ДжоДжо сборник

Бруно узнаёт о ранении Аббаккио не сразу, и, когда узнаёт, очень злится. Его почти что бесит тот факт, что Аббаккио скрыл эту информацию, как что-то несущественное. И вряд ли это потому, что он заботится о своей репутации: задание было простенькое, враги не то чтобы сильны, Аббаккио угодил в какую-то странную ловушку, не иначе, но Бруно уже это знает, даже не говоря с ним. Бруно не сомневается в Аббаккио и его способностях, и его умении контролировать ситуацию и справляться с заданиями. Бруно знает, что Аббаккио об этом знает. И это открывает огромное в своём просторе поле для раздумий, предположений и гипотез о том, зачем Аббаккио пришлось скрывать этот факт. Бруно приходит к Аббаккио домой, он не предупреждает о визите, он открывает дверь со скользким звуком скатившейся вниз собачки, и проходит в тёмную комнату. Аббаккио сидит на кресле и даже не оборачивается. Когда Бруно оказывается рядом, Аббаккио бросает на него вялый взгляд и откидывает голову на спинку кресла. — Ничего не случилось, — он уверяет. Бруно странным образом подначивает тот факт, что Аббаккио точно понимает, зачем Бруно здесь и почему зол. Он ничего не говорит, давая шанс Аббаккио самому начать, но Аббаккио молчит и часто задерживает глаза закрытыми, когда моргает. — Честно говоря, охуенно болит, — всё же говорит Аббаккио и убирает руку с живота. Под верхними слоями бинта видны слабые разводы крови. — Там так глупо вышло… Этот хуй побежал с коробкой, и я побежал за ним, и он выставил руку вперёд, ту, что с ножом, а я потянулся за коробкой, и, конечно, можно было подумать, стоит ли лезть на рожон, — смешок, — но коробка почти была в руке, так что… Тело всегда знает лучше, так что не сочти за… ну, я не знаю, что бы ты там ни подумал. Бруно вдыхает поглубже и даёт Аббаккио самый настоящий подзатыльник. Аббаккио отвечает плотно сжатыми губам и очень острым взглядом — Бруно осознаёт, что с любым другим человеком Аббаккио бы уже полез в драку и скорее всего вышел победителем, даже учитывая ранение, потому что нападать на Аббаккио — сомнительная затея, тем не менее, имеющая шансы на успех, но нападать на его гордость — непростительно. — Не поверю, что ты бы не смог получить коробку иначе. — Может, и смог бы, — соглашается Аббаккио ещё тяжёлым голосом, — но получил так. Цель достигнута, миссия выполнена, я даже написал о ранении в отчёте. Если тебе есть, что сказать — не виляй. Бруно хочется рассказать Аббаккио в самых честных и самых грубых выражениях, что дела так не делаются, и да, чёрт возьми, не стоило лезть на рожон, не нужно подставляться без необходимости, можно выполнять свою работу, не рискуя своей жизнью на мелких миссиях, не позволять застать себя врасплох противникам настолько слабее… Бруно есть, что сказать, но ничто из этого не нужно Аббаккио — он это не примет и не поймёт, и только ощетинится. Аббаккио вообще бессмысленно было что-то навязывать, можно только подводить и расставлять достаточно зацепок. У Аббаккио очень сложный характер, но мозг работает, как безупречная поисковая машина, и это хорошо, это предсказуемо, это можно использовать. Немного подумав, Бруно меняет стратегию. Злость итак почти сошла на нет, сменившись разочарованием — сколько им нужно вставать в эту точку и обсуждать одни и те же вещи? Бруно не хочет давить, но хочет, чтобы его позиция была так ощутима, что её почти можно потрогать. Он знает, как это сделать — к этому нужно идти через заботу. Так что Бруно говорит мягко, но не позволяя тону изобразить хоть немного жалости: — Ты умён, Аббаккио, хорошо себя проявляешь, а потом приходишь ко мне с таким дерьмовым отчётом. Это не ситуативная глупость, а систематическое наплевательство. — Бруно берёт секундную паузу, а потом продолжает, ему хочется сделать правильный интонационный акцент. — Ты совсем себя не берёжёшь, и это упущение. Это негативно отразится и на работе, если работа так тебе дорога. Размениваешься на этих крошечных поручениях, чтобы что? Чтобы потом мне твой труп принесли с комментарием: «Ножевое, не успели спасти»? Я вот уверен, что ты лучше этого. Аббаккио не иронизирует и не врёт, его голос серьёзен и прост, когда он отвечает: — Работа — это очень важно. Бруно знает, что смысл здесь не буквален. Не поручения сами по себе важны — а наличие работы важно, иметь задания, иллюзию значимости — важно. Не разочаровать начальство — важно. Но начальство Аббаккио — это Бруно, и вот он стоит в его тёмной квартире, уже привычно разочарованный всё тем же. Миссия выполнена, но миссия провалена — может, это гложет Аббаккио. Бруно не говорит ему прямо: «Ты тоже важен». Бруно говорит: — Твоя приверженность делу не так впечатляет, когда знаешь, что это от отчаяния. И того, что ты себя не ценишь. Аббаккио даже не смотрит на Бруно, но говорит точно и направленно, и его лицо почти нейтрально, а тон едкий. — Ты мне всегда столько умных речей толкаешь, но если по-честному, ты ведь понятия не имеешь, о чём говоришь. Что ты знаешь о себе, Буччелатти? Ты, как и я, не живёшь для себя. Редкий случай. Обычно люди знают, что они должны сделать для себя, и не знают, как помочь миру, а ты наоборот — всё для других, у тебя большая благородная миссия. Это фарс, Буччелатти. В смысле, конечно, да, это всё правда, ты честно веришь в эту идею, отдаёшься ей, служишь ей, ютишь у себя под крылом всяких, кому нужна помощь. Но если посмотреть на тебя лично, ты хоть знаешь, что тебе нравится? Что бы ты делал, если бы не замахивался на изменить мир, а жил только для себя? Что бы ты делал, если бы не был в мафии? Ведь мафия — это система, строгая структура, понятная иерархия, понятные механизмы действий… Это простой путь, и ты тоже это знаешь. Бруно проглатывает недовольство, чтобы обнаружить интерес — он ловит странное ощущение удовлетворения от того, что кто-то говорит с ним настолько честно, настолько на равных, это странным образом заставляет его чувствовать себя на своём месте. Едва ли мрачная пустая квартира Аббаккио — это то место, в котором Бруно себя представлял, но прямо сейчас всё ощущается верным. Бруно даже задумывается. Он очень хорошо понимает, о чём Леон говорит, но оттого оно не становится проще. Бруно периодически думал об этом, в контексте отдалённого будущего: когда-нибудь, когда его миссия по очищению Неаполя от наркотиков и восстановлению равновесия в Пассионе будет исполнена, что он будет делать? Останется в Неаполе? Уедет за город, в другую страну? Будет ли он в окружении тех же людей, останется ли в организации? Бруно знал только одно: он не вернётся к рыболовному делу, а больше у него не было никаких ответов, и каждый раз он откидывал эти мысли простым аргументом: «это ещё далеко, сейчас есть дела поважнее, потом все ответы придут». Но никаких ответов никогда не появлялось. Теперь Бруно смотрит на профиль Аббаккио, мрачный профиль Аббаккио, прикрытый растрёпанными волосами, его мерно вздымающийся живот с полосками бинтов, и думает, что Аббаккио был отличным вложением с самого начала, не стоило и сомневаться. Вот он: сам облажался и знает об этом, но не теряется и выкидывает Бруно как бы между делом, что знает о нём то сокровенное, о чём Бруно не говорит, и не подал бы виду, если бы Бруно не взялся копаться у него в голове. Всё это как-то захватывает, и Бруно теряет сложные эмоции, с которыми пришёл, он доверяется Аббаккио, как часто бывает. Аббаккио сказал: если откинуть фарс, то останется только важное, и там просто жесть. Бруно воспринимает это приглашением, раз уж они в таком настроении, и они оба здесь, в этой комнате, куда никого никогда не зовут, в беседе, которая впервые за долгое время повернулась иначе. И в конце концов, у Бруно, конечно, есть это светлое эгоистичное желание говорить о себе, но для этого находится так мало поводов. Наконец, Бруно садится напротив, прямо на пол, откидывается на руки и думает вслух, ползая взглядом по точёным чертам лица Аббаккио. — Мне нравится вкус морепродуктов, возможно, конечно, просто отпечаток детства. Я прямо модник, и это не только для представительного вида — меня вполне увлекает поиск идеально сидящего костюма, а потом туфлей к нему. Мне нравится проводить время с нашей бандой, но, наверное, не котируется в текущей беседе. Что же ещё… Я почти равнодушен к вину — хорошее дополнение для блюд, но в целом никакой страсти. Я не то чтобы одержим музыкой, у меня даже нет наушников, — Бруно улыбается, а Аббаккио хмурится, — но бывает, что дома я включаю себе музыку и прямо-таки растворяюсь в ней. Время от времени мне такое нравится. Отвечая на твой вопрос: я знаю о себе не так уж много, наверное, меньше, чем о других. Легко быть чутким к другим, когда ты почти пуст внутри, согласись. — О том и речь. Какая-то тёплая волна растекается от центра груди Бруно к щекам, ушам и кончикам пальцев. Он ощущает себя лёгким, теперь ему удивительно комфортно в этой беседе — редко выдаётся случай поговорить начистоту о таких вещах, и ещё реже — быть понятым. Лучше собеседника не сыскать. Бруно даже думает, почти постыдно, что вся эта ситуация и очередное катание идеи не значимости Аббаккио в жизни самого Аббаккио стоили того, чтобы, наконец, оказаться здесь: там, где они говорят о Бруно, и его внутренней пустоте, и том, как он сам потерян в жизни без своей работы, и как не хочет позволить Аббаккио тоже увязнуть в этом. О том, как Аббаккио не принимает авторитетным мнение человека, который барахтается в том же болоте, что он сам, но уважает его достаточно, чтобы слушать. Аббаккио определённо иначе смотрит на это всё, он всё больше хмурится и становится совсем угрюмым, тогда Бруно позволяет себе невероятное — неуместное касание. Конечно, они касались друг друга раньше, но раньше это было обосновано ситуацией, а в данном случае — чистый порыв, у Бруно нет никаких прав на это касание. Он придвигается к Аббаккио, чтобы взять его за руку и поймать рассеянный взгляд, и поделиться тем, как он видит ситуацию: — Я пытаюсь сказать, что это не обязательно плохая новость. У нас много возможностей узнать себя. Друг друга? Аббаккио наклоняется к Бруно и почти касается его лба своим, он смотрит Бруно точно в глаза, и его взгляд тёмный, опасный и завораживающий. — Я не буду встречаться с тобой, — говорит Аббаккио, — иерархия не позволит. — Ммм, — протягивает в ответ Бруно. Интонация говорит лучше слов, что он не верит Аббаккио даже чуть-чуть. Он ещё не говорит Аббаккио эту мысль, потому что надеется, что она позже сама придёт ему в голову и будет значить так же много: они так похожи, им так просто друг друга понять из-за этого, и в их жизни столько пустого чистого места, которое можно заполнить чем угодно. Может, это судьба. В конце концов, они уже близки, хотя и не говорили об этом вслух. Аббаккио тоже это знает, Бруно уверен, Аббаккио даже сразу понял лёгкий, ни к чему не обязывающий намёк, который мог вести куда угодно, но вёл именно к этому: Бруно хотелось бы узнать Аббаккио, и не только методом наблюдения и односторонних догадок. Бруно бы хотелось, чтобы Аббаккио узнал его, и помог увидеть что-то такое, чего пока Бруно о себе не знает. Это новое знание о себе: Бруно очень нравится Аббаккио, и по возможности он бы хотел, чтобы они были вместе. Аббаккио откидывается обратно на спинку и отворачивает голову, и блуждает взглядом, а его щёки, уши и шея покрываются еле видным румянцем. Чудесное зрелище, красивое зрелище. — Подумай об этом, — весело говорит Бруно и ведёт руку назад, а Аббаккио не отпускает. Его тело всегда честнее его слов. Бруно остаётся на месте, устраивается удобней и смотрит на Аббаккио с такой пристальностью, что кому угодно на его месте было бы неловко, но Аббаккио, собрав эмоции, возвращает взгляд и тоже изучает лицо Бруно. Он ищет ответы — он всегда сам ищет ответы. Бруно не пытается ему помочь, просто смотрит и даже не улыбается. — Ради Бога, Буччелатти, к чему это всё? — Может, я испытываю тебя. А может, ты просто мне нравишься, и пришлось к случаю сказать тебе об этом. Аббаккио хмыкает и продолжает думать. Они ещё держатся за руки, пальцы Аббаккио иногда сжимаются, а потом ослабевают, а потом снова сжимаются, и только это выдаёт его напряжение. Это длится какое-то время, Бруно не может сказать, минута или десять: в отличие от Аббаккио, он расслаблен и нетороплив — всего его карты уже раскрыты, ни к чему волнение. — Я подумаю об этом, — обещает Аббаккио, и это достаточно хорошее решение. Бруно кивает и поднимается на ноги, и его рука легко выскальзывает из чужой ладони, и постфактум, потому что воздух с холодом прошёлся по коже, Бруно понимает, что рука влажная — чёрт знает, из-за чьего именно волнения. Бруно даже задерживает взгляд на руке, потому что это странное ощущение не неловкости, но… скромности перед чем-то настолько простым, как касание рук, даёт Бруно сигнал о том, что он движется в правильном направлении. Он надеется, что Аббаккио тоже так чувствует, и ему просто нужно время, но если ничего не случится, и Аббаккио своим сложным нравом откажет Бруно в близости — Бруно сможет с этим справиться. Бесценный опыт и всё такое. Бруно уже выходит на улицу, когда осознаёт, что никогда раньше не признавался в любви, и с глупой улыбкой идёт домой, и не понимает, почему все романы, песни и кино показывают, как сложно говорить о своих чувствах. Для Бруно это было проще некуда, очень естественно. Он знает, что даже отказ не будет мучителен, потому что Аббаккио абсолютно точно так же неравнодушен к нему — Бруно словно достаточно знать это. Бруно представляет, как сможет вспоминать об этом факте, когда в обычной жизни, в скупой официальной обстановке, если Аббаккио задержит взгляд чуть дольше, чем следовало бы, — Бруно подумает: «Да, я знаю, ты мне тоже очень нравишься». Он думает, что это, наверное, даже будет читаться на его лице, и это уже будет хорошо, правда хорошо, но если они пойдут дальше… У Бруно до сих пор горит ладонь, и он не может не думать о том, как прекрасны были бы такие же горячие следы на всём его теле.