Придумай светлый мир

Перепишу на чистые листы Любовь и я, И где-то рядом ты. Лишь лучшее, Не думать о дурном, Переживем, мы все переживем. (Р. Курик) Утро наступило слишком стремительно и непростительно быстро. Я открыл глаза, мне потребовалась минута, чтобы осознать, что нахожусь я в гостиничном номере, сейчас тур, город по счету черт знает какой. И тут я вспомнил. Вспомнил все, что было вчера. Юрины губы, наши страстные поцелуи, наше безумное соитие, похожее на шаманское таинство очищения и исцеления через боль. Вспомнил то, как я стонал, извивался и просил еще. Мне стало страшно, а еще стыдно и тошно. Я впервые в жизни почувствовал, что такое паническая атака. Пришлось зажать себе рот рукой, чтобы не заорать или не зарыдать. Наверное теперь я буду еще лучше играть Клода в «Волосах», потому что теперь я был уверен, что испытал ужасы вполне сопоставимые с его наркоманскими приходами. На моем бедре лежала рука Юры, лежала так естественно, что меня просто затрясло. Я не мог больше оставаться на месте. Выскочив из кровати, я наскоро накинул халат на голое тело и выбежал босиком на балкон. Ступни обожглись об ледяной кафель, изо рта шел пар — температура едва ли поднялась выше нуля градусов. Плевать. Я оперся локтями об балконный парапет и сжал виски ладонями. Нужно успокоиться. Что сделано, то уже не отменишь и не вернешь все назад. Да и вчера я не особо сопротивлялся. Я хотел этого. В таких случаях мой отец говорит: «нечего на зеркало пенять, коли рожа крива». Я вздохнул, пытаясь унять эмоции, потер виски пальцами и вошел обратно в номер. Юра уже сидел на кровати одетым. Его лицо было мрачнее тучи, он смотрел на меня своими потемневшими глазами, на этот раз, увы, не от страсти. В глубине его глаз плескалась боль, как будто гранитно-серые волны ударялись и прибрежные камни. Сердце кольнуло болью, мне не хотелось, чтобы Юра испытывал ту же бурю, что была у меня внутри. Совесть кольнула тоже, издевательски шепча: «все из-за тебя». Мысленно послав ее, я принялся одеваться. Разбросанная у кровати одежда обжигала пальцы, вытягивала из памяти вспышки вчерашней ночи. Но смущение от собственной наготы было сильнее. Я оделся и сел в кресло напротив Юры, пристально взглянул ему в глаза. В номере висела гнетущая тишина. Казалось, было слышно, как течет кровь по венам. Мы оба понимали, что разговора не избежать, но никто не решался начать.  — Чувствую себя насильником, использовавшим невинную жертву, — Юрины губы искривила горькая усмешка. Болезненная гримаса на моем лице появилась сама собой. Мне хотелось, чтобы разговор начался явно не с такой фразы. Голос мужчины был тихим, глухим и каким-то убитым.  — Перестань, — мой ответ вышел слишком резким, жестким и стремительным. — Если бы мы оба не хотели, то этого бы не произошло, — я попытался смягчить свой ответ. В глазах Юрона как будто на миг зажглась надежда.  — Все очень сложно, — продолжил мужчина, глядя куда-то в стену мне за плечо. И вдруг что-то изменилось. Юра выпрямился на кровати.  — А знаешь, Женя, — он выделил мое имя как-то язвительно. В эту секунду мужчина стал таким, каким его все не очень любили — деловым, холодным и требовательным. Таким, каким он бывает, когда устраивает разносы за опоздания и перебор с выпивкой в туре, — мне сорок четыре, я счастливый муж и отец… — возникла пауза, мне стало не по себе, губы Юрона дернулись, он сдержался и промолчал, но я то знал, что он хотел сказать, — «счастливый, в отличии от тебя». Я был благодарен, что он не сказал этого, боюсь, скажи он эти слова, — нами была бы пройдена точка невозврата. Нами… Какое странное слово. В глазах зло защипало, я посмотрел на него с вызовом.  — Я просто хотел сделать счастливым тебя. Счастливым, хоть чуть-чуть. Ты вырос на моих глазах, во всех смыслах. Ты стал мне родным и близким. Я полюбил тебя. И я сейчас не про пидорство, — я открыл было рот, чтобы возразить, но Юра безапелляционно махнул на меня рукой. Я прикусил язык. Юрон был откровенно зол. Я не видел его таким давно, или даже никогда. Я сжался в кресле, осознавая, на какую высоту я взлетел, и как же больно я сейчас с нее падаю. Я возомнил о себе, что Мелисов будет вечно носить меня на руках, как лучшего вокалиста Эпидемии. Я очень быстро забыл о том, как благоговейно смотрел на Юру, открыв рот, и ловил каждое его слово. Слишком быстро поверил в себя, считая, что мне все можно. И сейчас получал за это по заслугам.  — Ни ты, ни я тут не пидоры. Да господи, — мужчина вскочил на ноги, начиная нервно ходить по комнате, — к хуям эти термины. Любовь, твою мать, не имеет пола. Поцелуи и секс не могут быть неправильными, если они по любви. Я люблю Надю. Но я люблю и тебя. Для меня ты — цветок, который рос на моих глазах, который я поливал с любовью, и который из бутона, распустился прекрасным соцветием, вот тут, — Юра с силой ткнул себя пальцем в грудь, — и мне больно смотреть, как мой цветок задыхается в куче дерьма. В которую более того, бездарно загнал себя сам. Ты загнан, Егоров. И ты скоро сломаешься. Ты почти уже сломался. Она не будет плакать по тебе, если тебя не станет. Плакать буду я. Плакать и пить, потому что не удержал, не сберег, не помог. И больше не напишу ни одной строчки, потому что мое сердце перестанет биться в этот момент. И даже сейчас, когда я наконец решился поддержать тебя, согреть, помочь, — ты отталкиваешь меня. Браво, Егоров. Ты истинный герой. Юра зло прислонился спиной к стене, запуская пальцы в волосы и пытаясь выровнять дыхание. Я же сидел в кресле, сжавшись в мелкое ничто, уронив голову на ладони. Из уголка глаза по щеке предательски скатилась горячая слеза. В голове было пусто. Я осознал правоту Юры, печальность своего положения и то, что обидел его, незаслуженно и зря. Было снова больно, стыдно и противно от себя. Наверное, я просто идиот.  — Я люблю тебя, — Юра нарушил тишину после паузы, которая ему потребовалась для того, чтобы успокоиться. — Люблю каждую твою кудряшку, всего тебя от макушки до кончиков пальцев. И да, я хочу тебя. Хочу быть с тобой, хочу обнимать, целовать, заботиться, оберегать. Делать счастливым. Если тебе это не нужно, если тебе не нужен я, так и скажи. Эта ночь останется в этом номере. Мы будем просто друзьями. Я справлюсь с собой, мне не пятнадцать. Юра нервно барабанил пальцами по прикроватной тумбе. В его голосе сквозила обреченность. Он переживал, не зная какой реакции ждать от меня. Я рискнул поднять глаза и посмотреть на него. Напротив сидел один из самых дорогих для меня людей. Один из самых родных и близких. Он был мне очень нужен. И я его тоже любил. Этой странной, непонятной, необъяснимой любовью, но все же любил. И очень хотел быть счастливым. Хотя бы иногда. Хотя бы с ним.  — Я люблю тебя, Юр. Очень сильно люблю. Ты мне очень нужен. И я хочу быть счастливым, как это было вчера вечером и ночью, — слова давались с трудом, но они были нужны и были правильными. — Я хочу, чтобы ты знал, мне было очень хорошо с тобой, и я ни о чем не жалею. Юра долго смотрел мне в глаза, я не отводил взгляд, хотел, чтобы он понял, что я искренен на все сто. Мужчина встал с кровати, пересекая комнату в два шага, опустил руки на подлокотники кресла по обе стороны от меня, и навис сверху, не отрываясь от моих глаз. Наши лица были очень близко, и я вновь чувствовал на своих губах его дыхание.  — Тогда позволь себе быть счастливым, а мне позволь тебя счастливым делать. Позволь нам любить друг друга, — голос Юрона стал мягким и вибрирующим, он словно заворожил меня, и я кивнул, соглашаясь на все, что бы не ждало меня за следующим поворотом судьбы. В следующую секунду губы Юрки накрыли мои, и я вновь полетел в калейдоскоп ощущений, как вчера, с той лишь разницей, что сегодня я смело обнял его за шею, зарылся пальцами в волосы и целовался как сумасшедший, отпуская себя и все мысли и предрассудки, забывая дышать и улыбаясь в поцелуй. Когда не хватило воздуха, мы оторвались друг от друга и Юрон притянул меня к своей горячей груди, обнимая до хруста в ребрах. Я жался к нему еще сильнее, обнимая в ответ максимально крепко. Уткнувшись носом в мужскую шею, пахнущую терпким парфюмом, я блаженно прикрыл глаза, чувствуя, как тепло наполняет мои вены, вытесняя холод и боль.  — Прости меня, — прошептал я на грани слышимости, но не сомневаясь, что он услышит меня, как слышал всегда, слышал своим сердцем.  — Ты просто дурак, мелкий, — хмыкнул Юрка с улыбкой, тоже оттаивая, — а на дураков, как известно, не обижаются. — Я прыснул ему в шею.  — И ты меня тоже прости, наговорил тебе дерьма, — мужчина снова посерьезнел, его ладони скользнули мне под майку, и начали гладить меня по спине, как бы извиняясь. Я вздрогнул, в момент покрываясь мурашками удовольствия.  — То, что ты сказал — это правда, Юр, а на правду не обижаются, также как и на дураков. Юрон облегченно хохотнул, тряхнув головой:  — Растешь, мелкий. Я почувствовал, как губы Юры коснулись моего уха, и он прошептал: «Надолго и вдвоем, переживем, мы все переживем…». Я счастливо улыбался, глядя, как над городом сияет солнечный полдень, и чувствовал, что теперь я действительно смогу быть счастливым.