Тайна склеенных страниц

Pov Яхт       Когда-то я слышал фразу о том, что человеческий рот выглядит мерзко, если его используют для низких целей. Неожиданно пришедшая на ум, эта фраза порождает в моем воображении цепь ярких картин словно бы в доказательство того самого уродства, но, по большей части, меня не должно заботить, как и при каких обстоятельствах выглядит чей-то чужой рот. Особенно сейчас, когда рядом со мной спит человек, разогретый алкоголем и сном, теплый, как ребенок. А я проснулся, и мне холодно.       Меня разбудил телефонный звонок, но девушка, которая этой ночью взяла на себя роль моей подружки, лежит на моей руке, поэтому я не смею пошевелиться. Даже когда звенит будильник, я жду, пока она поморщит нос и откроет глаза, и только лишь тогда высвобождаю руку и тянусь к телефону, чтобы его отключить. Мне больше не представится возможность быть милым по отношению к ней, поэтому я могу постараться хотя бы сейчас.       Уже через десять минут она, улыбаясь, тихо прикрывает за собой дверь, оставляя меня в растерянности после неоправданно разгульной ночи. Я хватаю вещи и спешу к машине, но уже в пути получаю от так и не дозвонившегося до меня Пи Нью короткое сообщение: «Сегодня к 15.00» Испытав необъяснимое облегчение, а также предвкушая сладкий полуденный сон, я круто разворачиваю автомобиль.       Приятный вечер с друзьями, плавно перетекший в индивидуальное свидание с неожиданно оказавшейся в том же клубе приятельницей Сэмми, не предвещал ничего выходящего за рамки приличий. Стихийно вышедшее из под контроля свидание с последующим раздеванием было для меня просто капризом, последствий от которого я не ожидал.       Когда возле порога моего дома вырисовывается знакомая по прошествии ночи фигура, я чувствую удовлетворение и капельку самодовольства. Она не оставила мне своего номера, и я не желал продолжения, тем более что расстались мы не более получаса назад. Но будет ложью сказать, что ее визит теперь не тешит мое самолюбие.       Подойдя ближе, я замечаю беспокойство на ее лице. - Прости, - взволнованно шепчет она одними губами.       И тут я чувствую, как что-то тяжелое сбоку прилетает мне в челюсть. Ее неожиданный крик, боль и шум в ушах на мгновение сметают мое сознание, я вылавливаю лишь отдельные слова, которые со злостью летят мне в лицо вместе с тычками и слюной, вызывая приступ тошноты. Слова, которые лишь через некоторое время складываются в моем сознании в смысловую цепочку. - Думаешь, снялся в какой-то паршивой киношке, и тебе уже все можно?!       Когда туман первого потрясения рассеивается, я обнаруживаю, что удерживая на вытянутой руке разьяренного парня, как мне казалось тогда - на безопасном от себя расстоянии, другой рукой зажимаю разбитую губу. Оправдываться кажется чем-то позорным, но я все же слышу свой собственный, словно пойманного за шиворот хулигана, голос. - Я не знал, что у нее кто-то есть...       Словно сорвавшись с цепи, он снова бросается на меня, раз за разом толкая в грудь, тем не менее больше не пытаясь покалечить. Но и первого раза мне хватает с лихвой. Сердце кидается в ребра, и адреналин, вызванный первой неожиданной болью и испугом, взвинчивает мой пульс до предела.       В реальной жизни, с такими парнями как я, такого не происходит, я не готов к тому, чтобы защищаться, быть героем или нападать, я лишь делаю пару шагов назад, пока девушка, охваченная не меньшим ужасом, пытается удерживать его, хватая то за руки, то за футболку. Он продолжает кричать, тыча в меня указательным пальцем. Но все, что я могу разобрать, это потрясенный голос в моей голове «Как такое могло произойти? Как такое произошло со мной?» - Я не думал, что так получится, я не знал... - еле слышно произношу я, словно бы извиняясь, и каждое слово, в наказание за малодушие, отдает в челюсть острой болью.       Обвинять в произошедшем девушку как-то не по-мужски, но я действительно не чувствую за собой вины. Непонимание и обида за то, что из нас троих именно я оказался жертвой, накрывает меня с головой. Не стремясь ни защищаться, ни нападать в ответ, чтобы не спровоцировать новую вспышку гнева, я делаю еще несколько шагов назад, а потом и вовсе разворачиваюсь к ним спиной, надеясь, что мой позорный исход удовлетворит его потребность в победе над противником. Сердце по прежнему колотится как сумасшедшее, и только найдя убежище в своем автомобиле, мне удается кое как перевести дух. *** - Вечно ты идешь на поводу у парней, золотой бойфренд для любого, кто смекнет что к чему. И вот опять на те же грабли? - Ты его не знаешь, это другое.       Я стою перед дверю в комнату отдыха, все еще взвинченный после произошедшего. Шум, перегоняемой взволнованным сердцем крови, заглушает не предназначенный для посторонних ушей, вкрадчивый разговор, из-за чего, тихий, он кажется нереальным.       Несмотря на предупреждение Пи Нью о переносе съемок, вернуться к себе домой я просто не решился. Поэтому, спустя 40 беспокойных минут за рулем автомобиля, я делаю шаг в комнату, в которой меня не ожидают увидеть. Пи, стоя напротив окна и запрокинув голову вверх, изучает по обыкновению ясное небо, и не обращает на меня никакого внимания. А у меня из раны на губе сочится кровь. Я невольно ощущаю разочарование, вмиг опустошающее все внутри. Кажется, что от произнесенного Сэмми в отношении Пи слова «бойфренд», по углам скачет звучное эхо, которое никто словно бы не слышит. Почудившееся мне не имеет оснований. Не должно, ведь сколько бы я ни твердил ему о необходимости найти поддержку в ком-то, далеком от кинопроизводства, он словно вырвал из своего сознания любые, даже крохотные стремления к созданию отношений. Но Сэмми неожиданно вздрагивает, увидев меня. Тогда и Пи переводит на меня нечитаемый взгляд. И тогда я понимаю, что они знают что-то, чего не знаю я. Это неправильно. Нечестно по отношению ко мне. Особенно сейчас, после всего, что я пережил за последние сутки ради того, чтобы почувствовать жизнь вне этого проекта, вне моего героя и вне влияния этого человека. Мои глаза бегают из стороны в сторону до тех пор, пока Пи ни замечает мою рану. - Что случилось?       Я чувствую растерянность от того, с какой легкостью он сейчас задает свой вопрос. Я касаюсь рукой раненых губ, и, несмотря на то, что всю дорогу прикладывал к ране платок, на пальцах еще остаются следы крови. Он недовольно качает головой и со словами «дождись меня» выходит из комнаты.       Сэмми внимательно заглядывает в мои глаза и осторожно произносит: - Все нормально?       А я не знаю, что ответить. Потому что после всего произошедшего чувствую себя словно подстреленный воробей. И от растерянности и неожиданно навалившейся усталости не могу отыграть ни одну из привычных эмоций. Да и с какой стати она думает, что должно быть не нормально? Ведь это же я больше всех топил за то, чтобы он начал отношения хоть с кем-нибудь. Просто, дайте мне возможность порадоваться этому вместе с вами. - Прости, что так вышло, я сама про парня узнала только сегодня.       Участие и жалость в этой ситуации меня удивляют. Схрена ли она извиняется и переживает? То, что новости у нас подаются избирательно совсем не ее вина. - Почему ты просишь прощения? - Если бы я не познакомила вас вчера, вы бы не провели эту ночь вместе. Я не думала, что у вас так далеко все зайдет.       Она легко касается моей скулы, осматривая рану. Осознание приходит слишком медленно. Вместе с ним в районе висков концентрируется медленное тепло, а потом по скулам тонкими иголками расходится жар. Глаза печет, и я крепко зажмуриваю их, а потом еще несколько раз, пытаясь прогнать пелену, застлавшую все вокруг. - Сам виноват. Не надо было вчера так нажираться.       Голос подводит меня, и звучу я неубедительно даже для самого себя. Если бы можно было вернуться назад, я бы надрался еще больше. Хоть причина этого мне все еще не ясна.       Когда Пи возвращается с аптечкой, Сэмми уже нет рядом. Он садится напротив и в полной тишине начинает обрабатывать мои раны. Я чувствую себя нашкодившим ребенком, вдвойне провинившимся перед Пи. Не только из-за разбитого лица. Когда мы виделись последний раз, мой язык находился в опасной близости от его. Это та причина, по которой я пребывал в напряжении весь вчерашний день, терзаемый чувством вины и воспоминаниями о произошедшем накануне. Но с легкой подачи Пи, всего этого словно бы не случилось. - Ты чего не отвечаешь на звонки?       Вопреки моим ожиданиям, голос его звучит так легко, что обесценивает ни только мои переживания по поводу инцидента, невольным участником которого он стал по моей вине, но и делает бессмысленными все мои попытки забыться в круговерти, беспричинно организованной посреди рабочей недели, вечеринки. А также секс, алкоголь, и пролитую мною кровь. Словно усердно готовившийся к зачету, я неожиданно получаю его автматом. Я чувствую облегчение, благодарность и разочарование одновременно.       Он не выглядит обеспокоенным чем-то еще, кроме того, что я подвел своих партнеров по команде. А мягкий голос, которым он обычно отчитывает меня, звучит так привычно, что я, наконец, позволяю себе расслабиться, отпуская то напряжение, в котором провел весь вчерашний день. Теперь меня волнуют совсем другие вещи. Если он нашел, с кем проводить время, почему по ночам я все еще получаю от него сообщения, полные философской тоски и экзистенциальных поисков? - Прости, но огорошенный твоим ночным непрекрытым телефонным флиртом, я просто не решился сегодня поднять трубку.       Я был уверен, что Пи подыграет мне, как делал это прежде, но он игнорирует мое хулиганство, лишь на краткий миг мазнув взглядом по моему лицу вверх, и, искуссно ускользнув от моего взгляда, возвращается к рассеченной губе, отчего я, также не впервые, чувствую себя идиотом. Восстановить, привычными для меня подначиваниями, психологический балланс в свою пользу не получается, и я сдаюсь уникальной способности Пи игнорировать лишнюю информацию, мешающую продуктивной работе. Навыки, которыми я, в силу темперамента или особенностей психики, не обладаю. Я хочу задать ему множество вопросов из-за сцены, невольным свидетелем которой я только что стал. Но надеюсь, что он расскажет сам. Потому что в глубине души все еще верю - кому, если не мне? ***       Ожидая решения по собственной персоне, я слушаю музыку, развалившись на полу в комнате отдыха. Когда на пороге появляется Перт, я машу ему рукой. Он смотрит на меня приветливо, но безразлично, словно на случайное лицо в толпе на перекрестке. Сегодняшний съемочный день пошел наперекосяк, потому что ночью, после непростых вчерашних съемок, слухи о которых дошли и до меня, Сэйнт почувствовал недомогание. Пи дал ему возможность отлежаться, поэтому теперь, задействованные с ним актеры либо сладко спали, потому что прилежно отвечали на звонки режиссера, либо скучали, слоняясь из угла в угол, гонимые ото всюду, словно дворовые собаки. Перт не был задействован в утренних съемках с Сэйнтом, но как и остальных, сегодняшнее неожиданное происшествие нарушило привычное течение и его жизни тоже. Хотя бы потому, что телефон, который он ни на секунду не выпускал из рук с самого утра, предательски молчал. Когда на съемочной площадке объявляется перерыв, Пи Нью, выросший возле меня словно из ниоткуда, небрежно сует мне в руку бутылку воды. Я выдергиваю наушники и сходу, словно Пи прервал меня на середине мысли, спрашиваю: - Так почему у меня нет постельных сцен? Кажется во вчерашней ночной переписке мы обсудили не все, и хоть я не достаточно пьян для того, чтобы продолжать тот наш диалог, не о чужих же ролях мы будем сейчас говорить? - Потому что ты в паре с девушкой. Я удивляюсь тому, как быстро и легко он реагирует на мои слова. Так бывает, когда тебе действительно нечего таить за душой. - А почему я в паре с девушкой? - Кто-то же должен. Он лыбится, усаживаясь рядом. Меня такое положение дел не обижает. Для чего еще нужны друзья, как не для того, чтобы браться за то, что не принесет ни выгоды, на славы. Но его локоть тычет мне в бок, и, не сдерживаясь, мы оба начинаем смеяться. - Да ладно, я шучу. У тебя есть опыт. - Ну! Хоть отбавляй. - Я серьезно. Ты единственный из каста, у кого есть опыт продолжительных отношений. С девушкой. - И непродолжительных. Он оборачивается ко мне, и его взгляд падает на мою рану. - Это твой антирекорд? Двенадцать часов? Двадцатьчетыре? Или эти отношения еще не закончены? - Я бы предпочел, чтобы они и не начинались. Он касается костяшкой пальца моей губы, а затем щеки, пробуя, не сошел ли отек, и недовольно цокает языком. Скула все еще ноет, но я не отстраняюсь. - Не хочу тебя снимать сегодня. Не хочу и не буду. - Это наказание? - Возможно. - За что? Он задерживает на мне внимательный взгляд. - А ты еще где-то нашкодил? - А я не знаю. Ты мне скажи. Он отворачивается, переводя все свое внимание на бутылку, крышка которой ему никак не поддается. - Хах, мне жаль наших гримеров. Они этого не заслужили. - Извини, - я наблюдаю за ним всего несколько мгновений, а потом отвожу взгляд. - Слишком много всего случилось в последние дни. Не уверен, что справляюсь хорошо, не уверен, что вообще контролирую происходящее. Пи опускает глаза и видит, что после утреннего недоразумения на левой манжете моей рубашки не хватает пуговицы. Я продолжаю клясть себя за произошедшее, но из-под слоя гнева и злости вдруг проклевывается мысль, и, прежде чем я успеваю ее подавить, мысль успевает оформиться с совершеннейшей отчетливостью: я бы предпочел, чтобы Пи не знал о моей неудачной интрижке. Он ободряюще хлопает меня по коленке. - Это скоро закончится, и мы все сможем отдохнуть. В дальнем углу комнаты раздается вибрация пришедшего сообщения, от чего на пол звучно шлепается тетрадь сценария. Замерший на мгновение, Перт бросает на телефон взволнованный взгляд, но, наперекор моему мнению, что он тут же кинется отвечать, выдерживает мучительно долгую паузу, прежде чем взять телефон в руки, открыть сообщение и, наконец, ответить. Я вижу, каких коллосальных усилий стоит ему это напускное безразличие. После, расслабив напрягшееся было тело, он возвращается к своему тексту. Нью вмиг становится серьезным. Еще пару недель назад, чтобы снять эту нервозность или отвлечь, я бы скрутил его в бараний рог, и мучал, пока он не начнет молить о пощаде. Но сейчас я могу себе позволить лишь смотреть на его сосредоточенный профиль, пытаясь отгадать ход его мыслей. Мне никогда не было свойственно чувство неловкости в общении с Пи. И я упустил из виду тот момент, когда начал проявлять осторожность. - Рано нам еще второй сезон. Пи не сводит взгляда с сидящего в противоположном углу комнаты Перта. - Есть ситуации, которые мы еще не готовы прожить. Я прослеживаю за его взглядом. Дети - большие мастера затягивать в свои сети сердца, открытые для любви и заботы, а уж Перт, честное слово, во всем, что не касалось съемок, был словно ребенок. Как сказал бы Пи - необыкновенный. Он теребит волосы, то сжимая их в кулаки, то растирая голову, вперившись взглядом в текст, который никак не может разобрать. Взгляд его то и дело падает на телефон, лежащий рядом на диване. Мне пока не ясно, что означает пропасть, разверзшаяся между некоторыми актерами, но я до невообразимой прежде глубины ощущаю ее существование. Только вот подливать масло в огонь переживаний Пи я не намерен. - Не преувеличивай. Работа делает тебя слишком чувствительным. Но в глубине души я все понимаю. Этого можно не замечать только в одном случае - если вообще не смотреть. А брать на себя ответственность - разве не должностная обязанность Пи Нью, как режиссера? - Это тот возраст, который предпочитает ложь признанию. Я неучтиво цокаю языком, закатывая глаза. Что это, если не камень в огород и моего возраста тоже? - Возраст, который предпочитает ложь признанию? Серьезно? А ты далеко ускакал от этого возраста, м, Пи? Он замирает, глядя в одну точку перед собой. А потом оборачивается на меня и смотрит спокойным, открытым взглядом, даже не пытаясь защититься, готовый к тому, что я продолжу свою мысль. Тогда как я, осознав свою бестактность, терзаю наушники, жалея, что выдернул оба, лишив себя возможности мягко уйти от разговора тогда, когда в этом возникнет необходимость. - Что ты имеешь ввиду? Он не бычится и не обижен. Его интерес искренний и ожидание такого же прямого ответа, как мой нехитрый наезд, читается в его голосе, в открытой позе и прямом заинтересованном взгляде. Да, я все еще не понимаю, что за пропасть неожиданно возникает между когда-то близко общающимися людьми, но я словно бы знаю о ней не понаслышке. Я набираю в грудь чуть больше, чем того требует обычный вдох, воздуха, и все-таки тяну Пи Нью за руку вниз, делая борцовский захват шеи и блокируя любую возможность к отступлению, а свободной рукой треплю его волосы, пока он не начинает молить о пощаде, теряя равновесие и заваливаясь на меня. Через некоторое время он тоже начинает смеяться, и я ощущаю, как горит от его дыхания где-то в районе сердца. Силы не равны, поэтому я ослабляю хватку и позволяю ему выбраться на свободу. Видя его растрепанную прическу, я тут же привожу в порядок свою, и осматриваюсь. Наша возня не привлекает внимания, потому что давно стала чем-то обыденным для всех вокруг, включая Пи. Я только лишь пытаюсь удостовериться, что вокруг действительно ничего не изменилось. *** Через несколько дней отек заметно спал, а рана, хоть и не затянулась, была уже менее заметна, поэтому мне было дозволено вернуться к работе. Обычно доброжелательный и активный в общении Пи Нью, имеющий привычку писать, звонить, или приглашать провести время вместе, эти несколько дней никак себя не проявил, из чего я сделал вывод, что подслушанные мною слова Сэмми - не игра моего разгулявшегося воображения, и Пи действительно больше не свободен. Когда я появился на площадке, Пи, не утруждая себя приветствием, с серьезным видом протянул мне текст с некоторыми исправлениями, подписанный твердой рукой на титульном листе. Значит ночное погружение в работу, даже при наличии новых отношений, никто не отменял. Я попытался заглянуть ему в глаза, чтобы найти там отголоски нашей последней беседы, его прежних ночных смс, но он демонстрировал завидное хладнокровие. В работе над сценами Пона и Чаэм, Пи был молчалив и крайне сосредоточен. Останавливал съемку редко и чаще снимал все с первого дубля. Я надеялся, что когда мы перейдем в новую локацию и ко мне присоединится Перт, работа пойдет веселее, но мои надежды не оправдались - время шло, а Пи Нью был все так же немногословен, словно смирился с происходящим и больше не пытался на него влиять. Он сидел за режиссерским пультом, когда я вышел из ванны, как того требовал сценарий, с полотенцем на шее, словно боксер после тренировки. Только вот направился я не к Перту, а прямиком к режиссерскому пульту. - Судя по всему я чертовски круто справляюсь? Нью поднял на меня озадаченный взгляд. У меня сложилось впечатление, что он хочет отснять запланированный на утро материал как можно быстрее, чтобы скорее перейти к новым интересным сценам. Тем самым, в которых я, по обыкновению, не принимаю участия. - Никаких замечаний по тексту? Он стянул наушники вниз, отложил рацию, которой и так практически не пользовался, и медленно поднялся. - Сделаем перерыв, - сказал он скорее остальным, чем мне. Когда народ разошелся, Пи обратился ко мне, готовый к любому выражению моего негодования. - Почему ты не даешь мне никаких ориентиров, бросая как щенка в воду, в надежде, что я выплыву? - Потому что я не надеюсь, я это знаю. Умение делать противнику приятно тушит в зародыше любой разгорающийся конфликт. - Тебе хорошо дается импровизация. Да и что ты хочешь услышать? Каких ориентиров тебе не достает? Есть что-то особенно утешительное в старой доброй дрочке? - Пи смеется надо мной, даже не пытаясь нарисовать на своем лице хоть какое-то подобие улыбки. - Это должно нервировать, потому что Пон задается вопросом, сможет ли когда-нибудь избавиться от этой привычки? Даже с появлением любимого человека? Я знаю, что его голова полна всех этих бесполезных мыслей, но то, как быстро он находит обоснование любому действию героев, меня по прежнему поражает. С грустной улыбкой я опускаю голову и поднимаю вверх руки, сдаваясь его умению выходить из спора победителем, при этом доставив удовольствие оппоненту. - Ты прав. Уверен, что такими вопросами Пон не задается. В конце концов все действия прописаны черным по белому доступнее некуда. А я не одуванчик, которому нужны обоснования, чтобы лишний раз передернуть. Его рот трогает улыбка умудреного знаниями человека. - Когда ты начинаешь работу над проектом, предвкушаешь ли развитие своего таланта в рамках персонажа, или двигаясь строго в рамках сценария, начисто лишенный воображения, надеешься, что я пущу в ход свое? Я не могу понять кто он - талантливый человек, страдающий от неопытности и зашоренности молодых актеров, загнанный в ненавистные ему рамки, или манипулятор, притворяющийся уязвимым, который умело дергает за ниточки потерявших бдительность подопечных, вверненных в его руки? Перед членами съемочной команды он демонстрирует совсем другого человека - не растерянного и уязвимого, а закованного в броню самоуверенности, собранного и строгого старшего. Но в отличае от остальных, я знаю его другого, знаю его настоящего, в те моменты, когда он, наконец, снимает с себя груз ответственности и беспрестанного контроля. Как тут не возгордиться. - Не всем пускать в ход воображение. Кто-то же должен твердо стоять на ногах, оставаясь рядом, чтобы периодически возвращать фантазера в реальность. Застигнутый врасплох моей ухмылкой, сказанными хоть и без злого умысла словами, Пи вскидывает голову и в упор смотрит на меня. Его худое лицо неожиданно темнеет от прилившей крови, и я, не выдержав, отвожу глаза. Я тут же раскаиваюсь в своих словах. Прозвучавшие слишком лично и необоснованно грубо, они повисают где-то в воздухе. Яд их оказывается слишком сильным даже для меня. Внутренне я ругаю себя за малодушие и попытку уколоть его самым болезненным образом. - Значит, мои импровизационные потуги тебя устраивают? - Поспешно иду я на уступку, поддавшись мгновенной слабости, охватывающей человека после того, как испарится злость. Меня охватывает чувство вины и страх, что ущерб, нанесенный сказанными словами, окажется непоправимым. Пи требуется всего несколько мгновений, чтобы перевести дух. - На что только ни пойдешь, лишь бы отвлечь режиссера и увильнуть от работы, да? - улыбается он. Кажется, я уже говорил, что ненавижу и боготворю его умение делать вид, будто ничего не произошло. *** На следующий день Пи приступил к работе над новой сюжетной аркой, и я в очередной раз убедился, что слова и действия его оказывают значительное влияние на состояние актеров. Я оказался на съемочной площадке раньше назначенного времени, но любопытство заставило меня высунуться из комнаты отдыха. Я подошел не ближе нескольких метров, не выступая вперед из-за спин работающего на площадке персонала, но даже отсюда видел оживление на лице Пи Нью. Мне подумалось, что вчера, во время съемок сцен с моим участием, он уже был целиком поглащен мыслями о новой истории, но я не дал этой жалкой фантазии, словно бы снедаемого ревностью человека, распуститься в моей голове. Сидящие напротив Пи ребята замерли с напускной серьезностью, совсем не похожей на веселое оживление, в котором актеры обычно проводят время за выключенными камерами. Они напряженно смотрели каждый в свой текст. Настороженное молчание накрыло их всех, точно одеялом. - Кенгкла сам плохо понимает, что говорит, опьяненный звуком собственного голоса. В его многословном признании улавливается подсознательная, по-детски парадоксальная потребность говорить вещи, которых говорить нельзя. Марк смотрит на Пи Нью из под ладони, на которую опустил свою, отяжелевшую под гнетом новой информации, голову. - Ошарашенный тем, что произошло, Текно не может вымолвить ни слова, тогда как в твоей голове только одна мысль при виде своего Пи: «У тебя такие красивые губы... Они выглядят так, словно желают быть искусанными». Пи произносит чужие реплики спокойным тоном, не давая волю возбуждению, которое так старательно скрывает. - При этом Кла выглядит так же, как и вчера, словно ничего не произошло. Тогда как Пи Но совершенно ошеломлен! Звенящая тишина, повисающая в воздухе после слов режиссера заставляет меня съежиться. Я бы отпустил пару шуточек вдогонку, но парни силятся воспринимать происходящие серьезно. И тем серьезнее, чем дальше находятся их стремления от восторженных режиссерских порывов. Брови на переносице Гана соединяются в сплошную, знаменуя начало серьезного мыслительного процесса. Неожиданно для себя я делаю дурно пахнущее открытие, которое не может не вернуть меня к реальным опасениям. За обсуждением сюжета Пи прячет желание говорить о вещах, которых осознанно себя лишает, которых так не достает ему в реальной жизни. И никто, ни единая живая душа не понимает этого, потому что скована неловкостью и озадачена сложностью передачи режиссерского замысла. А в голове только одна мысть - как бы ни ударить в грязь лицом. И хоть Пи этого не показывает, но я вижу, как в нем кипит неудовлетворенность, пусть и спрятанная за снисходительной улыбкой. Если бы он обернулся, я бы мог его поддержать - улыбнуться, кивнуть, да что угодно, чтобы снять это напряжение, развеять нервозность, что словно в тисках держит его. Но он не смотрит по сторонам, избегая даже на мгновение потерять эмоциональную связь с героями. Когда Нью объявляет перерыв и распускает по домам актеров утренней смены - каждого со своим домашним заданием, я ловлю Гана за локоть прямо на выходе. Он, не юля, с нервным смешком выдает мне смущающую его информацию об эпизоде, который они сегодня обсуждали. Вернувшись на площадку, я нахожу Пи все в том же положении. Он молчит, углубившись в чтение. Временами я замечаю, что какие-то места в тексте его волнуют. Он периодически возвращается назад, сосредоточенно листая страницы туда-сюда. Неожиданно я ощущаю былую легкость, и, не раздумывая ни секунды, тут же пружинящей походкой направляюсь к нему. Походка задает настроение моему намерению вернуть наше общение в привычное русло. Но когда я присаживаюсь у его колен, он, не отрываясь от текста, цедит сквозь зубы: - Не мешай мне сейчас. Голос его строгий и не терпит возражений. Но разве меня это когда-то останавливало? - Хочешь, я тебе подыграю? Моя голова интригующе наклоняется к плечу. - Нет. - Уверен? - Каким образом ты собираешься мне подыгрывать? - он поднимает на меня недовольную физиономию, щуря и без того узкие глаза. Луч утреннего света, проходящий над моим плечом, падает у его колен, и я словно желая поймать его, накрываю его колено своей рукой, возбужденный сознанием риска, на который иду. Я уже проделывал такие штуки раньше, и никогда прежде это не казалось чем-то неправильным. Вот и сейчас мне никак не хотелось отпускать то чувство былой легкости и приятельской вседозволенности. Потому что дистанция, неожиданно возникшая между нами в последние дни, была мне чужда, неприятна и заставляла нервничать куда больше, чем то, что я теперь пытался провернуть. Конечно подражание героям и проигрывание забавных сценок всегда было баловством и никогда по настоящему не было полезно Пи. Но это заставляло его смеяться и выводило из оцепенения, свойственного погруженному в свои мысли человеку. - Ты же об этом сейчас думаешь? Я веду руку выше, из-за чего мышцы под моей ладонью напрягаются, а сердце замирает от собственной дерзости. Как ни странно, я сохраняю полную ясность ума. Кадык на шее Пи дергается, когда мои пальцы невесомо касаются его ширинки. Внешнее спокойствие, с которым он встречает мои действия, придает мне уверенности, ведь я всего лишь следую его же сценарию. Но в штанах Пи почти ничего нет. То есть есть, конечно, но то, что есть, совсем не поднимает мою самооценку. - В прошлый раз было совсем не так, - со смешком высказываю я бесполезное недовольство. - В тот раз, когда ты представлял другого на моем месте. Лицо Пи демонстрирует бесконечную терпимость, тогда как меня начинают одолевать противоречивые эмоции. - Ты так ничего и не понял. Серьезный тон, с которым он произносит свои слова, не предвещает ничего хорошего. Моя голова наполняется тяжелыми предчуствиями, усугубленными сложными ассоциациями. - Да я же шучу! - нервно смеюсь я, надеясь хоть на этот раз вызвать его улыбку. Но он смотрит в мои глаза так по взрослому спокойно, что мне становится не по себе. - Я не представлял другого на твоем месте. Я представлял другого на своем. Растерявшись, я отстраняюсь. Он бледно улыбается, но это уже не спасает ситуацию. - Так я могу продолжить? - спрашивает он, воспользовавшись паузой, вызванной моим замешательством, указывая на сценарий в руках. - Почему тебе нужно представлять кого-то на своем месте? Я знаю, что сейчас не время и не место говорить о чем-то личном, но когда было время и место, он предпочитал говорить о работе или не говорить вовсе. А теперь у него есть кто-то другой для того, чтобы говорить. - Потому что я не могу вызывать подобных чувств. - Что за вздор? У тебя были отношения. И есть сейчас, черт возьми. Пусть он и скрывает это от меня. - То, что у меня было, было не потому, что я хорош как объект желания. - Думаешь, всем вокруг нужна только выгода? - Ты хочешь говорить об этом сейчас? Ей богу, Яхт, я еще не затрахал тебя своим присутствием и своими проблемами? Не хочешь немного передохнуть? - Ты за кого меня принимаешь? Мы же друзья. - Я никогда не был привлекателен для них сам по себе, им всегда было нужно что-то другое. Это было произнесено с такой интонацией, что даже привыкший к пробирающим до самого нутра разговорам по душам, я поежился. Он никогда не позволял себе ничего подобного на площадке, оттого раньше положенного часа начал выглядеть по домашнему доверчиво и уязвимо. - Пара неудачных опытов - это еще не система. - Ты считаешь меня привлекательным? Ты мог бы хоть на миг представить, что можешь быть близок со мной? Я замер, застигнутый врасплох неожиданным вопросом. Мне хотелось поскорее уйти от разговора, в котором я не чувствовал себя достаточно раскованно, но отшутиться в данной ситуации мне больше не казалось возможным. Пи выручил меня, опередив мои поиски нейтральных, безопасных слов. - А знаешь, почему нет? - Он подался вперед и вперился в меня взглядом, не предполагающим возражений. - Потому что жалость не делает член твердым. Я почувствовал, как сжалось и без того беспокойно ноющее сердце. Ответ на его слова вертелся на языке, все равно что в кармане готовая взорваться бомба, но освободиться от нее я не мог. *** В конце рабочего дня я по привычке зависаю в комнате отдыха. Дома меня никто не ждет, поэтому бесцельная возня с ребятами, которые как и я не спешат домой, занимает почти полчаса моей жизни. Еще минут через десять за своей сумкой приходит и Пи. И когда войдя в комнату он удивленно глядит на меня, я понимаю, что меня в эту минуту здесь уже не должно быть. - Парень заберет? - небрежно кидаю я. Он стягивает со стола сумку и сжимает ее в руках. - Сэмми сказала? - Случайно услышал ваш разговор. Он кивает, принимая эту информацию как возможную. - Ты не собирался мне сказать, да? - Конечно, собирался. Просто случая не представилось. Он накидывает сумку на плечо, и застывает в дверях, давая понять, что задерживает его лишь незаконченный разговор со мной. - Я позвоню тебе вечером, хорошо? - Но Сэмми ты рассказал. - Она застала нас вместе на выходе. Было бы глупо притворяться, что мы не знакомы. - Когда? В мой выходной? Это было объяснение, которое меня бы устроило. - Немного раньше. - Насколько раньше? - Недели три назад, может чуть больше. У меня глаз задергался. - Ты шутишь? Перед глазами пролетели события последних недель, редкие вечера, которые мы все же проводили вместе то у него, то у меня или ночные разговоры ни о чем, больше походившие на молчаливое присутствие пока каждый был занят своим делом, и во всех этих воспоминаниях не было ни единого намека на присутствие кого-то нового в его жизни. - А как же поделиться радостной новостью? - Забылось в рабочей суете. Он неловко засмеялся. - Невозможно в рабочей суете забыть о том, что стал счастлив. - А ты не слишком то рад. Известие о том, что Пи теперь в отношениях могло бы стать хорошей новостью, но почему-то не стало. Возможно, в другое время и при других обстоятельствах я поддержал бы его чуть более рьяно. Ведь это именно я активно агитировал его прервать вынужденный обет безбрачия. - Мне казалось, ты мне доверяешь. И тут выясняется, что ты уже почти месяц в отношениях? А я ни сном, ни духом. - Я не говорил не потому, что не доверяю. Я просто не уверен, что из этого что-то выйдет. - Ты неуверен уже почти месяц? И как долго ты еще собирался быть неуверенным, прежде чем наконец рассказать, что у тебя кто-то есть? Он не нашел, что ответить, видимо, растерявшись. - Ты ночевал у меня. И твои вечерные маниакальнодепрессивные смс все еще продолжали приходить. Он рассмеялся. - О, ну прости! Извини, что беспокоил. - Брось, Пи, ты знаешь, что дело не в этом. Ты был похож на человека, который остро нуждается в ком-то. И я подумал, что это мог бы быть кто-то, кто отвлечет тебя от работы, завладеет твоими мыслями, поможет, наконец, начать жить своей жизнью. Но ты продолжаешь работать ночами, и сидеть на площадке до поздна, ты все еще не оставляешь актеров в покое, доводя их до отчаяния, продолжаешь ночевать вне дома, у друзей, где попало. Пи очень внимательно смотрит на меня. - Я мог бы ночевать у него чаще, но я не хочу, чтобы работа влияла на эти отношения. Не хочу, чтобы он видел меня в таком состоянии. У меня так много претензий по отношению ко всему, что сейчас происходит в его жизни, но кто я такой, чтобы иметь на них право. - В каком состоянии? Уязвимым? Погруженным в работу 24 часа в сутки? Тогда какой смысл в отношениях, если ты не можешь быть тем кем являешься с человеком, которому доверяешь? Не можешь быть в безопасности с тем, кого подпускаешь настолько близко! В моменты своей наибольшей уязвимости. На кой хрен тогда он сдался, этот лишний человек в твоей жизни, если его появление ничего не меняет в лучшую сторону? - Ты смог убедить меня в том, что отношения могут быть полезны, возможно, вдохновят... Застывшая на мгновение на его лице кривая улыбка заставила мое сердце сжаться. - Не такие отношения, Пи. Смысл ведь был в том, чтобы ты был счастлив и вне своей работы тоже. С человеком, находящимся за рамками твоих профессиональных обязанностей. С кем-то реальным. Помолчав он безразлично пожал плечами. По тому, как хладнокровно Пи реагировал, я понял, что его собственное стремление противиться полному растворению в работе стремится к нулю, тогда как я сам, по старой памяти пытаясь протянуть ему руку помощи, начинаю катиться в пропасть, разверзшуюся у моих ног. Но губы его, пусть и сжатые в тонкую линию, все же улыбаются. Поэтому и я, наконец, выдавливаю из себя ответную улыбку. - А еще я не хочу фингал с другой стороны для симметрии от еще одного ревнивого парня. Он еще немного смотрит на меня, а потом понимающе кивает. - Не волнуйся по этому поводу, - на его лице не читается больше ни одной эмоции. - Не хочешь - не будет. Он закидывает сумку на плечо и круто разворачивается. Мое прощальное «до завтра», сказанное на удивление спокойным голосом, ласкает мой собственный слух. Так как планы на вечер и направление моего движения изменились, я, поймав Сэмми на парковке, предлагаю подкинуть ее до дома. Обнаружив в моем прведении какую-то странность, она соглашается. Замеченная ею странность прошлый раз была вызвана потрясением младшего, от которого старший утаил что-то личное. Сегодня же я ощущал нечто иное. Словно бы желая заполнить неожиданно возникшую пустоту, я попытался создать видимость бурной деятельности, болтая обо всем вокруг, но хватило меня только на первые пару минут пути. Возможно, поняв, что я пытаюсь спрятать за бесзмысленной болтовней нежелание говорить о чем-то ином, Сэмми не стала поддерживать пустой треп, и вскоре мы оба затихли. Погруженный в свои мысли, я не сразу понял, что повисшее в салоне молчание, непривычное для нас обоих, ощущается по меньшей мере странно. - Выглядишь так, словно тебе разбили сердце, - неожиданно прервала молчание Сэмми. Я вздрогнул, точно обжегшись. - Ты же не ревнуешь сейчас? Потрясенный самим фактом существования подобного предположения, я прочистил горло, намереваясь шуткой парировать ее замечание, но неожиданно почувствовал такую усталость, что пропало всякое желание бороться. Это обвинение способно было вмиг выбить из моей головы такую безопасную, удобную и ставшую привычной обиду на друзей, которые делятся новостями за моей спиной, не посвещая в них меня. И я не готов был рассматривать иные причины моего нынешнего разбитого состояния. Внутренне ощетинившись и покраснев от волнения, будто на меня обрушился неведомый враг, я постарался собрать силы для самозащиты. - У меня освободился вечер для того, чтобы приятно провести время, о какой ревности ты говоришь? Я почувствовал, как горькая тоска вихрем ворволась в мое сердце. - У тебя освободились все вечера, Яхт. Всю прошлую неделю я был сбит с толку сожалением и тревогой, которым никак не мог найти объяснения. Теперь же вишенкой на торте стало сообщение, которое я получил от Сэмми по возвращении домой. «Странно, когда взрослые, образованные люди доведены до безысходности в попытке выразить то, что невозможно сказать словами». Я отмахиваюсь от сказанных Сэмми слов, предпочитая думать, что брошенная ею фраза говорится не в серьез, а с намерением произвести впечатление. И, честно говоря, это ей удается.