Hot in here

— Нам стоит пойти в бар и выпить. Надраться до визга! Ставлю пять баксов, что ты давно не пил, Джил. Вергилий подпирает щеку рукой, лениво оглядывая брата с головы до ног, и едва заметно улыбается: — Больше двадцати лет, наверное, — лицо Данте непередаваемо меняется, и Вергилий добивает его, продолжая. — Последний раз с тобой мне не понравился. Неро удивленно поднимает брови, переводя взгляд с одного брата на другого, но он не в силах понять, что изумляет его больше. То, что Вергилий пил с Данте? То, что Вергилий в принципе пил? Или то, что Вергилий признал, что ему что-то просто не нравится, не используя куда более сильные слова? Сложно сказать. Данте разражается тирадой о том, что в те времена была совершенно другая ситуация, и вообще это было сражение, а не дружеская попойка, так что это и не предполагалось, что должно понравиться. -…Поэтому хватит драматизировать, Джил, и надень что-то приличное! Неро в который раз замечает, как хищные черты лица Вергилия смягчаются улыбкой на это обращение. Он разом теряет пункты на шкале опасности от «чокнутый непредсказуемый ублюдок» до «просто непредсказуемый ублюдок». Улыбка ему идёт, вот и вся правда. Между ними тремя происходит что-то неправильное и откровенно нездоровое; вместе с тем, между ними тремя не происходит ничего. Кроме, разве что, того раза — Неро бросает в жар, а щеки покрываются румянцем от воспоминаний — больше ничего. Он, конечно, слышит происходящее в спальне, слышит стоны Данте, слышит, как он огрызается или смеется, но проблема в том, что Неро на вечеринку не зовут, а сам он предпочитает не лезть. Хотя, кажется, имеет полное право. «Кажется» здесь — ключевое слово. Он ловит на себе задумчивый взгляд Вергилия и неловко машет рукой, то ли здороваясь, то ли просто поддерживая беззвучную беседу. Вергилий кивает, а затем переводит глаза на Данте, не особенно притворяясь, что его заботит хоть одно из слов, вылетающих изо рта близнеца. В них много сходства, но различий куда больше. У Данте глаза живые, блестящие, с искрами смеха или полыхающей ярости в глубине, светлые — но яркие своим желанием жизни. У Вергилия глаза холодные и пустые, будто поддёрнутые матовой пленкой, имя которой — безразличие. Когда он смотрит на людей, при своих редких вылазках во внешний мир, те меняются в лице и стараются уйти как можно скорее; им так неуютно, что это видно невооруженным взглядом. У людей не бывает таких глаз, не должно быть. Но Вергилий не человек. Иногда братья дерутся друг с другом, на заднем дворе их дома, и Неро наблюдает за их сражениями с удовольствием, пусть и приправленным едкой тревогой. Что будет, если в этот раз они переведут игру в настоящую битву? Что, если не остановятся, пока один не умрет? Неро наблюдает за ними, обычно держа банку колы в руке и с чипсами на коленях, он может смотреть на них часами. Как они сражаются на мечах, высекая искры ударами нечеловеческой силы, как меняют форму на демоническую — и обратно. А потом, устав, возятся врукопашную — Вергилий старается до подобного не доводить, а Данте в восторге от возможности побесить брата человеческой дракой. Неро всегда уходит на секунду раньше, чем измененная триггером рука Вергилия впечатывает Данте в стену так, что под ним хрустят кирпичи. За мгновение до того, как Вергилий впивается ртом в приоткрытый рот Данте, чередуя поцелуи с укусами, но Неро даже не надо видеть — он всё равно знает, что глаза у Вергилия в этот момент живые. От музыки и гомона голосов в баре, куда они все-таки пришли, закладывает уши. Или дело в выпивке? — О чем задумался, пацан? — Данте пихает Неро локтем в бок, подталкивая к нему бокал. — Какой-то ты несчастный. Неро встряхивает головой, отгоняя назойливые мысли, а затем смотрит мужчине в глаза, растянув губы в улыбке. Вергилий по другую руку от Данте заглядывает в свой бокал, будто удивляясь, что там пусто. Судя по всему, пока Неро витал в своих облаках, братья успели как следует набраться, а он отстаёт теперь. И что теперь ему делать, как изо всех сил догонять? Водка сменяется текилой, текилу с едкой кислотой лимона меняет джин, и тоник колючими пузырьками оседает на языке. Данте смеется, но говорит слишком тихо, чтобы слова можно было различить в гремящей музыке, а Вергилий отвечает и щурится от света стробоскопов. Неро тоже улыбается, когда Данте тянет его к себе за плечи, совсем как приятеля, но сбивается, когда тот бесцеремонно кусает его за ухом, сразу прижимая языком горящую кожу. Идиот. Неро отталкивает его от себя, слишком слабо для настоящего сопротивления, но Данте повинуется. Откидывается так, что заваливается на брата, но в этот раз Вергилий не протестует, а только опрокидывает в себя очередную стопку очередного напитка. Для человека, которому не понравилось в прошлый раз, он пьет много. Путь домой Неро не запоминает — скорее всего потому, что его на четверть демоническому телу стоило бы перестать пить чуть раньше, чем это произошло в реальности. Он старается идти прямо и ровно, но постоянно натыкается на обоих братьев, и от этого ему ужасно смешно; часть пути он глупо хихикает, хватаясь то за чье-то плечо, то за руку, и смеется все громче и громче. — А он здорово набрался, — негромкого говорит Данте через его голову. — Я забыл, что он не такой выносливый. Вергилий согласно хмыкает, удерживая Неро от падения. — Я очень выносливый, — заплетающимся языком говорит Неро. — Я выношу вас обоих. Вынесу. Выно… Он издает совершенно нечленораздельные звуки, пытаясь совладать со своей речью, и Данте в темноте холла смеется. Он делает это слишком громко, выдавая свое опьянение, а затем притягивает Неро к себе — так близко, что его обжигающее дыхание касается губ. Вергилий тенью, смутным ощущением маячит позади; от его молчаливого присутствия по венам растекается жар. — Эй, пацан, звучит как вызов, — Данте наклоняется еще ближе, касаясь губами губ Неро. — Уверен в своих словах? Неро на секунду кажется, что он совсем не уверен, да и вовсе не это имел в виду, но мысль стирается ладонями Вергилия, скользящими под его майкой. Реальность словно распадается на острые сверкающие осколки; Неро цепляется пальцами левой руки за плечо Данте, следуя за ним по лестнице вверх, а правой сжимает ладонь Вергилия, будто тот может исчезнуть в любой момент. Каждая ступенька — маленький шажок к грани, за которой нет пути назад. Неро кажется, что они идут слишком медленно. Покрывало сминается под его коленями, и все тело горит так сильно, что даже ткань кажется жесткой. — Смотри какой он красивый, когда… такой, — Данте сжимает подбородок Неро, разворачивая его лицо к свету луны, и обращается к Вергилию. — Как будто на своём месте, да, Джил? Неро не видит ни Вергилия, ни Данте; слова доносятся до него обрывками звуков сквозь шум крови в ушах. Как же много, много, много, слишком много, и он не вынесет, потому что ему нужно больше. Кто-то касается его щеки, проводит пальцами, а затем шепчет в ухо: — Да, как и должен быть. Неро зажмуривается. Он отводит голову в сторону, чтобы закрыться от пронзающих его взглядов, хочет скрыть свою слабость от этих демонов, но ему не позволяют — пальцы, грубые и жесткие от меча, отводят его руку вниз. — Не закрывайся. Ему… нам. Нам нравится смотреть на тебя. Когда это происходит, Неро кусает губы, задыхаясь от боли. Ему даже не в кайф, настолько это безумно, и, черт, он не был готов. К такому нельзя быть готовым. Он сказал глупость, он не подумал, а теперь расплачивается за это, и, черт, цена его легкомысленности слишком высока. Неро снова полузадушено всхлипывает, захлёбываясь воздухом, и отчаянно царапает грудь Данте под ним. — Больно, — стонет он, хрипло сипя на выдохе. — Хватит… По спине успокаивающе скользят прохладные ладони, мягко гладят подрагивающую поясницу. Такие же прохладные губы касаются уха, и Вергилий негромко говорит: — Уже почти всё, Неро, — он мягко прикусывает мочку, но выпускает. — Не зажимайся. Если бы у Неро были силы на речь, он бы предложил поменяться местами, чтобы проверить, как один из них не будет зажиматься. Но у него нет никаких сил, кроме тех, что он вкладывает в дыхание, и он только беспомощно скулит, пытаясь не сорваться и не убежать. Эта растянутость сводит его с ума. Эта заполненность сводит его с ума. Эти боль, давление, ощущения — это даже близко не подходит под описание такого состояния, как «удовольствие», особенно когда кто-то из них двигает бедрами, посылая по нервам разряды тока, при этом раскаляя боль до того предела, которое его тело только способно вынести. Неро не замечает, как оставляет красные ссадины на груди Данте, не видит, как тот улыбается мягко и ободряюще, зная, что Неро не способен хоть как-то сфокусироваться и подумать, раздолбанный своими ощущениями. Он гладит его по напряженным бедрам, по поджавшемуся животу, от прикосновений почему-то становится легче, хоть и не на долго. Вергилий все равно двигается, толкается едва ощутимо — им с братом слишком тесно в Неро, но всё это тонет в тягучем и порочном удовольствии. Данте тянет Вергилия за шею к себе, распластывая Неро их телами, вырывая очередной болезненный, придушенный вскрик. Они целуются не романтично и не сладко: их поцелуй — это борьба за первенство, укусы, что вовсе не созданы для чувственности. Вергилий коротко рычит, когда отросшие когти на руке брата вспарывают ему кожу, но не отстраняется, нет; он только углубляет поцелуй, кусает еще более настойчиво, не обращая внимания на стекающую по плечам кровь. Неро чувствует её на себе — горячую, обжигающую, остро пахнущую металлом, и задыхается от болезненного возбуждения, в котором нет облегчения или разрядки. Он чувствует, как братья кончают в него — одновременно или с маленькой разницей во времени, не важно, чувствует, как сперма стекает по внутренней стороне бедер, пачкая Данте и простынь под ним — и всхлипывает от прошившего тело их удовольствия. Наверное, он просто сошел с ума. Потому что, когда они выходят, Неро кажется, что внутри слишком пусто. Ему пусто, плохо и мучительно не хватает того самого давления, что до этого было для него пыткой. Он смотрит на Данте, растерянный и непонимающий себя, а Данте улыбается, как будто знает, что творится в бедовой голове. Он встречает взгляд Вергилия, и молчаливое согласие устанавливается между ними двумя. Они ласкают Неро в четыре руки, беспощадно, безудержно, так, что Неро теряется в ощущениях, хватаясь за чужие плечи как за спасательный круг. Он жмурится, вертит головой, вскрикивает, изгибаясь, и снова падает на кровать. Вергилий — кажется, это он — целует сына в бедро, опустившись вниз, обводит языком выступающую кость, и следует дальше. Горячий рот обхватывает член Неро, и он звонко вскрикивает, вцепляясь в пепельные волосы. Как же… Он… Сейчас… Данте удерживает его за подбородок, целует его уверенно и жестко, и губам больно, они саднят, но Данте и не думает отстраняться. Он целует, второй рукой зарывшись в волосы Неро, целует, пока его брат отсасывает мальчишке так, будто годами жил ради этого момента, и Неро даже не успевает сказать что-то и упирается ладонью в голову Вергилия, прежде чем с выламывающимся, протяжным стоном кончить. — Черт, ты бы видел свое лицо, — голос Данте звенит от несдерживаемого смеха. — Чёрт! Его голос эхом отдается в голове Неро, следящего за братьями через полуопущенные веки. Усталость накатывает волнами, и глаза слипаются сами собой. Вергилий улыбается уголками губ, но не отвечает, а затем рывком притягивает Данте к себе, целуя напористо и всерьез. Данте с готовностью отвечает, но тут же отшатывается назад, утирая рот: — Ты держал это во рту?! — он бесполезно отплевывается, и продолжает вопить. — Отвратительно, Джил! Что с тобой не так? Вергилий пожимает плечами, смеясь, а затем прикладывает палец к губам, указывая глазами на почти спящего Неро. Данте тут же замолкает, обеспокоено оглянувшись, но расслабляется, не найдя ничего опасного. Подходит ближе, чтобы укутать мальчишку в одеяло, и наклоняется для быстрого, целомудренного поцелуя в макушку. — Спи, пацан, — шепчет он. — Ты молодец. Вергилий молча смотрит на Неро, а затем улыбается — едва заметно. И глаза у него живые.