Серийные самоубийцы

      Тусклые, словно выжженные жарким солнцем волосы, разметались по моим коленям беспорядочными волнами. Я осторожно взял спутанную кучерявую прядь и пропустил сквозь пальцы. Волосы его были жёсткие настолько, что складывалось впечатление, словно я могу о них стереть подушечки пальцев, но при всём при этом казалось, что сожми я прядь чуть сильнее и она осыпется — настолько волоски казались тонкими и ломкими.       Охарактеризовать так можно было и всего Сала — попробуешь приблизиться и запросто поранишься о грани его всеуничтожающего безразличия, но стоит надавить чуть сильнее, как он тут же сам сломается. От этой мысли болезненно защемило в груди.       За последние дни я в полной мере прочувствовал, насколько же нестабильно и шатко состояние Салли. После того весьма неприятного эпизода с альбомом, температура у Фишера вновь поднялась — не до критических значений, как раннее, но, несмотря на это, в ту ночь я вновь не спал. Банально боялся закрывать глаза и отходить от парня. К вечеру ему всё же удалось уснуть, но спокойный сон продлился недолго: вскоре он стал постоянно ворочаться, странно дёргать руками и ногами, постоянно что-то бормотать и выгибаться так, словно под кожей у него кто-то ползает. И возможно я бы мог оставить это без внимания — Фишер всегда спал беспокойно, но в приступе некого лунатизма, парень полез в ящик и нашарил там канцелярский нож — я еле успел среагировать и отобрать острый предмет до того, как он коснулся им кожи. Такой жути я не испытывал давно — Сал даже не проснулся, лишь сильнее стал брыкаться и громче что-то скулить себе под нос.       Так я и не сомкнул в ту ночь глаз, пристально следя, чтобы он вновь не нашёл что-то, чем сможет себе навредить. При этом я постоянно прокручивал в голове ужасающую мысль о том, что однажды меня может не оказаться рядом, и Сал в порыве очередного приступа всё же сведёт счёты с жизнью.       Я прекрасно осознавал, что он болен, но даже этот факт я не могу использовать для того, чтобы двадцать четыре часа в сутки быть с ним рядом. Желание примотать парня изолентой к себе казалось весьма заманчивым, но сомневаюсь, что Фишер позволит мне такую вольность. Поэтому выход из этой ситуации я нашёл только один: обращаться к врачу. Правда, и тут у меня не было уверенности, что Сал отреагирует нормально.       Так я и в итоге и просидел, поглощённый гнетущими мыслями, пока мистера Рузвельд своим приходом не выдернул меня из омута размышлений. Стоило мужчине переступить порог, первое, о чем я заявил, это о своём желании как можно скорее найти Фишеру хорошего психотерапевта. Мужчина охотно поддержал моё желание и пообещал, что займётся поиском подходящего специалиста. Я было порывался помочь ему в поисках, но мистер Рузвельд быстро убедил меня в том, что в таком деле я ему не помощник. Но не могу же я просто сидеть сложа руки и смотреть, как изо дня в день мой близкий человек безрассудно изводит себя. У меня, в порыве отчаянья, даже проскальзывала мысль о том, чтобы признаться парню, что я его соулмейт. Где-то глубоко в душе теплилась надежда, что это поможет ему выкарабкаться. Но так же, внутри скрёбся страх сделать ещё хуже. Я и так уже, пусть невольно, но стал причиной нескольких серьёзных срывов парня. А если быть до конца честным, еще и чуть в могилу его не загнал. Поэтому и боюсь рассказать… вдруг сохраню тенденцию.       В животе закрутило от волнения. Я пропустил нервный вдох, попытался заткнуть навязчивые мысли о предполагаемом плохом исходе. Рано или поздно признаться будет нужно. Неизвестно, что может произойти, если и дальше держать это в тайне, но нутром я чуял, что ничем хорошим это не кончится... Вот только как найти в себе силы на этот шаг, и как признаться так, чтобы не сделать ещё хуже?       Мысли оборвались из-за очередного настигшего зевка. Я рефлекторно прикрыл рот ладонью и почувствовал, как холодный декабрьский ветер заставляет мурашки поползти между лопаток. Я неосознанно вздрогнул. Было зябко: моё тело всегда реагирует лёгким ознобом на бессонные ночи и стресс. Конечно, я нередко проводил ночи без сна, но та неделя, которую я провёл у кровати Сала, выдалась уж слишком тяжелой. И пусть приступов с той ночи больше не было, я всё равно пребывал в постоянном беспокойстве, что Фишеру может стать хуже. Я мог немного поспать или отлучиться в свою квартиру проверить маму лишь тогда, когда приходил мистер Рузвельд, в остальное же время я старался находиться рядом.       За все эти дни мы разговаривали не много, парень почти всегда спал. Я не решался начать спрашивать о чём-то, хотя волей неволей постоянно возвращался к воспоминаниям о том альбоме, о тех фотографиях, и стоило мне подумать об этой недоступной для меня части прошлого Сала, как внутри вновь вспыхивало то щемящее чувство досады и обиды. От необдуманных действий меня спасала лишь мысль о том обещании Фишера. Пусть меня и раздражает ожидание, всё же стоит на этот раз сбавить обороты. То, что он пообещал всё рассказать — уже чудо, а пытаться давить на него плохая идея. За всё то время, что мы знакомы, я четко уяснил: общение с Салом — всё равно, что сидеть на пороховой бочке с зажжённой спичкой. Одно неверное движение и всё к чертям взорвется.       Я перевёл взгляд на лежащего на моих коленях парня. Достаточно широкие разрезы в протезе Сала позволили мне увидеть залёгшие под глазами тёмные круги, явно свидетельствующие о хроническом недосыпе. Я осторожно скользнул пальцами по шершавой поверхности его протеза, подмечая, что меня всё больше и больше раздражает эта штука на его лице. Было ли вызвано это той фотографией, либо же чем-то иным, я не знал, но мне всё чаще приходилось подавлять в себе желание сорвать с него этот проклятый кусок пластмассы. Я бы хотел и сейчас отстегнуть застежки и хотя бы несколько минут посмотреть на его лицо, но мы находились на внутреннем дворе школы, и если Сал узнаёт, что я стянул с него протез, да ещё и в общественном месте, головы мне не сносить.       Я пожевал от досады губы и тяжело вздохнул. Нужно было настаивать на том, чтобы Фишер ещё остался на больничном. Парень всё-таки договорился с мистером Рузвельдом о том, чтобы он смог выйти в школу на итоговые тесты. Не знаю, зачем ему это нужно, ведь и дураку ясно, что он всё ещё чувствует себя неважно. Меня невероятно бесило то, что он постоянно кичится своей несгибаемостью и безразличием к трудностям, хотя на самом деле его может выбить из колеи малейший стресс.       Рождество уже через несколько дней, но судя по состоянию Фишера, парень проведёт этот день в кровати. От этой мысли стало как-то грустно — мне безумно хотелось провести с ним Рождество, в тайне надеясь, что это хоть как-то приободрит его. Вот только у меня и у самого уже не было того предпраздничного воодушевления. Осталась только дикая усталость и желание наконец-то отдохнуть.       Я оторвался от разглядывания «лица» Сала и обвёл взглядом школьный двор, украшенный различными гирляндами и мишурой. Я искренне понадеялся, что это вернёт хоть каплю праздничного настроения, но увы: по прежнему единственное, чего хотелось — это наконец нормально поспать.       Я перевёл взгляд на парня, когда краем уха услышал звонок, оповещающий о начале урока. Сал не просыпался, и, честно говоря, я не хотел будить его. Конечно, он порычит на меня за то, что я его не разбудил и мы пропустили уроки, но это я как-нибудь переживу.       Вновь не удержав внутренний порыв, коснулся его руки: они были холодные настолько, что складывалось впечатление, словно я прикасаюсь к ледяной статуе, а не к живому человеку. Я накрыл его руку своей ладонью в попытке хоть немного согреть. Коснулся совсем невесомо, осторожно, боясь ненароком не сжать его тонкую и бледную руку сильнее допустимого. Субтильность Сала побуждала внутри пугающие меня самого собственнические чувства. Хотелось защитить его, спрятать от всех посторонних глаз, выстроить вокруг него такой мир, в котором ему бы никто не смог навредить и в котором он смог бы стать хоть чуточку счастливее.       Я поймал себя на абсурдном желании закутать парня в пупырчатую пленку, чтобы никто ненароком не поранил хрупкого невезучего парнишку, но вовремя понял, что это чересчур. Сал же живой человек, а не какая-нибудь фарфоровая узорчатая ваза. Хотя, вспоминая его невесомые руки с тонкими запястьями и бледную, мраморную кожу, параллели с вазой всё-таки можно было провести. Мда уж, и с каких-то это пор я стал обращать внимание на такие вещи? Узнал бы Тодд, на смех бы поднял... Но даже если и так, я всё же не мог отрицать того, что не прочь был бы поговорить с другом о Фишере. Возможно даже как-то завуалировано спросить совета, ведь Моррисон всяко лучше меня разбирается в столь сложных взаимоотношениях соулмейтов.       Вот только в ближайшее время на парня можно было не рассчитывать. Тодд в очередной раз крупно поссорился с отцом, после чего их отношения окончательно зашли в тупик. Мистер Моррисон, не желая больше мириться с выкрутасами сына, просто закрыл отпрыска в доме, не пускал к нему никого, кроме Нила, с которым, к счастью, Тодд благополучно помирился. Парень даже не появился сегодня в школе, а о всей ситуации я узнал из короткого звонка Тодда с телефона Нила.       Погруженный в мысли о нелегкой судьбе друга, стал машинально поглаживать пальцами руку Сала. На секунду показалось, что его ладонь дрогнула. Я проигнорировал это, лишь прикрыл глаза и тяжело вздохнул.       — Хм, со стороны мы наверняка смахиваем на парочку.       Сердце от неожиданности испуганно дрогнуло. Колкие мурашки защекотали затылок, когда я невольно опустил глаза и сцепился взглядом с блестящими глазами-ледышками. Фишер устало глядел на меня снизу вверх. До меня с опозданием дошло, что я всё ещё сжимаю его ладонь. Румянец тронул щеки: я почему-то смутился, будто Сал застукал меня за чем-то неприличным. Я поспешил отпустить его руку, и желая прервать неловкую паузу, спросил:       — Надеюсь, мы похожи на милую парочку?       Он прищурился, в усталых глазах на секунду промелькнула искра.       — Скорее, на весьма странную.       Сал говорил тихо и хрипло, казалось, что каждое слово ему даётся с трудом. От вновь взыгравшего беспокойства под рёбрами заскулило сердце. Я сжал губы и в неком извиняющемся жесте невесомо коснулся его плеча.       Фишер заметил мою реакцию — я уловил, как его грудь рвано дернулась, будто он подавился вздохом. Длинные ресницы затрепетали, после чего Сал вновь прикрыл глаза.       — Какой у тебя сейчас урок? — спросил он, не открывая глаз.       Я облизнул пересохшие губы, прикидывая в голове расписание своих уроков и проговорил:       — Физкультура.       — У меня история религии, — хмыкнул парень и подытожил: — из тебя хреновый спортсмен, а я вообще атеист… Поэтому, так уж и быть, продолжим прогуливать.       Я не удержался от смешка, подивившись столь глупой отмазке. Такие слова из уст Сала казались уж очень непривычными. Фишер лишь повёл плечом, вновь замер и затих. Улыбка никак не сходила с губ, и поддавшись какому-то воодушевленному порыву, я осторожно скользнул по его макушке и зарылся пальцами в волосы. Не успел я и сам до конца понять, что только что сделал, как Сал резко распахнул глаза и немигающим взглядом уставился на меня.       Я застыл, стушевавшись под его пристальным взглядом. Воцарилась вязкая тишина. Даже щебет птиц, что обычно жили на верхушке старого дуба, был неслышен, словно птицы нарочно затихли, прислушивайся к нашему разговору. Я почувствовал себя скованно, неосознанно стал закусывать внутреннюю сторону щеки.       — Давай перестанем, — проговорил Фишер и, перехватив мою руку за запястье, отвёл её от своей макушки.       Тут то я наконец понял причину его замешательства, но всё равно брякнул то, что первое пришло в голову:       — Почему?       Ресницы Фишера дрогнули. Взгляд сделался сердитым и хмурым.       — Серьёзно?... — сонливость отчетливо читалась в голосе парня, но он всё равно поднял голову с моих колен и, кряхтя, присел на скамейку рядом. — Потому что такие наши взаимоотношения ни к чему хорошему не приведут. Не стоит выходить за рамки.       Я насупился и, сложив руки на груди, демонстративно отвернулся. Корча из себя обиженного, на самом деле я упорно пытался скрыть лицо, чтобы Салли не заметил, как горят щеки и от досады дрожат губы.       Фишер закатил глаза, нервно дернул плечами и пробурчал:       — Чего это ты дуешься? Разве не согласен со мной? Ты же видел, к чему приводит измена родственной души... Желаешь такой судьбы своему соулмейту?       Нет уж, второй раз я этого не допущу. Я не стал отвечать на последний вопрос, ведь он явно был риторическим. Вместо этого я угрюмо пробурчал:       — Почему ты так зациклен на своей родственной душе? Возможно, он полнейший мудак и не заслуживает такого отношения.       Не удержавшись, я повернулся к Салу, желая увидеть его реакцию. Фишер, поймав мой взгляд, хмыкнул и, словно спародировав мои движения, сложил руки на груди.       — Ну, я тоже не подарок, — после секундной паузы, ответил он. — Зачем же делать ещё хуже, ему явно итак несладко.       «Это уж точно» хотел было ответить я, но вовремя прикусил язык.       — Ну, он же та ещё сволочь. Взял и изменил тебе. Разве не обидно? — продолжил я оскорблять самого себя.       Не знаю, что я пытался доказать парню, понимал лишь одно — меня безумно раздражает, что Сал делает вид, словно ничего страшного не произошло. Эта его неуместная безразличность вызывала в душе привычное недоумение.       — В нашем мире каждый третий — сволочь. Но я сволочью быть не хочу, поэтому и мстить не буду.       Я уже было открыл рот, чтобы продолжить нашу дискуссию, но прервался, когда смысл его последних слов дошёл до мозга. И эти его слова резанули по нервам, разом обрывая всю ту нелепую злости. Стало как-то совестно и неуютно.       Сал, видимо заметив мою реакцию и правильно её истолковав, придвинулся чуть ближе и невесомо ткнул меня локтем.       — Ну что ты опять лицо корчишь? — поинтересовался он. — Возразить нечего?       Я нахохлился, не желая признавать поражение, поэтому я просто промолчал, продолжая смаковать на языке вкус собственного глупого проигрыша.       Сал усмехнулся, потянулся, выгибая затёкшую спину, а затем запустил руки в собственные волосы, пытаясь пальцами причесать лохматые пряди. Я неосознанно скосил на него глаза. До меня донёсся едва уловимый, лёгкий запах миндаля и мяты — именно таким причудливым ароматом обладали волосы парня. В груди сразу как-то потеплело и чувство вины как-то незаметно отошло на второй план. Захотелось послать к черту стремление Сала держать дистанцию и ткнуться носом в затылок, обхватить со спины, пробраться горячей рукой под его толстовку и пересчитать пальцами все позвонки, выступающие на худой пояснице...       Так, стоп! Джонсон, ты озабоченный дебил. Возьми себя в руки!       Я почувствовал, как заалели уши и жар пробежал вдоль позвоночника. Молчание, воцарившееся всего на пару секунд показалось до одури смущающим и я, пытаясь хоть как-то разбавить повисшую тишину, брякнул то, что уже давно крутилось на языке:       — А ты не думал, что мы можем быть родственными душами?       Поняв, что именно я сказал, воздух будто выбили из легких; дышать сразу стало невыносимо трудно, запылало уже всё лицо от подбородка до кончиков ушей. Джонсон, мать твою, ты опять забыл подумать, прежде чем сказать!       Фишер вскинул голову и вцепился в меня взглядом. Его ледяные глаза широко распахнулись и заискрились, от чего у меня зашевелились волосы на затылке, а сердце, громко бухнув, замерло.       — Нет, это невозможно, — отрезал Сал. Голос его прозвучал жёстко и уверенно.       И на моем месте нужно было бы заткнуться и, воспользовавшись шансом, сменить тему, но... природная вспыльчивость и пытливость пересилили здравый смысл.       — Это ещё почему?! — искренне удивился я. От возмущения даже кончики ушей вспыхнули.       Он смотрел на меня с непоколебимой уверенностью во взгляде, глаза его лихорадочно блестели. Я почти уверен, что губы парня исказила лёгкая печальная улыбка. По крайней мере, его голос именно это и выражал.       — Потому что я не заслуживаю тебя, — голос его звучал твёрдо, даже при том, что он шептал. — Не могло мне так повезти. Да и судьба не могла свести столь разных людей, как мы.       Я медленно, но верно, вскипал. Комок горького волнения встал в горле, но я все же смог произнести:       — Когда ты уже прекратишь принижать себя? — вопрос был риторический, я и не надеялся, что Сал на него ответит. — Ты что, совершено ничего не чувствуешь, когда мы находимся рядом?       Не знаю, что меня удивляло больше: то, что я пытаюсь добровольно убедить Сала в нашей связи или то, что Фишер не верит в очевидное и придумывает настолько бредовые оправдания. Он правда настолько непробиваемо уверен в своей никчемности, что даже мысли не допускает о собственном счастье? Ощущение собственной ничтожности перебивает даже природную рациональность? Или он просто под дурачка косит?       Фишер после моего последнего вопроса вздрогнул. Несколько секунд он просто молчал, не шевелясь и никак не реагируя. Мне показалось, будто он вовсе не услышал. Но нет, он всё же вскинул голову и посмотрел на меня. Зрачок единственного целого глаза был сужен, а ресницы нервно дрожали, будто парень вот-вот заплачет.       — Чувствую. Но этому у меня есть простое объяснение, — он тяжело выдохнул, стал задумчиво накручивать прядь своих волос на кончик пальца. — Я понял ещё в раннем возрасте, что мне не нравятся девушки; меня всегда тянуло к парням. А тут ещё и ты стал проявлять ко мне дружелюбие, а ко мне уже давно никто так хорошо не относился. Вот я и зацепился за тебя. А ты… сам же говорил, что я похож на девчонку, да и мало ли — экзотики захотелось? Вот твоя природа и решила взять своё...       С каждым произнесенным словом мне всё больше и больше хотелось задушить Фишера. Что за бред он городит?       — Это помешательство пройдёт, Лар, пройдет… это лишь карикатурное и неудачное проявление наших временных желаний, — заключил он.       Я с такой силой сжал зубы, что казалось, челюсть сейчас просто напросто треснет. А Сал замолчал, откинувшись на спинку скрипучей скамейки. Я отчетливо слышал его рваные и нервные выдохи, и видел, как он нервно сжимает и разжимает пальцы.       Каким-то чудом я всё ещё держал себя в руках, хотя злость буквально ударила в голову, заставляя желудок скручиваться от невысказанных грубых слов. Хотелось накричать на Фишера, схватить за плечи и встряхнуть, чтобы его мозги наконец встали на место, но… я молчал. Плотно сжав губы, я просто сидел и молчал, пытаясь потушить огонь злости и обиды, бушевавший сейчас в душе. Нельзя срываться на него, криком я сделаю только хуже. Мы увязли в пучине банальностей и недопонимания, Сал не будет сейчас меня слушать, он слишком верен своим бредовым убеждениям. Да и не воспримет он адекватно известие о том, что в нашем влечении виновны вовсе не подростковые гормоны… Так что всё-таки решение повременить с признанием является самым выигрышным.       Или это просто пустые отговорки и я банально трушу?       Мы с Фишером неспешно шли к кабинету искусства. У нас был смежный урок, но, если говорить по правде, я впервые не был этому рад. В душе всё ещё клокотало от негодования и обиды, и мне казалось, что вот-вот моя выдержка треснет по швам и я всё-таки перегрызусь с Салли. Сейчас мне как никогда хотелось отдалиться от него, чтобы позволить себе успокоиться и остудиться. Но школьное расписание беспощадно пресекло мои желания.       Сал же старался вести себя как обычно, но я замечал, как напряжены его плечи, как мельтешит усталый взгляд, как он резко вздрагивает от громкого звука или гогота в коридоре. Парень почему-то вечно проверял телефон, открывал вкладку с сообщениями и отрешённо листал папки с немногочисленными диалогами.       Я не понимал, зачем он это делает, но и спросить не решался. Мозг соображал туго и с неохотой, возможно, именно поэтому я не принял во внимание, как резко громкие разговоры и смех в коридоре сменились на тихие перешёптывания.       — Парни… — знакомый голос прозвучавший за спиной заставил меня встрепенуться.       Я резко затормозил и развернулся, отчего Фишер, идущий за мной и смотрящий в экран мобильника, врезался в мою грудь. Я проигнорировал его досадное шипение и вцепился взглядом в Фелпса, стоящего всего в нескольких шагах от нас. Я не видел его с момента нашей последней стычки. Трэвис просто напросто пропал, в школе шептались, что парень лежит в больнице. Честно признаюсь, я с опасением ожидал, когда же в нашу дверь постучится полицейский и предъявит мне за избиение Трэвиса, но ничего подобного не случилось. Даже директриса не вызвала к себе на ковёр, что в двойне меня удивляло.       Парня и вправду хорошо подлатали, да и выглядел он на удивление бодро: вечно мятая розовая толстовка была выглажена, блондинистые волосы наконец расчесаны, фингал под глазом уже пожелтел и не выделялся бордово-синим пятном на лице. Лишь фиксирующая гипсовая повязка всё ещё украшала его нос и вносила диссонанса в его опрятный образ.       — Вау, «парни»… Не «педики» и даже не «голубки». Тебя укусил адекватный человек, Фелпс? — едко прошипел я, не сводя пристального взгляда с Трэвиса. — А где твои дружки? Испугались твоей разбитой рожи и разбежались?       Вдруг я получил лёгкий толчок в рёбра локтем. Я оторвал взгляд от неподвижного Фелпса и с негодованием взглянул на Салли. Парень сузил глаза и неодобрительно покачал головой.       Я безмолвно открыл рот и в непонимании уставился на Фишера. Он что, защищает Трэвиса? Трэвиса, который избивал его, издевался и глумился? Этот парень окончательно сошёл с ума?       — Я просто хочу поговорить,— проговорил парень и стремительно двинулся к нам на встречу. Я дёрнулся, рефлекторно шагнул вперёд, задвигая притихшего Сала себя за спину.       — Джонсон, ничего я твоему Фишеру не сделаю, расслабься, — блондин всплеснул руками и нахмурил светлые брови. — Я просто хочу расставить всё на свои места.       — Нам не о чем разговаривать, Трэвис, — расправляя плечи, прорычал я.       — Лар, остынь, — прошептал Салли и осторожно коснулся ладонью моей спины. — Давай послушаем его.       Лёгкие мягкие касания и тихий голос Сала возымели эффект. Я стал постепенно успокаиваться. Пусть меня и поражало, что Фишер заступается за парня, но всё-таки я прислушался к нему. Салли ничего не делает просто так, и если он даёт право Трэвису выговориться, это что-то да значит. Фишер слишком рассудителен и последователен в своих действиях.       — Валяй, — с настороженностью в голосе проговорил я. — Только не вздумай выкинуть какую-нибудь хрень.       Трэвис смиренно кивнул головой и растянул губы в пусть и кривой, но улыбке. Фелпс и улыбается? Видимо, я хорошо тогда приложил его головой.       Парень несколько секунд молчал, нервно закусывал губы и сминал пальцами рукава толстовки. В один момент он резко вскинул голову и пробормотал:       — Я хотел… извиниться перед вами.       Меня будто ударили в висок: показалось, словно в глазах на секунду потемнело. Я подавился вздохом и во все глаза уставился на Трэвиса. Мне послышалось, или Фелпс и вправду сейчас попросил прощения? Салли выглянул из-за моего плеча, глаза его тоже в удивлении округлились. Значит, всё-таки не послышалось.       — Я вёл себя как полнейший мудак. Я искренне надеюсь, что вы сможете меня простить, — Трэвис продолжал говорить, игнорируя толпу зевак, которая столпилась в коридоре и тихо перешёптывалась, наблюдая за всей этой сценой. — А также я хотел сказать спасибо… благодаря вам обоим я многое понял. Спасибо, правда.       Первый от шока отошёл Фишер. Он плавно выскользнул из-за моей спины и ответил:       — Я рад, что ты наконец решился.       Мысли скакали и разбегались от потока абсурдной и бредовой информации. Картинка происходящего никак не складывалась и не сходилась с образом Трэвиса, что превращало мой мозг в самый настоящий винегрет. Почему мне кажется, что я чего-то не знаю и меня сейчас жёстко наёбывают?       Трэвис вскинул голову, обнажая белые зубы в широкой улыбке. Брови его взметнулись, а в тёмных глазах заплясали огоньки.       Мир продолжал стремительно сходить с ума, а вместе с тем, моя крыша плавно съезжала в бездну.       А Фелпс не уходил. Теперь он глядел уже на меня с каким-то немым ожиданием в глазах. Улыбка уже не была такой лучезарной, уголки его губ нервно дрожали.       — Ларри, скажи что-нибудь, — легонько дёрнув меня за рукав толстовки, прошептал стоящий рядом Сал.       — Ээээ, ладно… — всё, что смог выдавить из себя я. Блондин в удивлении вскинул брови, поэтому пришлось добавить: — замяли… но если ты выкинешь ещё что-нибудь, я тебе вновь пропишу, понял?       Плечи блондина расслабились и он медленно кивнул, Сал же за моей спиной издал тихий смешок. А мне вот было совсем не смешно. Складывалось впечатление, что я один чего-то не знаю, а эти двое мутят что-то за моей спиной. Ревность рванулась в груди, обожгло щёки. Я насупился и сложил руки на груди.       — Я должен угостить вас чем-нибудь в знак благодарности… — продолжил бредить Трэвис. — Как насчёт после каникул посидеть в той новой кафешке у парка? Говорят, там просто отпадные вафли.       — Было бы здорово, — ответил Сал и сделал невольный шаг вперёд.       Я среагировал мгновенно — подался вперёд, схватил Фишера за руку и привлёк к себе, не позволяя приблизиться к блондину. Сал с недоумением глянул на меня, но всё же не отстранился.       — А чего, на каникулах папочка не отпускает? — съязвил я, всё ещё с недоверием глядя на Трэвиса.       Фелпс закатил глаза, но ответную колкость не бросил. Он смущённо потупил взгляд, я заметил, как кончики его ушей чуть заалели. Через несколько секунд парень рвано выдохнул и вскинув голову, выпалил:       — На каникулах я буду в другом штате со своим… п-парнем.       Я чётко уловил, как в коридоре все разом затихли. И даже воздух будто наэлектризовался и напряжение, исходящее от толпы, чувствовалось кожей.       Меня словно повторно огрели по голове чём-то тяжелым. Челюсть вновь благополучно встретилась с полом. Я замер, как-то нервно выдохнул, чувствуя, как волосы на затылке встают дыбом. Я открывал и закрывал рот, словно рыба, выброшенная на сушу. Кажется, от дикого шока, в котором я сейчас прибывал, дар речи меня покинул.       Люди же успели отойти от первичного шока. Гнетущая тишина прервалась тихими перешёптываниями, едкими фразами на подобии «сколько ж педиков развелось», после которых следовали смешки и гогот. Притихшего Фелпса просто разрывали взглядами. От всеобщих презрительных смешков и подколов Трэвис весь сжался, щёки его горели, взгляд нервно мельтешил. Казалось, на одного Сала последняя фраза никак не повлияла. Он лениво перекатился с пятки на носок, в ледяных глазах как всегда отражалось холодное спокойствие. Он обвёл взглядом толпу хихикающих школьников, а затем, громко выдал:       — Что вылупились, черти? Не пора бы вам ваши насмешки себе в задницу засунуть? А то небось сами надрачиваете по ночам, чтобы от спермотоксикоза не загнуться… Так вот, научитесь не так явно свою зависть выражать, а то аж противно, право слово.       Толпа вновь поражённо умолкла, все взгляды тут же переключились с Трэвиса на Фишера. Тот уверенно вскинул голову и обвёл весь коридор презрительным взглядом. Кулаки его сжались, а глаза заледенели ещё больше, напоминая собой две прозрачных голубоватых льдинки.       Я уже было хотел встать перед ним, скрывая от посторонних наглых взглядов, но меня остановил оглушающий школьный звонок, который внезапно рассёк гнетущую тишину. Подростки отмерли, стали мельтешить, но при этом не переставали перешептываться и бросать едкие колкости в сторону нашей тройки.       Один из дружков Трэвиса — здоровый бугай с коротко стриженными волосами приближался к Салу. Я насторожился, пытаясь справиться с оцепенением, чтобы в случае чего броситься на защиту парня.       — Фелпс нашел себе дружков под стать — такие же ебучие пидорасы, — зло выплюнул он и, проходя мимо, нарочно треснул Сала плечом, от чего парень пошатнулся.       Я с тихим рыком рванулся вперёд, но Салли крепко схватил меня за руку, не позволяя ринуться вслед за футболистом. Я с непониманием посмотрел на него, но парень лишь покачал головой и сильнее сжал мою руку.       Я тяжело выдохнул, оставшись на месте, но мысленно уже поставил себе цель начистить морду этому уроду при любом удобном случае.       Толпа постепенно разбрелась по классам. Салли подошёл к притихшему Трэвису и проговорил:       — Придётся привыкать к насмешкам: моральных уродов вокруг полно… но я искренне рад, что вы с ним гладко сошлись.       — Спасибо, Фишер, — Трэвис как-то грустно улыбнулся. — Удачно провести каникулы… И тебе, Джонсон, того же!       Последняя фраза была адресована мне. Я промолчал, лишь кивнув головой. Фелпс усмехнулся, напоследок вновь поблагодарив Сала и удалился.       Когда Фишер вновь подошёл ко мне, я не удержался и выпалил:       — Так, что это сейчас за херня была?       Сал закатил глаза, подошёл к своему шкафчику и достал оттуда папку с художественными принадлежностями. Всё это он делал молча, нарочито медленно. Затем, он всё же повернулся ко мне и ответил:       — И что я должен тебе на это ответить? Фелпс подошёл и извинился перед нами. Всё. Разве ты не слышал того же, что и я?       — Я не это имею ввиду! Хотя сам факт того, что Трэвис раскаялся меня тоже поражает, но сейчас не об этом… — я тоже подошёл к шкафчику, достал собственную небольшую сумку с многочисленными красками и кистями, закинул её на плечо и продолжил: — Фелпс, который проявлял себя как ярый гомофоб, обзывал всех налево и направо пидорами… оказался геем? Вот те на! А ты, как я вижу, ещё и знаешь кто его соулмейт? Интересно, при каких-таких обстоятельствах вам довелось это обсудить.       Ревностные нотки отчетливо слышались в моём голосе, но я даже не пытался их скрыть. Всё ещё пребывая в лёгком шоке, я не мог справиться с собственными эмоциями.       — Это не моя тайна, Лар, — с серьёзностью в голосе ответил он. — А узнал я об этом случайно.       Я насупился. Конечно, мне было интересно, кем же оказался соулмейт Фелпса. Меня также волновало то, как тот пережил избиение блондина. Желудок свело спазмом от мысли, что несчастный парень мог просто напросто задохнуться от цветов: всё-таки, я сломал Трэвису нос. Да и тот поцелуй… Я неосознанно скривился. Нет, ту сцену я даже представлять не хочу — только вспомню, как по спине ледяные мурашки. Поэтому лучше мне не знать, кто же является родственной душой блондина. Я, отгоняя от себя неприятные воспоминания и мысли, пробурчал:       — Тебя ничему жизнь не учит? Ты с ним там, видимо, по душам лялякал… а если бы он ещё что-нибудь тебе сделал?       Я искренне не мог понять, как я упустил тот момент, когда Фишер и Фелпс успели «поболтать». С появлением в моей жизни Салли школу я почти не прогуливаю… Ключевое слово «почти»       — Трэвис не такой мудак, как может показаться на первый взгляд. Просто ему тяжело смириться и принять себя, вот он и пытается это компенсировать. Не очень удачно, правда… Но я верю, что он сможет побороть это. Первый его шаг мы видели только что, — с некой задумчивостью в голосе ответил мне Фишер.       — Ты в психологию ударился, как я вижу? Личным психологом Фелпса стал? — я не смог сдержать смешок, но через секунду заставил себя прикусить язык.       Пусть обида на Трэвиса ещё скреблась внутри, я понимал, что не имею права судить его. Поэтому, уже более спокойно, добавил:        — Хотя… прости. Ты прав, чел. Всем нам порой необходим второй шанс.       Салли хмыкнул и вдруг остановился. Я тоже замер, с недоумением глядя на него.       — Ты чего, Сал? — с лёгким волнением спросил я.       Взгляд Фишера был отрешённым и каким-то печальным. Он несколько секунд стоял неподвижно, куда-то глядя сквозь меня. Веки его мелко дрожали. Потом он вздрогнул, освобождаясь от оцепенения. В его глазах вновь появилась осмысленность.       — Ничего, всё в порядке, просто… — я видел, как он нарочно отводит взгляд, прикрывая глаза и пряча горечь в ресницах. — Очень устал. Пойдём домой, а?