Не лечится

В ушах звенит, а голова болит так, будто ею играли в пинг-понг. Фил с трудом разлепляет глаза, отключает вопящий будильник. Сегодня пятница, так какого дьявола было вчера так напиваться? Кажется, все начиналось с Романенко и его насмешливого «Филька, ты такой замученный, что даже мне, глядя на тебя, хочется выпить», а закончилось… Фил не помнит, чем все закончилось, но, наверное, это и к лучшему. Он у себя дома, в своей кровати, один, телефон вместе с бумажником рядом на тумбочке — чего еще желать? Парень позволяет себе поваляться в постели еще минуту прежде, чем соскрести себя с простыни и выбраться на кухню. В горле першит, но тошноты нет, а значит, ничего особо крепкого вчера не мешали. Это даже немного подозрительно — Романенко тот еще мастер по сборке коктейлей из шампанского с коньяком. Глеб, кстати, обнаруживается на кухне. Фил чуть ухмыляется, глядя на то, как друг пьет воду, зачерпывая ее ладонью прямо из крана. Ричардс, конечно, гуманист, но в особо тяжелое утро всегда приятно узнать, что страдаешь не в одиночестве. — Глеб, — хрипло окликает он, и Романенко, чуть вздрогнув, двигается в сторону, давая доступ к крану и Филу. Американец морщит нос и достает из буфета кружку. Он еще не настолько деградировал. — Ничего не помню из вчерашнего, — стонет он, когда в голове чуть-чуть проясняется. — Весело хоть было? — Мне — да. — А мне? У Глеба вся шея в засосах, и Фил чуть понижает голос, по опыту зная, что веселье Романенко наверняка еще до сих пор спит в соседней комнате. Ему завидно — не потому, упаси господи, что он мечтает об одноразовом сексе с какой-то девчонкой из клуба. Фил отчаянно завидует другу, потому что тот явно счастлив и не страдает от каких-либо моральных дилемм и глупых чувств. Привет, давай потрахаемся, все, до свидания — и оба расходятся счастливые и удовлетворенные. Ах, будет ли когда-нибудь в жизни и у Фила все так просто? — Ты и веселье, Филька, в последнее время вещи несовместимые, — фыркает Глеб и хватается за виски. — И что мы делали всю ночь? — Я развлекался, а ты ныл о том, как несправедлива жизнь и обнимался со своим телефоном. — Я кому-то звонил? Внутри начинает ворочаться нехорошее предчувствие. — И звонил, и писал. И продинамил двух офигительно горячих близняшек, которые сами к тебе подкатывали. — Oh, crap… — шепчет Фил и едва удерживается от того, чтобы приложиться головой о стол. Желание прямо сейчас сесть на самолет и вернуться домой настолько велико, что он буквально силой заставляет себя вернуться в комнату и взять телефон. Фил смотрит на заблокированный экран с опаской, потому что сердцем чует — ничего утешительного он там не найдет. Он проверяет смс прежде, чем посмотреть список исходящих. Надежды на то, что звонил он вчера родителям, рассыпаются в прах, когда Фил видит последний смс-диалог. «Андрв Енич». «Андоу евинич». «Чего тебе?» «Вы спитЕ?» Переписка заканчивается, но этого достаточно. Фил отбрасывает телефон и прячет лицо в ладони. Oh, god. Исходящих вызовов два — судя по времени, первый раз, на который Быков не ответил, он звонил до смс, а второй — после. Последний звонок длился почти три минуты, и — oh, god, — три минуты — это достаточно, чтобы наговорить… много чего. Oh, god… — Oh, god, oh god, oh, crap, oh my goooood… — стонет Фил, бездумно возвращается к переписке, пялится на буквы в надежде, что они вот-вот поменяются местами и обретут какой-нибудь иной, менее ужасный смысл. — Фил, ты чего? — появляется в дверях Глеб. Фил молча протягивает ему телефон. Глеб начинает ржать, не успев даже дочитать до конца. — Ты хочешь сказать, что вчера отшил близняшек с пятым размером ради того, чтобы поболтать с Быковым? Фил лишь молча откидывается на подушки и прячется под одеялом, игнорируя пронизывающую боль в затылке. Правильно, пусть болит, раз уж вчера не хотела думать. Месть. — А чего это ты улегся, Филька? — ржет Глеб, дергая одеяло на себя. — Думаешь, если опоздаешь, то сможешь прошмыгнуть мимо него незаметно? Что ты ему наговорил то? Насколько все плохо по десятибалльной шкале? — Я не помню, но думаю, что где-то сто. Фил полагает, что вполне заслужил право взять отгул, и уже всерьез думает о том, чтобы позвонить Марии Владиславовне, но в последний момент вспоминает, что заведующая до понедельника на семинаре в Воронеже, а единственная оставшаяся с Филом в отделении врач сегодня дежурила в ночь. Без шансов — никакой возможности откосить. — Да ладно тебе, не парься. Что бы ты там ему не выдал, он тебе больше не начальник. Ну поорет — впервые что ли? Милый наивный Глеб. Если бы он только знал. Фил отстает от него на полчаса и приезжает в больницу чуть позже начала смены. Относительно свежий уличный воздух чуть прогоняет головную боль, но лучше от этого не становится. Что вчера было? Что он успел наговорить? Надеяться на свое благоразумие в пьяном состоянии не приходится — будь он благоразумен, проблема бы не возникла вовсе. Быков убьет его медленно или пожалеет и сделает все быстро? Хорошо было бы знать, как много Фил успел разболтать — может быть, он, как обычно после трех бокалов, перешел на английский, и Быков ничего не понял? Хотя его знания языка наверняка должно хватить на то, чтобы перевести «want you to fuck me», правда? Oh, god. Oh, god, oh, god, oh, god… Его расчет оправдывается: в холле больницы Быкова нет. Поди срывает там зло на оставшихся интернов — сегодня впервые за месяц Фил совершенно искренне им не завидует. Озираясь по сторонам, американец в три секунды добирается до лестницы. Судьба, очевидно, извиняется перед ним за вчерашнее, так что до своего отделения парень добирается без приключений. С облегчением стянув явно выдающие его солнечные очки, Фил толкает дверь в ординаторскую и, запнувшись о порог, застывает на месте. Oh, crap. — О, Филька, — широко улыбается ему с дивана Быков. — И даже на своих двоих, а не по скорой в реанимации. Русифицируешься с каждым днем, Микки Маус, скоро будешь с Лобановым на равных пить, хвалю, молодец. Мысли в голове Фила мечутся так быстро, что он не успевает ухватить ни одну из них. Слова застревают где-то в горле, и он остается стоять в дверях, открывает и закрывает обратно рот. — Что, чупакабра, голос потерял? Прошлой ночью-то поразговорчивее был. Или ты белочку словил и русский язык позабыл, а, интурист? Все очень плохо, думает Фил, медленно приближаясь к дивану. — А-а-андрей Евгеньевич, я… — заикаясь, блеет Фил, опускаясь на диван напротив, — вообще не помню что вчера было… Я что-то?.. Что я?.. Выражением лица Быкова можно наслаждаться бесконечно — такой смены настроений в одну секунду парень не наблюдал ни у кого прежде. — Да ладно, ты же всерьез не надеешься отделаться этим, правда, Ричардс? Если у тебя по пьяни память отшибло, это не значит, что и я все забыл. Больше тебе скажу — у меня даже программка стоит, чтобы все ваши ночные пьяные звонки записывать. Не думаешь же, что ты первый такой оригинальный?! Тошнота подкатывает к горлу настолько неожиданно, что Филу приходится несколько раз глубоко вдохнуть, чтобы не избавиться от скудного завтрака прямо здесь же. Что бы ни было на этой записи, даже самое невинное, это однозначно станет самым ужасным компроматом на него за все время пребывания в России. Быков ухмыляется широко, безудержно счастливо, достает телефон, пару мгновений копается в нем прежде, чем ординаторскую — а где, кстати, весь персонал, неужели никто не зайдет и не спасет его, ну пожалуйста? — заполняет его собственный голос. Судя по интонации, он пьян еще не вусмерть, но уже близко к тому, и с каждым словом парень все четче вспоминает вчерашний вечер. Обрывки воспоминаний складываются в размытый, но все же ясный паззл: вот они с Глебом приезжают в клуб, пьют и танцуют прямо у бара, а потом Романенко уходит в туалет, и Фил вдруг осознает, что самым лучшим решением в это мгновение будет позвонить Быкову — пригласить его повеселиться вместе, выпить и потанцевать без каких-либо намеков, что вы, что вы. Вот он набирает номер, вспоминая о том, как часто получал входящие от Быкова с вопросами вроде «а где это ты носишься, кукушонок, и почему Кузьмина до сих пор не на УЗИ, ты, обезьяна со стетоскопом, чему тебя вообще в твоей Америке учили, а?». Тоска напополам с обидой давят в груди, и сразу, стоит Быкову, наконец, ответить после двух смс, Фил выпаливает, запинаясь и коверкая слова: — Андрей Евгеньевич, вы же не спали, правда? — Ну конечно, нет, лежал тут в час ночи, в потолок смотрел и ждал твоего звонка. Голос Быкова звучит сонно, но почему-то не злобно. Фил прячет лицо в ладонях, не в силах смотреть в его ухмыляющееся лицо. — Ну вот и awesome! Как здорово, что я вам позвонил, и теперь вы сможете лечь спать, правда? Oh, fucking shit… — Ты что, пьяный? — спрашивает вчерашний Быков на записи, и у Фила все внутри переворачивается, потому что его голос кажется даже слегка обеспокоенным. Зачем вообще спрашивать, если итак все понятно? — Nooooo! — тянет Фил и смеется с нотками возмущения в голосе. — Maybe, немножко. Но сегодня можно, сегодня пятница! — заявляет он таким тоном, словно это — железное оправдание всему. — Пятница началась час назад, а твой рабочий день — через восемь часов. И если ты сейчас положишь трубку, удалишь мой номер из списка контактов и поедешь домой спать, то я позволю тебе завтра умереть быстро и безболезненно, Филька. Краем сознания Ричардс думает, что это странно, что Быков до сих пор не сбросил вызов и не заблокировал его номер, но эта мысль такая крохотная по сравнению со всеми остальными, нецензурными, что он предпочитает от нее отмахнуться. — Нет, по-подождите, Андрей Евгеньевич, у меня к вам… ques… как это, а, вопрос! О, Глеб, go away, I have a серьезный разговор. Быков на записи молчит, а Быков на диване напротив лучится счастьем, впитывая страдания Фила с искренним удовольствием. — А-андрей Евгеньевич, почему вы меня выгнали? — спрашивает вчерашний Фил. Кажется, он вышел на лестницу — звуки музыки на фоне стали тише. — Это потому что вы все знаете, да? Все. Фил задерживает дыхание, надавливает подушечками пальцев на глаза так, что под веками начинают расплываться яркие кружки. — Знаю что, Фил? — уже с интересом спрашивает Быков. — Ну, вы же такой умный, Андрей Евгеньевич, вы уже давно все знаете, а если нет, то я вам не расскажу, нет-нет-нет, какой вы хитрый! Ну скажите — знаете, да? — Значит так, америкашка. Сейчас я положу трубку и лягу спать — и настоятельно рекомендую тебе сделать так же, потому что завтра утром я поднимусь к тебе и, ты уж поверь, узнаю все, и не дай тебе Бог взять выходной, ты понял меня? Его ответа на записи уже нет — похоже, Быков сбросил вызов, не дожидаясь очередного пьяного комментария. Фил сжимается на диване, надеясь, мечтая и веря, что на больницу прямо вот сейчас упадет метеорит, и ему не придется отвечать на вопрос, который… — Так о чем это я знаю, Филька? …сейчас прозвучит. Фил выдыхает носом, отрывает ладони от лица и ослепительно улыбается: — А, Андрей Евгеньевич, да там ничего такого, просто… я украл наркотики из сестринской. — Ты… — приподнимает брови Быков, — что? — Да, да, признаюсь… — покаянно кивает Фил, представляя себе лицо главврача Принстон Плейсборо, когда она увидит отметку об этом эпизоде в его личном деле. — Эвона как. И что же ты с ними сделал — никак на рабочем месте употребил, а, международный преступник? — П-продал. — Кукушонок, — ласково говорит заведующий, опираясь локтями о колени, — ты вот вроде два года тренируешься, а врать как не умел, так и не научился. Думаешь, я поверю, что ты стащил у Любы под носом наркотики и остался при этом жив, а я об этом даже ничего не знаю?! Фил пожимает плечами, все еще надеясь уверить Быкова в своей нелепой лжи, но терпение мужчины, очевидно, уже на исходе, и он подскакивает с дивана, в секунду оказывается перед Филом, по своей привычке легко вторгаясь в чужое личное пространство. И если раньше Филу, пусть и с трудом, но удавалось игнорировать этот фокус, то теперь, когда они уже месяц не подходили друг к другу ближе, чем на два метра… Быков нависает над ним, овеивает одновременно злостью и насмешкой, окутывает острым ароматом одеколона, смотрит пристально, и один его взгляд выворачивает душу наизнанку, развязывает язык быстрее алкоголя. — Что ты натворил, недоумение заграничное?! — против обыкновения шипит, а не орет Быков. Фил сжимается, съеживается, потому что ему нечего ответить, он пока что ничего не натворил, а ведь натворить, по сути, так просто, так легко сейчас, когда Андрей Евгеньевич стоит так близко, касается своим коленом его, смотрит так прямо и, кажется, даже не зло, и взгляд Фила против воли спускается ниже, на его губы, выплевывающие обидные слова так непринужденно. Сейчас они не сжаты в тонкую линию, как обычно бывает в приступы особенно ослепительного гнева. Они приоткрыты — и Фил на мгновение решается было дернуться вперед, коснуться их в поцелуе, чуть прикусить нижнюю. Заставить Быкова отступиться, замолчать тем самым способом, о котором парень, как гребанный извращенец, мечтал на протяжении долгих месяцев каждый раз, когда мужчина на него орал. Это стало бы достаточным ответом на все вопросы, не так ли? Можно смолчать и обречь себя на марафон ужасов и кошмаров, который Быков наверняка ему устроит. Любопытство — одно из тех качеств, которые в нем доведены до абсурда, и он будет готов на все, чтобы разгадать очередную загадку. Это делает его отличным врачом — и это то, что погубит Фила сегодня. Можно сдаться и обречь себя на марафон ужасов и кошмаров, которые Быков наверняка ему устроит — даже если решит вдруг в приступе доброты душевной ничего специально не устраивать. Неловкие взгляды при случайной встрече, неловкое молчание наедине — это то, что случается в таких ситуациях между двумя нормальными людьми. С Быковым, наверное, все это стоит помножить на сотню. Фил смотрит на его губы, медленно поднимает взгляд. Быков выглядит ошеломленным. Впервые на памяти Фила — молодец, парень, A+ тебе за тест. — О как… — тянет Андрей Евгеньевич, медленно подаваясь назад. Его взгляд мечется по лицу Фила, и парень ощущает его буквально как прикосновение, а потом, о боги, на несколько зависших в воздухе секунд опускается на губы интерна. Между ними сантиметров двадцать и эта совершенно непреодолимая пропасть в лице возраста, пола, опыта, характеров. Фил не против нырнуть в нее с головой, потому что мужчина медленно, чересчур медленно облизывает кончиком языка губы, чуть прикусывает нижнюю, прожигает взглядом, прижигает к дивану, к этой самой точке времени и пространства, в которой ну же, пожалуйста, please… Быков вдруг смаргивает и, резко подавшись назад, вылетает из ординаторской, едва не опрокидывает рогатую вешалку у входа. Фил тяжело дышит, глядя ему вслед.