А был ли мальчик?

Я с нетерпением ждал занятий с Никитой и упивался общением с ним. Наши отношения были странными и непонятными. Они выходили далеко за рамки привычного альянса «учитель – ученик», но очень сложно сказать, кем мы на самом деле были друг для друга. Приятелями? Да ну, бросьте вы: когда между людьми разница в двадцать лет, какое там может быть приятельство? Иногда Никита утверждал, что видел во мне отца, но мальчик, вероятно, имел очень необычные представления о том, какими бывают отношения между отцом и сыном: «сынок» позволял себе такое в моей компании, за что иной папаша избил бы собственного отпрыска до полусмерти. Любовником, слава богу, я его никогда не видел даже в фантазиях, но над нами неизменно витала аура чувственного томления. Касания Никиты были мне бесконечно приятны, аромат юношеского тела вызывал головокружение, а его подвижным лицом с обезоруживающей улыбкой я мог любоваться целую вечность. Возможно, наши отношения были пронзительно сладостными именно потому, что они всегда пребывали в состоянии мерцающей неопределенности. И еще потому что я знал, что у них не может быть будущего. Все, что я мог себе позволить – это наслаждаться настоящим моментом. Ход наших уроков был совершенно непредсказуем, и инициатором этой непредсказуемости всегда оказывался Никита. Он мог прервать проверку домашнего задания и задать вопрос совершенно не по теме, инициируя один из наших замечательно нелепых диалогов. – Вадим Андреевич, вы бабник? – как-то спрашивает Никита, обрывая на полуслове мои объяснения. – Да нет, – криво усмехаюсь я. – Совсем не бабник. – А я бабник, – вздыхает Никита. – Я влюблен во всех девчонок нашего класса. Со всеми целуюсь, а они из-за меня дерутся. Потом без всякого перехода спрашивает: – А как по-английски будет «конюшня»? – “Stable”, – отвечаю я, пожимая плечами. Услышав это, Никита разражается неистовым смехом, с грохотом выпадает из кресла и принимается кататься по паласу. – Stable! – захлебываясь от хохота, повторяет он. – Stable! – Именно так, – подтверждаю я, невозмутимо поднимая пацана на ноги и упихивая его обратно в сидение. – Скажи, что смешного? – Это погоняла одной девочки, – поясняет Никита, вытирая слезы. – Мы ее называем «Конюшня», потому что у нее огромные зубы, и кажется, что целуешься с лошадью! – Балбесы, – сурово хмурясь, выношу я порицание, но не выдерживаю и издаю непедагогичное хрюканье. Никита улыбается, слегка тянется ко мне и, делая губы трубочкой, издает смачный звук поцелуя. – Вы же меня любите, Вадим Андреевич? – произносит он скорее утвердительно. – Люблю, – со вздохом признаю я. Потом улыбаюсь и с нежностью запускаю руку в его коротко остриженные, но очень густые волосы. Мы одновременно тянемся друг к другу и слегка ударяемся лбами. В таком положении молча сидим несколько минут, и состояние наше, заключенное в эти временные пределы, именуется счастьем… Однажды во время чаепития, ставшего неотъемлемым ритуалом наших уроков, Никита познакомил меня в ютюбе с передачей «+100500», в которой некто Макс комментировал любительские видеоклипы. Мы оба ржали как кони, и я помню, что под конец у меня начали литься из глаз слезы. – Ой, бля-а-адь! – простонал я, чувствуя, что больше не в состоянии корчиться от смеха. – Выключай, или я умру! Услышав от меня непроизвольный мат, Никита зашелся в новом припадке веселья и умоляюще потряс руками и головой: дескать, подождите немного, еще только один выпуск! Выпуск этот начинался знаменитым изречением от Зигмунда Фрейда: «Дрочат все, а тот, кто говорит, что не дрочит, дрочит в три раза больше всех!» После этих слов Никита потянулся к мышке и выставил программу на начало. Снова появился веселый Макс и снова проговорил те же озорные слова. Дослушав их до конца, Никита повторил процедуру и заставил меня прослушать краткий курс по сексологии еще разок. Потом выключил ролик и с хитрым взглядом исподлобья спросил меня: – Вадим Андреевич, а вы дрочите? Я несколько секунд обдумывал варианты ответа, после чего с усмешкой поинтересовался: – А если я скажу, что нет? – Тогда я решу, что вы дрочите больше всех, – скаля зубы, сказал Никита. – Черт, малолетний провокатор, – проговорил я, принимая наигранно озабоченный вид, – что бы я ни сказал, все обернется против меня! Никита широко ухмыльнулся и положил мне на плечи обе руки. – Вадим Андреевич, да вы скажите прямо, что гоняете лысого по ночам, – успокаивающим тоном посоветовал юный психотерапевт, – облегчите душу добровольным признанием. В этом же нет ничего плохого… И продекламировал озорной стишок: Солнце, воздух, онанизм Укрепляют организм, Уменьшают вес мудей И расходы на блядей. Я начал ощущать приятное возбуждение в затылке. Оно устремилось вниз по позвоночнику и отозвалось сладким покалыванием в промежности. Двусмысленность ситуации (очаровательный парень держит тебя за плечи и вызывает на откровенные разговоры) лишь усиливала пикантность момента. Я решил «перевести стрелки» и вызвать на откровенность самого Никиту. – Значит, ты укрепляешь организм регулярной мастурбацией? – понизив голос, наполовину утвердительно спросил я. – Давно балуешься? – С двенадцати лет, – глядя мне прямо в глаза, прямолинейно ответил он. – Уже четыре года. – Тебе же пятнадцать – значит, только три. – Нет, мне уже исполнилось шестнадцать, – возразил Никита. – О, да ты онанист со стажем, – протянул я голосом, который невольно начал окрашиваться эротическими обертонами. Я почувствовал, как меня охватывает нешуточное возбуждение. Благо, с утра я надел под джинсы облегающие плавки, и постороннему глазу не было заметно вздыбление моего члена. – Болт, наверное, уже здорово разработал, да? – Ага, у меня больше всех в хоккейной команде, – подтвердил Никита, глаза которого подернулись дымкой сексуального томления. – И яйца самые крупные. – Ты уже бреешь яйца? – с наслаждением продолжал я «допрос»: не каждый день мне доводилось разговаривать с ребятами на подобные темы. – Нет, у меня не очень волосатые. – Все равно попробуй разок, – посоветовал я, – увидишь, какой это кайф – ласкать бритую мошонку. – ОК, сегодня попробую, – отозвался Никита. Я почувствовал, как его руки соскользнули с моих плеч, проехались по бокам торса и затормозили на бедрах. Большие пальцы Никиты лежали по обе стороны от бугорка на моих джинсах. Стоило ему сдвинуть один из пальцев хоть на сантиметр, и он бы уткнулся прямо в мой напряженный член. – Все, давай заниматься, – поспешно сказал я и со всей деликатностью, но твердо отстранил Никиту от интимных частей своего тела. – Полчаса с тобой проболтали – времени совсем не осталось. – Хорошо, – поскучневшим голосом отозвался Никита и нехотя взял в руки раскрытый учебник. Он прикрыл книгой ширинку и что-то там поправил свободной рукой. – I’m ready. *** Никита регулярно допытывался, не купил ли я, случаем, чай пуэр, который, если вы помните, он любил, «как панда любит бамбук». Каждый раз я огорчал его отрицательным ответом. Я недоумевал, за что он может обожать эту жирную хрень, которую, на мой вкус, пить совершенно невозможно. В один день – прямо как в анекдоте – Никита сам принес пачку пуэра и с порога объявил, что сейчас будет его заваривать по всем правилам китайских мастеров. Он прошел на кухню, где уже давно чувствовал себя вполне вольготно, и вскрыл пачку чая. Потребовав у меня самую большую кружку, Никита сыпанул туда чуть ли не полпачки пуэра и до краев заполнил кипятком. – Друг, ты спятил, что ли?! – воскликнул я, увидев это безобразие. – Ты же не собираешься в самом деле пить этот чифир? – Спокойствие, Вадим Андреевич, только спокойствие! – на манер Карлсона произнес Никита и отнес кружку ко мне в комнату. Я начал урок, а Никита между делом отхлебывал густую черную жидкость, причем делал это с видимым удовольствием. Так продолжалось некоторое время. Я не могу сказать точно, в какой момент с Никитой начали происходить удивительные изменения – отметил только краешком сознания, что он стал чересчур оживленный. Впрочем, для него это было нормальное состояние, поэтому я не придал этому значения. Посреди устного перевода одного из упражнений Никита по обыкновению неожиданно прервался и возбужденно сказал: – Вадим Андреевич, у нас вечером намечается вечеринка. Там будет одна девочка, Натали. Если бы вы только видели ее сиськи! А жопа, какая жопа! Я просто должен ее сегодня трахнуть! – Ну, раз должен, значит, трахни, – усмехнулся я, подыгрывая Никите и делая восхищенные глаза при упоминании о сиськах и «жопе, такой жопе» малолетней соблазнительницы. – Как вы думаете, если я ей принесу бутылку виски, она мне даст? – задал Никита один из своих замечательных вопросов. – Ты ей лучше «Вискас» принеси, – сострил я, – тогда точно даст, во все дыры. Лучше бы я это не говорил. Услышав про «Вискас», Никита буквально впал в истерику. Он зашелся в каком-то лающем смехе и, схватившись за бока, упал со стула на пол. Стул откатился назад и ударился о стену, а Никита начал кататься по полу, хохоча и одновременно воя. – «Вискас», «Вискас»! – повторял он, захлебываясь. – Я ей в киску насыплю «Вискас»! А она будет кричать – «А-а! А-а! А-а!» Он выкрикивал высоким, дурным голосом непотребные звуки, какие обычно в порнофильмах издает кончающая самка, а сам корчился на полу, разбросав ноги в стороны и подергиваясь, словно изображал оргазм. Я испугался, что соседи за стеной решат, будто у меня оргия посреди бела дня, и бросился на Никиту сверху, чтобы закрыть ему рот ладонью. – Ты, придурок, прекрати орать! – прошипел я ему на ухо. – Как на меня люди будут смотреть после твоих припадков? У меня же стены картонные, все прекрасно слышно! Никита продолжал истерично биться подо мной, пытаясь кричать даже с закрытым ртом. Я вдруг увидел, что у него расширены зрачки, как у наркомана после приема дозы. «Мать вашу! – наконец дошло до меня. – Так это он после своего пуэра с катушек сорвался! Ни фига себе чаёк!» Никита что-то промычал из-под моей ладони. Так как он стал трепыхаться немного меньше, я ослабил нажим руки. И услышал следующее: – Слышь, хуило, быстро отпусти меня! Или я тебя выебу в жопу! Я настолько опешил от этих слов, что невольно обмяк, перестал прижимать Никиту к полу и тихонько отполз в сторону. Я сел напротив ученика и растерянно на него уставился. Из Никиты тоже, казалось, ушли все силы. Он глядел перед собой пустым, ничего не выражающим взглядом и механическими движениями потирал щеки. Потом встал с пола, добрел до моего дивана и рухнул на него вниз лицом. – Я посплю десять минут, хорошо? – сказал он бесцветным голосом и отрубился. Я еще несколько минут посидел на полу, постепенно приходя в себя. «Ладно, не обращай внимания, – сказал я сам себе. – Никитос же просто обдолбанный, вот и ляпнул эту неожиданность. Ты ведь знаешь, что он тебя любит… как отца родного. Блин, не хочу быть для него родным отцом! Хочу быть любимым человеком! А нельзя. Ты уж смирись с этим, приятель…» Вздохнув, я поднялся и подошел к дивану. Стараясь не задевать Никиту, я перелез через него и лег рядом. Повернувшись на бок, я нежно обнял мальчишку – любимого, родного, бесценного человечка! – и застыл в неподвижности. У меня под рукой было юное, горячее тело. Круглая попка аппетитно топорщилась, и стоило мне захотеть, я бы с легкостью мог исследовать ее пальцами, а потом углубиться, добраться до самых сокровенных и желанных мест на теле Никиты, пока он был погружен в свой наркотический сон. Но я ничего этого не сделал. Я с упоением слушал ровное дыхание мальчика и вдыхал травяной аромат его волос. Я наслаждался этой близостью, что была начисто лишена похоти, и, счастливый, охранял его покой.