Серийные самоубийцы

      Залитый кровью стол вызывал во мне крайне неприятные чувства. Но по иронии я старался концентрироваться именно на них — так легче было стерпеть тот клубок колючего потрясения, что засел у меня в горле и совершенно не давал соображать. Я даже не претендовал на здравость мысли; сейчас я бы был доволен даже привычной кутерьмой разноцветных образов — это было всяко лучше звенящей тишины, от которой буквально распирало непрочную черепную коробку.       Сал морщил нос. Сначала мне казалось, что я слишком сильно перетягиваю его запястья тугим марлевым бинтом, причиняя тем самым боль, но чем дольше я концентрировался на обострившихся чувствах, тем яснее понимал — воздух вокруг наполнен запахом едкого железа.       Я и сам невольно сморщился. Сразу захотелось задержать дыхания, чтобы этот тошнотворный запах свежей крови перестал впечатываться в легкие.       Обернув последний лоскут бинта вокруг его костяшек я замер и внутренне сжался, словно время, отведённое мне для стратегической паузы, кончилось.       А Фишер напротив, отмер, отняв забинтованную руку и неловко прижав ее к груди. Он поднял на меня покрасневшие от слез глаза, потерянно хлопнул ресницами — выглядел он в тот момент так трогательно, так растерянно и шокировано, что захотелось плюнуть на всю неловкость и броситься к нему, прижать к себе крепко-крепко, чтобы сразу забылся окровавленный стол, противный запах железа и то мое неумелое беспардонное признание.       А может, мне даже можно будет его поцеловать...?       Ни на что смелее, чем рассматривание его побелевших губ, духа мне не хватило. Но за те долгие секунду я понял одну вещь — если бы передо мной стоял выбор между возможностью провести всю свою жизнь в лучах любви грудастой красотки или же еще хоть раз прикоснуться к Салли, я бы наверное думал недолго, а сразу его поцеловал. Да, эта мысль казалась как никогда... будоражащей. Я даже не могу назвать ее правильной — будь она такова, я бы всерьёз забеспокоился, ибо это шло в разрез с моими укоренившимися принципами. Словно это бы подтвердило то, что все чувства, которые парень вызывает у меня — всего лишь давление природы и набор физиологических реакций. И гнев, усталость и даже неприязнь проявляющаяся у меня по отношению к нему, парадоксально, но дарили успокоения.       В моей концепции мира он был невероятно ценен для меня. Ценен не как что-то сбивающее с ног своей дороговизной, не как нечто привязывающее, вводящее в зависимость; а скорее как что-то неотъемлемое, волнующее, близкое.       Я не чувствовал острой животной необходимости обладать им. И наверняка бы смог прожить без него вопреки предначертанности судьбу, вот только... Не хотел. Не потому что чувствовал острую необходимость в нем, не потому что не мог контролировать все обусловленные совместимостью рефлексы, нет. Вовсе нет.       — Симпатично, но, — промямлил Сал, искоса осматривая свою руку, — вот твоя рука..?       Я автоматически перевёл взгляд на собственное предплечий. Порез, который я в порыве чувств нанёс сам себе, кровил и противно ныл, напоминая о моей безрассудную выходке. Крутое я конечно доказательство своей правоты выдвинул, ничего не скажешь.       — Ой, успокойся, я в норме, — отмахнулся я.       Фишер уже не слушал меня. Он залез в стоящую на столике аптечку, высыпал все лекарства и критично оглядел их, а затем явил из недр несколько потрёпанных, но всё-таки запечатанных пластырей.       — Извини, бинты кончились, — проговорил он, собственническим движением обхватил меня за кисть и устроил ее на своих коленях.       Голос Сала звучал ровно, вот только он упорно прятал взгляд, не позволяя мне заглянуть ему в глаза. Я его понимал — от повисшей неловкость словно вяз и нагревался воздух. Я бы даже наверное был бы солидарен в молчании с ним, если бы не...       — Сал, стоп, какого хера? У какого ребёнка ты спер эти уродливые пластыри? — недоуменно воскликнул я, наблюдая, как Фишер перпендикулярно заклеивает порез пластырями с изображением некой зелёной расплывшейся туши на пурпурном фоне. Меня замутило.       — Заткнись. Это лягушки, — пробурчал он.       — Они стремные... — я вновь возмутился, но уже с меньшем рвением, ибо уж очень мне нравилось, как пальцы парня бережно скользят по моей коже — ради этого можно было и стерпеть позорны безвкусные пластыри.       — Это ты стремный, а они милые, — тихо усмехнулся он, я же сделал вид, что этого не услышал.       Салли закончил клеить пластыри, но руку мою не отпустил. Он обхватил мое предплечье ладонями и, не поднимая на меня взгляд, стал осматривать кожу. Он кончиками пальцев коснулся одного из цветков, но уже через секунду отдёрнул руку, будто ошпарившись. Я не мог заглянуть в его глаза: распущенные волосы широкими прядями спадали на лицо; но и оборвать его, заставить прекратить остервенело осматривать мою кожу я не смел. Поэтому, все, что мне оставалось — молчать и не шевелиться, пытаясь скрыть дрожь.       — Я ужасен, — наконец тихо пробормотал Салли, отпуская мою руку. — Во всем этом виноват я. Прости меня, Ларри, я…       Меня тряхнуло, царапнулось внутри раздражение. Я вскинул голову и уверенно заявил:       — Да, ты виноват… Еще как виноват! Но вина твоя заключается лишь в том, что ты предпочёл по одиночке справляться со всем этим, — я потрепал его по холодной щеке, заставляя тем самым посмотреть на меня. — Но, Сал, все совершают ошибки. Я тоже частенько творю разную хероту, но это же не значит, что жизнь на этом кончена? Так что давай просто поможем друг другу совершать как можно меньше глупых поступков?       Я заметил, как дрогнули его светлые ресницы и зрачок единственного целого глаза сузился. Он приоткрыл рот, пытаясь что-то сказать: губы его безмолвно зашевелились.       — И что нам теперь делать? — как-то отстранённо зашептал он.       — Для начала — просто попробовать жить дальше, — я и сам почему-то перешёл на шёпот. — А в идеале не прикончить друг друга.       Опустив голову, он закусил губу и с горечью в глазах помотал головой.        — Я так не могу. Я слишком виноват перед тобой и не уверен, чтотакоене повторится вновь.       Он перевёл взгляд на своё перемотанное бинтом предплечье, а затем накрыл ладонью мою руку. Я осторожно, кончиками пальцев погладил его по шершавой от многочисленных рубцов щеке.       — Ну значит нам придётся справиться и с этим. Подумаешь — испытанием больше, испытанием меньше.       — Почему ты прощаешь меня? — неожиданно произнёс он.       Я замялся, пытаясь подобрать верные слова. Но по итогу решил, что сказать все, как есть, будет правильней.       — Знаешь, я вот порой смотрю на тебя и думаю: что, что в этом огромном мире могло пойти не так, как так получилось, почему я — всю жизнь убегающий от проблем, всей душой ненавидящий любые сложности, избегающий всё, что не могу понять — каким образом всё сложилось так, что моей единственной целью стало одно: понять, что творится в твоей голове. Понять, но не для того чтобы потом уйти. Нет, именно для того, чтобы я смог с тобой остаться.       Я произнёс на одном дыхании, чувствуя, как слегка подрагивают от волнения пальцы. Но вместе с тем я не мог оторвать от него взгляд. Я чувствовал еще более стыдливое невнятное желание прильнуть к нему. Захватить, обездвижить, хоть на какое-то время избавить его от изводящих мыслей. Но поступить я так не мог, пусть и от этого зудящего желание немело тело. Сейчас Сал отгородился от меня — он смятен и растерян — это отчетливо читалось в его глазах и ощущалось с каждым его рваным вздохом. Мне нельзя ещё больше погружать его в небытие, сейчас мы должны охладить голову и все здраво обсудить. Его селфхарм — не шутка, и если принимать во внимание то, что он ещё и не контролирует свои порывы… это вдвойне страшно и опасно, хоть я и не решусь сказать об этом вслух.       — Я сволочь, последняя сволочь, ты не должен все это делать, — вновь бормотал он, царапая ногтями кровавые корочки на столе и совершено не обращая внимания на все мои доводы.       Я дёрнулся, словно от удара током. Скрепя сердце, а заодно и зубами, я устало выдохнул.       — Твою ж мать, ты вынуждаешь меня, — ругнулся я и в задумчивости пожевал губы. Чтобы мне такого сделать, что покажет ему, что я тоже та ещё тварюшка и угрызениями совести мучиться не стоит?       Решение пришло быстро. И пусть оно было не самое разумное, влекущее за собой огромную ответственность, но... без этого необходимого риска мы так и не сдвинемся с мертвой точки.       Я залез рукой в карман, пытаясь нащупать привычные очертания сигаретной пачки. Я старательно отводил взгляд, боялся, что стоит мне посмотреть на растерянное лицо Сала, как вся моя решимость пропадёт.       Прикурил я на автомате, мысленно считая до десяти. Я затянулся — внутри потеплело, нос защекотал едкий дым, горло с непривычки свело спазмом — я чудом не закашлялся, но все-таки наконец смог поднять голову и выпустить струйку дыма вверх — бледные облачка, непривычно густые из-за чрезмерной влажности, заклубились над нашими головами, растекаясь по белёному потолку.       Несмотря на горечь во рту, в груди расплылось приятное тепло, которое быстро распространилось по ногам и рукам. А вот Сал напротив напрягся. Приятное головокружение не мешало мне смотреть на него, не отрывая взгляда, считывать каждую эмоцию на медленно искажающемся от боли лице.       — Ты странный, мутный, абсолютно непонятный, всё в тебе такое запутанное, незнакомое, слишком трудное. Абсолютно мне непостижимое. Сейчас. Но я хочу, я готов понять тебя и если для этого мне придётся пойти на жертвы, то я сделаю это.       Не знаю, обращал ли он внимания на мои слова — взгляд его туманился. Я чувствовал, как его душит дым; меня же душило осознание того, что я самолично засыпаю раскалённый песок в лёгкие моего соулмейта. Но я, словно последний садист ( или мазохист) не останавливался, делая затяжку за затяжку. А он молчал. Молчал и пристально смотрел на меня, но во взгляде его не было ненависти, не было мольбы, не было призыва остановится — лишь смирение, уверенность и немая благодарность. Только губы его дрожали и грудь вздымалась нервными толчками от сдерживаемых приступов кашля.       — Видишь, какой я мудак? — с придыханием заявил я, вальяжно откинувшись на спинку стула.       — Да уж, — закашлявшись, ответил он, а затем с сарказмом добавил: — самая подлая выходка за все 16 лет моей жизни.       Я хмыкнул и уже было хотел ответь какую-нибудь колкость, но осекся.       — За шестнадцать? В смысле? — недоуменно поинтересовался я. Я же не мог перепутать его возраст…?       Сал глянул на висевшие на стене часы, я тоже на автомате перевёл взгляд: стрелки давно перевалили за полночь. Он хмыкнул и отстранённо пробормотал:       — Хмм, ну, мне буквально вчера шестнадцать исполнилось.       Я затушил истлевшую сигарету о стол. Хватит показательных выступлений.       — Что блять? — возмущённо вскинулся я. — Ты не сказал, что у тебя День Рождения? Почему?       Фишер демонстративно закатил глаза.       — Это неважно. Я никогда не отмечал. Поэтому эта информация тебе совершенно не нужна       — Только я могу решать, что мне надо, а что нет, — зло отчеканил я.       Эта его пренебрежительная реакция ещё пуще разожгла огонь злости внутри. Я уже было хотел вновь вспылить, обвинить его в… да в чем угодно! Меня невероятно расстраивало и раздражало то, что Салли скрыл этот немаловажный для меня факт. Но где-то глубоко внутри судорожно билась одна здравая мысль — нельзя разводить очередной скандал. Сейчас не время уж точно. Да и чему я, собственно, удивляюсь? Пора уже понять, что Фишер не особо любит откровенничать и делиться подробностями своей жизни. Делает он это нехотя, если уж припрет. Но я не вправе за это на него злиться.       Зато некоторые вопросы в моей голове объяснились, хотя, справедливости ради замечу, что не могу быть уверен в стопроцентной достоверности этих самых объяснений. Одно могу заявить с полной уверенностью — Салли соврал, что идёт проведать пугливого кота— вон он лежит в своей лежанке, жмурит зеленые глаза и трется довольной мордой о мягкую ткань своего лежбища. Ни намека на страх у этой усатой морды нет. Остаётся только догадываться о истинной причине срыва Салли, но сейчас я точно не начну пытать его на эту тему.       Загнав подальше колючее раздражение, я рвано выдохнул и сквозь зубы прошипел:       — Ла-а-адно, упустим это… Но, если мы хотим добиться взаимопонимания и научиться жить с новым…кхм, статусом наших отношений, стоит договориться, что мы не наебываем друг друга по поводу и без!.. И ещё кое-что.       От собственного занудства тошнота подкатывала к горлу. Но на инициативность со стороны Сала надеяться не стоит, поэтому я буду пробовать сделать первый шаг самостоятельно.       Брови парня удивленно взметнулись. Он сузил глаза, посмотрев на меня с долей скептицизма.       — Хорошо, я внимательно тебя слушаю, — ответил он, хотя в его голосе чувствовалась неуверенность.       Я судорожно сглотнул, смочив вмиг пересохшее горло. Главное сейчас ничего не испоганить       — Итак, для начала, давай договоримся: не скрывать ничего друг от друга. Даже если что-то кажется тебе «незначительным» или «неважным», это не значит, что это не волнует меня, — я старался говорить уверенно, не выдавая в голосе дрожи. — Все, что хоть как-то связано с тобой — меня интересует. Усёк?       Он сжал губы, отчего они побелели, а затем, не выдержав моего выжидающего взгляда, неуверенно кивнул и пробормотал:       — Хорошо, я понял… что дальше?       Я на секунду замер. Сомнения на миг тронули сердце. Правильно ли будет то, что я скажу далее?       — Тащи сюда все свои лезвия, ножи и прочую херню, которой ты обычно режешься, — я старался сохранить зрительный контакт, хотя внутри у меня дребезжало сердце от желания отвести взгляд. — И не вздумай что-нибудь оставить. Все равно рано или поздно найду. Фишер несколько секунд сверлил меня тяжёлым взглядом. Глаза его горели, выдавая недоверие к моим словам и желаниям. — Ты псих, — с тяжелым вздохом, проговорил он. — И не спорь. Уж больно бредовые у тебя идеи.       Я хмыкнул, растянув губы в усмешке. Возможно Сал и прав. Интересно, он понимает, от кого я заразился этой психованностью?       Все ещё в задумчивости кусая губы, он медленно поднялся с дивана и двинулся прочь из гостиной, прямиком в свою комнату. Двигался Фишер медленно, было видно, что каждый шаг даётся ему тяжело: колени его дрожали, а тело явно отказывалось слушаться. В момент, когда он покачнулся и судорожно ухватился рукой за дверной косяк, я уже был готов вскочить и броситься к нему, но Салли оборвал меня угрюмым взглядом и шипением:       — Сиди, со мной все нормально. Сейчас буду.       Не знаю, что меня заставило послушаться его. Я в неуверенности замер на диване, с тяжёлым томлением в груди ожидая возвращения моего соулмейта.       К моему большому удивлению, Сал приковылял уже через минуту, если не быстрее. В руке парень сжимал черный атласный мешочек, перевязанный белой лентой — это показалось мне весьма странным, отчего я замешкался и не смог выдать и звука, когда Фишер неосторожно, с тихим стоном, завалился на диван.       — Держи, — сказал Салли, бросая на столик мешочек. Послышалось лязганье и царапающее слух звяканье металла.       Я взял в руки мешочек, который своей тяжестью недвусмысленно намекал на его содержимое, но я все равно не удержался от вопроса:       — Что это за херь?       — Издеваешься? — огрызнулся Сал. — То, что ты и просил… Когда все в одном месте лежит — удобнее.       Я вздрогнул, сжимая зубы, чтобы не огрызнуться в его сторону. Зачем же самого себя искушать? Зачем намерено собирать и хранить эту дрянь, если знаешь, для чего используешь ее. Неужели желание причинить себе боль перевешивает его врожденную рациональность?       Не знаю, смог ли Фишер верно интерпретировать мою реакцию. Лицо его как-то мученически исказилось, он сжался, замер, видимо, ожидая моих дальнейших действий.       Я выдохнул и игнорируя щемящее чувство в груди, попытался отогнать негативные эмоции.       Вновь достав помятую пачку сигарет, я сжал ее в руке, с секунду рассматривая на упаковке уродливую картинку, угрожающую раком легких. Да, подобные предупреждение всегда воспринимались мной как детская и наивная попытка образумить меня — такого взрослого и уверенного человека, не сдающегося под гнетом угроз об импотенции. Какая мне была разница — умру я от сигарет или же от чего-то другого? Никотин был необходим мне гораздо больше чем мнимая и иллюзорная уверенность в том, что я проживу чуть дольше. Сейчас же это воспринималось совсем по другому. Каждая выкуренная сигарета отражалась не только на мне, но и на том человеке, кто был мне дорог.       Совру, если скажу, что очень хотел бросить курить. Такая примитивная вещь как сигареты заняли важную часть моей повседневной рутины, но Сал Фишер всё-таки оставил более яркий отпечаток в моей жизни, да и кусочек в сердце отхапал побольше.       С тяжёлым выдохом я положил сигареты рядом с атласным мешочком, а затем подсел чуть ближе к Салли. Я заметил, как напряглись его плечи.       — Смотри сюда, — я демонстративно ткнул пальцем в пачку с сигаретами, — это теперь твоё...       Не дав мне договорить, он перебил:       — Зачем?       — За кочерыжкой! Слушай давай, — я набрал полную грудь воздуха и продолжил. — Я отдаю тебе это. А сам забираю твой этот блядский мешочек. Таким образом мы будем сдерживать друг друга и постепенно бороться с нашими привычками.       — Что за контроль? — насупился Сал, сложив руки на груди. — Да и что помешает нам пойти в магазин и купить там все это заново?       — Тут не в контроле дело, а в доверии. Смекаешь? — мне тяжело было все это говорить, а неприязненная реакция Сала ещё и разжигала раздражение внутри.       — Извини конечно, но звучит как какая-то херня, — продолжил хмурить брови он, но протянутую мной пачку все же взял.       — Ну а ты попробуй воспринять это не как херню       Его тонкие холодные пальцы нервно дрожали. Он смерил меня задумчивым взглядом. Я заворожённо наблюдал, как он прикусывает и без того израненную губу и хмурит светлые брови.       Я не стал тормозить, растянул губы в улыбке, желая подбодрить тем самым Сала. Вот только он лишь молча перевёл взгляд с сигарет на меня, а потом, ещё секунд 40, смотрел не отрываясь. От его пристального взгляда засосало под ложечкой, спина покрылась колючими мурашками. Я окаменел от его взгляда, боязно было даже вздохнуть полной грудью.       Я правда думал, что такими темпами рано или поздно задохнусь. Но Фишер вдруг отмер, губы его дрогнули, лицо приобрело усталое выражение. Он приблизился за какие-то доли секунду и прильнул ко мне, утыкаясь лбом в грудь:       — Ладно, давай попробуем ужиться, — пробурчал он и потерся носом о ткань одежды. — Только не думай, что так легко отвертишься. Я все ещё жду объяснений почему ты раньше мне не признался       Я сглотнул набежавшую слюну, но ничего не ответил, лишь неуверенно обнял его, зарываясь пальцами в растрёпанные волосы и утыкаясь в висок. Запах чего-то миндального защекотал нос. И даже мысль о предстоящем неприятном разговоре огорчали в этот момент не так сильно.       Понятия не имею, сколько мы простояли вот так, вслушиваясь в дыхания друг друга. Нам было необходима передышка и мы оба это понимали.       В какой-то момент Салли оторвал голову от моей груди и подняв голову, проговорил:       — Нам стоит вернуться к твоей маме, она наверняка волнуется.       Я утвердительно кивнул, мягко коснувшись его тонкой шеи, а он, сузив чуть раскосые светлые глаза, одарил меня очаровательной и такой для меня долгожданной, улыбкой.       Он чуть сморщил нос, когда я опалил горячим дыханием его лицо.       — Сал, ты знал, что у тебя есть веснушки? — поинтересовался я, приподнимаясь на локтях.       — Что за бред? — с легкой хрипотцой в голосе поинтересовался он, вскинув светлые брови. — Чел, мое лицо — сплошное месиво. Какие нахрен веснушки?       Я рассмеялся, наблюдая, как он упрямо, прямо-таки по детски, поджимает губы. Да и вообще, голова моя шла кругом. Сал полностью срывал мне крышу одним своим видом: растрёпанный, чуть сонный, с припухшими губами и затуманенным взглядом он очаровывал меня, заставлял внутри все трепетать и сжиматься.       Я наклонился к его лицу, от чего пряди моих волос защекотали его оголенную шею. Мягко коснувшись губами чуть вздернутого носа, где несмотря на рваные шрамы и отсутствие небольшого участка кожи, красовались рыжеватые веснушки.       — Не веришь что ль? Ну вот же они…крохотные, но их так много, — я криво улыбнулся, запечатав ещё один поцелуй в уголок его губ. — А ещё твои волосы у висков чуть вьются… пиздец как мило.       Щеки его зажглись, холодные глаза заблестели. Фишер судорожно вздохнул и запищал:       — В-все, хватит меня рассматривать! Это странно!       Парень перекатился на бок и дотянувшись рукой до лежащего на тумбочке протеза, нацепил его.       Я обиженно цыкнул и вновь рухнул на подушку, тут же обвивая тонкую талию парня руками и притягивая его к себе, не давая ему и шанса вырваться из моих цепких рук.       — Что странного в том, что я проявляю интерес к необычным деталям твоей внешности? — прошептал я, всматриваясь в широкораспахнутые глаза Фишера. — Мне вот вообще заебись. А тебе?       Я видел, как уши Сала горят от одолевающего его смущения. Я и сам чувствовал, как румянец обжигает щеки. Я был смятен, но старался не подавать виду и брать инициативу в свои руки. Кто-то же должен это сделать?       Но было тяжело. Ни мне, ни Салли ещё не удалось за прошедшую неделю окончательно привыкнуть к новому статусу наших взаимоотношений, поэтому все эти дни нас почти не покидало смущение. Хотя, справедливости ради замечу, что ни робость, ни неловкость не мешали нам ночевать вместе и все также проводить практически все время вдвоём. Мне даже один поцелуй перепал — есть чем гордиться!       — Если честно, меня это пугает, — ответил Сал, перебирая пальцами мои разметавшиеся по подушкам волосы. — Но и слегка забавляет, врать не буду.       — Насчёт пугает… — прошептал я, решив воспользоваться моментом и обсудить с парнем некоторые свои беспокойства. Но не успел я и договорить, как услышал громкий стук в дверь.       Мы отпрянули друг от друга мгновенно и попытались синхронно вскочить, отчего я случайно придавил ногу Сала и на всю комнату раздался его недовольный матерный возглас. Мы, путаясь в одеяле, шарахнулись в разные стороны. В последний момент я успел ухватиться за изголовье, чтобы избежать падения с края узкой кровати.       И вовремя — дверь с тихим скрипом открылась и в проеме показалась мама.       — О, мальчики, вы уже проснулись? Отлично, а то опоздаете в первый учебный день этого года! — мама захихикала. — А чего вы такие взмыленные? У вас все хорошо…?       Мы с Салли одновременно кинули испуганный взгляд друг на друга.       — Д-да, все в полном порядке! — первый среагировал Фишер. — Мы сейчас же начнём собираться, верно, Ларри?       — Конечно, руки в ног... блять, ноги в руки и вперед! Через пять минут будем как штык! То есть, как штыки... — отчеканил я, мысленно поражаясь самому себе.       Какие нахрен «пять минут», мы все растрёпанные и помятые, будто всю ночь подушками дрались… ну, или сексом занимались, тут в принципе эффект схож. Короче, и дураку ясно, что нам и сорока минут не хватит привести себя в божеский вид. Но мама никак не прокомментировала мои слова, даже на проскальзывающий матерный жаргончик не отреагировала, лишь хитро улыбнулась, закрывая за собой дверь.       Когда замок щёлкнул, мы с парнем синхронно выдохнули, а затем, одновременно сорвались на смех. Салли захохотал, заваливаясь на кровать и обвивая тонкими руками комок из одеяла.       — Дай угадаю: тебе пугает именно это? — сквозь смех спросил Сал.       Я прикусил от досады губы и съезжался. Не хотелось показывать свои переживания по этому поводу, но все же, я должен был следовать обязательствам, которые сам и установил: рассказывать все друг другу.       Я вновь залез с ногами на кровать, пряча босые ступни, которые уже успели замерзнуть, в комок одеяла. Сгорбившись, я в задумчивости почесал затылок.       — Я боюсь реакции мамы. Если она узнает… Это ж будет пиздец!— пробормотал я.       — А она непременно узнает, — сверкнув холодными глазами, твёрдо проговорил Салли. — Это неизбежно.       — Я понимаю, но… — я вновь замялся и отвёл глаза, не в силах выдержать пристального взгляда парня. — Она очень тяжело воспринимает все, что связано с моей родственной душой. Помнишь, я тебе рассказывал, как она реагировала на цветы?       Фишер виновато потупил взор и подтянув колени к груди, прошептал:       — Прости…       — Сал, мы же договорились, — стараясь смягчить колючие нотки голоса, проговорил я и осторожно коснулся парня, потрепав его по спутанным волосам. — Ты не виноват… Просто я правда переживаю и совсем не знаю, как сказать о нашей связи матери. Ты же понимаешь, что она может очень остро отреагировать, и даже не из-за этих твоих блядских маргариток, а скорее от того, что у тебя есть член.       — Ну уж извини, с этим ничего поделать не могу, — фыркнул он, скрещивая руки на груди. — А сказать все рано или поздно придётся. Нельзя держать это в секрете, — с тяжёлым выдохом, ответил Сал. — В любом случае, сделаем это вместе       Я кивнул, в растерянность прикусив изнутри щеку. Я не мог до конца понять, что чувствует сейчас Фишер, ведь лицо его было скрыто протезом. Я лишь вновь кивнул, посмотрев на него: он глядел на меня с легким прищуром, и пусть его глаза и выглядели как ледышки, привычным холодом от них не веяло.       — Ты б лучше из-за школы переживал…— потягиваясь, пробормотал Фишер.       Парень вспорхнул с кровати и я, засмотревшимся на тонкие руки и талию, стройность которой подчеркивала обтягивающая майка, не сразу смог догнать, что он имеет ввиду.       Он смерил меня снисходительным взглядом и повторил:       — Каникулы кончились, бро. Теперь нас вновь ждут суровые школьные будни: ранние подъемы, вечно недовольные и злорадные рожи одноклассников, отвратительная жратва в столовой, ну и конечно, миссис Пакертон со своими тригонометрическими функциями.       Я с тихим стоном вновь мешком свалился на кровать и завыл:       — Да бля-я-я-ть!       Настроение тут же испортилось. От осознания, что теперь вновь предстоит целыми днями протирать штаны в душных классах, хотелось удавиться, ну или зарыться с головой в одеяло и не подавать признаков жизни, мол «я в домике, до следующих каникул меня не трогать!»       Да и легкое волнение щекоталось в груди. Всё-таки, я не знаю, как теперь, когда почти все барьеры между мной и Фишером разрушены, нам стоит вести себя в школе. Скрывать ли нашу связь? Я не решался спросить, лишь высунул нос из-под одеяла и воззрился снизу вверх на Салли. Парень уже успел натянуть свои бордовые джинсы и снять светлую майку. Сейчас он стоял у зеркала, собирая волосы в хвост. Я буквально впился взглядом в его обнаженную спину. Кожа его настолько тонкая и бледная, что видно, как двигается каждая косточка и позвонок, как подрагивают выступающие лопатки и острые худые плечи. Он такой тощий и хрупкий, что кажется, от одного моего чересчур пристального взгляда он может сломаться.       Салли поймал мой взгляд в зеркале и развернувшись ко мне, сказал:       — Ларри, все нормально. Будем вести себя, как вели раньше и все, — его голос был непривычно мягок, и это помогло моему сердцу успокоить свой бешеный ритм. — Мы не можем вечно сидеть в твоём подвале, нужно двигаться дальше. Разве не ты говорил мне об этом?       Я хмыкнул, чувствуя, как слова Фишера нашли отклик в моем сердце. Губы сами собой расползлись в улыбке. Салли прав, нельзя прятаться. Недельные каникулы наедине помогли нам во многом разобраться, со многим смириться и многое принять. Сейчас нужно лишь сделать ещё один шаг…       — Ладно, ты прав, давай разъебем их всех! — уверенно сказал я, выпутываясь из кокона одеяла и поднимаясь с кровати.       Именно сейчас я почувствовал то самое долгожданное воодушевление безрассудного бунтаря: оно растеклось по телу томительным теплом, запомнило сознание. С удивительной ясностью я понял: мы сможем двигаться дальше, нужно лишь приложить немного усилий.       Сал смог разглядеть мой настрой и его взгляд потеплел. Я не видел, но был уверен — губы его растянулись в искренней и немного глуповатой улыбке.