***
Дождь лил так сильно, что Купальница ощущала его запах даже в комнате с закрытыми окнами. Песочница, где она играла с Ланайтом, сейчас была затоплена дождём, который шёл даже меньше дня. Купальница закрыла книгу и посмотрела на Дункеля. У него были худые, почти впалые, щёки, острый подбородок, а человеческие уши попросту отсутствовали. Наверное, это должно было пугать, но Купальница была так влюблена, что даже вчерашнее откровение о людоедстве уже приняла как должное. Наверное, это делало её глупой, но было так неважно. В конце концов, Лоэнгрин покинул Эльзу, когда она позволила уму встать над любовью, так что Купальница решила быть глупой. — Скажи, Дункель, а какая погода тебе больше всего нравится? — Купальница решилась заговорить с ним. — Зависит от того, где я нахожусь. Но мне в любом случае не нравится холодная погода, особенно настолько холодая, чтобы были сугробы. — Вот как, — Купальница посмотрела в окно. — А нынешняя погода прямо сейчас? — Если мне не нужно будет выходить, то нормально. Она не ужасна, но и радоваться тут я не вижу чему. — Ты весьма прагматичен. А я люблю такую, во время которой всем бы было хорошо. — Такой погоды попросту нет, — спокойно ответил Дункель. — Прямо сейчас, пока мы с тобой спокойно общаемся, где-то под мостом мёрзнут сироты. Зимой даже если все благорождённые проявят свою благодать и угостят нищих хорошими мясом и вином на Рождество, потом эти люди всё равно не смогут ничем согреться. В летний зной могут хорошо ощутить себя бездельники, спрятавшиеся во влажную тень, но крестьянин в поле и без того уставший будет мучаться ещё и от жары. В этом плане попытка принять нейтралитет глупая, бессмысленная и даже лицемерная: ты делаешь вид, что тебе всё равно, что не отнимет у тебя никаких благ, но и не даст блага другим. Иными словами, ты просто врёшь, пытаясь выглядеть лучше, чем ты есть. — Да, ты прав, — Купальница помрачнела. — Послушай, — Дункель подошёл к Купальнице. — Разговор о погоде — дело пустое. Ты можешь ответить что угодно, но оно никак не скажется на твоей жизни. И отвечая что угодно, ты можешь постоянно выбирать новые слова, поскольку как меняется погода, так меняется и твоё отношение к ней. И мне это не нравится. Намного лучше, если ты скажешь что любишь какое-то блюдо, а ещё лучше, если скажешь, какое не любишь. — Зачем? — Купальница искренне удивилась. — Потому что намного лучше, если ты скажешь что-то провоцирующее конфликт, чем сделаешь вид, что согласна с каждым человеком. — Нелюбимая еда спровоцирует конфликт? — Даже если не еда, то рано или поздно ты сможешь сама определить границы, после которых начинается то, за что ты и сама сможешь постоять. К тому же, некоторые люди действительно готовы сражаться даже за любимую еду. — Мне кажется, конфликты — это... — Они неизбежны. Их провоцирует даже такое прекрасное чувство как любовь. Ребёнок может просто приревновать отца к другому ребёнку, или же сын от сильной любви к матери может возненавидеть отца. Послушай, а что ты будешь делать, если в тебя влюбится человек, к которому ты не будешь чувствовать взаимность? — Я... — Купальница задумалась. — Я не думаю, что смогу сказать "Нет", но разве такое вообще возможно? — А почему нет? — Дункель усмехнулся. — Когда я был маленьким, я наверняка хотел быть любимым собственной матерью. Но она была какой-то далёкой. Отчуждённой и совершенно на любовь не способной. И будь я глупее, наверное, я бы мог даже стать обозлённым на неё за это. А вообще, знаешь, мы ведь с Байзеком любим друг друга. Но разве это спасает нас от конфликтов? Прямо сейчас я мог бы сказать что-то очень умное, но я забуду эти слова как только появится ещё одно яблоко раздора. — Ваши отношения звучат как что-то сложное. — Если честно, я не видел чужих отношений, — Дункель посмотрел в окно. — Но у меня есть ощущение, что они не бывают простыми. По крайней мере, большая их часть. У всех будут конфликты, с кем-то может быть просто строить отношения, но они не будут строиться, чтобы не стать сложнее. Думаю, именно так у меня с Айхёнхен. — Ты с ней не общаешься разве? — Нет, очень редко. Мы можем нормально общаться ровно по делу, а большее было бы утомительным, наверное. — Почему? — Купальница встала с кушетки. — Разве можно не желать сблизиться с человеком, который..? — Можно. И иногда даже нужно. Это нормально. Невозможно построить со всеми прекрасные отношения. И в этом вовсе нет ничего страшного. Помнишь, я говорил, что ел людей? — Да. — Имели ли люди право меня ненавидеть? — Имели. — Но моя мама была вынуждена их есть, поэтому я никак не мог изменить их ненависть ко мне. И поэтому я был спокоен к этому. И хотя я не хотел говорить тебе это, но ты сейчас являешься целью для множества людей. — Я? — Верно. Ты назвала меня Лоэнгрином как-то раз. И, может, я не похож на Рыцаря Лебедя, но ты прекрасно подходишь на роль завидной невесты Брабанта. Только теперь злым Тельрамундом является каждый человек. И потому, послушай, ты должна не только немо ждать спасения, ты должна хотя бы просить о нём. — Но если я попрошу... — Если не попросишь, тебя никто не спасёт.***
Айхёнхен сидела в оранжерее. Здесь росло несколько цветов мелампирума, рядом с которыми Айхёнхен в основном и сидела. Жёлто-фиолетовые цветы, которые ничем не пахли практически, но они были достаточно красивыми, чтобы Айхёнхен рассматривала это причудливое сочетание цветов. Байзек зашёл в оранжерею, чтобы напомнить, что настало время сна. Громкие удары дождя по стеклу оранжереи не ослабевали весь день, поэтому понять время можно было лишь по часам. — Тебе здесь не холодно? — Байзек подошёл к Айхёнхен, которая сидела прямо на каменном полу в своей обычной одежде. — Всё в порядке, я же так несколько лет жила. Привыкшая, — она улыбнулась и встала. — Я всё думаю и думаю, кем мне стать? — Просто будь собой, Айхёнхен. — Нет, я о другом. Например, я сказала одной из твоих гостьей, что мы скоро поженимся. Но когда? — Поженимся? — Байзек задумался. — Ну звучит верно, быть вечными женихом и невестой было бы странно. Да, нам следует позже пожениться. — Ты не понял, — Айхёнхен вздохнула и спустилась к цветам, которым сказала шёпотом: — Он совершенно не понял. — А что я должен был понять? — Я хочу, чтобы ты всегда был со мной, мне так грустно, когда это не так. Почему ты этого не понимаешь? — она бубнила.***
Мать открыла дверь спальни. Сиэль и Вольфганг уже были тепло одеты и были готовы к выходу. Дилижанс прибыл к худой крестьянской лачуге в полночь, ещё и в страшную зимнюю бурю. Конечно, найти согласного извозчика была сложно, но всё же готовый рискнуть смертью ради хорошей наживы нашёлся. Сиэль взял мать за руку, помня его задачу, а Вольфганг, обнимая игрушку, пошёл к отцу. — Мы долго будем ехать? — Вольфганг обернулся к матери, с которой так мало говорил, что был готов уже забыть её голос. — Матушка? — Ох, нет, только один день, — она улыбнулась и говорила так ласково и сладко, что Вольфганг забыл её обычную холодность. — Удачной дороги. Ах, я кое-что забыл, — Сиэль отбежал от матери в дом, вспомнив о своём любимом коле. Как ни странно, кол оказался вовсе не в кровати и даже не под ней, так что Сиэль начал его искать. Вольфганг решил помочь брату с поисками, что ему разрешили, так что он отправился в подвал, решив искать в менее вероятном месте, раз Сиэль не может найти кол в спальне. Подвал вонял сладковатым запахом гниения с примесью железа, которое напоминало Вольфгангу, что он проголодался из-за этого запаха. Так что решил, что лучше было бы найти для начала что-то съедобное, а потом уже и кол найти, и целый день ехать в другой дом. Сиэль тем временем нашёл кол у окна. До этого он не находился из-за странного эффекта: невозможно найти вещь, если она лежит прямо под твоим носом. Когда Сиэль пошёл к выходу, он услышал шаги в подвале. Варианта было два: или проверить самому, что могло стоить жизни, или позвать родителей. Сиэль выбрал второе: он выбежал из дома, громко зовя отца и мать, на что среагировал и извозчик. Трое взрослых спустились в подвал, где по ноздрям ударил трупный запах, который напугал мужика, а ещё сильнее его напугало спокойствие семейки, чей это был дом, в конце концов. — Ох, Вольф, — мама первой заметила Вольфганга и подошла к нему, взяв на руки. — Ты что тут делаешь? А, кушаешь? — Да, я проголодался, а тут я нашёл немного засохшую, но всё-таки руку. — Что это такое? — извозчик шептал себе под нос. И в этот момент он вспомнил, что другой ребёнок выбежал из дома с огромным колом в руках. Он слышал про правило, по которому нельзя никак взаимодействовать с детёнышами, если хочешь повысить шансы на своё выживание рядом с диким животным. Но сейчас ему казалось, что скорее их можно будет повысить именно если угрожать детёнышу. Он схватил Сиэля за руку и вырвал из неё кол, который приставил к его животу. — Мадам! — крикнул он. — Я бы хотел уйти отсюда живым и вместе со своим дилижансом. И если Вы мне позволите, я не убью Вашего сына. Лёд покрыл руку извозчика, в которой он держал кол, после чего Сиэль быстро выскочил из его хватки и бросился за спину отца. — А вот это уже весьма нагло, — мать подошла к мужчине. — Вы угрожали моему ребёнку, что я, как уважающая себя мать, не могу так оставить. И она оторвала его голову.***
Байзек помрачнел от этого воспоминания: из-за него Дункель был в опасности в ту ночь. Его заботливый старший брат, единственный человек, который всегда был рядом с ним, чуть не умер из-за него. Да, потом Дункель всё равно умер, когда у него отобрал кол какой-то хулиган. И это тоже было из-за Байзека. — Знаешь, Дункель когда-то давно тоже меня любил, — спокойно сказал Байзек. — Мне кажется, он и сейчас тебя любит. — Уже нет. Совершенно нет. — Глупый, ты иногда умудряешься быть таким глупым, хотя такой умный. Айхёнхен встала и поцеловала Байзека в нос. Он сделал шаг назад, закрыв нос руками. — Если бы ты только понял после этого, — она громко вздохнула. — Ладно, спокойной ночи, верно? Её пушистый хвост прошёл ровно по подбородку Байзека, оставляя того в состоянии шока. И когда шаги Айхёнхен затихли, Байзек присел, пытаясь прийти в себя после поцелуя, но тут она выглянула из-за двери, добавив: — Если ты будешь и дальше таким глупым, я поцелую тебя в губы ещё до свадьбы. — Подожди! — Байзек встал. — Я буду глупым! — В смысле? — Айхёнхен опешила. — Я очень глупый и не понимаю, действительно ли меня могут любить. И я не думаю, что смогу это понять, если мне не объяснят. А ещё лучше, если мне покажут. Байзек ощущал, как горят его уши, пока Айхёнхен свои чуть опустила, но обратно в оранжерею спустилась. Она сделала несколько звонких шагов по плитке навстречу к Байзеку. Он помнил своё прошлое в мельчайших деталях, она же помнила лишь несколько моментов, но реакция на эту ситуацию у них был одинаковая. Байзек прикусил нижнюю губу несколько раз, после чего сказал: — Ладно, я пошутил. Айхёнхен встала на носочки и поцеловала его, схватив его за щёки. Его кровь из губы попала ей на язык, когда Байзек ответил поцелуй. И хотя уже через пару минут они вообще отвернулись друг от друга, атмосфера в оранжерее стала совершенно другой, какой-то интимной. — Так вот, спокойной ночи, — Байзек первым нарушил молчание. — Д-да.***
Купальница встала из кровати, укутавшись в одеяло. Ей не спалось. Она подошла к двери: — Дункель, ты же здесь? — Да. — Я хочу поговорить. — Давай говорить через дверь, мне будет неловко говорить с тобой, когда ты в ночнушке. — Хорошо, только сядь спиной к двери. — Хорошо, — за дверью послышалось два шага, затем шорох. — Я сел. — Скажи, ты влюблялся когда-то? — Нет. Я ни с кем практически не общался, так что у меня даже шанса не было. — Так странно, — Купальница прижала к губам одеяло. — А ты бы хотел? — Не особо, меня это просто не волнует. — Ясно. Скажи, а ты бы хотел о чём-то забыть? — Нет, конечно, нет. Может быть, моя жизнь и не была счастливой, но это же не меняет мне быть счастливым теперь? — Понятно. Купальница задумалась над тем, что бы она ещё могла спросить. Дункель был слишком закрытым, чтобы можно было легко с ним строить диалог. — Скажи, а почему ты можешь быть не похож на Лоэнгрина? — Я даже не думал про это. Купальница встала и резко открыла дверь, после чего, прежде чем Дункель упал в комнату, села спиной к его спине. Она прижала одеяло к лицу. — Я люблю тебя. — Что? — Дункель был шокирован всем, что только что произошло. — Я думаю, моя шалость сейчас ведь не такая ужасная, верно? — Купальница улыбнулась. — А ещё я люблю тебя с момента, как впервые увидела. Ты очень красивый, мой милый ангел. И они так и остались сидеть в полной тишине, пока Купальница не уснула.