Тайна склеенных страниц

Pov Нью       Знают ли умудреные опытом взрослые, что может надумать себе сердце в шестнадцать лет, когда бушующие гормоны заменяют ему опыт и знания?       Подросток одиноко блуждает во тьме, умирая и возраждаясь снова всякий раз, как ловит на себе внимательный и участливый взгляд понимающих глаз.       В отличие от других героев этой истории, у Кенгкла нет сомнений также, как и необходимости подчинять огонь, бушующий внутри, своей воле. Он точно знает, чего хочет, и четко идет к намеченной цели. Пусть другие страдают, бесцельно мечтая о возлюбленных. Кла же, в силу возраста и особенностей воспитания, не чувствует угрызений совести, утоляя жажду и туша пожар фантазиями о возлюбленном, которые рано или поздно непременно планирует реализовать. Его тело пылает от непрестанного возбуждения, но он знает, как погасить этот огонь. Он листает ленту, чтобы найти новые фото своего Пи, и каждый раз, когда имя его попадается на глаза, победно приподнимает уголок губ - еще одно сокровище в копилку. ***       Я стянул футболку и вытер лоснящееся от пота лицо и шею. Забитый в ворота соперников пенальти не снял тяжесть с души. После матча все разобьются на парочки и разбредутся по кафе и кинотеатрам, тогда как мне останется лишь выпивать до поздней ночи в компании таких же бесполезных одиночек. Вот почему, когда в заключении очередной тоскливой попойки, под утро я оказываюсь в постели с незнакомцем, я не испытываю никакого желания сопротивляться. - Пи, - слышу я обжигающий шепот прямо у самого уха, - Я буду хорошим котеночком для своей кошечки, обещаю.       Из глубины сознания рождается тусклая, словно мираж, который вот-вот растворится, мысль, что жаркий этот шепот мало похож на нежный девичий, но я отметаю ее, как мешающую, пьяно поводя в воздухе рукой и снова тяжело обрушивая ее на мятые простыни.       Я пытаюсь сопротивляться мысленно, потому что физически просто не в состоянии, но и мысленно тоже слабо, словно прося разрешения уступить, что вскоре и делаю.       Даже сквозь пелену опьянения я ощущаю, как глаза, устремленные на меня - глаза моего незванного спасителя от одиночества, жадно исследуют меня, проникая всюду, отчего голова моя начинает кружиться сильнее, многократно усиливая эффект от выпитого алкоголя. - Боже, твои губы созданы для того, чтобы обхватывать чужой член, наполняя его жизнью, - продолжают бесстыдно шептать горячие губы.       На задворках сознания зудит назойливая мысль о странности и опасности долетающих до меня слов, но это не отменяет того факта, что мне бесконечно приятен ласкающий и нахваливающий меня голос, отмечающий те редкие достоинства которые во мне еще можно найти.       Губы целуют меня сперва осторожно, словно нащупывая границы дозволенного, но не встречая сопротивления, требовательно и страстно. Чужой язык ласкает меня, облизывая мои губы, и через мгновение проникает внутрь. Никто никогда не делал со мной такого, а я не могу даже такой малости, как ответить на поцелуй. В моих силах лишь стонать, открыв рот, позволяя незнакомцу проникать в меня еще глубже, или разметавшись на кровати, мотать головой из стороны в сторону, мыча и вздыхая. Словно отходящий от медикаментозного наркоза больной, я ищу в кромешной тьме, поглотившей меня, путь к свету, пытаясь вырваться из плена душного навождения.       Чужие горячие пальцы гуляют по моему телу и неделикатно задирают футболку, за день пропитанную потом и алкоголем, к самому горлу. Вскоре к требовательным рукам присоединяются и губы, они покрывают поцелуями мои шею, грудь, живот и, наконец добираются до возбужденной плоти, которая давно жаждет внимания, и там замирают.       Сердце ухает у самого горла, пытаясь выскочить наружу с изумленным вздохом. Я знаю, что сейчас произойдет. Я знаю, что обычно происходит дальше. К своему стыду, только лишь из новелл и фильмов для взрослых.       Мне кажется, мне не хватит воздуха, если чужие губы коснутся меня там, и я, словно рыба, выброшенная на берег, загодя начинаю хватать ртом воздух, которого все равно не хватает. Мне кажется, что кондиционер намеренно поставили на обогрев. Воздух надо мной сгущается, кругом царит ядовитое безветрие. Ленивым, жарким, порочным облаком оно клубится между нами.       Уверенные руки обхватывают мой член, и вскоре я чувствую жар чужого рта - ощущение, которое никогда прежде не испытывал. В неожиданно накатившей панике я скребу пятками по простыням, пытаясь отползти назад, но отстраниться не получается - руки крепко обхватывают мои бедра, и через несколько секунд невнятной борьбы я сдаюсь, не в силах сопротивляться всепоглощающей силе наслаждения.       Я не понимаю, что со мной происходит, что я делаю здесь и почему рот этот делает со мной такие вещи, но я не сопротивляюсь, потому что в действительности до одури хочу чувствовать себя желанным и принадлежать хоть кому-нибудь, пусть даже на утро я не смогу вспомнить ни этого человека, ни деталей этой фантомной ночи.       Я весь нахожусь у него во рту, чувствую, как кончик члена прижимается к твердому небу. Язык его со всех сторон ласкает меня, так страстно, с таким желанием и нетерпение, словно изголодавшийся теленок, наконец нашедший материнское молоко. Так жадно и бесстыдно, что я не могу больше этого выносить.       Страшно уставший, с кровью, сгустившейся от алкоголя и возбуждения, я обхватываю руками голову, желая ощутить амплитуду, с которой она насаживается на мой член, и зарываюсь руками в волосы. Дрожь пробегает по всему моему телу, когда я ощущаю, насколько они короткие. Мой член во влажном и горячем рту кого-то, с такими короткими волосами... С волосами, как у парня... И когда сознания моего касается эта мысль, я содрогаюсь всем телом, почти лишаясь рассудка.       Я скулю, что в моем воспаленном мозгу воспринимается как мольбы о пощаде, не прекращая сминать его волосы в своих руках, сильнее прижимая его лицо к своему паху, не в силах самостоятельно прервать эту сладкую пытку. Поэтому и он остается глух к моим мольбам. Я дрожу, мои ноги трясутся, я весь извиваюсь в его руках, мечтая лишь об одном - скорее достичь разрядки.       После недолгих приятных манипуляций, видимо ощущая приближение финала, он легко разворачивает меня лицом вниз и, перенеся вес на локти, уверенно помещает свои ноги между моих бедер. Потом его руки скользят вниз, раздвигая мои ягодицы, и, сильным взмахом подав мои бедра на себя, он резко входит.       Неожиданное болезненное ощущение обжигает меня, в голове все перемешивается. Простыни сбиваются под моим животом. Горячее семя брызгает, а бурлящая кровь ударяет в голову, доводя до безумия. Обессиленный, я почти лишаюсь чувств от испытанного наслаждения, неожиданно сменившегося отчаянной болью, и падаю на кровать безжизненной массой, оставляя свое бессознательное тело на дальнейшее растерзание своему любовнику. ***       Еще только четыре вечера, а мы уже начали буксовать. - Послушай, если у тебя занят рот, потрудись хотя бы руками. Мне все равно как, но ты должен заставить его стонать.       Марк, оседлав чужие бедра, неловко смеется. Он ударяет Гана кулаком в плечо, подбадривая партнера. - Ну же, давай! - умоляет он, пока Ган рассеянно водит глазами по потолку павильона, изо всех сил стараясь не встретиться с Марком взглядом.       Немногочисленные члены съемочной команды, оставшиеся на площадке, складываются от хохота. - Ну не так же, Марк! Так это не работает.       Я делаю вид, что знаю, как это работает. Правда же заключается в том, что мой собственный реальный опыт физической любви был на столько убогим по сравнению с моими знаниями и рисовавшимися мне картинами, что я отчаянно стремился и просто обязан был воссоздать хотя бы на экране, силами ребят, вверенных мне контрактом, эти фантазии, тем самым хоть немного приблизившись к образу, который существовал в моем воображении. Такова уж моя натура. Все действия, не относящиеся к работе, совершаемые мной в реальной жизни по отношению к окружающим меня людям становились всегда лишь жалким подобием моих фантазий.       Поддавшись минутной слабости и чужим уговорам, я решил, что, возможно, и правда, спустя столько лет что-то поменялось во мне самом. Но человек, случайным образом выбранный мною на роль бойфренда, вчера снова был выставлен за дверь - прежде, чем застать меня врасплох в том состоянии, в котором я бы предпочел, чтобы меня никто не трогал. Как жаль, что для любви и отношений нет строго отведенного времени, которое бы устраивало обоих любовников.       А теперь ребятам придется как-то справиться с тем, что я собираюсь сделать. Неловкость, которую они испытывают при этом доведена до предела, но в центре площадки слышатся подбадривания, а затем возбужденные голоса и даже неуверенный смех.       И вот наконец Но, сам того не осознавая, дарит мальчишке первый настоящий, долгий поцелуй. Только бы никто из них не сдрейфил. Я считаю секунды, нависая над экраном с пультом в руках, готовый в любую секунду прервать эту пытку смущением. Если они продержатся еще несколько секунд, кому-то не хватит воздуха. Возможно даже мне.       На самом деле, если я сейчас не крикну «снято!», кто-то потеряет сознание. Ведь если губы не чувствуют всю интенсивность возбуждающего и одурманивающего желания, воздух в легких кончается предательски быстро. Но поразительное искусство, с которым Марк льнет, тяжело дыша, к телу застывшего под ним парня, вызывает в памяти давно забытые воспоминания, и когда с кровати раздается стон, более реальный, чем вся обстановка вокруг, меня словно парализует.       Я готов был признать, что стон мне послышался, словно фантомное слуховое видение, галлюцинация из прошлого, не имеющая ничего общего с настоящими этими действующими лицами. Но в вызванном этим стоном моем рефлекторном порыве скрывалось малодушное желание прервать происходящее, будто я, не имеющий никакого отношения к происходящему на экране монитора, этой паре, их взаимодействию, тем не менее тоже был участником этого действа, был раскрыт, выслежен и пойман с поличным. ***       Обоснованно недовольный моей вечерней работой, Пи выглядывает из спальни, и мне приходится насилу прервать свои мысли и отложить записи, над которыми я по обыкновению работаю до самой ночи. Я соглашаюсь с разумными доводами о том, что мне необходим сон, но и в темноте спальной комнаты не могу полностью освободиться от назойливых мыслей. Я испытываю чувство бессилия и беспокойства. Оно достигает бездонных глубин, и я утопаю в пучине гнетущей тоски. И ничто не в состоянии вызволить меня оттуда.       Марк смотрит в сценарий невидящими глазами, листает страницы, но текст разбегается в разные стороны. В голове ни единой умной мысли и шум в ушах, от того, как сердце лихо гоняет кровь, кажется, я слышу даже в своих. Слова Яхта о том, что я требую от парней слишком много, обретают новый смысл и ясную визуализацию в виде парня, пытающегося собрать по крупицам понимание происходящего. Я не заставляю их читать новеллу целиком, уберегая от лишнего напряжения, но и моего сценария достаточно, чтобы на мгновение выбить из колеи. - Ты же не раскаиваешься, что ввязался в эту авантюру? - смеюсь я.       В поддержку моей шутливой издевке, на комичном лице Гана появляется какая-то приятная умиротворенность. Мы прошли сложный этап притирки и теперь они оба чувствуют себя более расслаблено. Марк сильно зажмуривается, а потом резко открывает глаза, словно эта нехитрая манипуляция поможет ему лучше включиться в процесс. - Нам нужно переснять сцену?       От этого незатейливого вопроса мне становится горько. Он не понимает. Мне не нужно беспрекословное следование тексту, я хочу, чтобы он почувствовал.       Актеры всегда представлялись мне чем-то большим, чем орудием производства, хоть на деле это и оказалось не так. Но, справедливости ради, стоит признать, что даже будучи актером одного лакорна, не имеющим своего собственного мнения относительно своего собственного персонажа, они движутся веред, тогда как я, переходя от проекта к проекту, все еще топчусь на месте.       А что до его вопроса - если бы я только мог, я бы исправлял, переснимал и переделывал бесконечно - не только текст сценария, отснятые кадры или очередной лакорн... Но, к сожалению, есть вещи, которые нужно уметь проживать с первого раза.       Свет пришедшего на телефон сообщения освещает потолок погруженной во тьму комнаты, вызывая в душе неожиданное смятение, хотя причин для этого у меня нет. Среди ночи лишь несколько человек могут мне написать. И один из них сейчас спокойно спит за моей спиной.       Я беру телефон и прижимаю экраном к простыням, опасаясь, что яркий свет разбудит Пи, привлекая посреди ночи нежелательное внимание. Замерев, я прислушиваюсь к его мерному дыханию, и удостоверившись, что он спит, разворачиваю телефон к себе.       Я изо всех сил напрягаю уставшие, уже привыкшие к темноте глаза, чтобы заставить скачущие на экране слова собраться в законченное предложение. «Сэмми считает, что я тебя ревную»       Не дав себе времени осмыслить прочитанное, я прячу телефон под подушку и лежу, вобрав голову в плечи, неподвижно, затаившись, словно вор в своей собственной квартире, ненарочно выстукивая сердцем замысловатый ритм. Кажется, что холод пробирает до костей. На сколько, черт возьми, Пи установил здесь кондиционер? У меня посинели губы и я мелко дрожу.       Боясь пошевелиться, чем выдать себя, я, не смея высвободить правую руку, на которой лежу, вынужден действовать левой. Кое-как снизив яркость экрана до минимума, я снова открываю диалоговое окно. Мне стоит коллосальных усилий набрать непослушной рукой короткий ответ. «Ты знаешь, который сейчас час?»       В ожидании ответа я прислушиваюсь к монотонному тиканью часов и размеренному дыханию человека за моей спиной. Пи дышит так неслышно и убаюкивающе, а Яхт не отвечает так долго, что я теряю связь с реальностью. Не успев толком оформиться, мысль о беспечности юности, словно готовая вот-вот сорваться с пальцев в виде текстовых символов претензия, как туман у воды с первым порывом ветра, рассеивается с вспыхнувшим на экране телефона сообщением. «Я буду рад, если на этот раз у тебя все получится, но если нет, я заберу тебя назад... Какая, нахрен, разница, кто будет мешать тебе делать твою работу??»       Мне никак не удается извлечь картину, притаившуюся на дне памяти, но я чувствую странное, сосущее под ложечкой чувство.       Потеряв всякую надежду набрать хоть короткое сообщение, потому что пальцы левой руки не слушаются, а в голове воцаряется звенящая пустота, я в отчаянии опускаю телефон и расслабляю сведенную от напряжения руку.       Я вижу сон - воспоминание. Из главного зала слышен смех молодежи, кто-то мне уже знаком по предыдущим проектам, кого-то я увижу впервые.       Когда я вхожу в зал, ребята, сидящие за столом, сразу же умолкают. Они считают меня инородным телом, чужаком, неожиданно ворвавшимся в их тесный круг. Они насторожены, потому что не знают, чего от меня ожидать. Яхт, знакомый со мной по нескольким предыдущим проектам, почувствовав общую настороженность, встает и со свойственной ему открытостью принимается расталкивать и тормошить вросших в свои стулья ребят, чтобы они потеснились, принимая меня в свою интимную компанию. Со временем, поняв, что я не сторонюсь контактов и не противопоставляю себя молодежи, они тоже стали подпускать меня ближе. И хоть я всегда обладал авторитетом, который действительно нельзя игнорировать, они даже не подозревают, что вытащили на свет, как вытаскивают из раковины драгоценную жемчужину, мое чувство собственного достоинства, собственной ценности и значимости, которых прежде я не знал.       А теперь меня сносит опасный поток. Но если я смогу устоять на ногах, преодолеть этот напор, противостоять запросам неразборчивой толпы, благодаря этой работе я, наконец, обрету определенный вес и почувствовав веру в себя, смогу ощутить почву под ногами. И тогда, возможно, мне больше никто не будет нужен. А пока, я, словно парусное судно, ищущее берега посреди бушующего океана, все еще нуждаюсь в том, чтобы хоть изредка заходить в причал, и в моменты затишья снова брать курс в открытый океан .       Осторожный голос заставляет меня очнуться от воспоминаний. - Ты спишь? - Нет.       Я осторожно высвобождаю руку, разжимая одеревеневшие пальцы, до сих пор сжимающие телефон, и бесшумно вытаскиваю руку из под подушки.       Пи придвигается ближе и я чувствую, как рука его змеей обвивает мою талию. За сегодняшний день я так устал, будто вместе с Но участвовал в позорном матче, поэтому весь сжимаюсь, ощущая непереносимое напряжение и тоску. Он не настаивает, но желает выслушать, что в съемочном процессе меня так тревожит. Под внешней оболочкой его спокойного, добродушного лица явственно проглядывает непонимание, только лишь имитирующее участие. Он молчит из незнания, чем поддержать, а совсем не потому, что сочувствует или осознает мои переживания. В противовес мне, беспокоившемуся лишь о работе и судьбе проекта, он думает о судьбе нашей с ним пары и нашей дальнейшей совместной жизни. Так мы и лежим молча, плечом к плечу, как люди, понимаюшие, но глубоко далекие друг другу, пока он снова ни засыпает. И только тогда, почувствовав относительную безопасность, нащупав и снова сжав под подушкой телефон, я тоже позволяю себе уснуть. ***       Ошарашенный тем, что произошло, я не могу вымолвить ни слова. Как кто-то, кто на столько младше, может быть так смел?       Когда, по утру, рука приятеля моего младшего брата оказывается на моей груди, я ошеломлен. Он заглядывает в мои глаза невинным, терпеливым взглядом, при этом не отнимая своей руки.       Постранство, разделяющее нас, будто сжимается, превращаясь в ничто, и ощущение это так волнительно, что внизу живота словно бы начинают бить хвостами рыбки. - Пи Но... - стремительно выдыхает он, не в силах ждать более, когда я приду в себя от полученой только что информации. И я сразу понимаю, что он горит от возбуждения, противоположного тому, которое стиснуло мое дыхание.       Разве я не должен быть пьян, чтобы отключить муки совести, разум, назойливые мысли о чем-то неправильном, что сейчас произойдет? Как сделать так, чтобы не вспомнить ни о чем после?       Он смотрит на меня с таким страстным, требовательным желанием, неожиданно демонстрируя настоящего себя, что у меня начинает кружиться голова. Почему я не видел этого в нем раньше? Все это время он был так по детски невинен, где пряталась эта темная сила, ожидая момента, чтобы вырваться наружу и уничтожить меня без остатка?       Я чувствую, как огонь его взгляда проникает мне в грудь через настойчивые смелые пальцы - и еще дальше вниз. Это возбуждает мою нервную систему до такой степени, что от наслаждения все мое тело сначала приятно цепенеет, а затем в его недрах возникает тупая боль.       Я вовсе не противник физического удовольствия, но присутствие рядом именно этого человека заставляет меня мысленно удариться в панике в бегство, невзирая на острое, невыносимое возбуждение, которое я отчаянно пытаюсь не замечать.       Когда рука, ласкающая мою грудь, медленно, игнорируя возбужденную плоть, перемещается под бедра и проскальзывает между ягодиц, я взвиваюсь, дергаюсь в сторону и как есть, пячусь назад, забиваясь в подушки у изголовья кровати.       Кла не в восторге от моих действий. Лицо его становится замкнутым, почти грустным. Он умолкает, плотно сжав губы, и, точно я нанес ему глубокую душевную рану, отворачивается. - Пи, что с тобой происходит? - спрашивает он обиженным голосом. Меня трясет от страха. - Ч-что ты делаешь? - Занимаюсь с тобой любовью, а ты? - Любовью? - Да. Что не так? - он наблюдает за мной, словно кошка за дичью, отчего мне становится еще более не по себе. - Я просто испугался. - Почему ты испугался? - Не понимаю, как ты можешь это делать. - Делать что? Я молчу. Конечно, дело не в сексе, дело в сексе со мной. Нонг Кла отчего-то заблуждается, считая, что это принесет ему какую-то выгоду или удовольствие. - Делать своему Пи приятно? - Н-нет! - Разумеется, да! Он подвигается ближе, тогда как мне больше некуда отступать, и придав голосу больше чувственной глубины, произносит: - Пи, ты же понимаешь, что сопротивление делает тебя еще более желанным? Глядя на него с недоумением, я растерянно молчу. - Пи, - жарко шепчет он мне в самые губы, после чего на мгновение замирает. - Ты был похож на человека, который остро нуждается в ком-то. И я подумал, что это мог бы быть я... - Что? - вздрагиваю я.       Это уже слишком. Застонав, я прихожу в себя. Испытанное во сне волнение не исчезает и наяву, напротив, оттого, что сон уже улетучился, меня еще сильнее охватывают тревога и уныние.       Я открываю глаза, ощущая, как затылок и шея прилипли к подушке от пота. Картинка моментально разбивается вдребезги. Не остается ничего, кроме жара в груди и ноющей боли в паху. И ничего полезного, что можно было бы использовать в работе.       Некоторое время я лежу в постеле, пытаясь вызвать в памяти видения этой ночи, но они, словно ящерицы, ускользают от меня, не давая схватить себя даже за хвост. В памяти остается лишь мучительное пробуждение и картинка того, как мокро вокруг, словно я тону.       И все, что мне нужно для спасения из темных вод, затягиваюх меня в свою пучину - это протянуть руку и ухватиться за лежащего рядом человека, но я опасаюсь даже поворачивать голову в его сторону, потому что знаю - ни секс, ни деликатность, с которой он проявляет свою заботу, не сделают из него человека, которого я, уходя ко дну, хотел бы держать за руку.