джонсон, а я и не догадывался. Спасибо, буду иметь ввиду.       Тонкие губы дрогнули в усмешке. — Ладно, понял, без шуток… Кто постарался-то так, м?       Я молчал. Отвечать не хотелось. Более интересным занятием казалось неспешно скользить взглядом по его телу и лицу. Занятно, почему этот тип так быстро приковывает к себе моё внимание? Вроде нет в нем ничего такого особенного.       Джонсон если и замечал мой изучающий взгляд, то тактично об этом не говорил. Его больше интересовал другой вопрос, который прозвучал больше как риторический: — Фелпс прицепился?       Не удивился. Парень самолично предупреждал меня о опасности данного типа. Скрывать смысла нет —я коротко кивнул. — Я же предупреждал… — с укором проговорил он, но я прервал его громким шипящим чихом.       Я хлюпнул носом, зубы вновь застучали. За всё то время, пока я добирался до дома, пряди влажных волос успели застыть и стали напоминать сосульки. Они неприятно холодили шею и уши. Пришлось выпустить онемевшие руки из карманов и откинуть волосы с кожи.       Джонсон нахмурил брови, на его скулах заходили желваки, а в глазах что-то подозрительно блеснуло. Казалось, в его голове принимаются решения просто вселенского масштаба.       Через несколько секунд он вновь заговорил: — А ты чего тут стоишь и не заходишь? Трясёшься вон весь.       Пришлось разлепить окоченевшие губы, пройтись языком по потрескавшейся коже, смачивая, и проговорить: — З-забыл ключ-чи. Дома н-нет ник-кого. — Ко мне тогда пойдем. В душ сходишь, согреешься. — уверенно и без тени сомнения на лице, проговорил Ларри и стал рыться в карманах джинсов, видимо, в поисках ключей.       Щёки загорелись, а в груди сжался комок волнения. Я в очередной раз порадовался, что лицо скрывает протез. — Не стоит. Твоей маме вряд ли понравится это… Я на этаже посижу, отец вернётся скоро.       У каждого своё понятие времени. Для меня четыре часа — вполне скоро. Да и лучше уж провести это время в безопасном коридорчике, чем в неизвестной квартире у малознакомого парня. — Не глупи, чувак. Ты хочешь в ледяного истукана превратиться? Нам такие сомнительные украшения двора не нужны, ты уж извини.       Джонсон ободряюще улыбнулся, вставил ключ в замочную скважину, открывая дверь. Я успел заметить маленькие, совсем крошечные голубые точки на его ладонях. Зрение у меня отвратительное — отсутствие одного глаза сказывается. Я чуть вперёд подался, чтобы попытаться рассмотреть, но парень быстро спрятал руки в карманы. Я чуть не цыкнул от досады.       Ларри открыл дверь, пропуская меня. Я поспешил юркнуть в коридор Апартаментов к заветному теплу. — Да и насчёт мамы не волнуйся, — проговорил парень, направляясь к лифту, — Во-первых, ты ей понравился, она будет не против, если ты перекантуешься у нас. А во-вторых… её дома даже нет.       Я замер в нерешительности. С одной стороны, идти к парню домой, да ещё и пользоваться его душем — безумно неудобно и может привести к нежелательным неловким ситуациям. Слишком уж мое тело неадекватно реагирует на него. Да и вообще, откуда я знаю, что патлатый не маньяк и не собирается пустить меня на колбасу?        Разум возмущённо завопил. Осторожность — это, конечно, хорошо, но не стоит впадать в крайности. Какая колбаса? Котлеты выгоднее… Да и если бы он хотел, прибил бы в первый день на той пустынной остановке или в «парковом» озерце потопил.       Да и странный интерес к персоне Ларри Джонсона был необычайно силён. А тут такая возможность утолить любопытство. К тому же снять мокрую одежду и согреться я бы был не прочь…       Чёрт       Ох, задницей чую, ничем хорошим сближение с этим парнем не закончится… но всё равно иду к лифту. Дыхание на секунду перехватывает, когда вижу, как губы Джонсона дрогнули в скрытой улыбке, а заострённые черты лица немного смягчились.       Он хотел, чтобы я пошёл с ним.       Мы зашли в лифт в абсолютном молчании. Ларри вставил в разъём ключ-карту, и кабина плавно поехала вниз. Хм, а я и не думал, что он живёт в подвале.       Пока парень открывал дверь, я незаметно пытался разглядеть его ладони. Вновь всё, что увидел — это мелкие голубые пятна. Единственный вариант их происхождения, пришедший в голову — следы художественной краски.       То, что Ларри увлекается живописью, я просек почти сразу — это помогли понять не только частые яркие масляные пятна на его одежде и даже лице. Я хорошо улавливал запахи с самого детства. Вот и в последнее время, находясь рядом с парнем, я чувствую запах живичного скипидара, смешанный с едким табачным дымом. Один раз, даже несмотря на неприязнь к запаху сигарет, я поймал себя на мысли, что хочу уткнуться в его шею и уловить все иные, скрытые ароматы кожи. Возможно, я таким образом пытался задушить собственное недоумение: не может он обладать этим удушающим горько-пряным запахом, должно быть что-то ещё.       Столь странное и пошловатое желание я благополучно запер на дне сознания, более к нему не возвращаясь.       Но всё же... почему он прячет от меня ладони? Не уж то вдруг застыдился испачканных рук?        Ответа я не нашёл. Расставив всё в голове так, как было легче для собственного понимания, благополучно закрыл этот вопрос. Естественно, у парня я не уточнял правдивость своих догадок. Нет, ну правда, у каждого свои комплексы, причуды, и лезть с распросами с моей стороны было бы как минимум неэтично.       Квартира встретила меня спёртым тяжёлым воздухом, запахом жареного сыра и кофе. Ларри скинул тёмные кроссовки. Я на секунду замешкался, осторожно оглядывая светлый коридор, в поисках предметов заядлого маньяка-убийцы. Не увидев ни свисающих цепей, ни огромных тесаков, ни карикатурных клякс крови на стенах, я выдохнул. Ларри одарил меня удивлённым взглядом и я зарделся, поспешно отводя взгляд. Фишер, прекратить паранойю!       Я, последовав его примеру, стал непослушными пальцами развязывать мокрые шнурки. С горем пополам, справился. Носки тоже были влажные, и, чтобы не намочить светлый палас, я их снял, сунув в карманы джинсов. Всё равно они тоже мокрые.       Сгрузил гитару с плеча, осторожно облокотил о стену и любовно провёл по застиранному тёмному чехлу.       Оставив инструмент, я сделал несколько неуверенных шагов. Поморщился, чувствуя, как гудят окоченевшие пальцы. Ларри удалился в одну из комнат, как мне подсказывала интуиция, на кухню. Я мялся у двери, не зная, куда себя деть. К счастью, Джонсон вернулся быстро, уже без бумажного пакета, но зато со стопкой каких-то вещей. — Ванная прямо по коридору и направо. Вот шмотки и полотенце.       Я ошалел, чуть не обронив вещи, которые парень резко впихнул мне. Одежда эта, по всей видимости, принадлежала Ларри. — Они тебе большие будут, конечно… — протянул он, оглядывая меня с головы до ног. — Но других нет. Только мамины.       Я кивнул, бросив краткое: «спасибо» и поспешил ретироваться.       Ванная комната была пусть и маленькая, зато очень светлая. От яркого белого света лампочек даже немного слепило глаза.       Я закрыл дверь на щеколду и тут же, немедля, принялся сбрасывать мокрую одежду. Кожа покрылась мурашками. Вся грязная куча тряпья покоилась бесформенной горкой на кафеле, подальше от светлого банного коврика.       Лишь бинты остались на запястьях — я не решался их снимать, пусть они и выглядели ничуть не лучше вымокшей одежды: потускневшие, с красными разводами, они немного размотались и мокрыми лохмотьями свисали с предплечий. По-хорошему, их нужно снять, иначе намочу и испачкаю выданную мне одежду.       Я коснулся мокрой, растрепавшейся на волокна марли, но замер, даже не предприняв попытки размотать ткань. Мне не хотелось оголять искромсанную кожу, будто она — знак порока, греха. Где-то внутри трепыхалось волнение: а вдруг кто-то увидит?       Даже протез снял почти без колебаний, положив его на край раковины. Стащил стягивающую волосы резинку, позволяя волосам, слипшимися сосульками лечь на голые плечи.       Забравшись в ванну, я плотно задернул шторку и повернул вентиль. Горячая вода обожгла онемевшее тело, от чего я вздрогнул и отшатнулся. Стал судорожно растирать кожу руками, пытаясь наладить кровообращение. Порезы, скрытые под кусками посеревшей ткани, стали противно пощипывать. Буро-красные струйки воды потекли по ладоням, падая вниз и разбиваясь о дно ванны.       Кожа под бинтами зачесалась. Я зло цыкнул, невольно встряхнул руками, будто рассчитывая на то, что сумею сбросить возникшую тяжесть от мокрой ткани. Я помялся ещё минуты две, но потом всё же сдался: нервно стал разматывать бинты. Страх страхом, но эти грязные тряпки снять нужно, а ещё лучше выкинуть. Я застирывал их раз 20, они вообще уже не пригодны для использования, а вот вечером достану из аптечки чистые.       Снятые бинты кинул в раковину. Многочисленные порезы, украшавшие руки, бедра, низ живота, ныли. Я, стараясь игнорировать дискомфорт, прикрыл глаза, подставил голову и спину под горячие струи. Волосы облепили шею и лицо. Я осторожно отвёл мокрые пряди со лба, зарываясь пальцами в спутанные волосы и начиная массировать кожу головы. Ммм, кайф. Окоченевшие мышцы постепенно согревались, расслабляясь.       Взглядом зацепился за баночки с гелями и шампунями. Сразу вспомнилось то навязчивое странное желание. Внутри взбунтовалось любопытство. Руки сами собой потянулись к бутылочке с прозрачно зеленоватым гелем для душа. Нет, я не собирался пользоваться им — я не настолько наглый.       Открыл крышечку и поднёс к лицу, с внутренним трепетом вдыхая. Так вот каким ещё запахом обладает кожа Ларри: что-то свежее, на подобие лайма, с нотками кислинки. Этот приятный аромат явно должен разбавлять тот царапающий запах табака.        Ещё несколько секунд я с интересом вдыхал кисловато-сладкий запах геля для душа, пока спасительная мысль не прервала меня.       Фишер, что за извращения? Угомонись!       И вправду, стою в душе у едва знакомого парня и нюхаю его шампуни…!       Щеки загорелись то ли от стыда, то ли от температуры воды. Я встряхнул головой, сбрасывая наваждение.       Долго намываться не стал. Когда тело окончательно согрелось, с легкой досадой выключил душ. В стопке с одеждой обнаружил большое банное полотенце с мягким ворсом. Вытираться махровым полотенцем было приятно. У меня дома нет таких, только жесткие льняные, которые неприятно царапают кожу.       С облегчением выдохнул, когда увидел выданную мне кофту. Плотная, тёмно-синего цвета, и, самое главное, с длинными рукавами. Ну да, размерчик, конечно, не мой — кофта аж до середины бедра свисает. Бежевые спортивные штаны пришлось натянуть на голую задницу— не буду же я мокрое бельё надевать. А вещи дома потом простирну. Штаны были почти по размеру, только длинные чересчур, пришлось даже подкатать.       Собственную одежду я сложил аккуратной стопкой на край раковины, предварительно забрав оттуда протез и надев его. Волосы собирать в хвост не стал: пусть просохнут. Мокрое полотенце повесил на батарею. Бинты же прополоскал в раковине и, отжав, запрятал их в карманы своих мокрых джинсов: туда же, где уже покоились носки.       Оглядел внимательно ванну, чтобы убедиться, что не оставил грязи или следов крови. Чисто.       Выйдя из ванной комнаты первые несколько секунд не знал, куда себя деть. В итоге, в нерешительности пошёл на звук звенящей посуды.       Зайдя на маленькую кухоньку, застал Ларри, сливающего макароны. Было видно, что это даётся ему весьма тяжело. Лицо выражает просто-таки вселенскую сосредоточенность: он хмурит тёмные брови, поджимает губы, щурит глаза. Он так сильно вцепился в ручку дуршлага, что даже костяшки побелели. Парень морщил нос, когда пар от сливаемой воды поднялся и окутал его лицо. Я замер у самого порога, опасаясь ненароком отвлечь Ларри. Вдруг ещё рука дёрнется, и кипятком обварится? Поэтому я терпеливо дождался, когда последняя макаронина свалиться в дуршлаг.       Ларри обернулся, видимо, почувствовав мой взгляд на себе. — С лёгким паром, — сказал он, вновь отвернувшись и перекладывая дымящиеся макароны на тарелку. — Будешь спагетти с сыром? — Нет, я не голоден.       Вру. От голода ноет живот, с утра я сегодня поесть не успел. — Зря. Тощий ты, как жертва Бухенвальда… — покачал головой Джонсон, ставя тарелку с макаронами на стол. — Чай, кофе, апельсиновый сок? — От чая не откажусь…— пробормотал я и сел на соседний стул за небольшой круглый столик с жёлтой ажурной скатертью.       Ларри кивнул, ставя на плиту круглобокий чайник. Уже через минуты три передо мной стояла прозрачная чашка ароматного чая, разбавленного холодной водой. Я замешкался. И как мне пи..?       Мысль оборвалась, стоило мне только заметить, как Джонсон протянул трубочку, при этом проговорив: — Ты же это обычно используешь, да? Он, чёрт тебя возьми, запомнил.       Я робко кивнул. Пальцы задрожали. Я лишь понадеялся, что Ларри этого не заметил.       Кровь прилила к щекам, волосы на затылке встали дыбом — это мешало нормально соображать. Приподняв протез и втянув через трубочку тёплый чай, вкуса почти не почувствовал. Вроде что-то яблочно-пряное…       Я пристально посмотрел на Джонсона, с аппетитом уплетающего макароны. Попытался разглядеть в его чертах что-то, отыскать ответы. Но как бы я не старался, так и не смог понять: чем я, хамоватый мальчишка фрик, заслужил такое его отношение? — Почему ты так добр со мной? — собственный голос показался неестественно хриплым и тихим.       Но Ларри всё равно услышал. Отложил вилку, промокнул губы салфеткой и посмотрел на меня. Пытался состроить серьёзное лицо, но получилось у него неудачно — уголки губ дрогнули, выдавая улыбку. — А почему я должен относиться к тебе как-то по другому?       Ненавижу, когда на вопрос отвечают вопросом. Но сейчас, почему-то это не взбесило. — Потому что я урод, приносящий лишь неприятности. — Воу, ну ты и загнул, Сал, — брови Джонсона взметнулись вверх, делая его лицо по-детски удивлённым. — Неприятностей, лично мне, ты не доставил никаких. Да и где ты урода увидел? Ну да, ты странный: причёска смешная, да и протез этот твой… Ну и что, впрочем? Разве это причина относиться к тебе плохо? — В Нью-Джерси считали, что да, — прозвучало резко и холодно.       Ларри не смутился. — Мудаков в мире много. Но есть же и нормальные, — протянул он, ковыряясь вилкой в уже остывших макаронах, — это я про себя, если что… Хотя, вот у меня тоже странности есть. Интересно?       Я был уверен, что парень сейчас сморозит какую-нибудь чушь, но всё равно, поддавшись азарту, кивнул в знак согласия.       Я не ошибся. Ларри наклонился вперёд, заставив меня тем самым и самого чуть поддаться к нему, а затем заговорщически зашептал: — По секрету говорю: я таскаю мамины ободки для волос и боюсь красного болгарского перца. Чего так смотришь? Я серьёзно, это максимально жуткая херня, чувак.       Не удержался от смешка. Чёртов Джонсон, он опять пробил меня на эмоции. Как только ему это удаётся?       Парень, уловив мою реакцию, улыбнулся. В тёмных глазах заплясали огоньки. Его пристальный взгляд меня смутил — я поспешно отвел глаза. Ларри на это лишь хмыкнул.       Мы просидели несколько минут в тишине. Я неспешно потягивал из трубочки свой чай, копаясь в странных мыслях, а Ларри уныло дожёвывал спагетти. — Спасибо, — я первым нарушил молчание, стараясь проговорить это жалкое, но такое важное для меня слово максимально искренне. — Расслабься, чел. Мы же друзья.       Эти слова больно врезались в сознание, словно множество тонких иголочек закололи затылок. Я хотел уже встрепенуться, возразить. Какие мы друзья? Знакомы-то две недели. Но внутри что-то оборвалось, останавливая эмоциональный порыв. Может именно это и называется «дружбой»? Я то в этом не секу — никогда с этим не сталкивался, так откуда мне знать?       Оставшиеся часа три прошли для меня странно, но до безумия интересно. И да, вопреки опасением, Ларри не пустил меня на колбасу.       Он показал мне свою комнату: единственное помещение в квартире с тёмными стенами и низкими потолками. Приятно пахло краской — перебивало даже противный запах сигарет, который тоже присутствовал в «берлоге» Джонсона. Если говорить в общем, то в комнате парня царил полнейший срач. Ровно застеленная красным покрывалом кровать была единственным чистым пятном. Остальное же пространство занимал мольберт; множество странноватых, но при этом необычных картин его авторства; груды одежды; небольшой шкаф; тумбочка с магнитофоном и старенький телевизор, к которому была подключена приставка.       В неё-то Джонсон и научил меня играть. Признаюсь честно — захватывает. Мы рубились в игрушку про зомби, которые пытались нас сожрать, а мы сносили им бошки и рубили гнилые тела. Пару раз я даже вскрикивал, вскакивал от досады, ругался: громко и с матом. Совсем нетипично для меня.       Ларри смеялся, лыбился, и один раз даже на эмоциях потрепал меня по волосам, чем весьма смутил. Но я в плане неловких поступков от него не отставал. В один особо напряжённый момент, когда моего персонажа уже убили и вся игра держалась на одном Джонсоне, я взял и засмотрелся на него. Уж больно заворожило меня его сосредоточенное лицо: густые тёмные брови, между которых от напряжения образовалась складочка; аккуратная родинка под одним из выразительных каштановых глаз; тонкие четко очерченные губы. Но больше всего внимание привлекла прядь тёмных гладких волос, спадающая на лицо и явно мешающая Ларри: он то и дело пытался сдуть её с глаз.       Ну, а я решил помочь… С каким-то явным помутнением в сознании, взял и отвёл непослушную прядку за ухо. Джонсон вздрогнул, то ли от холода пальцев, то ли от самого моего наглого действия…       Короче, обе неловкие ситуации мы тактично замяли.       Когда уже нужно было идти домой, поймал себя на мысли, что уходить не хочется. Там дома — суровый и уставший отец, с туманными печальными глазами и грубым голосом, а тут — искренний, шумный и саркастичный Ларри, приятно пахнущей краской и лаймом. Да, даже с запахом табака я готов мириться.       Парень тоже предлагал ещё поиграть часок другой, но я упорно отказывался, пусть на душе и скребли кошки. Не стоит наглеть.       Напоследок Джонсон всё же уговорил меня обменяться телефонами.       Папа, конечно, был в легком шоке, когда увидел меня на пороге в вещах другого парня и стопкой мокрой грязной одеждой. За поздним ужином рассказал отцу о произошедшем. Про ситуацию с Трэвисом старался говорить максимально коротко, больше уделяя внимание рассказу о Ларри.        Отец не особо слушал. Он уныло ковырялся в быстрорастворимом пюре, изредка кивая и поднимая на меня глаза. Я понимал, что говорю в пустоту, и от этого слабо ныло сердце. Но я продолжал рассказ — просто хотелось выговориться, поделиться, пусть даже и так. Лишь напоследок он с серьёзным лицом сказал: «не забывай впредь ключи».       Я молча кивнул. Да, пусть такое отношение отца и расстраивало, всё-равно в груди теплилась какая-то радостная искра. Скатиться в уныние так же не позволяло то, что за целый день приступ кашля застал меня лишь раз, и то, продлился совсем недолго. Пусть мелочь, да и не курил мой соулмейт вряд ли именно ради меня, я всё равно мысленно поблагодарил его.       Позже, отец ушёл спать, а я остался на кухне допивать свой чай и досматривать серию глупого телешоу. Клонило в сон, мысли крутились в голове вяло и неспешно. В какой-то момент рука сама собой потянулась к телефону. Дебильная улыбка тронула губы — теперь в моем телефоне не только номер отца и психотерапевта. Теперь там есть номер моего первого в жизни друга.