Серийные самоубийцы

В тот день я подумал о том, почему же мы так любим что-то начинать, и так удивляемся, когда это самое "что-то" неожиданно заканчивается?

      Я считаю собственные вдохи. Один, второй, третий... пауза; глухой удар в груди, отзывающийся на каждый мой хрип колючей болью. Но я игнорирую, продолжаю: один, второй, третий... Неловко спотыкаюсь о грань брусчатой плитки и сбиваюсь со счета. Чёрт..!       Горло словно обхватили колючей проволокой. Я сжимаю зубы до скрежета, до ноющей боли — лишь это помогает сдержать рвущуюся изнутри истерику. Она затаилась где-то внутри и нарастала с каждым моим шагом.       Кружилась голова. Весь мир вокруг вертелся и расплывался. Глаза предательски жгли непрошеные слёзы. Я упрямо жмурился, пытаясь сморгнуть влагу с ресниц. Колотящееся в груди сердце не унималось — каждым своим оглушающим ударом оно отдавалось раздражающим стуком в висках.       Казалось, я захлебывался той болью. Она стекала по венам, въедалась в ткани, расползалась по телу стремительно и беспощадно. И я не мог с этим справиться. Просто не знал как. Впервые за долгое время я чувствовал себя настолько сметённым и беспомощным.       Холодный ветер безжалостно трепал распущенные волосы и жёг кончики ушей. Я почти не чувствовал колючие иглы холода: как бы не пытался декабрьский мороз пробраться под кожу, ему не удавалось вытиснуть и затмить жгучую горечь и тоску внутри.       Сознание совершенно отказывалось подчиняться. Всё тело, охваченное этой разъедающей болью, полностью отдалось во власть эмоциям: настырные слёзы продолжали располосовывать щёки влажными дорожками, губы предательски тряслись, а ноги сами несли меня куда-то в глубь заднего двора школы. Честно, мне было плевать, куда — главное, подальше от того злополучного туалета. Подальше от Ларри.       Меня поражало, как всего парой фраз Джонсон выбил меня из колеи. Для меня его слова, словно ловкая подножка в оживлённом коридоре: такая же неожиданная и обидная. От его колких фраз что-то внутри надломилось. Тот тёплый, хрупкий мирок, который со дня моего переезда постепенно выстраивался вокруг, в одночасье рухнул.       Я слукавлю, если скажу, что не ожидал такого исхода. Ожидал. Это было необратимо — я давно понял, что просто не способен сдерживать всех своих демонов внутри — волей неволей, они просачиваются сквозь трещины души. А люди, испуганные чернотой моего прошлого, просто не выдерживают...       Ещё тогда, в первые дни нашего знакомства, я понимал: Ларри не исключение. Рано или поздно, он испугается и отвернётся, как и все те, кто хоть раз пытался сблизиться со мной. И я не могу его судить за это. Я сам дал слабину, сам обнажился; показал то, что непременно напугает любого более менее адекватного человека. Подпуская его столь близко, где-то в глубине души я знал, что Ларри вряд ли справится с этим. Я был готов к его уходу, но даже предположить не мог, что это будет так больно. Я просто потерял бдительность, забылся. И в итоге вполне ожидаемо поплатился за свою беспечность.       Перед глазами поневоле стали всплывать воспоминания о прошедших месяцах, и в голове тут же с новой силой взыграло горькое осознание собственной наивности. Неужели ты начал ему верить, Фишер...?       И вновь комок слёз встал в горле. Я судорожно вздохнул и, что есть мочи, впился ногтями в кожаный ремешок гитары, ускорил шаг. Настырный ветер, минуя препятствие в виде протеза, размазывал слёзы по щекам. Солоноватый вкус на губах натолкнул на горькое осознание ещё одного ироничного факта моей жизни — пусть вместо одного глаза у меня жалкий кусок пластмассы, а слёзы самые настоящие. Всегда было интересно — неужели тогда не были повреждены слёзные железы? Как же это глупо — плакать протезированным глазом. Это так бессмысленно и нелепо... как, собственно, и вся моя жизнь. Ларри принял правильное решение. Для себя уж точно, а вот я... А я как-нибудь переживу. Разве есть другой выбор, кроме как перетерпеть?...       Слёзы с новой силой хлынули из глаз, будто перечеркивая все мои попытки хоть как-то успокоиться. Да что же вы всё льётесь то, а?! Разве мне впервой?! Я переступал через это множество раз, так что мне мешает и сейчас перечеркнуть эту страницу? Всё ведь так просто, Фишер, всё очевидно... Только вот эта горечь, что оскоминой сводит скулы, подсказывает — всё останется внутри. Ничего не забудется. Не выветрится и не исчезнет. Эта щемящая боль навечно поселится внутри и будет тихонько скрестись, оставляя уродливые царапины на сердце. В этот раз особенно глубокие, болезненные. А всё почему? Да потому, что Ларри стал первый, кому захотелось поверить. Он первый, кто дал надежду, а потом так беспощадно отобрал её, оставив после себя лишь рваные шрамы на измятой, словно листок бумаги, душе.       И сейчас, я совершенно не знал, что мне делать с этими жалкими обрывками наивной и податливой душонки.       Хотелось нестись вперёд, спрятаться, убежать; будто это могло помочь скрыться от собственного горя. Повинуясь этому животному чувству, я продолжал идти, нарочито растягивая шаг; я чувствовал, насколько напряжены мышцы, но даже и не думал замедляться.       Я сбавил оборот лишь когда приблизился к полосе широких косматых деревьев. Я даже не удивился, что ноги принесли меня сюда — в мое личное укрытие от любопытных взглядов и громких голосов. Всё ещё слегка трясущимися руками я раздвинул ветки и скрылся в тени тёмной кроны.       Старый уродливый сарай встретил меня привычной покосившейся дверью. Я выдохнул: пусть рвано, но всё-таки облегчено. Это место всегда как-то успокаивало дрожащие буйные нервы и мысли.       Я нашёл этот старый сарайчик совсем случайно, когда в очередной раз сбегал от Трэвиса и его шайки. Тогда, ныряя в густую крону деревьев, я и подумать не мог, что наткнусь на эту трухлявую постройку. Я совершенно без понятия, откуда он тут взялся; какой вообще резон строить такие вещи на территории школы? Спрашивать у Ларри я тогда не стал. И, видимо, правильно сделал...       Это место стало для меня укрытием; я приходил сюда, стремясь скрыться от школьной суматохи. Бурлящая пёстрая жизнь в школьных коридорах порой была просто невыносима — она буквально слепила меня, и лишь Ларри мог притупить этот гам своим присутствием. Но когда он оставлял меня ( в очередной раз проспав или просто забив на учебу) мне приходилось сбегать сюда. Этот сырой и тёмный сарай стал моим личным убежищем; стоило мне юркнуть под густые ветки, открыть скрипящую дверь и зайти в пыльное нутро сарайчика, как я попадал в... пустоту. Будто это тёмное место было отдельно от всего мира, и стоило мне очутиться там, как и я пропадал из реальности. Это чувство до безумия нравилось мне и я не с кем не хотел делиться своим маленьким убежищем. Даже с Ларри.       Ржавый шпингалет привычно лязгнул, рвано дёрнулся, прищемив палец. Я ойкнул и отдернул руку, скорее на автомате, чем от боли; кожа была словно ватная, застывшая. Я распахнул дверь чересчур резко, отчего петли жалобно заскрипели. Я ступил на узкую короткую лестничку. Каждый раз я задавался вопросом — сарай специально строили таким образом или просто просел пол и какой-то креативный товарищ прибил пару ступеней? Этот, казалось бы, незначительный вопрос каждый раз всплывал в моём сознании, и эти жалкие три ступени вводили меня в недоумение.       Вот и сейчас, я на секунду замер, устремив взгляд в вязкую полутьму. А затем, совершенно без страха, стал спускаться. Всего мгновение — и я ступил на скрипучий пол. Нос защекотал запах земли и сырости. Доски под ногами отозвались скрипом, когда я прошагал к дальней стене. Именно там был один единственный угол, не затянутый узорчатой паутиной. Колени сами собой подкосились и я сполз по стене, примостив зад на посеревшую картонку. Плевать на холод и грязь — хуже уж точно не будет. Моё тело итак словно обволокло липкой сеткой, будто я измазался в вязкой противной жиже.       Я прикрыл глаза. Несколько секунд я сосредоточенно вслушивался в собственное дыхание — жив ли я ещё? В груди так нестерпимо жгло и ныло, что казалось, будто я медленно тлею изнутри; воздух вырвался со свистом, словно с трудом просачивался сквозь узкие трещины. Очнулся я, когда понял, что шея окончательно затекла — голова невольно откинулась назад, и я стукнулся затылком о бетонную стену, отчего застежка протеза противно клацнула. Я раздражённо повёл плечом, и, потянувшись к затылку, щёлкнул нижние застежки и сдвинул протез на бок, позволяя влажному подвальному воздуху с примесями утреннего морозца, коснуться оголенной кожи. Я провёл пальцами по щекам: то ли пытаясь сбросить непривычные ощущения, то ли утирая остатки слёз. Солёная влага ещё чувствовалась на языке; я бессознательно коснулся губ, но тут же отдёрнул руку, словно ошпарившись. — Если он собирался прекратить всё это, зачем устроил тот цирк на крыше? — вопрос сам собой слетел с языка и растворился в тьме сырого сарая.       Я непроизвольно всхлипнул, утирая замёрзший нос и затих, прислушался. Деревянные стены вполне ожидаемо отозвались звенящей тишиной. Я обвёл взглядом пространство вокруг себя, неосознанно ища того, кто даст ответ на мучающий меня вопрос. И, будто отвечая на мои мольбы, из вязкой темноты угла прямо на полоску света из узкого окна вылез здоровенный, липкий таракан. Он застыл, словно испугался, увидев меня. Я и сам невольно замер, сморщил нос и скривился. Не то чтобы я боялся тараканов, но данная живность была уж очень мерзкая — чего только стоит это жирное тельце, с влажно поблёскивающим, словно масленым, панцирем. Да и усы эти длиннющие, тонкие, противные... Словно в ответ на мои мысли усики насекомого нервно задрожали. Таракашка дёрнулся и, не желая, видимо, более меня лицезреть, рванул вперёд, перебирая волосатыми лапками и скрываясь под стеллажом.       Убежал, поганец, так и не помог во всём разобраться. Я даже ненароком цокнул языком от досады. Видимо, ответ на этот вопрос я смогу получить лишь от самого Ларри. Но спрашивать его я не собираюсь — слишком много чести. И так уже набегался за ним, хватит!       Я почувствовал, как внутри горячим клубком затрепетала обида. Злость взыграла внутри, перекрывая горечь утраты. В носу вновь защипало и слёзы пересекли скулу. Я рвано утёр непрошеную влагу пальцами и засопел. Дурак! Какой же я дурак! Целый день места себе не находил, искал, переживал... Бегал за ним, словно щенок сопливый, которому ласки не хватает. И всё ради чего? Ради того, чтобы услышать: «тебя стало слишком много в моей жизни.» ?       Стыд обжёг щеки и прокатился горячей волной по всему телу. Я непроизвольно уронил голову на сцепленные руки и засопел. Я не просто дурак... я непробиваемый наивный дурак! С какого момента я стал воспринимать доброту и дружелюбие Джонсона как должное? Как я вообще мог допустить всё это? От того, с какой силой я сжал зубы, свело челюсть. Слабый... я просто чертовски слаб. Желудок скрутило от отвращения к самому себе. Внутри метался комок чего-то горячего. Чертовски хотелось избавиться от этого коктейля эмоций, что бушевал внутри; хотелось стереть все воспоминания о этих нескольких месяцах, которые ранее казались (что уж тут лукавить) одними из самых счастливых за всю жизнь, а сейчас же напоминали одно сплошное недоразумение. Ошибка...       Повинуясь внутреннему порыву, я потянулся рукой к голове и выпутал из волос заколку, от чего спутанные пряди упали на глаза. Я откинул волосы со лба и осторожно положил украшение на ладонь. Чёрная черепушка, расположенная в верхней части серебристой заколки, словно смотрела на меня выбоинами белёсых впадин глаз. Смотрела с осуждением, словно упрекала: «зачем же ты взял меня тогда?» Я закусил губу и сжал украшение в кулаке. И вправду, почему я тогда не отказался от этого подарка? Неужели настолько безделушка понравилась? Или дело всё в том, кто именно её дарил?       До сих пор помню тот момент, когда запыхавшийся Ларри влетел в квартиру, нелепо спотыкаясь о ржавый порожек. Он что-то радостно лепетал про рок-ярмарку, которая остановилась на главной площади. Он пытался справиться со сбившимся дыханием, от чего проглатывал слова и заикался. Я тогда даже немного опешил от такой прыти, напряжённо ожидая, к чему он всё это ведёт. Когда же парню удалось справиться с избытком эмоций, он достал из кармана эту безделушку. Я помню, как зажглись его глаза. Ещё отчётливее я помню то напряжённое ожидание, ту плохо скрываемую надежду во взгляде, когда он протягивал эту злополучную заколку. А я смотрел на него тогда и понимал, что просто не могу отказаться... Ведь он сделал это для меня. Не ради какой-то выгоды, не стремясь соблюсти глупые формальности, а просто для того, чтобы... порадовать меня? И пусть в тот момент где-то в глубине души скреблось беспокойство; я хотел, но совершенно не мог отказаться. Казалось, что если я сейчас не приму этот подарок, то просто самолично обесценю все чувства и старания того человека, который был так добр со мной. Разве мог я так поступить...?       Я сильнее сжал украшение в кулаке, отчего его заострённые грани впились в кожу. Только сейчас я окончательно понимаю, что не должен был тогда уступать своим принципам; не должен был я принимать эту заколку. Это было ещё одной ошибкой в череде бесчисленного количества оплошностей. Я сам привязывал себя к нему, лелеял эти чувства внутри, поощрял зарождающуюся привязанность, берёг, как и эту поганую заколку...!       Гнев. Он вспыхнул в груди стремительно и беспощадно, всего за несколько секунд разнося жар по всему телу. — Катись оно всё к чёрту! — в сердцах выкрикнул я и, замахнувшись, швырнул проклятую безделушку в темноту.       Заколка отскочила от стены и с жалобным звяканьем стукнулась об пол, закрутилась и вскоре остановилась аккурат на том месте, где пару минут назад восседал таракашка. Я пропустил несколько сбитых вдохов, пытаясь нормализовать дыхание, но истерика уже начала зарождаться горячим клубком в животе. Я, зажмурившись, схватился за голову, безбожно впиваясь ногтями в кожу и путая пальцами и без того лохматые волосы. Собственное тело отказывалось подчиняться и, как бы я не пытался, слёзы всё равно градом катились по щекам и всё, что мне оставалось — это закусывать губы и жалобно хлюпать носом. Живот сводило спазмом, охватил озноб; я нервно обхватил себя за плечи.       Не знаю, сколько я так просидел, навалившись на деревянную стену и глотая соленые слёзы. Постепенно, тот горячий комок злости в груди утихал, оставляя на своём месте тлеющий фитилёк. Я неосознанно растер покалывающие от слёз глаза, сглотнул нервный комок в горле. Тело охватывала томительная усталость. Я старался не шевелиться. Почему-то было ощущение, что если я двину хоть пальцем, то случится что-то неприятное.       Да, такое бывает. Когда ты настолько устал от различных эмоций, будь они плохие или хорошие, что нет сил. Больше нет сил чувствовать. Я и вправду очень устал: от нового места, от быстрого потока жизни, от Ларри, от собственных эмоций.       Я осторожно провёл языком по пересохшим и чуть припухшим от рыданий, губам. Чувство какой-то щемящей пустоты в груди не давало расслабиться: будто душу выпотрошили. Да и копчик разболелся от сидения на жёстком холодном полу.       Невольно взгляд метнулся на злосчастную заколку. Безделушка будто назло лежала прямо в свете узкого окошка, отчего я вполне отчётливо мог видеть её. Она лежала как-то неестественно, словно корпус её деформировался; казалось даже, что скелетик, бликуя белыми впадинами глаз, жалобно смотрит на меня. В один момент слабым огоньком вспыхнуло беспокойство: а вдруг заколка сломалась? Почему-то стало горько от этой мысли. И эта горечь была сильнее, чем то опасение, усталость и злость.       И когда я уже собрался с силами и готовился к тому, чтобы подняться, до слуха донёсся до неприличия подозрительный звук скрипящих досок. Я замер в неестественной позе, так до конца и не разогнувшись. Я прислушался, пытаясь уловить, откуда исходит звук, и, в следующую секунду, дверь с громким скрежетом дёрнулась.       Я вздрогнул, волосы на затылке встали дыбом и я, руководствуясь инстинктами, метнулся в сторону, на ходу возвращая протез на нужное место. Я рухнул на пол, больно ударившись коленями. Но даже боль в ногах не остановила меня — я, словно ужаленный, влетел в стену, прячась за груду мятых отсыревших коробок, что пирамидой возвышались почти до самого потолка. Колючие камни болезненно воткнулись в тонкую кожу на ладонях, а в носу засвербило от пыли.       Я не успел понять, что произошло — дверь с громким протяжным скрипом отворилась. Кто-то толкнул её с такой силой, что несчастная треснулась о стену с диким грохотом; даже стены старого хлипкого сарая затряслись. От столь резкого звука сердце испуганно дрогнуло и ухнуло куда-то вниз. Желудок свело; я съёжился, втянул голову в плечи и затаил дыхание. Что происходит? Кто это? Неужели Ларри меня нашёл? От этой мысли паника заскреблась в горле. Я зажмурился и сжался, отчётливо слыша тяжёлые шаги нежданного визитера. Половицы, словно разделяя мою панику, отдавались жалобным скрипом на каждый шаг незнакомца. Я медленно открыл глаза. В голове лихорадочно крутились мысли, спутываясь в узлы, что ещё хуже влияло на бесплодные попытки осознать ситуацию. Стоит ли мне выглянуть или лучше сидеть и ждать, когда этот кто-то уйдёт? Решения я так и не успел принять — голос незнакомца разрезал гнетущую тишину: — Нет, такого не могло случиться!       Я, кажется, перестал дышать. Колючие мурашки волной прокатились меж лопаток, когда до меня дошло — я знаю этот голос! Хоть какая-то ясность придала уверенности и я нашёл в себе силы, чтобы осторожно вытянуть голову и выглянуть из-за своего импровизированного укрытия.       Первое, на что наткнулся взгляд — посеревшие светлые кеды с небрежно развязанными шнурками. Я узнал эти кеды моментально — за последний месяц мне не раз приходилось видеть их аккурат напротив носа.       Парень замер. Мне даже на секунду почудилось, что он заметил меня. Но нет — он резко развернулся на пятках и вновь продолжил мерить узкое помещение сарая широкими шагами, всё время что-то бурча себе под нос. Я мало что мог расслышать: то ли от того, что голос его был слишком тих, то ли стук собственного сердца в ушах перекрывал все звуки. Я вновь осторожно выглянул, стремясь на этот раз увидеть его лицо и подтвердить тем самым собственную догадку.       Честно, он выглядел не так, как обычно; я даже на секунду опешил от того, насколько сильно он не был похож на себя — словно восковая кукла. Парень был бледен. Эта бледность казалось настолько неестественной с его смуглой кожей, что складывалось впечатление, будто её натерли тальком. Какой-то болезненный испуг выражался на его лице. Даже несмотря на полутьму, я отчётливо видел, как судорожно метаются его зрачки.       Фелпс неожиданно замер. Я тоже невольно вздрогнул и сильнее вжал голову в плечи. Парень сжал в кулаке непонятный листок, безжалостно сминая его. Я заметил, как заходили ходуном желваки на скулах, когда, чуть помедлив, он развернул бумажку и бросил на неё взгляд. — Нет-нет-нет, — забормотал Трэвис и взъерошил светлые волосы на затылке, — это всё бред, полный бред!       Он вновь нервно перемялся с ноги на ногу. — Я и он? Не в жизни! Он же парень! — Фелпс всплеснул руками, вновь безжалостно смял листок и засунул в карман.       Трэвис закусил губу, перекатился с пятки на носок. Я видел, как бешено бегают его глаза, как он дышит сбито и часто. Неожиданно, он круто развернулся, тем самым повернувшись лицом по направлению к моему укрытию. Я еле сдержал нервный вскрик. На секунду мне показалось, что он поймал мой взгляд. Я испуганно отшатнулся, что есть мочи вжимаясь в стену. Только бы не заметил! В носу предательски защекотало от пыли. Я молился всем богам о том, чтобы не чихнуть. Какая же тут грязь! Я неосознанно глянул на свои перепачканные ладони. Да уж, боюсь представить, что с моей одеждой.       Поясница изрядно затекла. Я прислушался, и когда понял, что не слышу приближающихся шагов, принял ещё одну попытку немного разогнуться и выглянуть.       Фелпс, видимо, тоже наплевал на многолетний слой грязи на полу. Он сидел, обняв колени и облокотившись на противоположную сцену. Скрюченный, взъерошенный, плечи нервно подрагивают будто он... плачет?       Я автоматически чуть подался вперёд, воздух из лёгких вырвался с тихим свистом. Я не мог видеть его лица — он наклонил голову и вцепился пальцами в собственные светлые волосы, но несмотря на это, я отчётливо понял — Трэвис плачет. Я слышал, как он хлюпает носом и тихо что-то шепчет, а голос его нервно дрожит.       Моему удивлению не было предела — что могло довести Фелпса до слез? Никогда я ранее не видел его таким... помятым. Нет, мне не было его жаль — всё-таки обида скреблась в душе, просто не позволяя проникнуться к этому патлатому выскочке какими-то тёплыми чувствами. Просто почему-то мне было некомфортно на это смотреть — будто я вижу что-то тайное, запретное, то, что не предназначено для моих глаз. Даже такой неприятный человек, как Трэвис, имеет право на что-то личное и сокровенное. А я, получается, в это «личное и сокровенное» невольно, но влез. От этого становилось даже немного стыдно, появилось желание куда-нибудь скрыться, чтобы не видеть больше рыдающего Трэвиса. Это желание перековало даже врождённое любопытство... Но как я проберусь к выходу незамеченным? Это невозможно, он ведь сидит почти у самой лестнички... да и не хотелось оставлять гитару, что покоилась на том месте, где я сидел до этого. Я не боялся, что он заметит её — чехол был настолько грязным и бесформенным, что он легко сливался со всем остальным хламом в сарае. Но почему-то не хотелось оставлять мою малышку с неуравновешенным Трэвисом в одном помещении... — Ну почему именно я? — я вздрогнул, когда услышал голос парня отчётливее. Невольно я вновь выглянул и замер.       Блондин откинул голову назад, и я наконец смог увидеть его лицо. В глазах и вправду стояли слезы, а всё лицо было искажено гримасой какой-то несвойственной Фелпсу горечи. Парень выглядел очень побито. Что могло такого случиться? — Бог же не мог быть так жесток? Не мог же он связать меня с парнем, верно? — - Трэвис жалобно заскулил, а я насторожился.       Чего...? Я чуть было не подавился воздухом и почувствовал, как от удивления волосы на затылке встают дыбом. Неужели он говорит о связи соулмейтов...? — Отец просто убьёт меня... Почему всё так, почему? — всё продолжал лепетать Фелпс, словно обращаясь к кому-то невидимому, — может, мне просто показалось? Нет, нет, я не могу быть связан с ним!       Когда Фелпс вскочил, я еле успел прикусить язык, чтобы не выдать себя собственным криком. Он сделал это настолько резко, что я невольно дёрнулся и чуть не сшиб головой коробки.       В душе вспыхнула робкая надежда —неужели Трэвис собирается уходить? Все мои надежды безжалостно разрушились, стоило только парню вновь круто развернуться. Он замер, в задумчивости пожевал губы, а затем сделал несколько шагов по направлению в мою сторону и замер, с недоумением посмотрев себе под ноги. Я неосознанно проследил за его взглядом... и честно, единственное желание, которое у меня возникло в этот момент — выскочить и броситься ему на перерез. Парадоксально, глупо, безрассудно... Но я просто не мог спокойно смотреть, как Фелпс наклоняется и совершенно бесцеремонно поднимает мою заколку. Почему-то стало до жути неприятно — будто Фелпс прошёлся в грязной обуви по белым коврам в душе.       Он повертел заколку в руках, задумчиво нахмурил брови, а затем... поднял голову.       В следующий момент случилось то, что я до сих пор не могу объяснить. То ли я не смог сдержаться и выдал себя шумом сбитого дыхания, то ли Фелпс слишком глазастый и внимательный... а возможно, просто судьба решила, что на мою долю выпадет слишком мало тумаков.       Я встретился с ним взглядом. Сердце моё глухо ударилось в груди и ухнуло куда-то вниз. Его глаза, в которых всего пару минут назад стояли слезы, почернели. Я видел, как стремительно заполняется гневом тёмная радужка. Рот его исказился, будто Трэвису ударили по виску. Я и сам, казалось, вот-вот потеряю сознание — от шока не хватало воздуха, будто меня ударили под дых.       Но я всё равно опомнился раньше. Вскочил и что есть мочи рванул вперёд, сшибая треклятые картонные коробки, которые некогда служили мне укрытием.       Казалось, вот оно, спасение — до заветной лестницы всего несколько шагов. Но я недооценил его — мой стремительный побег бессовестно прервали подножкой. Я полетел на пол так же стремительно, как и всего секунду назад пытался сбежать. Больно ударившись подбородком, я заскулил; свет перед глазами на секунду померк. Не успел я опомниться, как меня грубо схватили за шкирку и резко вздернули вверх. В следующую секунду я уже оказался припечатанным к стене, а аккурат напротив моего лица гневно раздувал ноздри взбешённый Фелпс. — Какого хера ты тут делаешь, Фишер?! — от его ора чуть не заложило уши.       Я предпринял попытку дёрнуться, сбросить с себя его руки, но парень зарычал и сильнее сжал ворот куртки, от чего я захрипел. — Ты оглох? Я спрашиваю тебя, что ты тут забыл? — рявкнул он, и я непроизвольно поморщился от запаха мятной жвачки, который я смог почувствовать даже сквозь протез. — Этот вопрос нужно тебе задать, — прохрипел я.       Воздуха не хватало от того, с какой силой он стягивал ворот. Я попытался было поднять руки и оттолкнуть его, на что Трэвис среагировал быстрее — вновь приподнял меня и с силой вмял в стену. С губ невольно сорвалось ругательство и я закашлялся, чувствуя, как голова идёт кругом. — Ты что, Фишер, бессмертный? Да я тебя размажу в два счета!       Его слова звучали убедительно. Тёмные глаза совсем почернели, и я не мог различить даже зрачки. Взгляд его горел, и я был более чем уверен — он исполнит свою угрозу не колеблясь.       Но страха не было. И дело даже не в после шоковом состоянии. Просто... каждый раз, когда страх пытался пробраться к тихо стучащему сердцу, перед глазами вспыхивала картина, как этот «страшный» парнишка скрюченный рыдает на полу. И страх сразу же убегал обратно в подкорку сознания, не смея показывать нос.       Теперь я понимал, что если дело зайдёт слишком далеко, я просто надавлю на его слабое место. И пусть безумно горели лёгкие, пусть подбородок саднило, а тошнота подступала к горлу — плевать, это всё меркло. Впервые я чувствовал пусть сомнительное, но превосходство над ним. Я усмехнулся. — Ты чего смеёшься, пришибленный?! — моя реакция ещё больше разожгла огонь злости в душе блондина. — Тебя это смущает? — я не удержался от ещё одного смешка, за что получил сильный удар кулаком под рёбра.       Фелпс резко отпустил ворот куртки. Предательская слабость в коленях подвела — я стал медленно сползать по стене прямо под ноги Трэвиса. — Последний раз спрашиваю: какого хрена ты следил за мной? — вновь гневно прошипел он, садясь на корточки напротив.       Я приподнялся на локтях. Нервным движением отряхнул пыль с колен, тихо шипя от саднящей боли. Я хоть день могу провести без новых синяков, а? Почему-то этот факт разозлил меня. Я поднял голову и, бросив гневный взгляд на него, огрызнулся: — Больно надо мне следить за тобой. Я вообще-то первый тут был, а ты припёрся.       Губы Фелпса вновь гневно дернулись. — Дерзишь? — Ещё не начинал, умник.       Когда Трэвис вновь злобно зарычал и подался ко мне, я рефлекторно зажмурился и выставил руки, готовясь принять очередную порцию ударов. Но... прошло несколько секунд, а я так и не получил ожидаемых тумаков.       Я осторожно приоткрыл глаза. Фелпс стоял надо мной и тяжело дышал. Зрачки его нервно метались из стороны в сторону. Что-то явно изменилось в его поведении. Я опешил — настолько резко и стремительно произошла смена настроения. — Ты всё слышал? — вдруг как-то тихо спросил блондин, старательно отводя взгляд.       Я замер. Почему я не могу уловить верные эмоции в голосе? Я обычно делал это с лёгкостью. Фелпс всегда был прямолинеен, понятен и прост для меня. Его действия, реакции и слова имеют вполне тривиальную подоплеку, я читал его, словно открытую книгу... Вот только сейчас что-то изменилось. — Возможно, — уклончиво ответил я и предпринял попытку встать, не отрывая взгляда от Фелпса и готовясь принять возможный удар. Вдруг он опять попытается сбить меня с ног?       Я всё-таки смог разогнуться. Разве что не сдержал болезненного стона, чувствуя, как отзываются ноющей болью мышцы. — Осуждаешь? — вновь тихо подал голос он.       Парень словно и не замечал, что я поднялся и стал медленно продвигаться к выходу. Он будто вообще не понимал, что происходит вокруг. Фелпс облокотился о стену и весь сжался, неестественно вжав голову в плечи.       Я медлил с ответом. Конечно, осуждаю... но не за его связь с парнем. Как можно осуждать за то, что дано с рождения? Я презираю его за жёсткость, грубость и хамство. — Смотря за что, — подал голос я. — За то, что я... — он так и не нашёл в себе сил договорить — голос его оборвался.       Но я без труда понял его. — Почему за это нужно осуждать?       Фелпс вскинул голову, глаза его возмущенно блеснули и брови взлетели в немом удивлении. — Это противоестественно! — он выкрикнул это столь громко и резко, что я бессознательно поморщился. — Кто тебе такое сказал? Кто сказал тебе, что ты не имеешь право иметь связь с па... — Заткнись! — перебил он меня и резко подался вперёд.       Я, повинуясь инстинктам, вжался лопатками в стену. — Нет-нет, это полный бред! Так не должно быть! — он подошёл почти вплотную и замотал головой, глаза его лихорадочно горели. — Почему это? — поинтересовался я, стараясь унять дрожь в голосе.       Удивление на секунду проскользнуло в его взгляде. — Так говорит Бог...       Я фыркнул. Хотел было поинтересоваться, откуда он знает, что именно говорит бог, но вовремя прикусил язык. Сейчас не время и не место для религиозных обсуждений. Поэтому, я продолжил гнуть свою линию, но далеко не для того, чтобы поддержать его — мне совершенно не хотелось ему помогать. Нет, просто эта болтовня способствовала моему медленному продвижению в сторону двери. — Бог много чего говорит... но разве ты должен винить себя за то, что не выбирал?       Сомнение на секунду отразилось на его лице. Парень медленно и неуверенно помотал головой. — Так какое право тогда бог имеет судить тебя?       Он нервно вздрогнул всем телом, нахмурил светлые брови. — Он имеет право. Ведь это — отклонение.... Брак! — выпалил он.       Я оскорбился. Даже замер на секунду, отложив свой хитрый план побега. — То есть, я тоже по твоему бракованный?       Отчасти, это был глупый вопрос — и я так прекрасно знал всё, что думает обо мне Трэвис. Но я должен был сказать это. Я просто не понимаю — почему он так зациклен? Я помню, что ещё с раннего возраста меня тянуло к парням. Ещё с самого детства я понимал, что не интересуюсь девчонками, не стремлюсь заглядывать им под юбки. Мне было интереснее самому надеть эту юбку, заплести косички или смастерить серёжки.       Я никогда не испытывал особых переживаний по этому поводу. Какая разница какого пола мой соулмейт? Что это меняет? Возможное наличие детей? Для меня это не приоритетно. А насчёт остального... Я одинаково испорчу жизнь как парню, так и девушке. — Ты, ты... — я видел, как гнев вновь охватывает Фелпса, — ты ужасен! Как ты можешь признавать это?!       Я не отреагировал на его колкость. Лишь сощурил глаза и тихо подметил: — Фелпс, а что изменится, если убегать? Уже поздно, ты не сможешь ничего изменить.       Вся краска отхлынула от его лица. Или эта бледность всего лишь привиделась мне в свете узкого окошка?       Фелпс безмолвно открыл рот, я заметил, как нервно вздымается его грудь, словно там, внутри, прямо под рубашкой бешено трепыхается птичка. Он молчал. Молчал и прожигал меня столь гнетущим взглядом, что я невольно сглотнул нервный комок в горле. — Это ведь ты виноват.... — вдруг подал голос он, — ты виноват, Фишер! Ты-ы!       Я не успел даже открыть рот, чтобы возмутиться — он налетел стремительно. Схватил меня за плечи, вжал в эту треклятую стену, отчего я треснулся затылком и непроизвольно застонал. Да что же это такое! Так и до сотрясения недалеко. —После встречи с тобой, я... стал испытывать эти чувства! — - Трэвис захрипел, продолжал лепетать и вжимать моё тело, совершенно не замечая, как я корчусь от боли, — Если бы не ты, такие грешные мысли никогда бы не появились в моей голове!       Он оторвал меня от стены, а затем вновь с силой толкнул — воздух выбило из лёгких. Я зажмурился. — Лучше бы ты вообще не появлялся в этом городе! Твоё место вот в таких сырых грязных подвалах!       Что-то в груди кольнуло после его слов. Неужели от недостатка воздуха? Я хотел было дёрнуться, но понял, что не в силах совладать с телом. И всё, что мне оставалось — это обмякнуть и буквально таки повиснуть на его руках, опираясь лишь на носочки.       Фелпс брезгливо сморщился и отдёрнул руки. Я, совершенно не ожидавший этого, почувствовал, как подгибаются ослабевшие ноги. Неужели опять упаду?       Трэвис отошёл. Он небрежно пнул картонную коробку и вновь обратил взгляд на меня. Голова всё ещё кружилась, да и воздух вырвался из лёгких со свистом — соображать здраво не выходило. Я хотел что-то ответить ему, но никак не мог найти верных слов.       Ему это явно было не нужно. Он так ничего и не произнёс — лишь брезгливо искривил губы и отвернулся, быстрым шагом покидая злосчастный сарай.       Даже когда дверь за его спиной захлопнулась, я не встал. Так и продолжил сидеть, чувствуя, как ноют саднящие колени и немеют пальцы на руках. Какой-то неприятный осадок остался после этого разговора; от неясно откуда взявшейся горечи оскоминой сводило скулы. — Чёрт, он и заколку мою забрал...       Это было последнее, что я успел подумать, прежде чем закрыть глаза. Я тяжело вздохнул, смакуя на языке солоноватый привкус крови.       Сегодня явно не мой день.