Иногда жизнь заводит нас в тупик. Но ещё чаще мы заходим туда сами.
Сердце колотится, отдаваясь рокотом где-то в желудке. Оно бьётся, словно обезумевшая птица, норовит переломать рёбра и выдрать с корнем лёгкие. Завались, поганец! Итак делов уже натворил… Вокруг тихо до вязкой паники. Лишь стрекот часов гулким эхом разносится по комнате. Их грохотание отдаётся в висках ноющей болью. Стремительно бегущая минутная стрелка напоминает о том, как скоро мне вновь предстоит его увидеть. При мысли о неизбежности встречи комок колючего волнения застревает в горле. Меня мутит. И не понятно даже, от голода или от душевных противоречий. Где-то внутри клокочет желание избавиться от воспоминаний о последних трёх часах жизни. Кажется до боли необходимым стереть все напоминая о той глупости, которую я совершил. Иначе, последствия той ошибки просто сведут меня с ума... А может, уже поздно? Вдруг я уже свихнулся? Для собственного спокойствия хотелось бы в это верить, ведь других причин моего странного порыва я найти не могу... Или просто не хочу? Всё произошедшее не укладывается в голове. Как обычный разговор мог перерасти в то, что я полез к нему с поцелуями?.. Как? Чем я руководствовался в тот момент? Явно не здравым смыслом... Но что тогда меня сподвигло? Может, сам Сал? Я прикрыл глаза и, вопреки желанию, стал вспоминать, где же я всё-таки оступился. И в сознании тут же вспыхнули воспоминания о обжигающе холодном голосе, сжатых кулаках и прищуре ледяных глаз. Я невольно подавился прожилками тех рваных зыбких эмоций. Сейчас я понимаю, что в тот самый момент заглядывать в его глаза было ошибкой. Но тогда сознательность покинула меня и всё, что я чувствовал в тот момент — это как внутри меня что-то перевернулось, загрохотало, ослепляющей вспышкой зажглось в сознании и я... поддался. Катастрофически глупо поддался внезапно вспыхнувшим чувствам. Я ощутил, как жар прилил к щекам. С тихим стоном я схватился за голову. Ещё больше удручал тот факт, что мне... понравилось. Понравилось, чёрт возьми! Я буквально млел от той короткой близости; расплывался от воспоминаний о мятно-миндальном запахе, что исходил от его волос и одежды. Кажется, что этот тонкий, едва уловимый аромат, въелся в мою кожу. Почему-то возникло дикое желание понюхать собственную руку. Я тряхнул головой, стремясь сбросить наваждение, но увы, безуспешно — глупые и весьма сомнительные желания стали просачиваться в сознание. — Чёрт тебя дери! — не выдержав, я злобно чертыхнулся и завалился на кровать. Я отчаянно закусил губу, наконец-то окончательно приняв мысль о том, что игнорировать странное влечение к мальчишке у меня не выйдет даже при всём желании. — Аааааа, остановите это! Как хорошо, что мама не пришла на мои крики. Сложно было бы ей объяснить, почему её сын в 8 часов утра вместо того, чтобы сладко посапывать, катается по кровати, стучит ногами в стену и орёт, как оголтелый. Не скажешь же ей, мол «мам, да не парься, ничего особенного — просто полез целоваться к тому парнишке-гитаристу с четвёртого этажа. Привычное дело, всегда на досуге этим занимаюсь!» Меня пугают даже не сами чувства, а скорее то, что я не могу понять причину их возникновения. Из-за чего желание прикасаться к мальчишке настолько сильно? Почему мне так хочется заполучить его доверие, расположить к себе? От чего сердце так болезненно ноет при виде, как он убивает себя? Почему мне срывает башню, стоит Салли оказаться рядом? Миллиарды болезненных «почему» держат за горло, не давая вздохнуть. Я отчаянно копаюсь в измятом сознании, пытаюсь разложить всё по полочкам. Проблема только в том, что самих полочек нет… Само моё чрезмерное влечение к нему странно. В нашей природе не заложена излишняя сексуальная тяга к кому-либо, кроме своего соулмейта. Но всё-таки во время подросткового возраста, под действием бушующих гормонов молодые люди частенько вытворяют что-то не совсем правильное. Я и сам заглядываюсь на ноги одноклассниц, да и порно изредка поглядываю, если удаётся его достать. Но вопрос совершенно в другом. Парни меня никогда не влекли. Надеяться на то, что моё сознание путает Салли с девчонкой, не стоило. Как бы Фишер не выглядел, я чётко ощущал его именно парнем. И если так подумать, однополые влечения встречались крайне редко, про соулмейтов я вообще молчу — природе невыгодно создавать союзы, в которых не может появиться потомства. Но всё-таки, такие пары, пусть и редко, но встречались… Факты складывались воедино, являя совсем нелицеприятную истину. Я упорно сопротивлялся этому: верить в то, что судьба опять злобно надо мной подшутила, не хотелось. Я всегда представлял своим соулмейтом высокую сексапильную блондинку с томным голосом и суицидальными наклонностями в придачу. Но, видимо, никакой блондинки мне не светит… Да и хрен с ней, с блондинкой! Можно и шатенку, брюнетку, рыжую… хоть лысую, но только, пожалуйста, без члена! От чувства безысходности и какой-то липкой паники стал рыться в подкорках сознания, пытаясь понять, когда я свернул на эту скользкую дорожку из голубого кирпича. Что стало отправной точкой всей этой гейской вакханалии…? В итоге, отрыл не совсем то, что нужно — воспоминание о рваном дыхании Фишера и его тонких пальцах, робко касающихся моего колена, отчего по телу будто проходит разряд тока, а низ живота отзывается тянущей болью... Так, заткнуться! Ладно, гей, признаю! С кем не бывает? Это я как-нибудь смогу пережить… За задницу, конечно, не ручаюсь, но морально это я выдержу. Блондинка всё-таки отменяется, зато на горизонте появляется какой-то парень. Возможно, тоже высокий и сексапильный. А возможно, Фишер… не высокий, не сексапильный, зато суицидальных наклонностей — хоть отбавляй! Собственный истерический смех показался жутким, но вполне объяснимым. Даже не знаю, что моё сознание захотело таким способом опровергнуть в первую очередь — то, что я гей или то, что Сал мой соулмейт. Проще жить, пряча за ухмылкой результаты следствий и выводов, чем смириться. Только память рано или поздно взбесится, врежет в голову своим кастетом, заставит принять жестокую правду. И уже не рыпнешься никуда, иначе рискуешь вновь получить по лбу. Если моя гетеросексуальность уж окончательно и точно помахала платочком и удалилась в закат, то надежда на то, что Фишер не моя родственная душа ещё теплилась в сердце. Не знаю почему я так рьяно противился — эта мысль копошилась где-то на подкорке сознания, неприятно покалывала, раздражала, словно соринка в глазу. Так просто я почему-то не мог с этим смириться: не хотел или банально боялся. Поэтому и принял самое лёгкое для себя решение: без доказательств не делать выводов. Внутри заклокотало, я неосознанно закусил внутреннюю сторону щеки: с некоторых пор приобрёл привычку так делать, когда нервничаю. Чёрт, кого я обмануть пытаюсь? Самого себя? Доказательств то, к моему большому сожалению, уйма, пусть они и кажутся бредовыми и высосанными из пальца. Во-первых, проблемы Сала с лёгкими в следствии курения его соулмейта — этот факт подтвердил сам парень, и опровергнуть его не выйдет. Конечно, в нашем мире много кто имеет эту пагубную привычку, но всё равно стоит принять это во внимание. Во-вторых, Фишер со своим пессимистичным взглядом на жизнь и депрессивными мыслями вполне может заниматься самоистязанием — отрицать этот факт не стоит. Он всегда носит закрытую одежду, я никогда не видел его в футболке или майке. Бывало, я замечал, как во время мытья рук Салли случайно мочит края своей толстовки. Он это прекрасно видит, но по какой-то причине игнорирует. Ответ напрашивается сам собой — не хочет закатывать рукава. Вспомнился также случай, как я однажды неосторожно схватил Фишера за предплечье. Он в тот момент зашипел и отдёрнул руку, будто ошпарился. Конечно, такую реакцию можно списать на неприступность Сала… но что-то он не особо противился сегодня на крыше. И ещё одна маленькая, но при этом весьма важная деталь. Я подметил её всё на той же злополучной крыше, когда, хм… оказался в весьма близком положении с лицом Салли, а если быть точнее, с его протезом. На подбородке красовалось маленькое размытое красное пятнышко, происхождение которого я не смог интерпретировать. Мелочь? Почему-то казалось, что нет. Конечно, хотелось верить, что это всего лишь краска. Но проблема в том, что Фишер не увлекался рисованием и красок у него дома не водилось. Это я знал точно, Сал не раз говорил, что с рисованием совсем не дружит. Оставался второй, менее приятный вариант — кровь. Если учесть все предыдущие факты, то он был вполне реален и наталкивал на все те же догадки о селфхарме. Благодаря всем этим мелким деталям и нелепым совпадениям в мозгу и возникла эта бредовая мысль, что Фишер — моя родственная душа. Но всё же, пока я не увижу хотя бы один порез на его коже, буду держать себя в руках и постараюсь вести себя как ни в чём не бывало… Сомнение в собственной силе воли заскрежетало по нервам, как тупой тесак. Обещать то я себе могу сколько угодно, но стоит только синеволосому парнишке оказаться в поле зрения, как все обещания чудесным образом забываются, а здравый смысл вприпрыжку отправляется куда-то далеко… В задницу, наверное. Лишь в одном я уверен: бросаться на Сала с криками: «Ты ж моя душенька родственная! Дай поцелую, суицидник мой ненаглядный!» не буду. Чувствую: он точно не оценит… Да и по правде говоря, я безумно боюсь встречи с ним. Парень и без того отреагировал весьма неоднозначно на мой порыв, и сейчас мне даже страшно представить, какие выводы он сделал по прошествии времени. Решение повременить со встречей казалось сейчас самым правильным и нужным. В душе зажглось желание побыть вдали от Фишера, остудить голову. Нет, я совершенно не стремлюсь его избегать! Просто мне нужно чуть-чуть времени, чтобы всё осмыслить. С тяжелым вздохом я поднялся с кровати и потянулся, разминая затёкшие мышцы. Глянул на часы и с ужасом понял — нужно собираться и уходить как можно быстрее. Салу сегодня ко второму уроку, так что я успею улизнуть и избегу совместного похода в школу. Никогда ранее я не собирался с такой скоростью на учебу. Да и вообще ни разу не замечал за собой такой прыти. Я пересёк комнату широким шагом, стараясь не наступить на разбросанные банки, учебники и пустые упаковки чипсов. Как так выходит, что с каждым днём количество мусора в моей комнате увеличивается в геометрической прогрессии? Надо бы убраться как-нибудь, а то вся эта рухлядь изрядно мешает быстрому перемещению. Неуклюже прыгая, я натянул джинсы, отрыл в куче барахла широкую тёмную рубашку. Мятая, словно её кто-то прожевал и выплюнул... зато не воняет. Стал застёгивать пуговицы, пальцы как назло не слушались, но всё же мне удалось справиться с эти наисложнейшим испытанием. Последнюю пуговку застегнул как нельзя кстати — в комнату кто-то постучал. Сердце на секунду испуганно дрогнуло, я замер, но тут же облегченно выдохнул, когда услышал из-за двери голос мамы: — Сынок, можно войти? Я отдёрнул пожёванную одежду, стал сбрасывать в рюкзак немногочисленные тетради с рабочего стола, попутно прокричав: — Да, мам, конечно! Дверь приоткрылась, мама юркнула в комнату и, улыбнувшись, проговорила: — Я только что выносила мусор и встретила Салли. Вот попал... Я так и замер с распахнутым рюкзаком в руках. Подавился вдохом, краска отхлынула от лица, и я медленно перевёл взгляд на маму. Та не приняла во внимание мою реакцию и с улыбкой продолжила: — Он попросил передать, чтобы ты подождал его, ибо он пойдёт сегодня к первому уроку. Я, кажется, проглотил язык. Горячая волна прокатилась по ногам, паника зацарапалась в горле. — Ларри, всё нормально? Ты побледнел, — обеспокоенно спросила она. Я отмер, тряхнул головой, сбрасывая оцепенение. Все здравые мысли словно сквозняком выдуло из сознания. Лишь одна идея настойчиво колотилась внутри — надо рвать когти! — Мам, ты можешь сказать ему, что я уже ушёл? — жалостливо протараторил я, бросаясь к валявшейся на стуле куртке, — Скажи, что у меня допы у миссис Пакертон нулевым уроком.... Спасай, мам! Конечно, Сал не дурак и явно поймет, что никаких допов у меня нет. А если бы и были, я никогда бы в жизни не пришёл на них. Но сейчас это единственная отмазка, которая пришла мне в голову. Главное улизнуть, а потом придумаю оправдание поправдоподобнее... Неужели страх встречи с Фишером настолько силен, что я начинаю так нелепо и нагло врать? — Дорогой, в чём дело? Вы поссорились? — робко спросила женщина. — Нет, всё нормально, — неуклюже натягивая кеды, ответил я, — просто он не должен сейчас меня увидеть. Это долгая история, сейчас совсем нет времени это объяснять. Я расскажу тебе позже, ладно? Я слукавил, так уверенно заявив маме, что всё поясню. Но мама, пусть и нехотя, но прониклась — она устало выдохнула и ответила: — Ладно, я помогу. Только пожалуйста, Ларри, не натвори бед, не обижай мальчика... ему итак уже досталось. Я на секунду замедлился, заглянул в мамины глаза и уверенно кивнул. Скорее я добровольно позволю отрубить себе голову, чем намерено наврежу Салу. — Спасибо, мам! — я напоследок тепло улыбнулся ей, и, также неуклюже перепрыгивая через мусор, двинулся прочь. Нет, точно нужно убрать всю эту рухлядь в ближайшее время! Но всё потом — сейчас я предусмотрительно направился к чёрному выходу. Нельзя, чтобы Фишер увидел меня в окно. Взмыленный, охваченный липким волнением, я выскочил за дверь, прямиком навстречу пасмурному холодному утру. И когда успели так сгуститься тучи? Шла двадцать шестая минута урока. В кабинете душно и тихо, лишь скрип ручек да натужное сопение громилы Томсана доносится до слуха. Приятно осознавать, что я не один ни черта не знаю. Я, пытаясь справиться с сонливостью, уныло черчу палочки и кружочки на полях теста, посылая мысленные проклятия Тодду, который не пришёл сегодня. Как мне без него писать этот грёбанный тест? На секунду подняв взгляд, натыкаюсь на отблеск деревянной лакированной дощечки, висящей на стене. С неё на меня из-под тёмных густых бровей глядит Теодор Драйзер. Всегда-то вы не вовремя, дорогой мой! Чего вам от меня надо? Я тут, видите ли, переживаю глубокую моральную травму, так ещё и параллельно пытаюсь ответь на вопросы о вашей биографии, а вы что? Сейчас совсем не до шуток и глупости, а вы глядите на меня с деревянной дощечки и глаза у вас блестят лукаво — белые выбоины зрачков в окаймлении чёрного покрытого лаком дерева. Сосредоточиться не даёте! Лучше бы подсказали... вот, например, в каком году вы свою «Американскую трагедию» написали? Молчите? Не хотите помогать? Может тогда подскажите, как мне правильно вести себя с Салли? Я обиженно гляжу в ответ, но опять молчание, лишь смолистые брови сильнее хмурите. Вредный вы! Что же делать теперь, мистер Драйзер? Вам то легко — вы так и продолжите висеть себе на стене, глядеть сквозь поволоку вечности на нас, непутевых. А мне предстоит циферки в бланках ответов расставлять, да от душевных баталий мучиться. Я угрюмо засопел, вернулся к лицезрению теста, что уныло предстал передо мной пустыми ячейками для ответов. Тяжело выдохнул и расставил всё так, наугад. Авось что-то попадёт? Ещё раз обратил взгляд на портрет писателя, скорчил ему недовольную гримасу и поднялся, громко грохоча стулом. Мистер Уилсон поднял на меня усталый взгляд, поправил очки на пухлом носу. — Уже закончил, Джонсон? — спросил он, одарив меня скептичным взглядом. — Да, — твёрдо ответил я, бросая ненавистный тест на учительский стол, — Можно я выйду? Тот безразлично кивнул и махнул рукой, вновь склоняясь над какими-то документами. Я захватил рюкзак и уверенно двинулся к выходу. До звонка осталось каких-то тридцать минут. Я вынырнул в коридор. Прохладный воздух обдал лицо, стирая липкую духоту класса. Я призадумался — куда идти? Следующим уроком у меня химия, пропускать никак нельзя. Химичка изрядно подпортила мне балл неудами за пропущенные уроки. Надо хотя бы раз появиться. В принципе, перекантоваться ещё одну перемену и урок не должно составить труда — прятался же я как-то весь день? Никогда не думал, что у меня есть способности так умело скрываться. На большой перемене, правда, я чуть не попался — Сал заметил меня в коридоре, но пройти ему не позволила толпа голодных учеников, стремящихся в столовую — парня банально унесло потоком в другой конец коридора. И пусть в душе скреблась злость на самого себя за трусливый побег, но я никак не мог одолеть страх. Стоило только завидеть Фишера, как сердце заходилось в бешеном ритме и ноги сами уносили меня в противоположную от него сторону. Даже представить боюсь, как потом придётся распутывать весь этот комок вранья. Я попытался задвинуть гнетущие мысли подальше и уверенно направился на лестницу. Принял решение переждать бурю «Сал Фишер» в туалете на третьем этаже. У Сала сейчас искусство, потом физкультура. И художественный класс, и спортивный зал находятся на первом этаже, вряд ли парню придёт в голову искать меня на третьем... А может, он вообще забил? Нога методично отбивала ритм о кафельную треснутую плитку. Индикатор заряда на старом плеере многозначительно мигал красной лампочкой, явно давая понять, что мой тет-а-тет с AC/DC вот-вот оборвётся, поэтому я наслаждался последними минутами парадоксально успокаивающей долбёжки в ушах. Наверное, именно из-за громких басов бас-гитары я и не услышал, как дверь в туалет открылась. Но вот знакомый хрипловатый кашель я отлично различил даже сквозь звенящий голос Брайана Джонсона. Никогда бы не подумал, что сердце может вот так раз — и остановиться. Мне будто ударили под дых, воздух разом выбило из легких. Всё, что я смог сделать — потянуть за шнурок, от чего наушники выпали из ушей. Я замер, втянул голову в плечи и прислушался, безумно радуясь тому, что всё-таки зашёл в кабинку, а не остался сидеть у подоконника. Может, пронесёт и он меня не заметит? Его шаги гулким эхом разносились в тишине мужского туалета. Парень подошел к раковине — я понял это, услышав шум включающейся воды. И чего он там полоскается?! Я досадно закусил внутреннюю сторону щеки. Вскоре, кран протяжно заскрипел, шум воды прекратился. Я уже был готов облегченно выдохнуть, но когда понял, что шаги не удаляются, а приближаются, то весь подобрался и злобно выругался. Про себя, естественно. Кровь колотилась в висках, вторя бешеному стуку сердца. Желудок скрутило от гнетущего волнения, паника царапалась где-то в горле. Мысли разбегались, словно мыши от яркого света; ни одна здравая идея по спасению не приходила в голову. Я сидел, испуганно сжавшись, на опущенной крышке унитаза в заплёванном школьном туалете и не знал, что произойдёт в следующую секунду. Это пугало до зыбкой дрожи в коленях. Всё, чего я сейчас желал — это просто провалиться сквозь землю, раствориться, рассыпаться... лишь бы не встречаться с колючим, пробирающим до самых костей, взглядом Сала. Но видимо, этому было не суждено сбыться — ноги, обутые в до боли знакомые потрепанные конверсы, остановились аккурат напротив моей кабинки. — Ларри, выходи. Грубый голос Фишера обжёг слух ледяной сталью. Волосы на затылке встали дыбом. Я безмолвно открыл рот, чувствуя, как слова застряли в горле. И казалось бы — всё, конец... Но я не хотел так просто сдаваться. И я принял финальную, возможно, самую наиглупейшую попытку: откашлялся, зажал нос пальцами и грубым голосом прогнусавил в ответ: — Не знаю никакого Ларри! Тут занято! На секунду повисло молчание. Я уже было подумал: неужели поверил...? Но он не сдвинулся с места, лишь приподнял нос кед и раздраженно стукнул о кафельную плитку. — Джонсон... — от того, каким тоном он произнёс мою фамилию, внутри всё похолодело. Может, стоит забаррикадироваться в этой кабинке? — Ты меня за идиота держишь? — меня пугало, что я не чувствую в его голосе никаких эмоций — лишь холодную решимость, — Я вижу твои кеды. Не отнекивайся — ты единственный из нашей школы, кто шнурует обувь словом “DICK” Чёрт. Знал бы я тогда, что эта глупая мелочь так сильно меня подведёт... Я с опозданием поднял ноги, злобно чертыхнувшись себе под нос. И как я до этого не додумался раньше?! Стыд поневоле обжёг щёки. Ну что, добегался, Джонсон? Пора явить себя миру. Натворил делов — теперь расхлёбывай. Почему-то стало до боли себя жаль. Я облизнул пересохшие губы, поднялся, нервно сглотнул, трясущимися пальцами поднял шпингалет и... застыл. Никогда бы в жизни не подумал, что так трудно будет толкнуть обычную деревянную дверь туалета. Но я всё же это сделал — дверца с тихим скрипом отъехала, являя мой «светлый» лик Салу. Захотелось зажмуриться. Я сдерживал это желание из последних сил, лишь понуро опустив голову, словно нашкодивший щенок. Я так и стоял в дверях кабинки, не решаясь сделать шаг навстречу, ибо он стоял слишком близко. Прямо-таки непозволительно. Когда он успел сократить расстояние? Фишер застыл и, кажется, совсем не дышал. Лишь прожигал взглядом — я чувствовал это даже не подняв головы. — Почему ты целый день бегаешь от меня? — спросил он, сделав ещё один шаг навстречу — казалось бы, куда ближе? Я невольно отшатнулся. — Я не бегаю, — тихо буркнул я, буравя взглядом злополучные шнурки. — Ну да, не бегаешь... Просто по мужским туалетам прячешься, — подметил он. Никогда ещё так сильно я не хотел услышать в его голосе столь полюбившиеся саркастичные нотки... Но их не было. Не было ничего, словно все эмоции выжгло, затоптало, иссушило. И каждая ледяная фраза болезненно втыкалась куда-то меж рёбер. Передо мной и вправду он...? Глаза я поднял неосознанно, охваченный гнетущей растерянностью. Я оторопел лишь на секунду, ведь не смог сразу понять причину колкого диссонанса, ударившего по вискам. Передо мной всё же стоял Сал. Я узнал бы его из тысячи голубоволосых мальчишек в масках; узнал, даже если бы ослеп и оглох. Но что-то было не так — что-то в нём поменялось, сломалось, исказило привычные черты. — Сал, просто, это очень сложно объяснить... я не мог тебе так просто сказать вот и.... мне нужно было время, — горели уши от стыда, слова сумбурным потоком слетали с языка. Я и сам не до конца понимал, что за чушь говорю. Когда он поднял взгляд, я чуть не прикусил язык. Ресницы его нервно трепетали, голубизна радужки даже в тени протеза искрилась ледяными искрами. Он смотрел на меня так, словно готов был вот-вот закричать, сорваться. Но из-под протеза раздался лишь сухой вопрос: — Ларри, что я сделал не так? От досады я прикусил губу, не решаясь ответь. Всё. Ты сделал всё не так с самого начала. Твой главный проступок в том, что ты появился в моей жизни. Влетел с разбегу, разломал все монолитные барьеры души и бесцеремонно уселся на жёстких ковриках в моем сознании. А я уже не в силах тебя оттуда выгнать... Своими глазами-ледышками, хрипловатым голосом, холодными руками — лишь одним своим присутствием ты заставил меня чувствовать. Испытывать что-то новое, до дрожи пугающее, неизведанное. Ты принёс в мою жизнь какое-то дикое чувство — оно будто выскоблено, впечатано, приклеено, оставлено, забыто, написано перманентным маркером... где-то там... у меня в мозгу, в сознании, в сердце. — Почему ты молчишь? — я вижу, как дрожат его плечи; только голос всё также холоден. — Не хочу оправдываться. Вру. Нагло и бесцеремонно вру. Он смотрит на меня пристально, не отрываясь, лишь слегка прищурив раскосые светлые глаза. И где-то там, в глубине ледянистой радужки, я смог разглядеть какую-то немую мольбу. Моё собственное сердце заскулило дискантом, захотелось обхватить его за плечи, прижать к себе; но я до боли боялся, что если прикоснусь, то непременно обожгусь. Я молчу. Молчу, но мысли рвутся наружу. Одна, вторая, третья... мне столько хочется ему сказать, но паника охватила крючковатыми пальцами горло. — Дело же во мне, да? — его вопрос звучит глухо. Сейчас бы дёрнуть с корнем ворот, сбежать от немого удушья, но я не в силах поднять руки. Мне так хочется рассказать ему о том, как плавится и трещит всё внутри, когда он рядом; так хочется всё рассказать, прекратить череду бессмысленного вранья... Но я не могу. Где-то внутри бьётся страх — если я сейчас откроюсь ему, то это станет концом. Я сорвусь, не в силах справиться ни с ним, ни с собой. И поневоле, по какой-то коварной случайности, с губ слетела колкая, но местами весьма правдивая фраза: — Тебя стало слишком много в моей жизни. Он вздрогнул всем телом, будто сквозь его ткани и клетки пустили электрический ток. Я так надеялся, что он поймёт; я так сильно желал, чтобы он разглядел истину в моих словах, что до боли впился ногтями в ладони, безбожно раня нежную кожу. — А... вот оно как, — его голова безвольно упала, словно кукловод отпустил ниточку театральной игрушки — распущенные волосы прядями обрамили лицо, — хорошо, я понял... больше не буду мозолить тебе глаза. От дрожи его голоса внутри что-то надломилось. — Сал... — я бессознательно потянулся к нему, когда парень предпринял попытку развернуться. Парень резко и грубо отбросил мою руку. — Не прикасайся ко мне... — его голос дрогнул. — Чувак, постой, дай я договорю... — Нет, Ларри, молчи, — он рыкнул, отчего я непроизвольно вздрогнул, — Я и так всё прекрасно понял, не надо сглаживать края... Парень лишь на секунду вскинул голову — я заметил, как блеснула влага на светлых ресницах. Он сощурил глаза и голосом, полным ненависти и какой-то туманной горечи, прошипел: резко и четко, словно кидая острый метательный нож прямо в грудь: — Видимо, всё это и вправду было ошибкой. Что-то внутри меня разрушилось. Сломалось, пошло уродливой трещиной и осыпалось заострёнными осколками. Белёсая пелена застелила глаза. Я замер, ноги словно одеревенели — я не смог сделать и шаг. Зато Сал смог. Он резко развернулся на пятках, хлестнул кончиками распущенных волос о протянутую руку. А всё, что удалось сделать мне — это хрипло прошептать его имя, но мой голос так и не долетел до него: слова заглушил треск захлопнувшейся двери. Фишер ушёл, оставляя после себя лишь слепящую боль где-то в районе сердца и легкий миндальный аромат шампуня в воздухе. Вскоре рассеялся и он, но комок чего-то горячего и колючего так и остался в груди, не позволяя сделать и вдох. Не знаю, сколько я так простоял, чувствуя, как под рёбрами что-то болезненно колется, а горечь застилает всё внутри липкой слизью. Я будто нарочно это игнорировал. Позволял отчаянью распространяться по венам. Заслужил...Почему же я так и не нашёл в себе сил пойти за ним? Возможно, если бы я сделал это тогда, всё бы вышло по другому?