My body is a cage That keeps me from dancing With the one I love But my mind holds the key Peter Gabriel — My Body Is a Cage
Может он выдумывает то, чего нет, но одно Раф мог сказать точно — вчера Бет вела себя и в самом деле странно. Пристала с требованием дать воспользоваться щёткой, будто Рафаэль реально в дерьме извалялся. Видимо ей настолько неприятно находиться рядом, что она даже решила отмыть ему панцирь. Что ж, пара минут унижения, но зато Бет вроде как осталась довольна результатом. Даже заботливо предложила обработать раны. Приятно, конечно, что его обхаживают, словно несмышленого пиздюка, упавшего в сточную канаву и до крови содравшего колено, но ему не нужна жалость. Руки на месте, не сломаны — значит, он себя и сам подлатать может. Мало ему ворошащихся в голове вопросов о неоднозначных действиях девушки, так ещё и Дон начудил знатную херню. Такого от него не ожидал никто. Хотя, если подумать, ведь были предпосылки. Ещё в логове, после того, как Эйприл перестала дышать, он сразу сказал, что собирается извлечь мозг. Тогда никто не воспринял его слова всерьёз. Кажется, Раф тогда прорычал, что он вконец ебанулся заявлять такое, и разбил кардиомонитор с бегущей по экрану горизонтальной линией смерти. Сэнсэй же взял с Донателло слово, что тот не будет проводить вскрытие, так как тело умершего неприкосновенно. Брат дал обещание. И тут же его нарушил. И ведь никому не показалось странным, что он принялся притаскивать в логово механические детали, хотя говорил, что всё его внимание сосредоточено на создании сыворотки. Никто не знал, чем он был на самом деле занят. "Пусть Донни играется со своими склянками и жестянками, ему виднее", — говорили они себе. Внимательные братья, что и сказать. Не заметили, что в то время, пока они старались смириться с утратой близких друзей, Донателло отрицал сам факт их смерти. Ведь можно было понять, что с братом что-то не так, когда на похоронах Эйприл Дон отстраненно смотрел на гроб и даже глазом не моргнул. В то время как Майки заливался слезами, Леонардо моргал так часто, что можно было подумать, что у него начался тик, а сам Раф до крови впивался ногтями в ладони и морщился от того, как неприятно ощущалась намокшая под глазами ткань банданы. Зато вчера, наконец, прорвало плотину. Брат захлёбывался рыданиями, а Рафаэль радовался, что теперь-то безумная идея Дона осталась в прошлом, и с принятием смерти Эйприл ему станет легче. Не сразу, но станет. Вон, Майки уже не каждый вечер перебирает фотографии в альбоме, Леонардо не стоит подолгу у стенда с общим снимком, а Рафаэль даже не дёргается, когда кто-то произносит имя Кейси или Эйприл. Почти не дёргается. Сегодня Донателло присоединился к тренировке только под самый конец, вяло отмахиваясь шестом бо от щадящих атак Леонардо. Алкоголем разило от брата знатно, но Лео и слова не сказал. Понял, наконец, что некоторым иногда, чтобы скинуть напряжение, требуется приложиться к бутылке. Однако вряд ли старший спустит с рук, если Дон продолжит заявляться на утренние тренировки, излучая благоухающую ауру пьянчуги, вроде тех, на которых братья частенько натыкались в переулках Нью-Йорка. Один раз — не алкаш, а вот пару подряд — и всё, спрятаться от негодующего взгляда Леонардо невозможно. У того сразу начинается синдром муравьеда, заглядывающего в норы и с любопытством интересующегося: "А что это вы тут делаете?". Звон бутылок словно бэт-сигнал — летит панцирное правосудие на крыльях железобетонного знания того, как, кому и что следует делать. Мчится, дабы отобрать спиртное до того, как оно переместится в желудок страждущего до хмельного напитка братца. "Борец с преступным воздействием алкоголя на организм" — написано на реющем на ветру плаще. Бесит. Не станет Дон гробить печень. Он же в подробностях знает, как там что внутри них устроено, и с точностью до миллилитра может сказать, сколько выпить, дабы не проснуться с похмельем. Он даже с Рафом делился своими познаниями. Табличку дал, где расписал, что и в каком количестве можно пить. И разноцветными маркерами обвёл приемлемую дозу алкоголя. Дабы избавить себя от участи слушать ещё одну лекцию доктора "я знаю всё на свете" Дона, Рафаэль без возражений забрал раздражающий одним лишь свои существованием листок и закинул в ящик к остальным вещам. Вроде тот до сих пор там. Так что пусть Дон только попробует пару раз заявиться с бодуна на тренировку — Раф первым побежит тыкать этой же таблицей ему в лицо. Бухать может либо Раф один, либо Раф плюс кто-то ещё. А вот в одиночку никому из братьев топить в алкоголе свою печаль Рафаэль не позволит. По крайней мере чаще, чем один раз. И всё же утром Донателло выглядел не так паршиво, как Рафаэль боялся. Да, с мешками под глазами, лопнувшими капиллярами вокруг зрачков и взглядом мученика, пришедшего на плаху, но, во всяком случае, уже не было того потерянного взгляда, как вчера на холме. И, к его облегчению, в брате не наблюдалось злости на то, что Рафаэль не стал молчать и притворяться, что безумная идея вернуть Эйприл к жизни его не пугает. Пиздец, ещё как пугает. До сих пор не верилось, что Донателло действительно целый год прятал в шкафу банку с мозгом подруги. Когда надо Донателло может быть таким же скрытным, как и последняя пачка чипсов, которую не удается отыскать, хотя помнишь, что та точно должна быть где-то в шкафу. Ему стоит присматривать за Донателло получше, и пресекать безумные идеи гения в зародыше. Во имя сохранения стабильного состояния психики у всех них. А то Рафаэль уже не чувствовал себя настолько вменяемым, как раньше, ведь сегодня в голове вертелось абсурдное воспоминание, которое просто не могло быть настоящим. Ведь не могла же Бет вчера его и в самом деле... поцеловать? Просто подошла, прижалась к нему своими невозможно мягкими губами и оставила без малейшего понимания, к чему вообще это было. Воспоминание, всю ночь не дающее уснуть, утром казалось ещё более нереальным. Может, тот момент ничего не значил, и его чмокнули так, как мать обычно целует своих детей перед сном? Или Донателло поделился выпивкой с Бетани, и та оказалась из тех девушек, которые, слегка перебрав, тут же пристают с поцелуями ко всему, что движется? Да нет же, он бы заметил, если она выпивала вместе с братом. Как-никак, у него обоняние пса, обыскивающего фургоны на наличие наркотиков у границы с Мексикой. Нюх как у собаки, глаз как у орла, а вот понимания, что же значил тот поцелуй — ноль. Зато ощущение нежных губ, прижимающихся ко рту, и дурманящего запаха женского тела вперемешку со свежим дождём никуда не делось. Подстёрлось, да, но совсем бесследно не исчезло. Особенно остро поцелуй всплыл в памяти, когда Рафаэль после тренировки пересекся с Бетани на кухне. Она стояла у плиты, разливала тесто для блинов по сковородке. Свет из окошка просачивался через стекло, плясал в распущенных волосах. Стройная фигура изгибалась, когда Бетани вставала на носочки, доставая тарелку с верхней полки. Короткие шорты, в которых она обычно спит, открывали чуть больше оголенной кожи ног, когда Бет тянулась к шкафчику с посудой. Красивая. Очень красивая. Рафаэль одернул себя и с силой захлопнул дверь, привлекая внимание и прогоняя наваждение. Хватит ненужных мыслей, которые приводят лишь к тупой боли в висках и раздражению на всё подряд. Ему уже один раз ясно дали понять, что девушка готова переспать с ним только под страхом оказаться выброшенной в толпу голодных зомби. Взглянем правде в глаза — других вариантов нет, и не будет. Не для таких, как он с братьями. Хватит заблуждаться и надеяться, что её теплый взгляд, её горячие прикосновения, её прижатые в поцелуе губы значат нечто большее, чем проявление дружеских чувств. Стоит довольствоваться тем, что есть. Радоваться, что она вообще притрагивается к нему по собственному желанию. Пусть даже с намерением отмыть панцирь так, чтобы он казался ей менее мерзким. М-да... Теперь Рафаэль будет занимать ванную на гораздо большее время, чтобы впредь не терпеть унижение от того, что девушка драит ему панцирь. И пусть только парни начнут ныть из-за занятого надолго туалета. Лео можно намывать себе часами пластрон, а Рафу что, нет? Хер там, ванная общая. Потерпят. — Доброе утро, — держа поварёшку в руках, Бетани развернулась и одарила тонкой улыбкой. Такой, какой умеет только она одна. — Скоро приготовлю. Погоди ещё минут десять. Красивая. Но недоступная для того, чтобы быть той, кого можно прижать к себе в совсем не дружеском объятии. Она — картинка, на которую можно только смотреть и радоваться, что ему дозволено хотя бы это. Тот недопоцелуй ничего не значит. Просто прижатые ко рту губы, как знак признательности к... к нему, наверное. Но только как к другу. Рафаэль кивнул сам себе, решив не придавать большого значения вчерашнему моменту их близости. Моменту, который только и может быть у него самым схожим с понятием близости между мужчиной и женщиной. Рассчитывать на нечто большее отныне он себе не позволит. Не после того, как ему показали, что истории, где девушка искренне проникается симпатией к чудовищу, всегда были и будут лишь выдуманными сказками на страницах книг.***
Рафаэль много времени проводил с Бетани. Нет, не так — теперь всё свободное от повседневных забот время он проводил лишь с ней одной. Раньше, как только братья начинали раздражать так, что сил больше не было находиться рядом и не наорать на одного из них, Рафаэль под предлогом важных дел уходил подальше от стоянки. Бродил по лесу, выкашивал пару зомбаков; ему становилось легче, и перед сном он возвращался в лагерь. Сейчас же Раф с удивлением замечал, что куда бы ни направлялся, Бет тут же бросала все дела и шла с ним. Бить подвешенную на дерево грушу до стертых в кровь костяшек пальцев? Бетани устраивается с книжицей чуть поодаль, и искоса поглядывает со своего места за его движениями. Навернуть пару кругов вокруг стоянки, чтобы ни одна мертвая тварь не подобралась близко к дремавшему на шезлонге отцу и не подкралась к пристроившемуся на траве с комиксом в руках Майки, почесывающему веткой зудящую под наложенным на ногу гипсом кожу? Бетани хватает арбалет, засовывает за пояс пистолет, семенит по лесу рядом с Рафом, опасливо озираясь по сторонам на любой шорох из кустов. Найти для Майки, от безделья не знающего, чем ещё заняться, новую игру для приставки? Бетани стоит рядом с Рафом у стенда придорожного гипермаркета, перебирает горы тонких коробочек и, прикусив губу, изредка спрашивает: "Может эту?". Она заполнила своим присутствием всё то время, что он обычно проводил в одиночестве, всегда хвостиком, куда бы Раф ни шёл, следуя за ним по пятам. Её постоянное нахождение рядом хоть и заставляло потеть ладони и нервно проверять, не застряла ли в зубах еда, но не раздражало. И это удивительно, если учесть, что они всё время, что не находились наедине вдвоём и так проводили вместе, в компании сэнсэя и братьев. Казалось бы, когда ты видишь с утра до вечера одни и те же лица, то они настолько должны тебе надоесть, что порой единственный способ не раздражаться на каждое сказанное слово — это либо запереться в комнате, либо хлопнуть дверью и уйти бродить по туннелям канализации. А вот с ней, с Бетани, всё не так. После утренней тренировки Рафаэль торопится поскорее вернуться в Шелрейсер. Те немногие часы, что она находится не рядом, тянутся выбешивающе долго. Он стремится как можно быстрее попасть на крохотную кухоньку, где Бетани будет неизменно стоять в коротких шортах, сверкать стройными ножками и заправлять за ушко мешающую приготовлению завтрака прядку. А он будет, словно болван, топтаться в дверях и пялиться на свободно болтающуюся на хрупком теле футболку с персонажем игры про водопроводчика. Думать, намеренно ли она себе из всех картинок выбрала ту, где изображен дракон с панцирем на спине, как у черепах? Случайность это или некий знак привязанности? Вроде он не замечал, чтобы она вообще играла в ту игру. Так зачем уговорила Майки отдать ей футболку, как только та попалась ему в боксе с коллекционным изданием, который Раф притащил с вылазки? Младший был не против, ведь всё равно бы не смог натянуть футболку на панцирь, а просто бы забросил к себе в ящик, который и так еле закрывался от хранившегося внутри барахла. И вот теперь Рафаэль, как последний дурак, с ревностью смотрит на рисованного недочерепаху-недодракона, жалея, что этому плоскому сородичу, в отличие от него, можно находиться так непозволительно близко к скрытой под футболкой гру... Блядь. Не те мысли, которым стоит давать волю. Соберись и пожелай доброго утра в ответ. А потом иди и прими душ, потому что в отличие от тебя, вспотевшего от многочасовой тренировки до зуда в панцире, этот недохер не воняет. Так что Рафаэлю стоит пойти и сделать так, чтобы Бетани находится с ним рядом стало менее противно, чем обычно. Быть чистым — то немногое, что он может сделать со своей внешностью. В остальном же отражение в зеркале говорит, что как ни старайся прятать безволосую голову под банданой, стать красавчиком с такой звериной мордой никак не получится. Да что там, даже сойти за кого-нибудь бедолагу с обожженным лицом, которому ещё и нос расплющило, будто его утюгом в череп вдавили — и то не выйдет. Напялить на голову резиновую маску — вот единственный вариант хотя бы издалека сойти за человека. Горбатого, нескладного громилу, если постараться панцирь спрятать. И вишенка на торте — варежки в любое время года, дабы не рушить иллюзию человечности своими тремя здоровыми, словно сардельки с нетипичным для полуфабриката цветом, пальцами. Но уже поздно. Бетани знает, что он не человек. Знает, что под банданой не скрыта густая шевелюра. Даже привычных для людей ушей тем нет. Знает, что цвет кожи не результат старательного купания в зелёной краске. Ни водой, ни чем другим не смыть. Знает, что Рафу даже трусы не нужны, так как ниже пояса ему, словно игрушечному Кену, нечего скрывать. По крайней мере до тех пор, пока его не застукают в середине просмотра порно ролика. Вот тогда придётся стыдливо прикрывать пах любой попавшейся под руку вещью, так как то, что находится у него под нижней частью пластрона, ни в коем разе не роднит его с представителем человеческой расы. Нужно быть наивным идиотом, чтобы считать, что человек найдет в его зверином облике нечто привлекательное. Рафаэль идиотом не был. Вернее, был однажды, когда всерьёз решил, что Бет хочет с ним переспать. Словно после недели с ними девушку могло озарить — рептилия как раз её тип парней. Но Раф неплохо учится на ошибках. С тех пор он поумнел, запихал в крепко сколоченный ящик все дурные мысли, обмотал толстенной веревкой и нацепил табличку "Романтический бред и слащавые сопли. Осторожно, не дай себе вляпаться в них ещё раз". К сожалению, как ни старайся запнуть этот ящик в самый дальний угол подсознания, он, словно назойливая реклама по телевизору во время трансляции футбольного матча, всё время напоминал о своём существовании. Непрошеные мысли лезли в голову вновь и вновь, не давая относиться к Бетани так же, как к Эйприл. Они были далеки от того, чтобы считаться дружескими. Вот он в роли тренера внимательно смотрит, чтобы при приседании она не отрывала пятку от пола, и нагрузка на ноги распределялась равномерно, а в следующее мгновение взгляд скользит чуть выше и не хочет отрываться от созерцания прогиба поясницы. Порой руки, словно действуя не по его воле, так и норовят притронуться к нежной коже, как бы случайно касаются тонких пальцев, когда Бетани передаёт тарелку с ароматными блинчиками. Ладони постоянно задерживаются на хрупком локте дольше, чем нужно, когда во время стрельбы из арбалета поправляют стойку. А ещё Раф часто ловил себя на том, что слишком пристально смотрит, как изгибаются острые уголки малиновых губ. Любуется, как искрятся в обрамлении пышных ресниц глаза, когда она улыбается. Думает, каково будет прижаться к этой очаровательной улыбке своими губами, сцеловать её легкими касаниями, почувствовать, как та от удовольствия расцветает ещё сильнее. Испытав такое интимное прикосновение однажды, теперь он хотел ощутить его вновь. Причём не так, как в прошлый раз, а по-настоящему. И такое желание чертовски мешало, туманило мозги и всплывало в мыслях сразу же, стоило ему на миг зависнуть на созерцании того, как красиво изгибались чувственные губы. К Эйприл он подобного не испытывал, хотя она не раз прижималась к его щеке в легком поцелуе. Обычно он получал его, когда с девушкой на руках ему удавалось вырваться из окружения врагов и доставить её в безопасное место. Эйприл часто подобными прикосновениями выражала признательность к нему или к братьям. В них не было ничего... волнительного. Лишь желание стереть след от помады, который наверняка остался на коже, ведь Эйприл любила красить губы в вызывающе яркие цвета. А вот после того странного поцелуя он вновь и вновь возвращался к вопросу: "А что это было?". Было в нём нечто, что делало его не похожим на те, которыми одаривала Эйприл. И дело даже не в том, что она коснулась его губ, хотя обычно это не то место, куда целуют друга. Дело... в самой Бетани. В её странном и долгом взгляде, которым она смотрела на Рафаэля, прежде чем прижаться к нему губами. Он не мог распознать, что же в тот момент творилось у неё в голове. Бет не давала подсказок и следующие дни ни словом не обмолвилась, что поцелуй что-то значил. Так что Рафаэль продолжал отпинывать подальше ящик с нежелательными мыслями, и каждый раз, куда бы ни направлялся, позволял Бетани идти с ним. Если проводить время в его компании ей кажется приятнее, чем оставаться в Шелрейсере с остальными — пожалуйста, пусть идёт с ним. Её присутствию рядом он только рад. Хоть его и не покидало чувство, что Бетани желает остаться с ним наедине, чтобы поговорить без посторонних ушей. Но это было лишь мимолетное ощущение, которое могло и вовсе оказаться неправдой. Какие бы раздумья её ни терзали, Бетани продолжала хранить молчание. А он не выпытывал, хотя и с неким беспокойством ждал, что когда-нибудь разговор обо всём и ни о чём свернёт не в совсем привычную сторону и покажет, что же её тревожит.***
Микеланджело был не из прихотливых. Если припрёт, мог спать на голом полу, до умопомрачения скакать по крышам Нью-Йорка всю ночь напролёт и приходить вовремя на тренировку, несмотря на то, что на сон удалось выкрасть лишь пару часов, так как заигрался допоздна в видеоигру. Но вот чего Микеланджело не мог терпеть — так это оставаться без пришедшего на ум блюда, если стрельнуло в голову приготовить нечто особенное, а необходимых продуктов нет. У младшего к еде всегда было особенное отношение, ещё со времен, когда они питались всем, что удавалось найти в мусорных баках на задворках ресторанов. Будучи маленькими черепашатами, как только они возвращались в логово навьюченные пакетами с припасами, то тот набрасывался на тюки с едой и начинал выискивать себе самые вкусные и наименее испорченные продукты. Если кто решался забрать из отложенного в отдельную кучку кусочек недоеденной шоколадки — тут же получал от Майки порцию слёз, нытья и обзывательств. Потому Раф, рассерженный несправедливостью, что брат забирает самое вкусное, с недовольством, но отдавал младшему злополучный кусок так желаемой им сладости, лишь бы тот не смотрел глазами оголодавшего щенка, будто бы не евшего несколько дней. Микеланджело получал своё, успокаивался и со счастливой улыбкой вгрызался в кем-то надкусанный, но так и не доеденный шоколадный батончик. Уж лучше Раф останется без вкусностей, чем брат будет страдать от того, что так и не получил желаемого. Рафаэлю то без разницы, чем урчащий желудок насыщать. Он может собрать разбросанную по всему мусорному пакету лапшу, переложить на тарелку с отколотым краем, убрать несъедобные кусочки мусора и съесть то, что выкинул какой-то зажравшийся человек. Еда — это еда. А вот Майки — любитель вкусно поесть. К счастью для семьи, готовить он тоже любил. Но вот иногда, как сейчас, Рафаэля бесило, что этот гурман не может просто взять, и набить брюхо тем, что завалялось в ящиках с едой. Утром Майки с испуганным видом выскочил из Шелрейсера и траурным голосом сообщил, что не сможет приготовить на ужин, что хотел, так как в холодильнике совсем не осталось замороженного мяса. Рафаэль пожал плечами и проговорил, что может поесть и консервы. Однако у Майки в глазах уже была та решительность, от которой Рафаэлю хотелось спрятаться для своего же блага. "Во что бы ты ни стало вечером я буду делать барбекю ", — говорил его взгляд. И конечно, как не Рафаэлю, главному добытчику всякой живности, идти в лес охотиться на зверьё. Раф буркнул, что собирался сегодня тренироваться с грушей и ему некогда. Но докучливости Майки может позавидовать самый упрямый религиозный фанатик. Полдня он скакал на своих костылях за Рафаэлем и ныл, что если брат не раздобудет еды, то все останутся голодными. Рафаэль терпел до обеда, затем окинул взглядом брата, едва удержавшего из-за рыхлой почвы равновесие, и нехотя согласился отправиться за едой. Радости Майки не было предела, и, глядя на то, как тот делает сальто назад, но неудачно приземляется и всё же валится в траву, Рафаэль твёрдо решил, что сегодня он станет грозой всему, что движется, и притащит брату столько еды, что та не будет вмещаться в морозильную камеру. Рафаэль стаскивал с Шелрейсера байк, как тут же появилась Бетани. Поправив арбалет на плече, она дотронулась до металлической ручки его верного железного коня. В тот самый момент Рафаэль позавидовал гладкому металлу. — Можно я с тобой? — в её глазах нерешительность. Она всегда спрашивает разрешения сопровождать его, хотя он ни разу не сказал ей "нет". Как он может отказать, когда сам порой специально задерживается перед уходом, чтобы она успела догнать и напроситься идти с ним? — Если не будешь громкими шагами распугивать живность. — Кто бы говорил. Я вешу раза в три меньше, чем ты, — она ухмыльнулась. — Из нас двоих ниндзя здесь я, а ты топаешь по лесу как слон, — он пристроился на байке. Амортизаторы приятно прогнулись, когда позади присоединился дополнительный вес. Бетани залезла на сидение и сжала края панциря. Как жаль, что она сидит не перед ним. Тогда можно было бы незаметно наклониться вперёд и невзначай прижаться пластроном к спине. А так приходится довольствоваться едва ощутимыми касаниями рук. Двигатель завелся с пол оборота и, громко рыча, байк понёс их по пустому шоссе. Всё же было в наступившем конце света и что-то хорошее — для того, чтобы найти дичь, залезать в непроходимую глушь не требовалось. В отсутствие людей животные стали близко подбираться к населенным пунктам и дорогам. Можно было и вовсе от стоянки не уезжать, но Рафаэль хотел почувствовать под собой прохладную сталь, вдохнуть запах бензина и услышать рёв металлического зверя. Он и так стал слишком редко выгуливать свою "детку". Раз представилась возможность хоть ненадолго оставить семью и взметнуть пыль дорог — не стоит её упускать. К тому же, может Бет поездка на байке придется по душе? Может, ей иногда так же, как и ему, требуется ощутить, как ветер хлещет в лицо, колеса подпрыгивают на неровностях, а мимо пролетают деревья, столбы и асфальтная разметка? Порой ему необходимо хоть на миг забыть о том кто он, что он, и гнать во всю мочь в сторону горизонта, преследуя одну простую цель — разгорячить адреналином кровь. И сейчас, чувствуя, как Бетани прижимается к карапаксу, когда байк на большой скорости вписывается в поворот, Рафаэль рад, что может разделить с кем-то этот момент. По проселочной дороге они взобрались на гору и остановились у обрыва ущелья. Судя по сколоченной кем-то скамейке и выложенному кирпичами кругу для костра, некогда в это место люди приезжали готовить барбекю и любоваться закатом. Однако теперь некому ценить красоту раскинувшегося с высоты пейзажа. В фильмах показывали, что в такие места любят приезжать парочки. Сидят на скамейке, таращатся на уходящее к горизонту солнце. Обнимаются. Целуются... Рафаэль внутренне пнул подкравшийся слишком близко ящик с неправильными мыслями и отвел взгляд от Бетани. Хватит. Он привёз её сюда не для этого. Им надо раздобыть еды, чтобы Микеланджело не ныл, что ему нечего есть. Всё бы хорошо, вот только подстава возникла оттуда, откуда и не ждёшь. Брать Бетани с собой было плохой идеей. Вернее, ОЧЕНЬ плохой идеей. Оказалось, что Бет болеет за зверушек не только когда те в мультфильмах спасаются от плохих охотников, но и в реальной жизни. В момент, когда, наконец, после часового блуждания по лесу, они наткнулись на оленя, Рафаэль вскинул приведенный в готовность арбалет, Бетани, словно в фильме про Фореста Гампа, что есть силы, закричала: — Беги, Бэмби. Беги! Конечно, зверюга сорвалась с места, а Раф настолько охерел от того, что рядом стоящая Бет криком его едва не оглушила, что даже и не пытался выстрелить вдогонку. Бетани же была шокирована своим внезапным порывом не меньше, и с испугом смотрела на Рафа. — Что за нах? — Прости, — смущенно сказала она. — Я не знаю, почему закричала. Случайно вырвалось. Ага, случайно. Как же. Видимо, так же случайно она толкнула Рафаэля в локоть, когда через какое-то время ему попался в поле зрение заяц и арбалетный болт полетел совсем не туда, куда надо. А потом не нарочно кинула шишку в притаившуюся на дереве жирную птаху. Та вмиг расправила крылья, взмахнула на прощанье куцым хвостом и слиняла куда подальше. — Бет. — Что? — она стряхнула с плеча сухой лист и подняла глаза на Рафаэля. Хмурая складка между бровей ей совсем не шла. Как и наполненный невысказанным укором взгляд. И как можно на неё злиться? — Так мы без ужина останемся. — Может, грибов насобираем? — с надеждой спросила она. От такой наивности ему хотелось закатить глаза и спросить, как долго она собирается травой одной питаться. — Я не видел, чтобы они здесь были. К тому же парни просили мяса. Она вздохнула, прикрыла глаза и кивнула. Заметка на будущее — на охоту её больше не брать. В итоге Рафаэлю всё же удалось пристрелить пару зайцев. Бетани украдкой вытирала странно блестевшие глаза, в то время, как он вытаскивал стрелы из тушек и складывал будущий ужин в мешок. Было такое чувство, что она не знает, откуда появляется мясо на полках супермаркетов. Рафаэль дернул шнурок, затянул мешок и повесил на байк. — Поехали? — и откуда только в его голосе взялась нерешительность? Он не хотел, чтобы слово прозвучало как робкий вопрос. — Давай пару минут ещё тут побудем, — сказала она хрипло, не поворачиваясь к нему лицом. Рафаэль согласился и сел на крепко сколоченную скамейку. Прошли пять минут. Десять. Кажется, даже двадцать. Бет всё стояла у обрыва и смотрела в сторону заката. Рафу не нравилось, что она так близко к краю. Бетани же выглядит совсем легкой и крошечной. Вдруг порыв ветра подхватит её, как пушинку, и она полетит вниз? Она же порой неуклюжа, на тренировках вечно то запнётся о шнурок и сдерёт до крови коленку, то ходит с пластырем на пальце, став жертвой кухонного ножа. Вдруг именно сейчас невезение достигнет максимальной точки, она поскользнется на камне и покатится вниз? А лететь тут высоко. Даже Рафаэль со своим крепким панцирем шансы на выживание при падении оценивал как крайне низкие. Пусть отойдёт подальше, сядет рядом. Места на скамейке хватит им двоим. Пусть не тревожится — при желании можно уместиться так, чтобы не касаться друг друга плечами. Не нужно бояться. Ей не нужно его бояться. Сегодня он лишь угроза ушастым комкам меха. Не ей. Только не ей. Никогда не ей. — Рафаэль, — донёсся тихий голос. Ветер же решил, что имя должно обязательно быть услышано, и усилил его порывом. Но это и не требовалось. Пусть даже будет сказано еле слышным шёпотом, когда к нему обращается она — не услышать невозможно. Для неё он всегда весь внимание. — Что, готова ехать? — нехотя спросил он. Пусть скажет "нет". Тогда ещё хоть какое-то время они побудут вдвоём. Ещё бы от края обрыва отошла, тогда вообще всё было бы замечательно. Бетани не ответила. Развернулась, к его облегчению отступила от края, подошла ближе к скамейке. К хмурой складке на лбу добавилось покусывание нижней губы и смущенный взгляд. — Скажи, — начала она, — ты на меня злишься? — За то, что не дала завалить оленя? — он покачал головой. — Нет. Но буду, когда проголодаюсь. — Да нет же, я не про это, — Бетани присела на край скамьи, вздохнула и продолжила: —Когда мы только познакомились... помнишь, я повела себя... как полная дура? Наврала... обманула... Рафаэль подобрался. Меньше всего он хотел говорить о малоприятном эпизоде вновь. — Мы же вроде решили не вспоминать об этом, — он отвел глаза. — Да, но мне нужно знать. Ты меня действительно простил? — в её голосе столько хрупкой надежды, сожаления. Приятно знать, что теперь она и правда чувствует себя виноватой за то, что дала ложный шанс. Но Рафаэль был бы благодарен сильнее, если бы она всё же просто помолчала и посидела рядом. Это не тот разговор, который он хотел поддерживать. — Я же ещё тогда сказал, что да, — он мельком взглянул на неё и отвернулся вновь. Быть объектом её пристального взгляда вдруг стало как-то неуютно. — Хватит уже об этом. Прикосновение к руке, покоящейся на скамье, можно вначале посчитать за случайность. Вот только маленькая ладонь не отдернулась, а уверенно легла поверх его. Он не видит, но чувствует, что Бетани пододвигается ближе. — Просто я хочу, чтобы ты знал, что мне правда очень стыдно, — её пальцы поглаживают его. Хочется одновременно и отдернуть руку и подождать, посмотреть, что будет, если она останется как есть. Рафаэль выбирает второе. — Если сможешь... пожалуйста, представь, что этого никогда не было. Хотя бы на пару минут. Он едва не перехватывает чужую руку, когда та ложится на щёку. Оборачивается. Её глаза утягивают в сверкающую глубину. На поверхности плавают звезды. Они так правдивы, что, кажется, и не могут лгать. Чужая рука перемещается на затылок. Слегка надавливает, намекая склонить голову. Бетани влечёт взглядом из-под полуопущенных ресниц. Как в тумане, он позволяет себя утянуть вниз, ближе к такому прекрасному и манящему лицу. Прикосновение губ. Лёгкое, горячее. Тонкий аромат духов, тех же самых, которые ещё долго можно чувствовать после Бетани в ванной. Три обжигающих точки: рука на затылке, пальцы поверх тыльной стороны ладони и такие желанные мягкие губы. Они уверенно прижимаются к его, скользят от одного уголка рта до другого. Не отстраняются. Не кривятся в презрительной усмешке. Не говорят: "Какой же ты дурак, что повёлся вновь". К чёрту мысли. К чёрту сомнения. Он всегда был парнем, берущим то, что дают. Переступающим через гордость и ковыряющемся в мусорных баках ради еды. Получающим отборную брань вместо слов благодарности спасителю от участи быть ограбленным. Принимающим скупые дары жадной судьбы, которая не особо жаловала уродцев из канализации под Манхэттеном. Ему предлагают разделить пару мгновений с девушкой. С ней, с Бетани. К чёрту вопросы о причинах её внезапного порыва. Какая нахрен разница, почему она не кривится в отвращении, не сбегает в испуге, стремясь исправить досадное недоразумение под названием "первое место в топе поцелуев, о которых жалеешь". Она здесь. Она рядом. И Рафаэль хочет побыть доверчивым идиотом. Обмануться ещё раз и представить, что его желают как мужчину. Он закрывает глаза. Отрывает задеревеневшую руку от такой же деревянной скамейки. Кладет на оголенную спину. Пододвигается ближе, чувствуя, как его нога прижимается к неприкрытой тканью коже, и слегка наклоняет голову вбок. Чуть приоткрывает рот и пробует губами прихватить нижнюю губу Бетани. Она прижимается сильнее, её рука скользит на шею, и ему хочется, чтобы она осталась там навечно. Так приятно, что он еле сдерживает рвущийся из груди рокот. Вот ещё... если она не испугалась до сих пор, то обязательно ужаснётся, если его услышит. А ему так хочется хоть на мгновение продлить то, что сейчас происходит. Поцелуй. Люди называют это поцелуем. Не такой, какой может быть между друзьями. А настоящий. Реальный. ...хоть и не такой, каким обмениваются влюбленные... Потому что для Бет это игра. Нет... вернее, наваждение. Или любопытство. Или просто скука. За мягким поглаживанием руки ничего не кроется. Оно ни к чему не обязывает. Просто мимолетное желание. И как же хорошо, что оно совпадает с тем, чего так хочет он. Пора отбросить размышления, насладиться текущим моментом. Мягкими губами, прижимающимися к его. Шелковистыми локонами, перетекающими между пальцами. Горячей рукой, посылающей волны наслаждения от прикосновения к чувствительной коже шеи. Девушкой, дрожащей в его объятиях. Ей, Бетани, решившей разделить с ним, с мутантом, такое интимное действо. Треск. Шипение. Внезапный голос врывается в тишину, до этого нарушаемую лишь дыханием их двоих. — Раф! Ра-аф?! Раффи! Отве-е-ть! Бетани вздрагивает и отодвигается. Касание тёплых губ пропадает. — Ра-аф? Где там моя еда? Я так ничего не успею к ужину приготовить! Неужели все зверушки попрятались, узрев твою неземную красоту? — продолжал вещать голос из динамиков рации. Рафаэль любил своего младшего брата. Но в этот самый момент — нет. — Ответишь? — спрашивает Бетани с легкой улыбкой на губах. На тех самых, которые мгновение ранее он чувствовал на себе. Пальцы стали неуклюжими и едва справились с тем, чтобы отцепить рацию от пояса. — Мы скоро будем, Майк. Жди, — сказал он голосом, будто бы ему не принадлежавшим, и опустил переговорное устройство. Младший брат ещё раз напомнил, что будет лучше, если они поторопятся, и замолчал. Теперь он вновь остался наедине с девушкой, которую только что, позабывшись, целовал. Воспоминание казалось ненастоящим. Вот только рука продолжала лежать поверх его ладони и не собиралась исчезать. Напоминала о реальности произошедшего. — Рафаэль, — подала голос Бетани, — как думаешь, мы могли бы... — Поехали, — прервал он её и, убрав руку, встал со скамьи. — Мы пиздец как припозднились. Не хочется парней и отца оставлять без ужина. "Мы могли бы отмотать время назад?", "Мы могли бы забыть об этом?", "Мы могли бы представить, что я никогда не целовала тебя, гигантскую черепаху?" — такие мысли наверняка крутились у неё в голове. Раф совсем не хотел, чтобы они были озвучены. Было раз и никогда не повторится вновь — он же не дурак, всё понял и без пояснений. Человек никогда всерьёз не захочет быть с ним как с мужчиной. Точка. Корпус байка прижало к земле, когда он сел сверху. Захотелось как можно скорее покинуть это место и побыть наедине с сотрясающейся от его кулаков грушей. Или с бутылкой виски. Или по очереди и с тем и с тем. Бетани не спешила забираться на мотоцикл. Смотрела как-то странно, нахмурив тонкие брови. Пусть не волнуется — ему не нужны её неловкие извинения за случайно возникшее желание целоваться с рептилией. Он же понимает, она сглупила и уже сожалеет о произошедшем. Пусть расслабится — он не будет выпытывать из неё пояснения или настаивать на повторении. Мотор взревел и байк понесся их в сторону передвижного дома, оставляя позади место, где Рафаэль позволил себе на миг забыться и представить, что он любим женщиной.