Tell me what the hell I've done? Can I stop at one? Or have I just begun? Take out the bodies that live Oh, Lord, it gets me high I think I'm gonna get my fill Of taking lives. Oh, Lord, I don't wanna let my baby down Well I just wanna give us something one of a kind. Oh darling, darling... What have I done? The White Buffalo — Oh Darling, What Have I Done?
Они вдвоём. Играла музыка. Невидимый музыкант нажимал на клавиши, рождая из пианино симфонию звуков. Солнце пробивалось сквозь листву и танцевало на зелёной коже, отражаясь от чешуек. Она положила ладони на его широкие плечи и прильнула к твёрдым пластинам. Вдохнула терпкий, чуть землистый запах и улыбнулась, почувствовав, как мощные руки, лежащие на талии, притянули её к себе. Она едва доставала до середины его груди, но разница в росте особо не мешала. Он всего раз наступил ей на ногу, что, безусловно, было не так плохо для того, кто танцует медленный танец впервые. Хотя отдавленной ноге было больно до сих пор. — Ты молодец, Раф, — решила похвалить она его неловкие раскачивания из стороны в сторону. — Как-нибудь повторим ещё? В следующий раз уже будет лучше. Вдруг он замер и отстранился. Она покачнулась, потеряв опору, и едва не упала. От резкого движения левая нога заныла сильнее. Она взволнованно подняла голову, озадаченная его внезапным действием. Волна ужаса пробежалась по позвоночнику при встрече с его холодным взглядом. Жёлтые глаза смотрели с ненавистью и лютой злобой. — Со шлюхами не танцую, — процедил он и отступил на шаг. Позади что-то резко схватило её за ногу. Она вскрикнула и упала на колени. Костлявые руки с отслоившейся местами кожей вцепились в голень. Длинные ногти вошли под кожу, почерневшие пальцы сдавливали с такой силой, что, казалось, ещё немного — и кости сломаются. Мертвец, наполовину погребенный в земле, взирал на неё белёсыми глазами. Широко раскрыв порванную с одной стороны пасть, он придвинулся к её оголённой ноге. Она дёрнулась, пытаясь высвободиться. — Раф! Раф, помоги! — звала, отбиваясь от мертвеца свободной ногой. Он не повернулся. Его панцирь отдалялся, теряясь между деревьями. Ногу пронзила острая боль. Она закричала.... ...и проснулась. Потолок. Не такой как в Шелрейсере, намного выше. Комната. Полуночный свет растекался пятнами по стенам. Окно. Белый диск луны безучастно заглядывал внутрь. Спальная. Тёмные шторы раздвинуты, задевают пол, слегка раскачиваясь. Бетани заторможенно моргнула. Нестерпимо хотелось закрыть глаза и вновь уснуть. Однако тревога постепенно овладевала сознанием, улетучивая остатки сна. Важнее выяснить, где она. Незнакомое место, незнакомая кровать. Как она здесь очутилась? Она подняла отяжелевшую руку протереть глаза — в них будто соль насыпали. От движения предплечье странным образом заныло. Чуть повернула голову, посмотреть, что с рукой. Тонкая трубка тянулась от вены до пакета с прозрачной жидкостью, подвешенного на высокую стойку у кровати. Капельница. Почему?.. Что произошло?.. Она попыталась сесть, подтянув себя ближе к изголовью кровати, но левое колено, до этого неприятно побаливающее, стрельнуло дикой болью. Боль ослепляла. Очертания комнаты потеряли чёткость, глаза наполнились влагой. Стон слетел с сухих губ, под пальцами заскрипела ткань одеяла. Она с силой стиснула зубы и часто-часто задышала. Чья-то тень нависла над кроватью. Встревоженным голосом кто-то произнёс её имя. Она смогла только простонать в ответ. Воспламенённое сознание уловило движение — фигура отдалилась, поспешно скрывшись за дверью. Нижняя конечность была в огне. Хотелось отдернуть ногу от источника боли, но малейшее движение её только усиливало. Что с ней? Кое-как отдышавшись, она тяжело сглотнула сухой ком в горле. Нужно посмотреть, нужно увидеть. Узнать, почему она не может пошевелить пальцами. Она приподняла от подушки голову, посмотрела вниз. Задержала взгляд на укутанной одеялом ноге, посмотрела на вторую и резко втянула пахнущий больницей воздух. Зажмурилась до красных точек под веками. Нет. Это тело — не её. Просто не может быть им. Она спит и видит продолжение ужасного сна, в котором Раф кричит на неё и отталкивает. Воспоминание о мертвецах на дороге не настоящее. Леонардо вовсе не нёс её на руках через лес. Донни не смотрел обреченно, промывая раны от грязи. Не было прижатой к лицу кислородной маски, когда она очнулась в тесном трейлере на операционном столе. Всего этого не было. Она бредит. Ей это только снилось. Всё неправда. Неправда. Тогда почему боль такая яркая, такая настоящая? Челюсть сжата, зубы трутся друг о друга, стирая эмаль. Нужно посмотреть... посмотреть ещё раз. Убедиться, что всё не так. Ей просто показалось. Она подняла слипшиеся от слёз веки. Втянула носом воздух. Задержала дыхание и посмотрела вниз, скользнув мутным взглядом вдоль тела. Бинты скрывали кожу левой ноги и уходили под пижамные шорты. Бедро было приподнято и находилось на высокой подушке. А вот ниже бедра... Ниже бедра ничего не было. Ниже бедра находился невидимый источник боли — пустота. Ниже бедра её больше не существовало. Она не осознавала, что кричит. Не видела, что в комнате появился кто-то ещё. Не воспринимала осторожных прикосновений. Не различала слов в пытающемся успокоить её голосе. Не ощущала рук, которые удерживали её на месте, когда она заметалась по кровати. Не заметила иглы, вошедшей под кожу. Но, когда выныривала из небытия, чувствовала, как шершавые пальцы бережно сжимали её, ощущала поглаживания широкой ладони по волосам и слышала дрожь в хриплом голосе, который умоляюще шептал: " ...пожалуйста, живи...".***
Каждое утро приносило с собой день, наполненный мучительной болью. Боль была во всём: в агонизирующем ощущении нижней конечности, в приёме пищи, после которого её неизбежно выворачивало наизнанку, в унизительных гигиенических процедурах от которых хотелось плакать. Она много плакала. Иногда захлебываясь слезами навзрыд; иногда наоборот, рыдала беззвучно, уткнувшись открытым в немом крике ртом в пропитавшуюся потом подушку. Уколы приносили желанное облегчение, притупляя боль. Всего на пару часов. Потом она возвращалась. Сначала напоминала о себе лёгкими приливами на берег умиротворённого медикаментами сознания, потом превращалась в бушующий океан, разнося в щепки спокойствие и надежду на то, что та ушла насовсем и больше не вернётся. Но боль возвращалась. Всегда возвращалась. Её постоянно тошнило. Она ненавидела стоящий возле кровати таз — пластиковый, кричаще розовый. Ненавидела трёхпалые ладони со сбитыми костяшками, придёрживающие волосы, в то время как она опустошала зашедшийся спазмами желудок. Ненавидела пытающееся казаться безучастным лицо Донателло, в то время как он обрабатывал и заново перебинтовывал ногу. Ненавидела Микеланджело, который натужно бодро рассказывал какая снаружи прекрасная погода, какой спокойный океан и как, оказывается, хорошо жить в доме у берега, в то время как менял ей одежду, простыни и водил мочалкой по спине и между бёдер. Ненавидела Леонардо, молчаливо делающего в комнате влажную уборку — каждый день два стука, прежде чем появиться с ведром воды и тряпкой в дверном проёме. Ненавидела Мастера Сплинтера, который, стуча тростью, входил в спальню, размещался на кресле неподалёку и неизменно спрашивал: "Не возражаете, если я почитаю книгу в вашей комнате, мисс Хилл? У вас тише чем внизу, в гостиной, и не так жарко, как на улице". На все вопросы она кивала, что-то отвечала невпопад, затем отворачивалась и смотрела на раскачивающуюся за окном пальму. Нестерпимо хотелось, чтобы они поскорее покинули спальню. Но когда те уходили, когда скрывались за дверью, на короткое время оставив её одну — становилось страшно, что сквозь приоткрытое окно она услышит, как заводится двигатель грузовика и как колёса шелестят по дороге, отдаляясь. А потом дом погрузится в молчание, и тишина станет ей ответом, когда она будет выкрикивать их имена, умоляя не бросать и вернуться. Страх уходил только когда кто-то находился в комнате. Однако, когда они были рядом — приходил стыд. Хотелось спрятать изуродованную конечность под одеяло, но Донателло запретил менять положение — только так, выставленной напоказ и поднятой кверху, чтобы уменьшить отёк в повреждённых тканях. Она не перечила. В какой-то момент стало всё равно. Она просто до смерти устала, хотя и так ничего не делала. Только лежала, вслушиваясь в гогот чаек, рокот волн и шелест пальм за окном. Казалось, ещё немного — и простынь с одеялом и подушкой врастут в неё, слившись со спиной воедино, и никогда не позволят из них выпутаться. Возможно, так оно и есть, и без кровати существовать она больше не сможет. Спустя дни ей, наконец, разрешили посетить уборную. — Донни, я сам, — сказала массивная тень, отделившись от кресла, расположенного в углу. Тень часто там сидела, понуро склонив голову. Будто спала. Но сцепленные в замок руки подрагивали, сжимаясь до побелевших костяшек. Тень с ней никогда не заговаривала. — Хорошо, только очень осторожно. Придерживай бедро и следи, чтобы ничего не касалось места среза. Знакомые руки бережно подняли её с кровати, прижали к себе. Она ухватилась за края карапакса, глуша рвущийся наружу стон. Когда не двигаешься болит меньше. Боль стала её постоянным спутником. Оказывается, к ней всё же можно привыкнуть. Её вынесли в соседнюю комнату, за которой скрывалась ванная, усадили на табурет. Комнатка маленькая, он шаркнул край раковины панцирем, когда опускал её. Хлопнула дверь, закрывшись. Он прочистил горло и тихо произнёс: — Бетти, обопрись на меня, я помогу раздеться. Чужие пальцы неуверенно коснулись кромки шорт. Она заторможенно моргнула, подняла глаза. Скользнула взглядом по напряженным рукам и концам красной банданы, свисающим с плеча на грудь. Посмотрела в стену позади сутулой фигуры и столкнулась взглядом с исхудавшей девушкой с мертвецки бледным лицом и свалявшимися в серую паклю волосами. Не сразу, но в отражении она постепенно начинала узнавать в этом жалком создании себя. Мятая футболка с плохо отстиранными следами всего чего только можно. Ввалившиеся глаза в обрамлении тёмных кругов. Опухшие веки с испещренными морщинами мешками. На сером, лишенном красок лице, уродливой вязью ярко вычерчивался шрам на виске. И культя, обмотанная толстым слоем бинтов, вместо ноги. Она отвратительна. — Бетти?.. А он стоял рядом, прикасался, в ожидании, когда она соизволит снять с себя шорты с нижним бельём и разрешит усадить себя на унитаз. Чтобы увидеть её ещё более жалкой. Такой же отвратительной снаружи, какая она есть на самом деле внутри. Из покрасневших глаз, капилляры в которых казалось вот-вот лопнут, хлынули слёзы. Тело задрожало, щекам стало мокро. — Бетти, снова болит? — его пальцы коснулись её грязных нечёсаных волос и заправили прядку за ухо. — Потерпи немного, родная, скоро придёт время уколов, там полегчает. — Уйди, — она отвернулась, увильнув от тошнотворно нежного прикосновения. — Но... но я не могу, тебе же надо... Бетти, я только помогу... только усажу... Отчаянная злоба прорвалось наружу выкриком: — Уйди от меня, говорю! — уперлась ладонями в плечи, отталкивая. Не сдвинулся. Сжала пальцы в кулак, ударила в твердые щитки пластрона. Раз. Другой. — Уйди! Оставь меня! Уходи! Не трогай! Он отстранился. Она замахнулась ударить ещё, наклонилась вперёд... ... потеряла опору и повалилась на пол. Его руки смягчили падение. Почти. Адская боль пронзила нижнюю конечность. Она завыла в голос. Подтянула повреждённую ногу к груди, сжалась в комок на полу ванной. Прибежал Майки. Стремительно влетел в комнату Донателло. Рафаэль ушёл.***
Шли дни. Тянулись проведённые в беспокойном полусне ночи. Боль притупилась. По венам уже не струилась лошадиная доза медикаментов. Просьба помочь добраться до туалета перестала казаться чем-то стыдным и неудобным. Розовый таз у кровати требовался всё реже, а еда, хоть и без удовольствия, но проглатывалась и даже задерживалась в измождённом организме. Компания черепах и Мастера Сплинтера стала желанной. Их присутствие помогало отвлечься. Боль уже не была такой всеобъемлющей, не затмевала собой все мысли. Теперь можно было думать о чём-то ещё, а не только фокусироваться на одном лишь агонизирующем ощущении нижней конечности. Накопилось множество вопросов, ответы на которые хотелось узнать. Она расспрашивала ребят о произошедшем. Майки рассказал, что они находятся в пригороде Лос-Анджелеса. Нашли дом на берегу океана, почти в целом состоянии. Добраться до Западного Побережья и было их конечной целью, так что в ближайшее время уезжать не собираются. Леонардо сказал, что еды и медикаментов в ближайшем населённом пункте в достатке. Убедил, что нет причин опасаться мертвецов, так как он с братьями держит периметр под контролем. Самый тревожный вопрос она задала Донателло. Никто не спешил пояснить, как так вышло, что она до сих пор жива. Мутант словно ждал, когда она спросит. — Я вколол тебе то же лекарство, которое отец принимает для замедления действия вируса, — ответил он, придирчиво осматривая начавшую заживать культю. Бетани впервые наблюдала за обработкой ампутированной ноги. Раньше она всегда отводила взгляд, не желая смотреть, а теперь... теперь смотрела. Это её тело, и она должна свыкнуться с мыслью, что теперь оно будет таким. Не так плохо, если подумать, что альтернативой была смерть... наверное, не так плохо. — Укус был свежим. Лекарство уничтожило занесённый в кровь вирус. Вот только с зараженной конечностью ничего поделать было нельзя. Слюна проникла в мягкие ткани. Инфекция также попала через пулевое отверстие, повредившее кость, и быстро распространилась по всей области, — он поднял взгляд. Карие глаза за стёклами очков смотрели с грустью. — Мы не могли рисковать. Шанс, что лекарство подействует, и так был ничтожным. Без ампутации ты бы не выжила. Бетани кивнула. Да, она понимает. По-другому было нельзя. — Я плохо помню, что было после того, как меня принесли в Шелрейсер. — Ты была в шоковом состоянии, — он потянулся за новыми бинтами и стал осторожно наматывать марлевую ткань, слой за слоем. — Я вколол тебе снотворное, чтобы успокоить сердцебиение и замедлить циркуляцию крови. Таким образом вирус не успел разнестись по всему организму. Вернее, он разнёсся, но лекарству удалось его побороть. Она смутно помнит, как её лихорадило, бросая то в жар, то в холод. Вероятно, таким образом организм сражался с занесённой заразой. А ещё она помнит, как кто-то постоянно держал её за руку и как молитву шептал, чтобы она жила... Бетани обхватила себя руками от внезапной волны холода, хотя в комнате было достаточно жарко. Прикрыла глаза, вспоминая его голос. Теперь она так редко его слышит. И так редко видит. Просыпаясь ночью, она чувствует его присутствие, но не может разглядеть в темноте. А когда в спальню проникают первые лучи солнца — его уже нет. Лишь приоткрытая дверь в коридор и скрип ножек стула по ту сторону стены даёт предположить, что, возможно — только возможно — он где-то рядом. Когда днём он всё же заходит в комнату — приносит воду, еду или забирает пустые тарелки — то молчит и не смотрит. Она также молчит и старается не смотреть. Она качнула головой прогоняя воспоминание о сгорбленной фигуре, выходящей с подносом из комнаты. Донателло всё ещё колдовал над перевязкой. — Значит, то, что ты создал — это и есть вакцина? — она прикусила губу, когда кожа стала натягивать шов. — Я правда исцелилась? — Это не вакцина, — он тяжело вздохнул. — Шансы на успех были минимальны даже несмотря на ампутацию. Если укус был бы в другом месте — в плечо, или даже чуть выше, в бедро — лекарство бы не помогло. Мы... мы не были уверены, что ты не обратишься... но прошло две недели и ничего не произошло. Значит помогло. Донателло закончил с бинтами и принялся накладывать тугую повязку из плотного эластичного материала. Конец он закрепил на клипсы. Бетани проглотила ком в горле и решилась озвучить вопрос, не уверенная, что действительно хочет знать ответ: — А может ли быть, что это только отсрочило болезнь? Как в случае с Мастером Сплинтером? Накладывающие повязку руки замерли. — Я не знаю. Делал анализ крови, вирус не обнаружился. Бетани тяжело сглотнула. Спокойно, он не дал однозначный ответ. Это и так лучшее, на что можно надеяться. — Донни. — Да?.. — Спасибо.***
— Бетти! — она вздрогнула, когда дверь внезапно распахнулась, а ручка с грохотом влетела в стену. — Ой, прости-прости, не хотел пугать. В комнату влетел Майки. Его руки были заняты подносом, так что закрыл он дверь так же как, судя по всему, и открыл. С ноги. — Ты не поверишь что сегодня на обед! — он поставил поднос на столик, плюхнулся на кровать и презентовал полную тарелку. От горячей еды исходил пар. Бетани отложила книгу и заглянула в тарелку в руках Майки. В ответ на неё смотрели два жёлтых глаза на молочно-белом фоне. Один глаз круглый, другой овальный, слегка потёкший. Нарезанный соломкой бекон был выложен внизу в виде перевёрнутого полумесяца, по форме напоминающего рот. Перекошенная рожица криво улыбалась, взирая из тарелки измученным взглядом, будто молила окончить её страдания и как можно быстрее изничтожить. — Глазунья? — удивилась она. — Ага! Прикинь, мы нашли яйца! — Майки энергично заёрзал на краю покрывала. Бетани приняла в руки тарелку с горячим обедом и принялась вилкой разделять рожицу на маленькие кусочки. Тем временем Майки восторженно рассказывал: — Ходим мы, значит, с Лео по пляжу, патрулируем периметр, высматриваем зомбаков и тут бац, видим черепаху! Конечно, не такую как мы, а обычную. Ну такую, знаешь, которая в морях водится. Так вот, она лежала в песке, но, как только мы к ней подошли, сразу сиганула к воде. И мы с Лео, такие, смотрим в вырытую ей яму и видим много-много белых, маленьких, круглых... Бетти, ты чего так побледнела и тарелку отодвинула? — Из чьих яиц глазунья? — сквозь застрявший в горле кусок спросила она, покашливая. Майки недоумённо моргнул. — Из куриных. Тут куриц много бродит. Недалеко была птицефабрика и курицы таки совершили свой дерзкий побег из курятника. Мы встретили одну, за ней бежал зомби. С мертвяком быстро разобрались, курицу поймали и припасли для ужина, а когда возвращались, то в кустах нашли с десяток яиц и... о божечки, Бетти, ты что, подумала, я тебя черепашьими яйцами кормлю? Ну ты даёшь! Майки загоготал, а Бетани почувствовала, как у неё запылали щёки. — Не знаю! А зачем ты тогда про делающую кладку черепаху говорить начал? — Да просто прикольно. Я такое только по Дискавери видел. А яйца мы закопали, чтобы птицы не расклевали, и наши мелкие сородичи смогли спокойно вылупиться. Так что не волнуйся, ешь-ешь. Майки ухмыльнулся. На секунду Бетани показалось, что он специально так построил свой рассказ, чтобы она не о том подумала. Да не, вряд ли... правда же?.. Бетани нахмурилась, придвинула к себе тарелку, наколола кусочек на вилку и без удовольствия отправила ту в рот. — Я теперь на эту глазунью смотреть нормально не могу. — У-у-у... мне, как повару, очень обидно слышать такие слова, — он в притворной обиде прижал одну ладонь к груди, а тыльной стороной другой драматично дотронулся до лба. — Столько усилий и всё впустую! Моё сердечко величайшего, но никем не признанного кулинара, разбито! Хоть Микеланджело и сказал это в шутку, Бетани вдруг стало не смешно. Она опустила взгляд в тарелку с уже остывшей глазуньей. Он так старается... они все стараются. Для неё. А она их и не благодарила особо. Почему? Она ведь действительно ценит их помощь. Искренне рада, что не бросили и с ней возятся. Рада же?.. Бетани кинула взгляд на скрытую под тугим слоем бинтов культю, тяжело сглотнула и крепче сжала вилку. Это — лучше, чем смерть. Лучше. Ведь так?.. — Прости Майки, я всё съем, — она без аппетита сунула кусочек глазуньи в рот, прожевала и проглотила. — Ты не подумай плохого, всё вкусно. И вообще, спасибо тебе... за всё. — Да пустяки, — отмахнулся он. — Я люблю готовить. Мне не в напряг. Честно. — Я имею в виду не только готовку, а другую помощь тоже, — она отвела взгляд. — Прости, что тебе приходилось делать всё это... я.. я думаю, скоро смогу уже самостоятельно вставать и мыться. — Да не спеши скакать на одной ноге. Всему своё время, — он пожал плечами, а затем с ухмылкой продолжил: — К тому же я всегда хотел поиграть в медсестру... правда думал, что роль медсестры достанется не мне, а симпатичной девушке, а её пациентом буду я, и вообще всё будет понарошку, как в тех роликах, где девушка просит помочь сводного брата сварить макароны... Позабыв о смущении, Бетани уставилась в сверкающие искорками веселья голубые глаза. — Что?.. Микеланджело глупо захихикал. — Гы-гы, Бетти, видела бы ты сейчас своё красное лицо! Может водички? Признавайся, ты представила меня в костюме горячей медсестрички. Ради тебя могу в следующий раз специально на вылазке поискать. Правда, боюсь, подходящего размера не найдётся. Но ничего, как-нибудь уж влезу. Бетани ни о чём таком не думала. Правда не думала. А теперь думает и... нет, просто нет. Хотя представленная в воображении картина вызвала улыбку. Первую за долгое время. Она боялась, что губы разучились в неё складываться, но та вышла сама собой. И стала гораздо шире, когда она представила в этом костюме кое-кого другого... Уголок рта задрожал и опустился. Улыбаться резко расхотелось. Она дождалась, когда черепаха прекратит посмеиваться, и решила всё же донести свою признательность до мутанта, даже несмотря на то, что тот успешно от неё отмахивался. Будто считал свою заботу о ней чем-то не требующим благодарности. Но это ведь не так. Он мог бы ничего не делать. Они могли бы ничего не делать. Могли бы уйти. Но не ушли. Хотя могли бы бросить и не тащить на своих плечах никому не нужную обузу. Особенно после того, как Рафаэль показал, что такая Бетани ему не нужна. Она закусила щёку с внутренней стороны и подняла на Микеланджело серьёзный взгляд. — Майки, всё ты переводишь в шутку, а я, между прочим, говорю серьёзно. Спасибо тебе. Мутант неловко пожал плечами, затем стал перебирать пальцами растрепавшиеся концы оранжевой маски. — Слушай... Мне не в тягость. Правда. Ты не первая кого я таскаю на руках до уборной. Все мы были в такой же ситуации, как и ты. С нашим образом жизни без серьёзных ранений обойтись было нельзя. Я знаю, как нелегко принимать помощь... но в этом нет ничего такого, — он замолчал, слегка повернул голову к двери, будто прислушивался. Затем, снизив громкость голоса до шёпота, заговорил: — Раф хотел взять все обязанности по уходу на себя, но, как я понял, ты его прогнала, — он вопросительно поднял надбровную дугу над краем маски. Бетани напряглась. Она не уверена, что хочет говорить о Рафе. Потому что, скорее всего, просто разревётся, если начнёт думать о нём. Когда-нибудь придётся. Но, может, не сейчас?.. — Я не хотела, чтобы он видел меня такой, — "жалкой", проглотила она отдающее горечью слово. — А теперь Раф ко мне заходить не хочет. Наверняка он и сам не желает видеть её в таком жалком состоянии. Поэтому всегда держится в стороне, не смотрит. Будто брезгует. Не плакать. Не плакать. Должно быть и все его прикосновения ей мерещились в бреду. И вовсе он не шептал ей, как мантру, "живи, молю, живи". Верно, ей всё привиделось. Она просто выдаёт желаемое за действительное. — Тут ты не права, — Майки замотал головой, придвинулся и с нетипично серьёзным лицом заговорил: — Он все те тяжёлые ночи просидел у твоей кровати. Спал на полу. Если вообще спал. Никто не мог его прогнать из комнаты, чтобы он немного передохнул. Даже Мастер Сплинтер. Когда у нас закончилось что-то из лекарств, он в ночи помчался в город. Никого не предупредил даже. Приехал под утро, весь в кровище и с пожёванными мертвяками ногами. И с рюкзаком тех баночек, которые требовались Донни. Прошерстил весь центр Лос-Анджелеса чтобы их найти. Даже страшно представить, какие орды зомби там были. Лео ему тогда по первое число вставил. С тех пор они только вместе, даже если туда же, в город. Он от твоей двери не отходит, Бетти. Сидит на табурете целыми днями-ночами. Только на вылазку сходит и потом опять к двери. Сейчас Раф внизу, собирается с Лео за припасами сгонять... Его ни на минуту нельзя от этого чертова табурета оттащить. Он волнуется за тебя. Очень волнуется. Робкая надежда согревала сердце. Вдруг Майки прав? Может ли быть, что она ему всё же небезразлична? — Последние дни он совсем ко мне не заходит, — она начала крутить край одеяла в руках, сворачивая ткань. — Это потому, что считает, что ты не хочешь его видеть, — Майки с грустью следил за её нервными движениями. — Бетани... вы ведь поссорились, да? — Видимо да. Майки тяжело вздохнул. — Раф винит себя в случившемся, — с горечью произнёс он. — Скажи, он правда виноват в том, что тебя укусили? Бетани замерла, прекратив выкручивать край одеяла. Виноват ли он? В чём именно? Что она, ни о чём не думая, выскочила из лагеря, хотя знала, что невдалеке могут быть зомби? Что самонадеянно думала, что её навыков хватит расправиться с мертвецами? Или что она позволила себя подстрелить, начисто забыв о фонарике? Нет, он не виноват. Она должна была поступить иначе, должна была связаться по рации с Лео, с Донни, с кем угодно, кто сопроводил бы её до Шелрейсера. Но она повела себя беспечно. А этот мир, этот новый мир, не прощает ошибок. Она совершила ошибку. Возможно, первая была когда она решила задержаться в лагере. Может быть Рафаэль в чём-то и виноват, но точно не в том, что её укусили. — Нет, в этом нет его вины, — сказала она твёрдо. Микеланджело расцвёл и даже, кажется, с облегчением выдохнул. — Тогда, думаю, вам надо поговорить и всё прояснить. Раф скоро себя живьём съест, на него смотреть временами страшно. — Поговорим, — неуверенно пообещала она, отводя взгляд. Только будет ли смысл в разговоре? Она ведь ему больше не нужна. Такой не нужна. Раздался стук в дверь. Тихий, но уверенный. Та приоткрылась, многослойная одежда зашелестела, когда в комнату вошёл Мастер Сплинтер. — Микеланджело, не отвлекай разговорами мисс Хилл от еды, — от неодобрительного тона старого крыса черепаха втянул голову в плечи. — Иди вниз. Твои братья хотят узнать, что требуется раздобыть для того, чтобы ты продолжал радовать нас вкусной и сытной пищей. — Оу, — Майки затянул узел маски на затылке и подскочил с кровати. — Окей, мастер, я тогда пойду. Бетти, приятного аппетита, надеюсь, эта глазунья из куриных яиц пришлась тебе по вкусу. Мутант подмигнул и выскочил за дверь. Старый крыс проводил взглядом сына, покачал головой, улыбнувшись чему-то, и прошёл вглубь комнаты к излюбленному креслу. Он часто приходил и просто сидел, подслеповато читая книгу. Но сегодня пришел с пустыми руками. Несмотря на хромоту, он грациозно опустился в кресло, прислонил трость к стене, расправил складки на халате и обратился к ней: — Мисс Хилл, если вы чувствуете себя лучше, то мы хотели бы видеть вас за общим столом. Завтра, во время завтрака, — твёрдым тоном сообщил он и затем, уже чуть мягче, добавил: — Тем более вы пропускаете прекрасные летние дни на берегу океана. Бетани почувствовала, как губы сжимаются в тонкую линию. Он так легко говорит об этом. Как будто она может встать с кровати и спуститься вниз. Как будто она способна передвигаться самостоятельно и идти куда желает. Как будто это зависит только от её желания. Даже не смешно. — Мне и здесь завтракать нормально, — она пожала плечами, с трудом удерживая взгляд чёрных глаз, которые испытующе смотрели в её. Лицо Мастера не поменяло выражения, но тон стал неожиданно строгим: — Как долго вы будете позволять недугу запирать вас в четырёх стенах? — она вздрогнула от его слов и сжалась, желая спрятаться под одеяло. — Разве вы не устали сидеть взаперти? Разве вам не хочется наружу? Хочется. Ещё как хочется наконец встать с этой ненавистной кровати, но... — Одной мне не спуститься, а напрягать других не хочется. Она же на втором этаже, у неё нет ни костылей, ничего. А за домом пляж, песок. Там инвалидная коляска не проедет... даже если у неё и появится таковая. Коляска... она просто променяет матрас кровати на кресло на колёсах. Ничего не поменяется. Она уже никогда не сможет передвигаться самостоятельно. Только будет ещё большей обузой, чем раньше. Жалкая калека, лишь неустанно требующая к себе внимания. Никчемная, ничего не умеющая, глупая... Она кинула взгляд на неестественно короткую ногу — на то, что от неё осталось. А теперь ещё и уродливая... Она прикусила губу, почувствовав жжение в глазах. Не плакать. Не плакать. — Какая неубедительная причина нежелания плыть против течения, — остроконечные уши чуть дернулись, когда Мастер Сплинтер качнул головой. Бетани непонимающе моргнула: — Что вы имеете в виду? — Потоком реки вас сносит на скалы. Но вы никак не препятствуете губительной стихии. Чтобы противостоять ей, требуется приложить усилия. Иногда нужно плыть против течения, чтобы не разбиться о скалы, — он сместил взгляд ниже, на её изувеченную конечность. — Волей судьбы вам выпало нелёгкое испытание, мисс Хилл. Но вам по силам с ним справиться. Если вы найдёте причину стараться и решите для себя, почему хотите увидеть завтрашний рассвет. А по мере того, как вы будете это испытание проходить, получите бесценный опыт. Этот опыт послужит вам наградой — вы станете сильнее и крепче духом. Сильнее того, кто таким образом никогда не будет испытан. В то время как престарелый мастер говорил, в ней поднималась волна негодования. Его умные речи и философские высказывания вообще не о том! Какая глупость. Бесценный опыт... ага, как же. Он просто не понимает. Неспособен понять, потому что никогда не был лишен возможности ходить! Никогда не терял причину жить! Для чего ей стараться? Для чего? Ради того, чтобы продолжать влачить жалкое существование в подобии прежнего мира? Этот мир уже никогда не оправится. Мертвецы заполнят каждый его уголок, а человечество просто вымрет. Как много радостей в нём осталось? Раньше она не понимала тех людей, которые, не выдержав изменённой реальности, просто сдавались. Им было тяжело приспособиться к новой жизни и в итоге они просто вышибали себе мозги, надеясь избежать худшей участи. Убивались целыми семьями. Так ей рассказывали об увиденном те, кто ходил на вылазки. Рассказывали, прожигая тяжелым взглядом дно стакана с виски. Ей не верилось, что кто-то мог самолично лишить себя жизни. А потом она убедилась в этом сама, когда на ферме вошла в соседскую комнату и увидела труп, раскачивающийся на привязанной к балке под потолком верёвке. Для них новый мир стал слишком отвратительным местом, чтобы хотеть в нём жить. Тогда Бетани их не понимала. Ей казалось, что всегда можно найти причину, ведь радости таятся в мелочах... Сейчас ей так больше не казалось. Не осталось больше этих мелочей. Она больше не видит ничего радостного. Плохого несоизмеримо больше. Уже не получается с надеждой смотреть в будущее. Раньше она боялась смерти. Самой боли, которая обязательно следует перед её наступлением. С тех пор, как та стала её постоянным спутником, она её больше не боится. Наоборот, смерть стала бы избавлением от страданий. Не было бы больше мучительного ожидания того дня, когда они оставят её в этом доме одну и уедут. Может, этот день наступит не так скоро, но обязательно наступит. Она Рафу больше не нужна. А их жалости надолго не хватит. Они её бросят. Какие могут быть перспективы жизни калеки в мире, где всё решает либо собственная сила, либо умение приспосабливаться, устроившись под крылом тех, кто этой силой обладает? Бетани умела только приспосабливаться, доказывая всем вокруг, что она может быть полезной. Теперь, без ноги, она не может и этого. Никому не нужна такая как она. Никому. — Я стала калекой, Мастер Сплинтер, — она старалась говорить ровно, но голос подвёл и начал дрожать от переполняющих её эмоций. — Потеряла ногу и способность нормально передвигаться. Стала ещё более никчёмной, чем была. Какие у меня теперь шансы на самостоятельную жизнь? Так и сидеть у вас на шее, пока вам не надоест со мной нянчиться? Я вам не семья, и у вас нет причин возиться с инвалидом! Спальня погрузилась в тишину. Бетани пристыжено опустила взгляд в пол, чувствуя себя опустошённой после выпаленных сгоряча слов. По щекам текли слёзы. Она не спешила их вытирать. Если начнёт трогать лицо, то Мастер Сплинтер поймёт, что она разревелась. А так... может и не увидит? Он всегда подслеповато щурится, когда читает. Возможно зрение уже не такое чёткое, и он не заметит её слабости. Её никчемности. Они и без того выплакала слишком много слёз в последнее время. Никто не любит слёзы. Никто. Как и не любит слабых женщин, неспособных постоять за себя. Как и не любит калек. Она зажмурилась и всё же отвернулась, стараясь сдержать просящиеся наружу всхлипы и плакать беззвучно. — Когда-то я потерял жену и годовалую дочь, — тихий голос нарушил тишину. Бетани подняла взгляд на Мастера и вздрогнула от выражения скорби на лице мутанта. Это правда? Она не так много знала о прошлом Мастера. Как, впрочем, и о прошлом черепах. — Я потерял человеческое тело. Потерял возможность жить как привык, на поверхности, среди людей, — он прикрыл глаза отдавшись на волю воспоминаниям. — Хамато Йоши тогда разбился на осколки, и у него оставалось только одно-единственное желание — взять этот осколок и вспороть им живот, — он распахнул глаза и прямо посмотрел в её. — Но он этого не сделал. И я ему благодарен. Благодарен за то, что в созданиях с человеческим разумом он углядел шанс обрести отнятую семью. Что было, если бы он сдался и позволил судьбе унести себя течением на скалы? Я бы не хотел этого знать. Вот как... Мужчина потерял семью и человеческий облик. Но не отчаялся. Даже тогда, в кромешной тьме, не имея никаких гарантий, что жизнь когда-нибудь даст ему что-то светлое, он решил продолжать цепляться за жизнь. По крупицам собирал отнятое судьбой — дом и семью. Как он, не имея на руках ничего, сумел вырастить четырёх младенцев? В одиночку, в канализации? Где находил еду? Из чего сооружал детям теплые постели? Разве это вообще возможно — жить в таких условиях тому, кто раньше был человеком? Для чего он так старался? А если бы не старался... получается, тогда бы не было ни Майки, ни Донни, ни Лео... ни Рафа. Их бы не было. Без помощи взрослого, даже несмотря на стойкость мутантов, они бы умерли. Как Мастер Сплинтер понял, что нельзя сдаваться, что жизнь наладится и сумеет ещё принести приятные мгновения? Как предугадал, что из попытки вырастить чуждых человечеству существ выйдет что-то настолько потрясающее? Откуда знал, что всё получится, и ему удастся воспитать четверых сыновей, которые будут так заботиться о нём. И друг о друге будут заботиться. И даже о такой девушке, как она, будут заботиться. — Поэтому повторю ту мудрость, которую обрёл — не плывите по течению. Плывите против. Вопреки бушующему потоку. Вопреки той силе, что так старается разбить вас о скалы. Помните — в сражении с волнами ваши руки окрепнут, и вы сами станете сильнее. И если к вам подплывут на плоте и предложат помощь — не спешите отталкивать. Вцепитесь в плот крепко, мисс Хилл. Иногда это единственная возможность не утонуть в разбушевавшихся водах. Они ведь даже малейшего намёка не дают, что она им в тягость. Так искренне хотят помочь и поскорее поставить её на ноги... на ногу. Донателло что-то говорил про то, что проводил операцию с расчётом, что потом можно будет поставить протез. В годы до эпидемии медицина достигла значительного прогресса. Может, удастся раздобыть что-то сносное, и она сумеет передвигаться на своих двоих, почти как раньше. — Вы нам не чужая. Чтобы мы, мутанты, начали симпатизировать человеку, достаточно уже того, что вы не испытываете к нам неприязни. Но вы сделали для нас гораздо большее. Вы спасли Микеланджело жизнь. Вы сделали Рафаэля счастливее. Не думайте, что раз волею судьбы мы вынуждены избегать общества, значит не мечтаем о принятии нас людьми. Мы ценим каждого, кто тепло к нам относится. Я вижу, как вы тянетесь к нам. Знаю, что ваши чувства искренние. Поэтому меньшее, что мы можем сделать — это поддержать вас в трудный час. Вы самый близкий и единственный друг нашей семьи, мисс Хилл. Или, если хотите, вы сами часть семьи. А своих мы не бросаем. Мы будем о вас заботиться. Он улыбнулся. Его улыбка была такой обнадёживающей, такой настоящей, что Бетани не выдержала, разрыдалась в голос. На этот раз это были слёзы облегчения. Она не мечтала, что найдутся те, кто будут так хорошо к ней относиться. Не думала, что её посчитают достойной и скажут, что она им как семья. Мастер Сплинтер указал в какую сторону смотреть, чтобы увидеть свет в кромешной тьме. Он её понимает. Знает, как ей тяжело. Обещает, что в итоге её ждёт хороший конец. Или, наоборот, это будет начало чего-то нового. Чего-то обязательно хорошего. Трудного, да. Но хорошего. Она справится. Она сможет. У неё хватит сил. Сделает всё, чтобы поскорее пойти на поправку. Примет любую помощь. Сама будет просить о помощи, не боясь показаться кому-то неудобной. Бетани протерла глаза, желая остановить поток слёз. Те никак не хотели заканчиваться. Зашелестели одежды. Мастер Сплитер поднялся. Трость застучала, приближаясь. Сухая ладонь опустилась ей на плечо и слегка сжала. — Спасибо... — удалось произнести между всхлипами. Он стоял возле кровати, ждал, когда она успокоится. Руку не убирал и не присаживался, хотя, должно быть, ему было тяжело стоять на ногах. Последние дни он выглядел более изможденным чем обычно. — Что же, мы с Микеланджело должно быть утомили вас разговорами, — рука с плеча пропала, голос начал отдаляться. — Наслаждайтесь обедом, мисс Хилл. Будем ждать вас завтра, за столом, во время завтрака. Уже завтра... может она сумеет переодеться в привычную одежду, чтобы не выглядеть такой уж неопрятной. Хотя они изо дня в день видят её такой, так к чему скрывать... И всё же было бы неплохо хотя бы расчесать волосы. Когда послышался звук открываемой двери, Бетани вскинула голову и выпалила вдруг пришедшую на ум просьбу: — А у вас случайно нет расчески? Она серьёзно просит расческу у мутировавшей крысы? Хотя более странно было бы просить её у лишённых волос черепах. В Шелрейсере где-то лежала её собственная. Но легче найти новую, чем объяснить кому-то, где именно та находилась. И всё же нужно было попросить поискать. Ох, как неловко-то... — Есть, — после недолгой паузы заговорил Мастер Сплинтер. — Сыновья как-то привезли мне целый ворох, но пользуюсь я только одной. С радостью отдам вам остальные, — он загадочно улыбнулся и признался: — те не так хорошо справляются с вычёсыванием шерсти. Мастер Сплинтер удалился, а Бетани с улыбкой смотрела на то, как за старым мастером закрылась дверь. О ней заботятся. Её не бросят. Всё будет хорошо.***
Разговор с Мастером преисполнил её уверенности. Однако та продлилась лишь до вечера. Затем наступила ночь. Спальня погрузилась в тишину и, вместе с прокравшейся в комнату тьмой, просочилось удушающее одиночество. Она вновь ощутила себя покинутой и всеми забытой, хотя знала, что другие спят в своих кроватях в этом же доме. Но, возможно, она просто не слышала, как они покинули жилище?.. Может она действительно одна, в пустом доме, а с каждой минутой мертвецы всё ближе и ближе... Ищут возможность пробраться внутрь, дотянуться до окна, чтобы затем вцепиться зубами и разорвать её на части... Нет, она больше не будет в них сомневаться! Бетани решительно перевернулась на другой бок, спиной к окну, и посмотрела на неплотно прикрытую дверь. Чувствовала — Рафаэль там, снаружи. Как и она, он не спал. Сидел у входа, как и в другие ночи. Майки прав. Так больше продолжаться не может. Пришло время поговорить. — Раф... — получилось хрипло и глухо, она прочистила горло и попробовала снова: — Раф, ты там? Скрип за дверью. Ответа нет. — Я знаю, ты меня слышишь. Давай поговорим. Дверь медленно открылась, он вошёл. Сделал пару шагов и остановился вдалеке. Лица было не видно, лишь смутный тёмный силуэт. Нет, так не пойдёт. Бетани включила ночник, разместившийся на тумбе у кровати. Мягкий свет развеял тьму. Теперь она его видит. Теперь он видит и её. Бетани подавила желание прикрыть ампутированную ногу одеялом. — Может подойдёшь ближе? — спросила она, подмечая, что в тусклых золотистых глазах проскользнул страх. — Не хочется кричать через всю комнату. Другие же спят, наверное. Рафаэль не сдвинулся с места. — Я боюсь подходить к тебе, — признался он. — Почему? — Боюсь причинить тебе ещё больше боли, чем уже причинил, — он скользнул полным сожаления взглядом вдоль её тела, задержавшись на травмированной ноге. Так это правда? Он действительно считает, что она винит его? — Ты ничего не сделал, — она мотнула головой. — Сделал, Бет. Вина в случившемся целиком на мне. Она нахмурилась. — Никто не виноват, просто так получилось. Он растянул губы в подобии горькой улыбки. Глаза не улыбались. — Не будь так добра ко мне. Ты слепа, раз не видишь того, как ужасно я с тобой поступил, — его голос дрогнул, он на секунду опустил взгляд в пол, затем поднял полные отчаяния глаза на неё. — Я должен был защитить... я ведь обещал защищать... а сам только подтолкнул тебя к опасности. Я... я и сам для тебя опасность. Я не должен был говорить тебе тех слов. И не должен был хватать за руку. Вот к чему всё привело... я... я понимаю, почему ты не хочешь меня видеть, — он сделал неуверенный шаг вперёд. — Но разреши помогать, пока не окрепнешь. Мы найдем тебе лагерь. Ещё лучше, чем тот. Обязательно подыщем тебе место среди хороших людей. Место, где ты сможешь остаться, — он тяжело сглотнул. — Потерпи меня ещё немного, прошу. Я буду стараться не попадаться на глаза. И больше не трону. Обещаю. К горлу подступил ком горечи. Пальцы до боли сжали край одеяла. Его слова звучали так, будто он искал предлог избавиться от неё. Будто хотел убедить, что покинуть их будет для неё же лучше. А сам, наверное, думал, как помягче сказать, что она ему больше не нужна и что он не желает видеть её рядом. Никому не нужна такая калека как она. Никому. — Ты меня прогоняешь? — лишь чудом удалось произнести фразу ровно, никак не выдав истинные чувства. Но тело начало предавать её. Горло сдавило, глаза жгло. Она склонила голову, чтобы он не видел её слёз, готовых вот-вот сорваться с ресниц. — Ты же сама хочешь уйти, — в его голосе было замешательство. Она? Уйти? После того, как в первую неделю знакомства с мутантами молила, чтобы они её оставили? Для него ничего не значат те слова любви, которые она не раз ему говорила? Он что, думает, для неё всё было в шутку, не всерьёз? — Почему ты так решил? — она вскинула голову. Щекам стало горячо и влажно. В голос просочилась злость. Почему он не понимает? — Разве я говорила, что мне с тобою плохо? Рафаэль нахмурился и нерешительно произнёс: — Но ты же с тем человеком... с Карлосом... — Да не хочу я жить с людьми, пойми ты наконец! Она не желала, чтобы слова прозвучали так громко, но уже не могла говорить тихо. Остатки спокойствия растаяли при упоминании имени. Воспоминания о ненавистных прикосновениях поглотили её. Она не могла больше удерживать их в себе. Ей нужно было поделиться теми воспоминаниями. Может, тогда они оставят её в покое и больше не будут терзать: — От людей, от мужчин, я получала одни унижения! Хочешь узнать о моей жизни на ферме? Хочешь? Так слушай! Золотистые глаза расширились. Пока он не перебил, она продолжила: — Да, вначале там было хорошо. Общая беда сплотила. Выжившие были заняты поисками продовольствия, обустройством лагеря, его защитой. Фермой заправляли трое, — перед глазами возникли ненавистные лица. Она так старалась забыть, как те выглядели, но их образы намертво въелись в подсознание. — Джек, Саймон и Малек. Они распределяли обязанности, следили чтобы лагерь работал как отлаженный механизм. И если одна из этих шестеренок барахлила или, не дай бог, мешала другим, её выкидывали. Лукаса вышвырнули за ворота только потому, что тот не уследил, и из загона сбежали два кролика. Из-за кроликов, понимаешь? Через день я видела мертвеца у забора в его куртке. Они просто отправили его на верную смерть! Все боялись, что их постигнет та же участь, если они сделают что-то не так! А потом... Она на секунду замолчала, давя рвущийся наружу всхлип. Говорить стало тяжелее. Но она должна рассказать. Пусть знает. Пусть. Тяжёлый взгляд Рафаэля прожигал насквозь. Он ведь догадывается, о чём пойдёт дальше речь. Она ведь говорила ему, что из-за страха ей приходилось делить постель с тем, кто был ей противен. Они никогда не поднимали эту тему. Она не хотела, чтобы он знал подробности. Ей не хотелось, чтобы он знал о всей той грязи, через которую была вынуждена пройти. Она боялась ему разонравиться. Сейчас стало всё равно. Калека не сможет стать ещё более жалкой, чем уже есть. Она набрала полную грудь воздуха, сжала край одеяла и продолжила: — Потом Малек позвал меня в свою комнату. Вечером. Одну. Я часто ловила на себе его взгляды и понимала, для чего именно он меня зовёт, — она опустила взгляд на побелевшие костяшки пальцев, которыми вцепилась в одеяло. — Я не хотела. Я отказала ему. Но он ответил, что тогда я закончу так же, как Лукас и Джессика. За неделю до этого он о чём-то спорил с Джесс, такой же молодой девушкой, как и я.… а потом она пропала. Бетани посмотрела на Рафаэля. Перемотанные бинтами кулаки сжимались и разжимались. Выражение лица было нечитаемым. Невозможно было понять, злится ли он тех мужчин, или просто испытывает негодование, что ему приходится выслушивать всю эту историю. Стало стыдно за собственную слабость. Почему она такая трусиха? Почему пошла лёгким путём и просто дала тому мужчине то, что тот хотел? Не в силах больше видеть, как Раф на неё смотрит, она спрятала лицо в ладонях. Стало легче. Перестало быть страшно, что вскоре она увидит презрение на лице мутанта. — Я не хотела умирать, Раф! Я так не хотела! Поэтому всегда приходила. Когда бы он ни позвал, всегда шла к нему. Приходила в его спальню. Приходила в амбар, где он прижимал меня к стене и... Она затряслась всем телом и не смогла закончить фразу. Вдохнула, выдохнула, попыталась вытереть слезы, искоса посмотрела на Рафаэля, не выдержала его обжигающего взгляда и зажмурилась. Нужно договорить. Нужно. — А потом меня стал зазывать к себе Саймон. Затем Джек. Я боялась того, что они сделают, если откажу. Я так боялась их, поэтому делала всё, что они бы ни попросили. Другие узнали об этом. Все думали, что я таким образом себе выторговывала лучшее место на ферме — большую порцию еды, меньше работы. Меня ненавидели остальные. Презирали. А что я могла поделать? Я не могла ничего сказать против! Не могла даже наставить пистолет и хоть как-то пригрозить им. Мне только хотелось, чтобы они уже от меня отстали. Хотелось уйти, но снаружи было так страшно... а потом зомби проникли на территорию и пришлось бежать. Она распахнула глаза. Слёзы обжигали щёки, капали с подбородка на сжимающие одеяло руки. В глазах Рафаэля она видела отражение своего отчаяния. Там не было презрения, не было пренебрежения. Его взгляд источал такую боль, что, если бы она могла встать, то не задумываясь кинулась бы ему в объятия, поцеловала бы, сказала бы, что не стоит тревожиться, ведь всё в прошлом... но она не может подняться с кровати, а Рафаэль, возможно, вовсе не хочет её объятий. Бетани тяжело сглотнула и попыталась улыбнуться: — Потом я встретила вас. Вы оказались вовсе не такими как они. Ничего от меня не требовали. Даже когда я от отчаяния предложила, ты отказал... Я знаю, ты не такой как те люди, Раф, — он вздрогнул, янтарные глаза в удивлении расширились. — Ты не такой как те мужчины. Намного лучше, добрее. Мне просто хорошо с тобой. Отчасти, хорошо потому, что ты не похож на человека. Когда Карлос коснулся меня... я так испугалась, что не могла пошевелиться от ужаса. Не могла оттолкнуть. С тобой такого нет. От твоих рук я не впадаю в панику. Потому что не вижу в тебе тех мужчин. Тебя ведь сложно с человеком спутать. И знаешь — это хорошо. Хорошо, что ты не человек. Потому что с человеком я бы уже не смогла. Встреча с Карлосом только стала тому подтверждением. По непонятной тогда причине она нервничала уже только потому, что тот проявлял к ней интерес, а от его прикосновений и вовсе впала в настоящую панику. Его человеческое лицо, особенно в полумраке, было слишком похоже на лица тех, других. Ей не нужны постоянные болезненные напоминания о произошедшем на ферме. Ей не нужно человечество. Ни вместе, как народ, ни отдельные его представители. Ей нужна только горстка мутантов. Только с ними ей спокойно. Только в его объятиях ей хорошо. — Я не хочу к людям, Раф. Я хочу остаться с тобой, — она опустила взгляд и посмотрела на изувеченную ногу. Может ли она просить о том, чтобы он был с ней как прежде? Нужна ли ему калека в роли возлюбленной? Бетани подтянула одеяло повыше, к груди, борясь с желанием спрятаться под ним с головой. Так страшно услышать отказ. Тяжело сглотнула и произнесла: — Поэтому... если я всё ещё тебе нравлюсь несмотря на... несмотря на уродство... я хочу остаться, хочу быть с тобой... хочу... Она боялась поднять взгляд. Молчание пугало. — Почему ты молчишь?.. Скажи хоть что-то, — пробормотала она своим коленям. Колену. О чём она просит? Зачем? Она ему не нужна, это же очевидно... — Бетти... Она вздрогнула от голоса, больше похожего на предсмертный хрип. Нерешительно подняла голову. Пошатываясь, Рафаэль вмиг пересёк комнату. Оказавшись рядом, рухнул на колени возле кровати. Трясущимися руками осторожно дотронулся до её ладони, трепетно сжал её в своих. — Бетти... моя бедная Бетти... Начал выцеловывать каждую костяшку, каждую подушечку, каждую пересекающую ладонь линию. Нежно прижимался губами. Любовно гладил кончиками пальцев и дрожащим голосом шептал: — Это так ужасно... прости меня, родная. Прости-прости... Горячо выдохнул, опалив кожу. Шумно втянул носом воздух, вбирая её запах. Словно выплыл на поверхность и никак не мог надышаться. — Я идиот... я не знал... я не понял, что всё было так... что же я наделал?.. Его руки дрожали. Он сам дрожал, будто пробыл на морозе целую вечность и никак не мог согреться. Ластился к её руке так, словно она была его тёплым пледом или кружкой горячего какао промозглой зимней ночью. — Люблю тебя, — поцелуй в середину ладони. — Люблю... люблю... Каждому пальцу досталось по одному поцелую и по одному признанию в чувстве вечной привязанности. — Ты самая лучшая, самая красивая... всегда-всегда... я никогда не буду думать иначе. Никогда. Прости... прости, — говорил он, продолжая водить губами по чувствительной коже ладони. Затем прижался к ней влажной щекой. Его мощные плечи вздрагивали. Он плакал. Она никогда не видела его настолько сломленным, настолько ранимым. Искренность его слов проникала глубоко в сердце и согревала душу. Он был полностью открыт перед ней. Она тонула в его выставленных напоказ чувствах. Захлёбывалась в волне сожаления и бесконечных "прости". Может ли она унять его боль? Свободной рукой она дотянулась до его головы, положила ладонь на затылок. Он сжался от прикосновения. На секунду даже показалось, что он ожидал удара, но когда его не последовало, чуть расслабился. Она провела пальцами по ткани банданы, надеясь через прикосновение успокоить его. Он всхлипнул, затрясся сильнее и поднял совершенно больные глаза на неё: — Позволь быть рядом. Разреши любить тебя. Я больше никогда... — он придвинулся ближе: — Я постараюсь быть лучше... если можешь, прости... Он сморгнул слёзы и тяжело, надрывно и с придыханием, стал молить: — Пожалуйста, останься... умоляю, не покидай меня... я так хочу быть с тобой... Бетти... моя любимая Бетти... Он вновь ткнулся лицом в её ладонь и зарыдал. Она успокаивающе гладила его по макушке и плакала вместе с ним. Какое-то время они сидели в тишине, слушая сбившееся дыхание друг друга. Когда Бетани почувствовала, что тяжесть перестала сдавливать грудную клетку, то позвала: — Раф? Он поднял беззащитный взгляд и посмотрел так, будто от неё зависела жизнь вселенной, не меньше. Ткань под глазами пропиталась влагой. Ещё ведь не поздно попытаться из осколков собрать тот хрупкий, уютный мирок, который она нашла в его объятиях, когда в остальном мире начал твориться хаос? Ещё ведь можно склеить его обратно и спрятаться под толстый слой стекла, как в хрустальный шар? Только теперь она сама будет его охранять и не допустит, чтобы он когда-нибудь ещё раз, по неосторожности, разбился. — Я не ищу в тебе защитника. Я ищу в тебе мужчину, с которым вместе захочу провести конец света. Хочу сама быть сильной. Хочу научиться быть храброй. Пока выходит, правда, неважно... но ты мне поможешь, правда? Надежда зажгла янтарные глаза. — Помогу. Она положила ладонь поверх бережно сжимающих её кисть рук. — Тогда отнеси меня наружу, на пляж. Сегодня ясное небо. Мы и так пропустили слишком много ночей. Может, даже увидим звездопад. Робкая улыбка озарила его лицо. Сквозь слёзы она улыбнулась в ответ. Он поднял её на руки, прижал к себе как самое драгоценное. Осторожно ступая по дощатым ступеням, спустился вниз, в холл. Распахнул входную дверь и шагнул в ночь. Бетани с наслаждением втянула влажный прибрежный воздух и немного сместилась в его объятиях. Откинула голову на придерживающее её предплечье, посмотрела вверх. Миллиарды звёзд сверкали на небосводе. Вселенная продолжала жить. Теперь всё будет хорошо. Впереди их ждал целый дивный новый мир.