* * *
Все заняты. Кино вообще такой мир, где все вокруг всегда заняты, распыляясь на сотни ненужных встреч, тысячи пустых разговоров и миллиарды несбывшихся ожиданий. Поэтому Крису нравится театр. Он осязаем, прост в своих законах и внутренней иерархии, совершенно иной по отдаче, даже если каждый вечер проходишь сквозь строй фанатов по пути к машине. Это совсем другое чувство, помноженное на эйфорию живого зала, ежедневные знакомые слова и быстро откатывающий адреналин в гримерке. Нравится Крису, нравится критикам. Зрителям нравится безусловно, но странно было бы, если бы не. «Привет. Выходишь? Классный спектакль», — прилетает ему сообщение с номера, который он старался позабыть последние несколько месяцев. Они встречаются на афтерпати, перекрикивая музыку и шум, и это ужасно, на самом деле кошмар, потому что Себастьян коротко стрижен и выглядит незнакомо и странно, словно сбежал с какой-то фотосессии, а у Криса эти нелепые усы, над которыми не пошутил только ленивый. И кажется: Себастьян давно забыл все, что связывало их когда-то, улыбается дежурно, непривычно, и лишь знакомый запах напоминает, а еще глаза… его глаза не изменились. Он дергается от ни к чему не обязывающего похлопывания по спине, и оба они ведут себя так, будто дружат тысячу лет. Так, как все со всеми дружат в этом бизнесе. Расслабляется Себастьян только после третьего шота. Тянет вниз горловину пуловера и позволяет плечам немого опуститься, а жестам стать мягкими и плавными. — Блядь, — говорит Себастьян. — Я не спал нормально уже полгода. — Не спал или «не спал», — смеется Крис, а тот молча пожимает плечами в ответ. И Крис задается вопросом: помнит ли Себастьян? Потому что Крис помнит. И это чертово «помнит» по сей день не позволяет ему ни выбросить розовую папку, ни дать Марле однозначный ответ. Такси развозит их по разным адресам, и голова у Криса гудит так, словно он пролетел всю дорогу на сверхзвуковом самолете. Время бежит, а Крис не может отделаться от ощущения, будто что-то упускает. В сценарии история обычного человека с близкими каждому проблемами, по чужой прихоти потерявшего всё, кроме жизни; и он не раз отмечает, что непроизвольно выстраивает в голове сцены, а однажды утром с удивлением застает себя с изрисованным раскадровками блокнотом в руках, неконтролируемо злящимся на закатившийся под диван карандаш. Если не сдаться, не принять то, что судьба в лице Марлы подкинула ему так не вовремя, то можно слететь с катушек, без остановки прокручивая в мыслях состав съемочной группы, правки и крупные планы. Крис отступает, проборовшись с собой бесконечных три недели. — У меня есть сценарий, — говорит он в трубку, — и… — Да, — немедленно отвечает Себастьян. — Завтра у тебя. И мгновенно сбрасывает вызов. «Завтра» — день без спектакля и, откровенно говоря, Крис рассчитывал просто выспаться, но вместо этого с самого утра нарезает круги по квартире, прижимая плечом телефон и яростно размахивая руками. Через несколько часов предварительное согласие на проект у него в кармане. Если очень постараться, то можно все снять за шесть недель, не считая подготовки Себастьян приходит такой серьезный, собранный, в идеально сидящих джинсах и тонком свитере, с зализанными волосами и едва уловимым запахом парфюма, словно и вправду явился на прослушивание. Это вовсе не то, чего ожидал Крис, перебирая горлышки бутылок в баре. И за время, пока тот листает страницу за страницей, Крис успевает выпить столько, что самому становится неудобно и немного стыдно от собственных мыслей. Себастьян нервничает, теребит пальцами пластиковый край папки, и — Крис видит — едва сдерживается, чтобы не облизать губы. Все правильно. Так и должно быть в той самой сцене, над которой тот завис на несколько лишних минут. Да и вообще, Себастьян реагирует на редкость правильно: хмурится или улыбается в нужных местах, задумывается и перечитывает, сверяется с заметками и раскадровками, от чего по позвоночнику Криса бегут шипучие мурашки — всё получится, непременно получится. Наверное, только Крис не забыл… Себастьян переворачивает последнюю страницу, крутит в руках тонкую папку, щелкает резинкой и спрашивает вовсе не то, что Крис хотел бы услышать: — Почему я? И кто еще к кому пришел на кастинг? — Сомневаешься, что мы сработаемся? — смеется Крис. Неискренне, но что поделаешь. — Ясно… — кивает Себастьян, быстро глотает налитую порцию виски с давно растаявшими кусочками льда, встает и направляется к выходу. — Надо подумать. Перезвоню. Дверь медленно плывет перед носом Криса, и — блядь! — как-то не так он рассчитывал провести сегодняшний вечер. Впрочем, не надеялся и ни на что другое. Звонок раздается такой поздней ночью, которую можно считать ранним утром, и Доджер вскидывается в ногах кровати, вторя неожиданной трели. — Скажи: Джой, тот человек, что, возможно, остался жив, ради кого я хочу вернуться… Мужчина или женщина? — без приветствия и предисловий спрашивает Себастьян. — Это важно? — В данный момент принципиально. — Женщина, — выдыхает Крис, и наверняка сейчас не время для самого первого режиссерского решения, но и смолчать было бы более чем странно. — Принято, — и динамик бьет по ушам тишиной.* * *
Все ближе середина мая, и дни обрастают рутиной, в которой каждая реплика, интонация и мизансцена стали давно знакомыми, осточертевшими, доведенными до автоматизма повседневностью. Театр теряет свою новизну, превращаясь в ежедневные обязательства. Что-то вроде регулярных тренировок, где бессознательно и бездумно шевелишься, находясь мыслями в другом месте. Иногда Крису кажется, что он спит. И не проснется даже ради самых важных событий, отбывая неизменную повинность с прилипшей к лицу обаятельной улыбкой. Последняя театральная неделя вырывается, как пробка из бутылки взболтанного«Кристала», обдает пьянящей, бьющей в голову пеной, бодрит, возвращает жажду новых ощущений и открывает давно забытое четвертое, пятое дыхание. Еще немного, и Крис вляпается в какую-нибудь авантюру. Ну почему бы не слетать, скажем, в Антарктиду? Всех вокруг, кажется, несет та же высокая волна предчувствий, и последние спектакли выходят живыми, яркими, по-новому интересными. Впрочем, старожилы Бродвея утверждают, что именно так и происходит каждый раз. Когда телефон высвечивает «Стэн», Крису требуется несколько десятков секунд: на то, чтобы сообразить, кто это; на то, чтобы отпихнуть настойчиво лезущего носом в ухо Доджера; на широкий зевок и на то, чтобы прикинуть, что он услышит. — Привет! — стандартно, но не неожиданно. Голос Себастьяна отвратительно бодр для десяти утра: — Есть некоторые идеи, давай завтра у тебя, пока могу хоть что-то соображать. — Я дома, — счастливо тянет Крис, — и намерен протирать головой дыру в подушке до самой осени. Себастьян хмыкает, но так неискренне, что ему не поверил бы даже деревянный шкаф: —Твои планы, Эванс, невозможно предугадать. Они меняются четырежды в день и еще пару раз в зависимости от освещения и собеседника. — Зато ты у нас невероятно предсказуем, — крысится в трубку он, спуская ноги с кровати. — Мне нравится идея, и я смогу выкроить свободное время, — говорит Себастьян. — Почему бы нам не попробовать? Если бы Крис к этому моменту окончательно проснулся, то непременно припомнил бы вслух, когда и при каких обстоятельствах Себастьян произносил последнюю фразу. — Ладно, — Крис старается улыбнуться в трубку, сонно и доброжелательно, так, чтобы на том конце собеседнику непременно была слышна его улыбка. — Теперь уже буду думать я. Можешь позвонить… эммм… завтра. Только не раньше двенадцати утра. Себастьян дает отбой, после чего Крис притягивает к себе Доджера, укладывается головой на мохнатую спину и снова засыпает. «Ты действительно хочешь это сделать? — пишет Себастьян незадолго до ужина. — Я как-то не заметил энтузиазма». «Черт, да. Почему бы нет?» Себастьян отвечает смайликом, пожимающим плечами, и Крис отправляется с толпой старых друзей в клуб, где пьет слишком много, смеется чересчур громко даже для себя и, кажется, отчаянно пытается склеить двух подружек, которые не менее отчаянно делают вид, что не узнали его. К трем часам ночи в его телефоне шесть номеров с именами, одна неловкая попытка уединиться в вип-комнате, не менее пятнадцати коктейлей и три сообщения с вопросительными знаками от Себастьяна. Отрубается Крис в чьей-то машине, уложив голову на чужое плечо, и вздергивается только дома, уже в постели, в одиночку, нашаривая ладонью очередной блокнот с раскадровками и сломанный пополам пластиковый корпус ручки. Он матерится, стараясь удержать в памяти самые лучшие планы и цветовые решения, с трудом разлепляет глаза и черкает на смятых листках как одержимый, а в восемь утра отправляет Себастьяну ссылку на все рейсы от Нью-Йорка до Бостона и карту с жирным крестом на месте своего дома с пририсованной фигуркой Оскара над ним. Не очень смешно. Себастьян появляется через два дня без сообщений и предупреждений, просто ломится в ворота с большой сумкой на плече, не отрывая палец от кнопки звонка. Крис злорадствует, и, по-хорошему, ему бы следовало не отпирать, заставить того пожариться на солнце и преподать урок вежливости — Крис чудом оказался дома в этот субботний день. И он все больше и больше с каждой секундой убеждается в своей правоте, потому что Себастьян бросает сумку у порога, треплет Доджера по загривку и, скупо пробормотав «Привет!», усаживается на высокий стул у кухонной стойки, благодарственно кивая на протянутую бутылку минералки. Всё, блядь, не так! Парень, кто ты и что сделал с Себастьяном Стэном, который мог вывернуться из куртки и футболки еще за порогом, только чтобы взглянуть в чьи-то ошалевшие от желания глаза? Тем самым, который сладко потягивался, едва увернувшись от прицела камер, открывая тонкую, одному-единственному взгляду доступную полоску светлой кожи над поясом джинсов; тем, кто… Доджер пищит, тычась носом в голень Криса, и бьет хвостом, пытаясь привлечь внимание. — Эванс, ты неисправимый неуклюжий болван, — вздыхает Себастьян, бросая ему полотенце. На светлой плитке отчетливо видны несколько алых капель. Все в порядке. Подумаешь… Никто не виноват, что эти гребаные стаканы такие хрупкие. Крис подхватывает Доджера на руки, отправляя за дверь, подальше от опасных осколков на полу. И, конечно, что-то есть в том, чтобы сгребать кусочки стекла в подставленный совок, но Себастьян опять ломает все его планы. В который раз. Он спокоен, даже пальцы не дрожат сильней, чем того требует ситуация, и Криса вдруг поражает неожиданное откровение: да ведь Себастьяну все равно, что осталось в прошлом. Он сам так же напрочь выбрасывал из головы случайных девушек или пьяные встречи, ни капли не жалея о вчерашнем, но и не пытаясь его вернуть. Ровным счетом так же. Херня в том, что Крис не забыл. Никогда не забывал. — Я в отеле, — быстро говорит Себастьян, раньше, чем Крис вспоминает обязанности хозяина и пытается предложить ему одну из гостевых комнат. — Можем встретиться, когда тебе будет удобно. — Мне, блядь, удобно сейчас! — почти ревет Крис, но натыкается на холодный взгляд и легкое покачивание головой. — Я так не думаю. Но почему бы не позавтракать. Тошнотворный перелет, я чуть не выблевал вчерашний обед. Отлично, это все решает, и быстрее, чем сейчас, Крис не одевался, даже когда его чуть не застукали родители школьной подружки. Крис знает место. Себастьян хочет есть. Все сложилось бы наилучшим образом, будь им о чем говорить. Крис уверен, что никогда так долго не молчал в присутствии кого угодно. — Я думаю… — тянет Себастьян, покончив с десертом, — может получиться… ну… прикольно. Крис глубоко вдыхает, задерживая в носу запах его парфюма и крепкого кофе, и старается выдохнуть на шесть счетов, сосредоточившись на крестике в узоре тканевой салфетки. — Прикольно… — эхом повторяет он. — Если я что-то в этом понимаю, — улыбается Себастьян, впервые с момента их встречи. Улыбка — искренняя, не для толпы — обезоруживает Криса, крестики на салфетке отчего-то складываются в странный геометрический узор, а после превращаются в центр визира камеры, и тот ползет вверх по чашке напротив, вдоль сжимающих ее пальцев до узкого запястья, и выше по серой футболке, ямочке над самым вырезом, щетине на подбородке, пока не останавливается, как оптический прицел, на переносице, четко фиксируя фокус. Слева — глаз с переплетением тонких линий в уголке, справа — опущенные в прищуре ресницы, ниже — пробивающиеся темные волоски и подрагивающий контур губ. — Окей, — говорит Крис. — Нужны пробы, — говорит Крис. — Послезавтра у меня, часа на два, не дольше. И, блядь, у кого повернется язык назвать его непрофессионалом? Только у того, кто смог бы увидеть, как носок его обуви постукивает по полу и непроизвольно дрожит колено. — Бостон — отличный город, вряд ли успею заскучать здесь, — говорит на прощание Себастьян.* * *
Кофе вышел не таким уж крепким, но техники, быстро прибывшие на вызов, довольствовались и им. Если бы Крис мог, то обошелся бы без посторонней помощи, одной арендованной аппаратурой, но соорудить задник, выставить звук и свет нужным образом, в конце концов, подключить несколько камер и мониторов — всему этому учиться и учиться, и вряд ли знание сошло бы на него за одну бессонную ночь. Поэтому, ну что остается? Лишь улыбаться, лично позировать для настройки света и шутить в ответ: — Да, парни, домашнее порно, а что же еще? Я бы хотел назвать имя девушки, но… сами знаете, журналисты — злющие акулы. Лишнее слово, и всё, в их фантазиях завтра окажешься женат. Ох, какое порно он бы снял! На фоне серого задника, придав ему слегка металлический блеск, чтобы лучше оттенить цвет глаз Себастьяна. На ярком пятне расстеленных на полу простыней, с непременно влажной кожей, крупным планом сверху, с наездом, и большими, блестящими каплями пота, собравшимися в ямочках ключиц, с закушенной губой и полностью поплывшим взглядом; и только одна прядь спадала бы на щеку, настойчиво требуя откинуть ее, чтобы уловить тот самый миг, — уникальное, навсегда отпечатавшееся в памяти, словно чуточку удивленное лицо, с изломанной посредине левой бровью — когда резкие движения замирают, а после по губам пробегает легкая судорога, что кажется слишком похожей на боль, но спустя мгновение мышцы расслабляются, нижние веки наливаются тяжестью, как от слез или после сна, и короткий выдох приходит на смену долгому глубокому стону. Прошло почти пять лет, а Крис все еще помнит их первый раз так, будто он был вчера. И третий помнит, и пятнадцатый, а дальше он уже не считал, пока жизнь и работа не закрутили их в разных водоворотах, где… слушайте, очень непросто взять и сказать что-то вроде «Я был бы не против провести эту ночь с тобой. И следующую тоже. А потом мне нужно быть в Бостоне, в Лос-Анджелесе, в Атланте, у черта на рогах». С другими срабатывало, и не раз. Тут — не пройдет, никаких иллюзий Крис не питает. Время ползет так медленно, будто в настенных часах давно села батарейка, Доджер ворчит, устроившись на ковре у дивана, и Крис успевает навоображать себе такого, от чего становится слишком неудобно сидеть, и волосы на затылке мокнут под бейсболкой. А после нашарить в кармане пачку сигарет, забросить ее в угол, максимально бесшумно подняться, чтобы не потревожить пса. Подобрать пачку, успокоить вскинувшегося от шуршания Доджера, выйти на задний двор, вернуться в дом в поисках зажигалки, почти сломать замок на некстати закрывшемся французском окне, подумать обо всем французском, выругаться раз двадцать, переодеть футболку, запустить кофеварку, сосредоточиться на переливающемся солнечном пятне на дверце холодильника. Медленно выдохнуть и только после этого нажать на кнопку, чтобы разблокировать калитку. А чего он ждал? Отсоса у порога? Не в этой жизни, а о прошлой не следует напоминать ни себе, ни Себастьяну, который лишь слегка присвистывает, увидев нагромождение техники, и, криво улыбаясь, спрашивает: — Диванный кастинг? Как считаешь, кто из нас настолько низко пал? Крис точно не думал ни о чем подобном, просто светло-бежевый диван шире двери, в которую его внесли, а подушки на нем такие мягкие, к тому же на обивке почти не видно собачьей шерсти, и… … все выглядит и вправду двусмысленно: пустая, готовая к съемкам комната и диван у стены. — Детка, пора тебе узнать, как на самом деле делается кино, — натужно пытается отшутиться он, изображая «зло во плоти», но Себастьян не поддерживает веселья, пробегая взглядом по мониторам, штативам, проводам, кнопкам и пультам. Щелкает тумблерами и сам вступает в пятно света, напряженно сводя лопатки под футболкой. Крис знает, что тот сейчас морщится, привыкая к освещению, поэтому он ждет. Молча, почти затаив дыхание, изо всех сил стараясь не пялиться, не пялиться — не пялиться, я сказал! — на обтянутые темно-синими джинсами бедра. — Любую сцену на твое усмотрение, — хрипло говорит он, изображает ладонями звук хлопушки, стараясь навести визир центральной камеры, чтобы выхватывал только лопатки, плечи, чуть согнутую шею и коротко стриженный затылок. И вот так — через преграду из стекла и пластика — не прямым взглядом, в отражениях на экранах — так легче, намного проще сосредоточиться, будто сработала необъяснимая магия и Себастьяна больше нет в комнате. Цифры бегут по краю монитора. Секунда… цельная, бесконечно долгая… вторая… десятая… и если судить справедливо, то пора бы нажимать «стоп» и отправлять претендента восвояси. К счастью, Крис здесь один и может позволить себе каплю непрофессионализма, выждать на полминуты больше, рассматривая подбритые волоски на шее и швы на горловине футболки. Тридцать пять... Пора выключать… но плечи Себастьяна приходят в движение, руки взлетают к лицу, и он неторопливо, слишком медленно для того, кто вправду заботится о хронометраже, впечатлении и результате, поворачивается к камерам. Палец Криса зависает над кнопкой. В расширенных зрачках Себастьяна плещется откровенный ужас, цвет радужки становится графитово-серым, лицо замирает неподвижной маской, и только крылья носа слегка подрагивают, будто он принюхивается к странному, тяжелому и неприятному запаху вокруг. Затем плывут, привыкая к условной темноте, зрачки, на шее отчетливо проступает вена, и кадык судорожно дергается, когда ладонь зажимает скривившиеся губы. Глаза шарят по невидимым стенам, тело вибрирует, ноги отступают на шаг, другой, пока затылок не упирается в задник, и только после этого мутной поволокой во взгляд вползает паника. Кричащие, рвущиеся наружу шок и отвращение. «Ужасная стрижка, — отстраненно думает Крис, — совсем не для Артура». Рот на мониторе кривится, а после распахивается в безмолвном крике, и Себастьян замирает, закрыв лицо ладонями и шумно дыша. — Стоп! — соображает Крис, все еще глядя ровно в центр монитора. — Я увидел тот самый момент, когда Артур понимает, что заперт в фургоне с дюжиной трупов знакомых ему людей? Верно? Хочешь посмотреть? — Воды дай, — надтреснуто шепчет Себастьян, и Крис хлопает себя по лбу: как можно было упустить такую важную мелочь! На всех парах несется в кухню, дергает дверцу холодильника, выуживая прохладную бутылку пива. Себастьян пьет жадно, большими глотками прямо из горлышка, и тонкая струйка катится по свежевыбритому подбородку. — Язву заработаю, — предупреждает он, закончив. — Или что похуже. Артуру не выйти нормальным из такой переделки. Крис должен что-то сказать. Это в порядке вещей. Он точно знает: следует сердечно поблагодарить за приложенные усилия и взять время на размышления. Так велит негласный протокол, так положено неписанными законами этикета. «Спасибо, все было прекрасно, мы свяжемся с агентом». Впрочем, случаются формулировки и похуже. До кухни топать лень, и он вырывает бутылку из пальцев Себастьяна, стараясь не задумываться над тем, чьи губы касались зеленоватого стекла секунду назад. Вливает в рот последний глоток и — господи, пожалуйста, пусть это не звучит как оправдание: — Мне нужно больше проб, — твердо говорит он. — Времени мало, если всё срастется, то через неделю я должен иметь что показать. Давай-ка, соберись. Та сцена, где Артур видит труп отца. Себастьян ухмыляется, пожимает плечами и вновь шагает в центр импровизированной площадки. Крис с трудом вспоминает, что следует изменить положение камер и нажать пуск, прежде чем Артур злорадно смотрит себе под ноги и припечатывает подошвой запястье несуществующего тела на полу. Это совсем другой эпизод, и Крис мысленно аплодирует самому себе. Тайминг не успел добраться до минуты, а он уже может ненавидеть Артура и не восхищаться Себастьяном — вымышленный образ, поселившийся в голове, не вытравишь самыми горячими воспоминаниями. Цифры бегут, тембр голоса и жесты меняются, и Крису понятно, кого сейчас видит Артур: сперва пожилую няню из своего детства, после — соседа по кампусу колледжа, и предельно ясно, что девушка, перед воображаемым трупом которой Артур рухнул на колени, когда-то была ему дорога. — Стоп, пожалуйста, Крис. Эванс, блядь! Из полного оцепенения, медитативного наблюдения за монитором его выводит резкий окрик. — Да-да, стоп, спасибо, — бормочет он. Надо же, вот это непозволительный проеб: Крис выпал из реальности, наблюдая за Артуром. — Если хочешь еще что-нибудь снять, мне нужен перерыв, — объявляет Себастьян. «Новая футболка с тебя», — мрачно думает Крис, потому что его кидает в жар и озноб по очереди, но тут же радостно скалится, вопрошая: — Это кто у нас дива? Прости, моя звезда, похоже, личным меню и приглашенным поваром я тебя обеспечить не смогу. Себастьян фыркает, пинает пустую бутылку, и та катится до самого дивана, издавая рокочущие звуки: — Давай еще одну сцену. Только больше не надо так долго, ладно? — Кто здесь босс? — смеется Крис, и Себастьян настолько саркастично ухмыляется, словно читает все его мысли. Короткая сцена, в которой Артур пытается связаться со службой спасения, а после ломает и топчет в отчаянии и ярости ни в чем не повинный телефон, выходит безупречной, и Себастьян улыбается в ответ на похвалы, устало сползая на пол перед задником. — Все получится, — говорит он. — Если ты сам захочешь. — Я хочу, — у Криса нет причин кривить душой. К чему бы ни относилась фраза — он хочет. И потом, не может же Себастьян совсем не помнить? С «если ты…» все и началось.