Серийные самоубийцы

      Ларри смотрел пристально, словно пытаясь залезть взглядом под кожу. Глаза его, прежде всегда чуть прищуренные, были распахнуты в немом обиженном изумлении, словно он только что застукал меня за чем-то весьма скверным и крайне страшным.       Я с такой силой впился пальцами в стальной капельничный штатив, что казалось, вот-вот треснут суставы. Боль, зародившаяся в фалангах пальцев, побежала по ниткам вен, медленно, но верно, отравляя всё тело. Мне казалось, что если сейчас коснуться меня хоть пальцем, то я немедля разрыдаюсь, словно к коже моей приложили раскалённое железо.       Комок, вставший в горле то ли от жгучей злости, то ли от подступающих слез, мешал дышать, отчего перед глазами плясали разноцветные точки. Я с трудом мог видеть сквозь них побледневшее лицо Ларри. Мне казалось всё происходящее чем-то эфемерным и нереальным, словно я вот-вот вздрогну и проснусь, распахну глаза и пойму, что оказался на больничной койке, а может даже в стальном холодильнике для трупов. И такой исход событий казался более реалистичным и желанным. Вот только сколько бы я не стоял, сколько бы не ждал этого самого пробуждения, Джонсон с злополучным альбом в руках так и не исчезал. Весь мой мир сузился и сконцентрировался в его руках: в маленьком жалком куске моего прошлого. И в этот момент не существовало ничего, кроме некогда важного человека и полной, всепоглощающей тишины, под гнетом которой даже моё собственное сердце умолкло. И был этот мир настолько невыносим, что хотелось вмиг раствориться, погибнуть, уйти — всё, что угодно, лишь бы спрятаться от человека, который самым бесцеремонным образом сначала привязал к себе, а потом самолично вскрыл старые раны моей прошлой жизни.       Я так боялся застрять в этом моменте, но не смог покинуть даже собственной комнаты, придавленный стенами, парализованный первобытным страхом, что последним воспоминанием о нём станет его разочарованный взгляд. В какой именно момент моей жизни вышло так, что я стал бояться увидеть в глазах этого человека вместо привычной нежности злость и испуг? Как этот незаурядный парнишка-раздолбай смог так прочно привязать меня к себе? Понимал ли он, какую колоссальную ошибку совершает, обрекая и меня, и себя на столь болезненную связь? И если да, так почему не остановился?... Этому вопросу не суждено было сорваться с языка: слишком быстро чувство непонимания затмила непривычная, абсурдная злость.       Сам не знаю, почему я просто не развернулся и не ушёл: если бы что-то подобное произошло со мной в прошлом, я бы поступил так, как мне привычней: попытался бы сбежать и спрятаться. Но сейчас я не мог поступить так. Вновь заковать себя в ледяную корку безразличия и сбежать означает для меня единственный итог — больше никогда не увидеться с ним. А я не хочу этого допустить. И страх потерять его настолько силён, что может на равных соперничать с тем ноющим чувством разочарования от осознания очередного предательства. Ещё тогда, в лазарете, я был готов приоткрыть ледяные створки своего панциря. И даже сейчас, когда Ларри вновь, возможно и не нарочно, разбередил старые шрамы, я был готов предпринять попытку понять его. Вот только... всё моё желание спустить на тормоза надвигающуюся, словно грозовые тучи, злость разбилось о бетонную стену того разочарования, что я увидел в его глазах. Разве не я должен сейчас осуждать его? Почему он смотрит на меня так, словно это я безжалостно предал его чувства?       Минуты молчания тянулись мучительно медленно и с каждой секундой все те альтруистические мысли постепенно сгорали от жара раздражения, бессилия и непонимания. Всё, что когда-либо было связано с моим прошлым, стало чрезвычайно личным, болезненным, тем самым неловким и непонятным, о чём обычно стараются не спрашивать. И весь этот сгусток мучительных событий был заключён в том альбоме, что он имел смелость открыть. Да как он вообще посмел столь обиженно смотреть на меня, того человека, старые болезненные воспоминания которого он только что самолично выпотрошил?       — Ларри... зачем? — прошептал я, чувствуя, как злые слёзы обиды подступают к горлу.       Брови Джонсона возмущённо взметнулись, а щёки вспыхнули нездоровым румянцем.       — А не лучше ли мне задать этот вопрос? — нарочито спокойно проговорил Ларри, поднимаясь на ноги. — Чем ты думал? Нравилось меня дурить?       Меня прошибла дрожь, колени дрогнули, словно по ногам с силой заехали чем-то тяжелым.       — Дурить? Ты о чем вообще говоришь? — губы мои дрожали, но мне усилием воли удалось подавить рвущийся из груди крик и придать голосу привычной холодности.       Сколько же ещё тумаков от злодейки-судьбы мне суждено получить, чтобы наконец-то понять его?       Ларри, с перекошенным от злости лицом, сделал решительный шаг ко мне. Я испуганно вздрогнул и рефлекторно шарахнулся: капельничная трубка натянулась, не позволяя мне отступить ещё на шаг. Джонсон подлетел ко мне и, грубо встряхнув альбом, который всё это время держал в руке, он выдал:       — Зачем надо было вешать мне эту лапшу про протез, если ты и так прекрасно обходишься без него?       И в подтверждение своих слов он поднял злосчастную книжку с фотографиями и сунул её мне под нос. Мой взгляд волей неволей опустился на страницу.       И стоило мне увидеть то самое фото, как дрожь прокатилась от затылка до самой поясницы, а кровь разом отхлынула от лица. Я попытался было отпрянуть, испугавшись собственного образа из прошлого; я забыл даже про злосчастный катетер и, вполне возможно, мог бы с легкостью вырвать его, если бы меня не остановила рука Ларри: парень вцепился в моё запястье, не позволяя сделать и шага.       Сердце в груди гулко стучало, отдаваясь болезненным импульсом при каждом ударе, словно всю грудную клетку изнутри покрывали мелкие иголки. Дышать как-то разом стало тяжело, какие-то невнятные слова застряли в горле, необъяснимая паника зарождалась внутри, полностью путая мысли: я не в силах был разобрать, что происходит. Рефлекторно ища то ли объяснений, то ли привычной поддержки, я вскинул голову, встречаясь взглядом с Ларри.       Вот только глаза его, прежде всегда ясные и понятные, были словно подернуты коркой льда: стеклянные, холодные, не выражающие и капли того привычного тепла.       — Да что с тобой не так? — засипел я, окончательно сбитый с толку его злостью.       Ларри сузил глаза, сильнее сжимая моё запястье. Я чувствовал, как его пальцы болезненно сминают тонкую кожу; я изо всех сил старался сдерживаться, чтобы не заскулить от болезненных ощущений.       — А что со мной может быть «так», если я только что узнал, что ты обманывал меня всё это время?! — зашипел Джонсон.       Я отказывался верить тому, что только что услышал. Несправедливое обвинение, брошенное мне в лицо столь бескомпромиссно и уверенно, заставило жар возмущения вновь опалить щеки. Наконец освободившись от испуганного оцепенения, я выдернул руку из его захвата.       — Ты совсем больной! О каком обмане идёт речь? — я сорвался на крик. — Да и вообще, именно ты только что бесцеремонно засунул свой нос в моё прошлое — злиться тут должен я!       Ларри вздрогнул всем телом, неестественно выгибая назад плечи. Пальцы его мелко дрожали, а брови то взметались, то безвольно опадали. На секунду мне показалось, что в глазах его промелькнуло нечто похожее на осознание, но вместо ожидаемых оправданий парень выпалил:       — А что мне ещё делать то, если ты никогда ничего не рассказываешь мне?       Джонсон дышал тяжело и прерывисто: грудь его вздымалась и опадала нервными толчками. Он смотрел пристально, настойчиво, словно пытаясь пригвоздить меня взглядом к земле.       — А должен? — выпалил я, сметённый его напором.       Глаза его испуганно расширились. Он безмолвно смыкал и размыкал губы, словно пытаясь что-то сказать, но ни одно слова так и не сорвалось с его языка.       — Ларри... — прошептал я, на секунду почувствовав сожаление: краткая, но болезненная фраза, брошенная мной секунду назад, отдалась колющей болью в собственном сердце.       Ларри выдохнул сквозь зубы и уронил голову: волосы спутанными прядями обрамляли его лицо, тем самым скрывая от меня его взгляд.       — Ты вновь противоречишь сам себе... — парень тоже перешёл на шёпот, но по крепкой хватке его пальцев на моей руке я понимал, что он всё ещё злится, — и я вновь не могу разобраться. Сколько не пытаюсь тебя понять, из раза в раз натыкаюсь на стенку. Устал я уже биться о твой панцирь раздражительности, скрытности и мнимых комплексов.       С каждым его словом коварные слёзы всё сильнее душили и туманили взгляд, но мне пока что удавалось сдерживать их. Меня вымораживала одна лишь мысль, что сейчас этот парень может прочитать все эмоции на моём лице, ведь мой протез благополучно остался в комнате. Протез.... Да как Ларри вообще смеет говорить о недоверии, если я даже по его просьбе пошёл на то, чтобы снять его?       — А я не просил тебя «биться о панцирь», — отчеканил я. — Почему ты постоянно лезешь в мою жизнь?       Я всё ещё не мог видеть его глаз, но дрожь его голоса была многозначительнее чем взгляд, и я без труда понял, насколько болезненно для него звучали мои слова. Только вот и его фразы были для меня горьки, и я, охваченный этой бессильной злостью, продолжал бросать ответные колкости:       — Да и какой смысл говорить, если ты не слышишь меня? Для тебя решение понять меня было заведомо проигрышным — мы слишком разные.       Ларри молчал и не шевелился, и даже хватка его пальцев чуть ослабла. Я тоже более не мог что-либо произнести: тело, совсем ещё недавно охваченное лихорадкой, мелко подрагивало от напряжения. Да и воздух вдруг стал каким-то холодным, словно подстраиваясь под воцарившееся в комнате молчание. Молчание.... Опять это грёбаное молчание, давящее на виски, словно раскалённый жгут. Более всего я ненавижу, когда приходится мерить собственным дыханием тишину: никогда не знаешь, что в следующее мгновение может разрезать её. И будто повинуясь моим мыслям, Ларри умело воплотил мои опасения:       — Плевать мне на различия. Я всего лишь хочу быть ближе к тебе. Хочу, чтобы ты доверял мне. Хочу помочь.       Я нервно сглотнул, с секунду обдумывая его слова. С языка уже была готова слететь заученная фраза, но Джонсон перервал меня:       — Знаю, что не сдалась тебе моя помощь, но... это важно для меня. Ты можешь хоть иногда не быть таким эгоистом?       Последняя его фраза воткнулась острым ножом куда-то в район сердца. Горло сковало спазмом, от бессилия и злости слёзы еще пуще защипали глаза. Я тяжело втягивал носом воздух, стараясь остановить приближающуюся истерику, но как бы я не старался, несколько слезинок всё равно сорвались с ресниц. И стоило им скатиться по щекам, как что-то внутри будто треснуло — я впился ногтями в тонкую кожу на ладонях, чувствуя, как холодеют ноги; и холод этот медленно, но верно, расползался по коже.       — Каким бы эгоистом я не был, я всё ещё имею право на неприкосновенность моей жизни, — отчеканил я, мысленно наслаждаясь холодностью собственного голоса. — Я терпеть не могу, когда лезут в моё прошлое — это моё личное бремя, и я не хочу, чтобы кто-либо посторонний лез мне под кожу.       Стоило мне сказать это, как Ларри тут же вскинул голову. Глаза его, распахнутые в изумлении, влажно поблескивали.       — Так значит я для тебя «посторонний»? Удивительно, а совсем недавно в лазарете ты утверждал об ином. Или это была очередная ложь?       Я нервно сглотнул, пытаясь носом втянуть воздух. Слова застряли в горле, слёзы бежали по щекам, застывая солеными каплями на губах и подбородке. Я лишь тихо покачивал головой, мысленно моля его остановиться. Каждое его колкое слово отдавалось болезненным ударом где-то в груди, но Ларри, и вовсе не замечая этого, продолжал:       — Я совсем перестал понимать, что творится в твоей голове... да и, честно говоря, не думаю, что когда-либо пойму. Я сомневаюсь во всём, и теперь уже и вправду не знаю, кем для тебя являюсь. Но в одном я могу тебя заверить — ты для меня небезразличен и я просто не могу позволить тебе продолжить медленно убивать себя.       Теперь уже настала моя очередь отвечать ему молчанием. Сердце колотилось где-то в желудке, меня вновь бросило в жар; я почувствовал, как липнет футболка к взмокшей спине.       — Если я для тебя настолько важен, то оставь меня наконец-то в покое, — прошипел сквозь зубы я, буравя его взглядом. — Это моя жизнь, и мне решать: обрывать её или жить дальше.       Глаза его словно искрились от злости, а губы нервно дрожали, словно парень был вот-вот готов сорваться на крик. Но он почему-то выдерживал паузу, скользя взглядом налитых кровью глаз по моему лицу. Он явно сдерживался из последних сил: желваки плясали на скулах, а руки он то и дело сжимал в кулаки.       Меня совершенно не заботила причина его молчания. Градус обиды и злости достиг своего пика: горячая кровь разносилась по телу толчками; перед глазами всё плыло, а в висках стучало. Казалось, даже вылей мне сейчас на голову ведро воды, всё равно не удалось бы погасить мой пыл. Безумно хотелось броситься и вцепиться ногтями ему в кожу, заколотить кулаками по его груди, а потом на этой же груди расплакаться — настолько сильно меня штормило. Но я не мог осуществить это, остановленной дрожью собственного тела. Всё, на что хватило сил и воли, это сделать неуверенный шаг вперёд и вцепиться свободной рукой в ворот его футболки.       — Все твои потуги мне помочь абсолютно бессмысленны, но только ты всё никак не желаешь это понять и смириться, — выкрикнул я и дёрнул Ларри на себя; он, словно безвольная тряпичная кукла, пошатнулся. — Видимо, пока окончательно не расшибёшься, не поймёшь. Только вот такие жертвы с твоей стороны мне и даром не сдались!       Я вновь встряхнул его, на этот раз, как мне показалось, чересчур сильно — голова его безвольно мотнулась назад. Столь резкий рывок заставил Ларри наконец придти в себя: он перехватил мою руку и подался вперёд, наконец перестав сохранять то гнетущие молчание:       — Не-на-ви-жу твою рассудительную безразличность, заключенную в тесные рамки «оно того не стоит» и «скоро пройдет». Этот твой принцип саморазрушения сводит с ума не только тебя, но и меня! Я живу каждый день со страхом — а не выпилишься ли ты, как только я отведу взгляд?       Я застыл, жадно вслушиваясь в его слова. Я поймал себя на том, что даже не дышал, ожидая, пока он закончит фразу. Я совершено не знал, что мне следует говорить, но ему и не требовался мой ответ — вместо этого он продолжил сам:       — Ты дорог мне и я не могу оставаться равнодушным. Увы, мне не плевать, и поделать я ничего с этим не могу, пусть даже порой мне просто придушить тебя хочется... вот только я уверен, что скорее себя убью, чем подниму на тебя руку.       Своими словами он словно пришпилил меня к месту двумя пущенными с безупречной меткостью ножами. Лицо моё горело и я был уверен, что стоит мне сейчас глянуть в зеркало, и я увижу, как покрываются щёки пунцово-красными следами горького стыда и раздирающей кожу до крови злобы.       — И, прости конечно, но ты сейчас не можешь здраво оценивать своё состояние: ты болен, Сал, — он проговорил это с такой трагичностью в голосе, словно и сам вот-вот зарыдает. — И пока ты в таком нестабильном состоянии, я просто не могу оставить тебя. И пусть даже ты будешь и дальше мне врать и скрывать, пусть будешь отталкивать...       Он запнулся, словно подавившись словами. Джонсон глотал ртом воздух, дышал нервно и рвано. Ладонь горела от желания ударить его по щеке и обвинить в безрассудстве. Наверное, в следующую секунду я бы так и поступил, если бы не... желание ударить побольнее взяло верх и я, не отдавая себе отчёт, зло выпалил:       — Даже если я возненавижу тебя?       Рука Джонсона на моём запястье дрогнула и ослабла. Ларри побледнел и весь подобрался. По блеску глаз я заметил — он испуган, и вся та злобная уверенность во взгляде пошла рябью. Но он позволил себе лишь секундную заминку.       — Да, — резко выпалил он, отчего я невольно вздрогнул. — Если возненавидишь... Я смогу с этим справиться. Даже твоя ненависть кажется не столь страшной по сравнению с твоей смертью. Что я должен ещё сделать?...       Джонсон явно хотел сказать что-то ещё, но его словно ударили по спине: он запнулся, скукожился и разом побледнел. Я уже было хотел воспользоваться его заминкой и продолжить эту словесную борьбу, но остановился, увидев, как под носом парня заблестела кровь. И это отрезвило меня: мурашки закололи затылок, а кровь отхлынула от лица. Я уже и забыл, почему же позволил себе столь грубые слова, и даже та горячая необузданная злоба стушевалась от непонятно откуда взявшегося чувства вины. Я невольно поднял руку, желая коснуться его, и зашептал осипшим от крика голосом:       — Ларри, я...       — Что ты опять придумаешь, чтобы мне возразить, а?! — Джонсон всё ещё был мертвецки бледен, но, судя по грубому тону и обиженному блеску глаз, злость ещё бушевала у него внутри. — Ты понимаешь, насколько это, блять, неправильно?       Он был напряжен, словно натянутая струна, которая в любой момент может треснуть. Я боялся даже дышать, чтобы ненароком не сделать ещё хуже.       — Разве ты можешь винить меня в желании быть чуточку ближе к тебе? Я ведь всегда думал, что знаю тебя лучше других, но это оказалось не так. Почему же ты не сказал мне, что... — продолжение фразы так и не слетело с его языка, а в место этого в следующую секунду кровь неряшливым узором заструилась вниз по его подбородку.       Сердце вновь болезненно кольнуло, и не было уже той спасительной злости, которая могла бы облегчить чувство горькой вины. Хотелось броситься к нему и, вцепившись, повиснуть на плечах, прижать к себе и тихо молить о том, чтобы всё это прекратить.       — Пожалуйста, перестань... — заскулил я и осторожно потянулся, желая коснуться его щеки.       Но Ларри отбросил движением руки мою ладонь. Я обиженно сжал губы, впиваясь пальцами в кожу на ладонях. Несколько слезинок вопреки желанию вновь скатились по щекам и стоило им застыть каплями на подбородке, как что-то во взгляде Джонсона изменилось. Ресницы его дрогнули, брови удивленно взметнулись вверх, а глаза, всё это время поддёрнутые дымкой слепой ярости, прояснились. Он, будто пребывая в немом изумлении, коснулся собственного лица, стирая кончиками пальцев кровь. Джонсон ещё с секунду смотрел на измазанные в крови пальцы, а затем наконец-то поднял взгляд на меня.       — Сал, прости, — будто сам удивившись собственной резкой смене настроения, медленно произнёс он.       Джонсон смотрел на меня не отрываясь, и в его глазах я наконец-то смог различить те привычные тёплые нотки; наверное, именно поэтому то бушующее волнение в груди немного улеглось.       Я чувствовал, что бездарно израсходовал тот крошечный запас энергии и сейчас единственное, чего бы мне хотелось — это вернуться в кровать. Но в обход своим желаниям и разлепил пересохшие губы и проговорил:       — Пойдём, тебе нужно остановить кровотечение и умыться.       Не дожидаясь его ответа, я подхватил Ларри под руку и повёл прочь из той злополучной комнаты. Воцарившуюся тишину разрезал только скрип колесиков капельничного штатива, который я отчаянно тащил за собой. Голова шла кругом, я смотрел под ноги, крепко вцепившись в ослабшую руку Джонсона.       Мы ковыляли медленно, словно двое покалеченных бездарных вояк с военного поля, смакуя на губах привкус неизменного проигрыша. Я, убаюканный скрипом пластмассовых колесиков, настолько погрузился в эту глупую метафоричность, что и не заметил, как тот злосчастный альбом выпал из ослабевших пальцев Ларри и с громким стуком упал на пол, раскинувшись мятыми страницами моего прошлого.       Босые ступни холодили блестящие кафельные плиты. Шум воды, бившей по керамическому дну раковины, заглушал мои всхлипы, которые мне не удавалось сдерживать как бы я не старался. Ларри сидел на бортике ванны, склонившись над раковиной и зажимая нос рукой, пока я судорожно искал в ящиках вату и салфетки.       Голова трещала, глаза, опухшие от слез, жгло, а руки всё ещё предательски тряслись. Ноги были ватные, казалось, что сделать ещё шаг окажется непосильной задачей, но я, наконец найдя то, что искал, всё же смог расположиться между ног парня и невесомым прикосновением к плечу попросить его поднять голову.       Джонсон посмотрел на меня немигающим взглядом и, скорее рефлекторно, чем намеренно, обхватил меня свободной рукой за пояс. Я не стал противиться: банально не было сил, да и, если честно, прикосновения выдержать легче, чем его гневные крики.       Я осторожно коснулся тыльной стороны его руки, которой он зажимал нос и медленно отвёл её от лица. Парень едва заметно вздрогнул и его тёмные ресницы затрепетали — он опустил взгляд и вновь осторожно склонился над умывальником. Несколько капель крови, сорвавшись с его подбородка, грязными кляксами расплылись на белоснежной поверхности раковины.       Я откинул с глаз влажную от пота челку: она постоянно лезла в глаза и раздражала, а затем я, рефлекторно потянувшись к Ларри, убрал волосы и с его лба. Он покосился на меня и сжался, словно ища подвох в моих действиях. Вот только я не спешил рушить его сомнения: в ушах всё ещё звенело и я не решался нарушать молчание, боясь повлечь за этим новый приступ боли в затылке.       Я плотно сжал губы, стараясь придать лицу бесстрастное выражение, но предательский насморк то и дело заставлял меня хлюпать носом. Делая вид, что не замечаю этого, я обхватил Джонсона за подбородок и развернул его лицо к себе. В ответ на этот жест парень недоверчиво глянул на меня и нахмурил брови. Я цокнул языком и демонстративно закатил глаза. Он правда думает, что я буду продолжать эту бессмысленную ссору? Голова раскалывалась, а в груди жгло и ныло так, будто мне под ребро засунули петарду, и поэтому единственное, что мне сейчас хотелось — это принять горизонтальное положение и закрыть глаза. Но для Ларри это не было столь очевидным, как для меня, поэтому на свой страх и риск я всё же разлепил губы и проговорил:       — Расслабься. У меня нет больше сил с тобой ссориться.       После моих слов губы его приоткрылись, будто он хотел что-то сказать, а в глазах на секунду я смог различить едва заметное беспокойство. Он молча поднял руку и осторожно коснулся моего лба. Я, вопреки привычке, не дёрнулся от его прикосновения, а даже наоборот отметил, что ладонь его необычно прохладна — показалось даже, что этим прикосновением он немного притупил головную боль. Вот только в таком положении было крайне неудобно протирать его лицо, поэтому я мотнул головой, сбрасывая его руку.       Не знаю, как Джонсон интерпретировал мой жест, но глаза его обиженно блеснули.       — Сал, ты опять горячий. Тебе стоит вернуться в постель пока температура...       Я шикнул, тем самым обрывая его.       — Закончим и вернусь. А пока помолчи. Неужто силы на болтовню остались? — поинтересовался я, прикасаясь уже смоченной салфеткой к его лицу и стирая кровь. — Думаю, с тебя хватит, а то разорался так, что аж носом кровь пошла.       — Кто тут ещё сильнее кричал... — пробурчал он.       Скажи он это в любой другой ситуации, я бы определенно отвесил ему щелбан, но сейчас я сдержался, опасаясь ударом (пусть и несильным) усилить кровотечение.       Ларри угрюмо замычал, когда я, притянув его голову, бесцеремонно впихнул ему в ноздри смоченные перекисью ватки. Он попытался было запрокинуть голову, но я, особо не церемонясь, дёрнул его за волосы.       —Нельзя так делать, умник. Кровь в горло затечет, — пробурчал я и уже в который раз обхватил его за подбородок. — Не дёргайся.       Я принялся вновь протирать салфетками его кожу, оттирая засохшую кровь от губ и подбородка. Мне нечасто удавалось настолько приблизиться к его лицу из-за разницы в росте, да и поганое зрение не позволяло точно рассмотреть черты его лица. Сейчас же, когда волей случая я оказался столь близко, я поймал себя на мысли, что самозабвенно разглядываю его. И каждая новая деталь, замечаемая мной, делала его лицо всё более незнакомым. Ранее я никогда не замечал, что ресницы у Ларри слегка закручиваются на концах, в уголках губ есть едва заметные ранки, а проколотая бровь, в отличии от другой, чуть вздёрнута вверх.       Я осторожно заглянул в его глаза и понял, что Ларри точно так же скользит изучающим взглядом по моему лицу. От осознания этого стало весьма некомфортно, захотелось отстраниться, а ещё лучше — найти протез и вернуть его на законное место. Вот только мои ноги были всё также предательски слабы, а хватка Ларри на моей талии крепка. Поэтому я предпринял другой способ избавить себя от его пристального взгляда — я бесцеремонно провёл салфеткой под его глазом, стирая оставшиеся следы подводки, а заодно и заставляя тем самым Джонсона зажмуриться. Он недовольно скривился, а я в своё оправдание проговорил:       — А нечего так на меня пялиться.       Он что-то пробурчал, но взгляд всё же отвёл. Я, уже намного осторожнее, продолжил стирать тёмные круги от косметики. Убрав один самый крупный чёрный развод, я заметил маленький шрам под его глазом: на первый взгляд шрам как шрам, но был странной неровной кривой формы, словно образовался он от какой-то рваной раны. Я уже было хотел поинтересоваться о происхождении рубца, но передумал. Это показалось мне нечестным: если сейчас начну допрашивать его, с моей стороны это будет крайне лицемерно. И пусть любопытство щекоталось внутри, я всё же сохранял молчание, от досады лишь закусывая губы.       Неизвестность мучительна, и мне вновь стало совестно от осознания того, что Ларри я подвергаю подобным испытанием чуть ли не каждый день. И это чувство вины было столь всепоглощающим, что я, не отдавая себе отчёт, тихо проговорил:       — Я расскажу тебе про эту фотографию.       Ларри резко вздрогнул и перевёл изумленный взгляд на меня, отчего сердце моё испуганно дрогнуло и ухнуло в желудок. От плохого предчувствия вновь неприятно засосало под ложечкой, но пути назад уже не было.       — Во лжи ты обвинил меня несправедливо, — угрюмо заметил я, продолжая скользить салфеткой по его коже. — Я не врал тебе, когда говорил, что не могу находиться без протеза.       Ларри, всё это время пристально смотрящий на меня, крепче сжал руку на моём поясе, словно опасался, что я вот-вот сбегу. Я рефлекторно сжался и нахмурился, надеясь, что он поймёт по выражению лица, как некомфортно мне от силы его хватки.       — Но тогда почему в альбоме... — начал было Джонсон, но я прервал его, привычным движением дёрнув за локон волос.       — Не перебивай. Я правда хочу всё тебе рассказать, но пойми: сейчас я не готов к этому, — отчеканил я, хотя голос мой слегка подрагивал от волнения.       Копаться в собственном прошлом, да ещё и рассказывать о нём кому-то для меня являлось, является и будет являться непосильной задачей. И будь внутри у меня ещё хотя бы капля злости на Ларри, я бы точно отказался от этой затеи. Только вот той обиды уже не было — её заменило собой чувство вины и раскаяния.       Если отбросить все страхи и подумать здраво, Джонсон и вправду не желает мне зла; и пусть даже порой он груб, это компенсируется тем, что он единственный из моего окружения, кто готов признать вину и извиниться. У меня никогда и никто не просил прощения и я постепенно стал принимать это за норму, поэтому сейчас его снисходительное отношение ко мне вызывает в душе весьма противоречивые чувства. И словно увидев в моих глазах то, о чём я думаю, он виновато проговорил:       — Прости меня. Косячу из раза в раз, потом виню себя, а но по итогу всё равно наступаю на одни и те же грабли. Просто когда я увидел то фото... Я понял, что совершенно ничего о тебе не знаю. И это так расстроило меня, что я сорвался на тебя. Извини, Сал.       Глаза вновь защипало, но на этот раз слёзы были готовы политься из глаз вовсе не от обиды. Всего пару десятков минут назад я кричал ему о ненависти, но сейчас я в очередной раз убеждаюсь, что просто не могу испытывать к нему столь негативные чувства. Да, он часто раздражает своей назойливостью, бесит раздолбайством и вспыльчивостью, но он уж точно не заслуживает ненависти. Он заслуживает правды, пусть неприятной и болезненной для меня, но я хочу показать, что не такой уж я эгоист, каким он меня считает — я тоже готов пойти на жертвы.       Вот только мне нужно собраться с силами. Сейчас, когда внутри всё ещё болезненно клокочет сердце от недавних переживаний, я просто не в состоянии вновь окунуться в воспоминания и пустить в них другого человека.       — Я расскажу тебе всё, только дай мне время, — смущённо пробормотал я.       Я нервно сглотнул и с затаённой надеждой перевёл взгляд на Ларри. Губы его были плотно сжаты; настолько сильно, что даже побелели. И пусть парень весьма комично смотрелся со вставленными в носу ватками, взгляд его был твёрд и серьёзен.       — Хорошо, я буду стараться не давить на тебя, и буду ждать столько, сколько потребуется, — уверено заявил Ларри, и я почувствовал, как он осторожно поглаживает пальцами мою талию. — Хотя терпение не моя сильная сторона, я больше по твоим ящиком лазить не буду — мало ли наткнусь на что-то более интимное... с кружевами или в сеточку.       Уголки рта его на последней фразе слегка приподнялись в озорной улыбке. Смотря на это я почувствовал, как в груди постепенно теплеет, но далеко не от злости, а скорее от странного и неведомого раньше чувства покоя.       Но за интимный подтекст последней шутки я, с неприкрытым удовольствием, всё же отвесил ему щелбан. ——————————————————- Важное пояснение: В данной вселенной феномен с цветами проявляется лишь при механическом повреждении кожи и слизистых. Внутренние процессы организма никак не влияют на это, за исключением чрезмерного влияние табака/алкоголя/наркотиков. Столь примитивная вещь, как лопнувшие сосудики, подобного проявления связи соулмейтов не вызывают иначе в этом мире было жить слишком сложно — представляете, какого бы было соулмейтам гипертоников?