А был ли мальчик?

Незаметно проходили месяцы. Я знал, что Никита скоро уедет в Америку, и не питал иллюзий насчет его возвращения: все мои юные ученики и просто знакомые, которым удавалось уехать на долгосрочную учебу за границу, так или иначе оставались там навсегда. Честолюбивый Никита с самого начала строил наполеоновские планы: попасть в американскую хоккейную команду, стать первоклассным игроком, со временем прославиться и покорить весь мир своей персоной. – Вадим Андреевич, – бывало, говорил он, мечтательно глядя куда-то в необозримые дали будущего, – когда я буду мировой знаменитостью и заработаю миллионы долларов, я куплю вам школу, и вы будете самым крутым учителем в стране. – Никитос, если ты вдруг захочешь мне помочь, то лучше переведи на мой счет деньги для открытия школы, а уж я найду им достойное применение, – шутил я. Наша «тайная любовь» с Никитой была трогательной, чуткой и всегда недоговоренной, даже для нас двоих. Я не позволял себе вольностей в отношении него, он это чувствовал и тоже не переходил опасной черты, за которой могло начаться неизвестно что. Однако в последний свой визит Никита преподнес мне неожиданный «подарок», который я уже никогда не забуду. Он навечно останется со мной – в моих пальцах, в моей душе, в моей судьбе. Мы заканчивали урок, и неумолимо приближалась минута расставания. Мне было не то чтобы больно осознавать, что наступил финал наших чудесных отношений, но было как-то грустно при мысли о том, что ТАКОЕ уже никогда не повторится. Потому что Никита – один на целую Вселенную, и все те мальчики, которые будут хоть чем-то его напоминать, навсегда останутся лишь жалкой имитацией, несовершенным подражанием идеалу. – Ну, что, я, наверное, пойду, – наконец сказал Никита, – да? – А деньги за два занятия? – вдруг опомнился я с деланным возмущением. – Забыл, негодник?! – Ой, точно, – спохватился он, доставая из сумки две купюры, – прошу прощения, я не нарочно. Никита положил деньги на край стола, но едва я потянулся за ними, как он схватил их и… засунул под резинку своих спортивных штанов, прямо туда, где скрывалось его мужское хозяйство. – И что, ты решил оставить меня напоследок без зарплаты? – насмешливо глядя на ученика, поинтересовался я. – Не-а, – с хитрой улыбкой ответил Никита и блеснул глазами. – Тогда верни деньги на стол, – спокойно сказал я и выжидающе уставился на него. – Не-а, – повторил этот упрямец и расплылся в ухмылке. – То есть, я так понимаю, мне придется их взять самому? – сделал я пикантное предположение. Никита неопределенно пожал плечами, по-прежнему широко улыбаясь. – Хорошо, если ты настаиваешь, я возьму их сам, – сказал я, решительно поднимаясь и подходя к стулу, на котором он сидел. Никита хохотнул и, отъехав на стуле к стене, развернулся на сто восемьдесят градусов, подставив мне спину. Я, недолго думая, сзади обхватил его за грудь одной рукой, а другой невозмутимо полез «за зарплатой». Никита взвизгнул сквозь громкий смех и согнулся пополам, не давая мне проникнуть в его святая святых. Однако я без труда распрямил худенькое тельце и запустил ладонь под резинку штанов. Моя рука соприкоснулась с трикотажной тканью его трусов и быстро обежала вокруг больших (мягких и не очень) холмов, скрытых под ними. Впрочем, денег я там не нащупал. – Чудовище, ты их под яйца спрятал, что ли?! – воскликнул я. – Ага, – хмыкнул Никита, слегка задыхаясь. – Тогда мне придется залезть к тебе в трусы, – предупредил я. – Или все-таки сам отдашь? – Не-а, – последовал весьма ожидаемый ответ. – Как хочешь! – И я с замиранием сердца проник внутрь, прямиком в жаркую Африку, где росла огромная гладкоствольная пальма с налитыми кокосами. Среди знойной растительности я обнаружил то, за чем сюда пожаловал, но две несчастные бумажки меня уже совсем не интересовали… Мы стояли, крепко прижавшись друг к другу. Никита вжимался ягодицами в мой пах. Одной рукой я крепко обнимал мальчика, а другой самозабвенно совершал в его промежности самый древний в мире ритуал. Когда же пальцы мне обожгло горячее кокосовое молоко, время остановилось – на несколько бесконечных мгновений мы погрузились в Вечность. *** Жизнь размеренно шла вперед. У меня появлялись и исчезали ученики, нужно было решать новые проблемы, назначать важные встречи и отмечать знаменательные события. Среди повседневной суеты я все реже вспоминал Никиту, но уж если предавался воспоминаниям о «нашей тайне», то с неизменной нежностью и любовью. Время от времени знакомая вкратце рассказывала мне о жизни юного хоккеиста за границей и его успехах в американской спортивной школе. Говорила, что, судя по фотографиям, которые Никита слал матери, он сильно изменился – вырос и возмужал. Прошло два года с момента нашей последней (незабываемой!) встречи. Однажды в конце лета мне неожиданно позвонила мама Никиты и сказала, что он приехал на побывку домой. Она попросила меня провести с парнем занятие и послушать, насколько хорошо он теперь владеет английским. Нужно ли говорить о том, КАК я ждал нашего нового «свидания»? Я буквально летал на крыльях от радостного волнения. Я представляя, как Никита врывается в дом, по обыкновению озаряя все вокруг своей бесподобной улыбкой. В день урока я едва дождался минуты, когда в дверь позвонили, и помчался открывать, дивясь буйству собственных эмоций… На пороге стоял огромный незнакомый бугай в шортах и бейсболке. Он был на две головы выше меня. – Здравствуйте, Вадим Андреевич, – поздоровался со мной пришелец густым баритоном. – Не узнаете? – Никита? – произнес я, стараясь не выдать растерянности в голосе. – Прости, но тебя невозможно узнать. Ну, проходи. Бугай вальяжно сбросил с ног сандалии и прошел ко мне в комнату. Он рассеянно огляделся вокруг и со скучающим видом уселся на мой стул – теперь он едва умещался на сидении. – Может, чаю? – без особой уверенности спросил я, отказываясь верить в то, что этот человек – мой обожаемый Никита. Услышав про чай, гость недовольно скривил рот и отрицательно помотал головой. Я заметил, что у него слегка оттопырены обе губы – это придавало всему лицу не самое приятное выражение. Наверняка губы деформировались от постоянной носки зубных протекторов, которые хоккеисты надевают на тренировках и во время игры. Бугай вытащил из кармана небольшую бутылку воды и сделал глоток. Я только сейчас понял: Никита стал походить на стопроцентного американца и, увы, неумолимо превращался в профессионального хоккеиста. А еще я осознал с убийственной ясностью, что во Вселенной больше не существует очаровательного мальчика, который так искренне меня любил и который когда-то подарил мне столько часов безбрежного, неизмеримого счастья… Мы о чем-то говорили на английском языке. Никита рассказывал о своей жизни в Штатах, не испытывая никаких лингвистических затруднений. Странно, если бы после двух лет общения исключительно на английском у него остались проблемы с разговорной речью. Он говорил, я время от времени механически задавал вопросы, а сам отчаянно вглядывался в этого гигантского, мускулистого парня, пытаясь обнаружить в нем хоть какие-то остатки того, прошлого Никиты. Ничего, ровным счетом ничего. Сегодняшний Никита не вызывал у меня ни малейшей симпатии, и я еле дождался конца урока, чтобы распрощаться с этим американцем. – Что мне сказать маме? – спросил он в коридоре. – Мне нужно еще приходить к вам на занятия? Может, надо грамматику подтянуть? – Нет, нет, скажи ей, что такой необходимости нет, – поспешно сказал я. – У тебя великолепный английский, поэтому можешь спокойно отдыхать. – Отлично, – с облегчением произнес парень. – Тогда всего вам хорошего. Я закрыл за ним дверь и тоже вздохнул с облегчением. – Ну что, – обратился я сам к себе, – доволен экспериментом? Ведь знал же, что нельзя реанимировать прошлое и пытаться заново его пережить. Что, недостаточно тебе было воспоминаний? В них твой Никита навсегда оставался бы ангельским созданием, самым любимым мальчиком в мире. А теперь ты даже не знаешь, был ли мальчик на самом деле или же он – просто плод твоего воображения… Расстроенный, я прошел на кухню, чтобы заварить чай. Едва я открыл дверцу шкафчика, из него выпала пачка чая пуэр. Я долго пытался вспомнить, откуда у меня эта гадость – пуэр всегда вызывал у меня стойкое отвращение…