89 пожарная часть

В классе была гробовая тишина. Все склонились над экзаменационными тестами. Вова несколько бездумно пялился в спину проходящего по ряду учителя, а затем опустил глаза в свой листок. Там был лишь один вопрос: «Поступишь со мной так же, как с тобой поступила твоя мама?» И варианты ответов: «Да» «Да» «Да» Вздрогнув, он проснулся в холодном поту. До экзаменов была еще неделя, а он так и не рассказал отцу о ребенке. Просто ходил в школу, словно ничего не случилось. Врач в центре настоятельно рекомендовал избегать стрессов и в самое ближайшее время обратиться в клинику репродуктивного здоровья, так как ему нужно было встать на учет. К тому же с гематомой, нужны постоянные осмотры и лечение. Понимая, что Харду в любом случае начнут названивать из клиники, если Вова не явится на плановый прием, он осторожно забрал у него телефон и заблокировал все номера клиники и врача. Это на некоторое время должно было задержать их. Самому Харду он солгал, что сходил и все хорошо. На самом же деле — ничего хорошего. Леше на предложение он ответить не смог, но попросил его приехать и с тех пор тишина. Какие только мысли не крутились в голове Братишкина, но он ничего не мог сделать. На часах было полседьмого, он проснулся раньше будильника на пять минут, поэтому выключил его, поднялся и отправился в ванную. Отца дома еще не было, из-за того, что вышедший из больничного Винди перевелся в другую часть и покинул город. Перед этим они устраивали что-то вроде прощального вечера, но Вову туда не позвали, он написал ему всего одно слово: «Извини», — и уехал. Братишкин понимал причину и все еще не понимал, почему он выбрал кого-то другого, а не Влада, но в тот вечер он ревел. Андрей был частью его жизни, которая теперь разрушалась с такой скоростью, что он едва поспевал влезть туда, где от нее еще хоть что-то осталось. Приняв душ, он вылез из ванной и пригнувшись за упавшим с вешалки полотенцем, обнаружил под ванной юбку. Он прекратил носить ее, как только узнал о ребенке. Вове больше не хотелось никому ничего доказывать, он устал бороться с миром, который с завидной частотой побеждал его. Теперь у него были только штаны, даже бриджи носить не стал. В холодильнике была еда из китайского ресторана и несколько кусочков пирога, который передала жена Манурина. Пирог с тыквой был для Вовы, как что-то с другой планеты. Тем не менее он хотел именно его. Поставив кусочек разогреваться, он собирался приготовить себе кофе, но открыв банку, вдруг ощутил тошноту. Быстро закрыв ее и сунув назад в шкаф, он сделал глубокий вдох и набрав простой воды в стакан, вытащил тарелку с разогретым пирогом и сел за стол. Лучи восходящего солнца растянулись по голубому стеклу стола, составив Вове компанию за завтраком. Он действительно начал ощущать себя одиноким. Хард с Эвелоном взяли на себя смены Винди, Манурин с женой ждали второго, а Стинт собирался делать предложение своей омеге. Вова понимал, что стоит только намекнуть любому из них о своем печальном ментальном состоянии и они сделают все, чтобы это исправить. Только он не хотел быть эгоистом. Поэтому он решил, что сам справится со своими проблемами и для начала ему нужно было дождаться Карпова. Школа стала для него неким спасением, хоть теперь он и был один, как прежде. Учителя что-то требовали, альфы шептались за спинами, омеги пытались дружить, и Вова старался. Делал все что мог, чтобы стать как все. Это отвлекало его от мыслей о ребенке. Когда же Вова возвращался к ним, лежа ночью без сна или сидя на дополнительных, то у него всегда возникало стойкое желание разреветься и броситься в объятия Харда, чтобы он помог, объяснил, направил. Но Братишкин не мог рассказать ему, просто не мог. Даже не представлял, как он начнет этот разговор, с чего? Ведь именно он был виноват в этом: сам полез к альфе, соврал про таблетки, а когда выяснил, что залетел, то не рассказал об этом семье. И хуже всего было то, что он уже не понимал, любит ли Лешу, любил ли вообще. Или это было просто желание, порожденное течкой и тем, что он попал под его феромоны. Что если Карпов приедет, а он посмотрит на него и в груди ничего не шевельнется? Никакого прежнего тепла там не появится, что тогда? Соглашаться на предложение, только чтобы у ребенка была семья? Чтобы врать Харду и другим отцам-альфам, что он счастлив? Эти мысли рвали его голову. Но были еще и другие, об аборте. Вова думал, что если сделает его, то Леша заберет свои слова назад, ведь он предложил это потому, что он залетел. Сам же Братишкин не понимал, хочет он ребенка или нет. Выйдя в обеденный перерыв на улицу, он сел на лавочку, на заднем дворе, где сейчас было пусто, потому как вся смена понеслась в столовку. Солнце приятно грело после охлажденных кондиционерами кабинетов. — Так и знал, что найду тебя здесь, — раздался позади знакомый голос. Это был Рома и у него по-прежнему не было одного переднего зуба. Обернувшись, Вова удивленно окинул знакомого взглядом. — Я думал, что полиция спрятала тебя. — Предлагали. Я отказался, — он сел рядом и тяжко вздохнул. — Если бы я согласился, то мне бы запретили видеться с братом. Поэтому на программу реабилитации оформили только папу, теперь официально я сирота, — он невесело усмехнулся. — Но мне уже есть восемнадцать, поэтому никто никуда меня не заберет. — Зачем тебе видеться с братом? — Вова прекрасно помнил ненормального блондина с огнестрельным оружием, которое было направлено на него. — Как бы объяснить, чтобы ты меня понял, а не выбил мне еще парочку зубов, — он с кривым оскалом посмотрел на Братишкина. — Я больше не дерусь, — озвучить это было сложнее, чем Вова себе представлял, но он правда больше не влезал в конфликты, потому что теперь отвечал не только за свою жизнь. — Времени у нас навалом, — он поднялся и кивнул в сторону крытого бассейна, там было удобнее всего перебраться через забор и убежать с уроков. — Что ж, надеюсь на твое понимание, — произнес Беззубый и поднявшись, направился следом за парнем, начав свой рассказ, как только они оказались за забором. — Когда мы с папой только переехали в их дом, он не вел себя так. Саша не был таким агрессивным. Мы проводили вечера за компьютерными играми, вместе бегали в ближайший круглосуточный за водкой и славно веселились на его лицейских тусовках. Однажды он не взял меня с собой, мы тогда повздорили из-за какой-то мелочи, поэтому и не позвал. У нас была припасена бутылка виски, я взял ее и напился в своей комнате, а потом мне приспичило поесть. Папа-омега с отчимом должны были быть на какой-то встрече с инвесторами, а после таких они всегда под утро возвращались, поэтому я и пошел на кухню не опасаясь быть пойманным. За столом, в обеденном зале, сидел отчим. Я не сразу заметил его, потому что он сидел в темноте, но вот меня он увидел, — Рома вздохнул и сжав пальцы в кулаки, сунул руки в карманы. — Он тоже был нетрезвый. И стал орать, что все сорвалось из-за моего папы, что он сказал кому-то что-то не то или отказал, я не понял, потому что об мою голову разбилась полупустая бутылка дорогого вермута. Я устоял на ногах, а стоило бы упасть и забиться в угол. Мне тогда было как тебе, хоть я и побывал на многих стычках, но одно дело драться со шпаной за принципы, а совсем другое со взрослым альфой, — он замолчал. Вова тоже молчал, вспомнив их разговор в кабинете директора и общение до этого. Беззубый ведь действительно раньше водился с какими-то другими ребятами, а в их школе место истинного альфы занимала девушка. Потом его оставили еще на один год в девятом из-за плохой успеваемости и прогулов, девушка выпустилась из школы, и в десятом уже он занял ее место. Они шли по парку, и Братишкин уже заприметил лавочку в укромном месте, поэтому взяв замолчавшего приятеля под руку, отвел к ней. Усевшись, Рома первым делом закурил и продолжил: — Отчим колотил меня до утра. Сначала я пытался дать отпор, вразумить. Но силенок у меня было не много, а звать на помощь некого, потому что из его же криков я узнал, что он бросил папу где-то на трассе, чтобы подумал над своим поведением. Мои попытки защищаться лишь злили его сильнее, поэтому я попытался хотя бы убежать. Но у меня ничего не вышло. Он сломал мне ногу кочергой для камина, что так удобно попалась, когда я убежал в зал, надеясь выбраться через окно. За эту же ногу оттащил от стены, чтобы не заляпать дорогие французские обои и продолжил этой же кочергой. Я кричал, извинялся, умолял пощадить, но ему было все равно. «Это мужское воспитание! Чтобы знал, как перечить старшим, ублюдок!» — так он это называл. Отчим был сильным человеком, а потому остановился не потому, что я уже не дышал, а потому, что домой вернулся Саша. Видимо, обнаружив меня в луже крови с изломанными ногами и руками, с дырой в голове, брат и начал терять рассудок. Потому что он напал на родного отца, я-то был ему по большому счету никем. Правда это только тогда я так думал. Я тогда год пропустил и меня не перевели в десятый, мои кости срослись и о том, что было, напоминают только шрамы, а вот отчим с тех пор хромает. Саша раздробил ему коленную чашечку и пробил легкое. Только несмотря на это, он поверил не мне, а отцу. А этот старикашка наврал ему, что я сам полез, хотел, чтобы он трахнул меня, представляешь? — парень как-то не здорово усмехнулся и затушив бычок, закурил новую. — И это избиение — мера перевоспитания, чтобы я на альф не заглядывался и не позорил семью. Тогда, наверное, у брата окончательно крыша и съехала. Он пробрался ко мне в палату, посреди ночи, разбудил, залез сверху на едва сросшиеся ребра, схватил за руки и стал задавать один и тот же вопрос: «Чем я хуже отца?» Парень вновь замолчал, снова затушил бычок об мусорку и закурил третью. Вова молча слушал, понимая, что Роме совсем не просто говорить об этом. — Откуда я мог знать, что Саша влюбился в меня, — он сжал губы на мгновенье и горько улыбнувшись, произнес: — Но я должен был заметить. А я как дурак и мысли такой не допускал, убеждал себя, что все эти касания и взгляды — случайность, неверно понятый жест. В его глазах я стал предателем и шлюхой, поэтому, когда меня выписали, он уже стал таким, каким тебе довелось его видеть. Может еще что-то и можно было сделать, но папа решил простить отчима за все, что он натворил, тем самым, приняв его лживую правду. Он сделал это, чтобы я мог жить и ни в чем себе не отказывать, чтобы мог уехать учиться за границу, как мечтал, потому что теперь на это были деньги. Сказал, что это: «Вынужденная боль, которую нужно стерпеть». И заставил меня помириться с отчимом. Именно в тот злосчастный день, когда я, натянуто улыбаясь, пожал старику руку, Саша и съехал с катушек окончательно, — Рома выкинул недокуренную сигарету тлеть в мусорку и уставившись в безоблачное небо, произнес гораздо тише: — Он просто не хотел верить в ложь, как и я. Только я проглотил все это, потому что согласился с папой-омегой, а он раскрошил собственный рассудок, в попытках не верить. И в итоге сломался. Вова тоже откинулся на спинку лавочки и уставился в небо. — В тот же день он надругался надо мной, задавив своими феромонами еще слишком слабого меня, — парень задрал рукава, и Братишкин скосил взгляд. Он уже видел его шрамы от порезов и уколов, почему-то подумав, что он сам оставил их. — Каждый раз, когда он делал это со мной, то брал с собой нож или бритву, чтобы распороть один или два шрама, которые оставил отчим. Я не испытывал от этого ничего кроме боли, но Саше явно становилось легче, он стирал «отпечатки», оставленные не ним. К сожалению, это я тоже понял совсем недавно. — И как ты к этому пришел? — Вова взглянул на приятеля. Тот расправил назад рукава и ответил: — Нашел его дневник. Полиция проводила обыск, после задержания и перевернула всю комнату с ног на голову, они даже ламинат отдирали от пола. — Дневник не прикладывали к делу? Разве в нем нет доказательств? — Братишкин не собирался топить Роминого брата, Карго хоть и ублюдок, но по заслугам ему даст судебная система. — Каким-то чудом не нашли, был под последней деревяшкой, у самого порога. Но для дела там ничего нового, — парень снова вытащил пачку сигарет и собирался закурить. — И сколько ему дадут? — Из-за того, что он несовершеннолетний и его психологическая нестабильность была доказана, Сашу отправят в психбольницу, далеко отсюда, к морю, на принудительное лечение. Там строгие правила и первый год к нему не будут пускать, но потом, если он пройдет комиссию, то его переведут в другое отделение, и мы сможем видеться, — Рома говорил довольно воодушевленно и сначала, Вова решил, что ему показалось. — Ты хочешь поехать за ним? — Да, — он кивнул и так и не вытащив сигарету, сунул пачку назад в карман. – Я частично виновен в том, что с ним стало, но поеду за ним не из-за вины, а потому что наконец понял его и хочу, чтобы он знал, что я принимаю его чувства. — А что с его отцом? — Он потерял все. Сначала жену, потом сына, а теперь и бизнес. Его новая пассия была в сговоре с Сашей, старый дурак отписал ей семьдесят процентов, только бы она согласилась на брак. И она согласилась, а потом отняла оставшиеся тридцать и подала на развод. Теперь он с голой жопой у дороги, а девушка уже подкупила юриста, и они задним числом оформили мне тридцать процентов, Саше семьдесят, а себе домик в Майями и гражданство США. Временно весь бизнес перейдет ко мне, пока брата не переведут хотя бы на второй режим содержания. — Значит, все не так уж и плохо закончилось, — Вова вновь поднял голову к небу. — Если бы все это не случилось, Саша не стал бы пытаться строить отношения, он так в дневнике и писал, ему не хватало уверенности, что я их приму, ведь если не приму, то куда ему деться? Но лучше бы он попробовал, может сначала я бы и отказал ему, но потом все равно бы понял, что причина отказа не в том, что он мне не нравится, а в том, что нас воспитывали альфами, а не людьми. Поэтому мы оба просто не допускали мысли, что кто-то из нас может желать вовсе не омегу. За эту глупость мы оба расплатились нормальными жизнями, получив в обмен нездоровые отношения. Но я исправлю все, что смогу. Сдам экзамены, дождусь пока его выпишут из обычной больницы и направят в психиатрическую. Поеду следом. Даже если он меня не увидит, почувствует, по крайней мере пока ему не вколют препарат, который отбивает обоняние. И… — он поднялся и встал напротив Вовы. Парень задрал голову и взглянул на альфу. — Я бы хотел извиниться. Понимаю, что слов может быть недостаточно, особенно для твоего друга-омеги, который пахнет шоколадом. Поэтому я обналичу чек на любую сумму, которую вы… — договорить Вова Роме не дал. — Денег не возьму. Ты рассказал мне правду и этого достаточно, чтобы понять его. — Как скажешь, — альфа хмыкнул и собираясь уходить, произнес: — Тогда заплачу тебе советом, раз денег не берешь. Никогда не принижай свои чувства к другому человеку, и упаси тебя Создатель, решать за него: нравишься ты ему или нет. — Я тебя услышал, — Вова по-доброму усмехнулся и протянул ему руку. Парень кивнул и пожав ее, удалился, оставив Братишкина в одиночестве. Обдумывая слова Ромы, Вова вздрогнул, когда в кармане завибрировал мобильный. Достав телефон, он принял вызов. — Приветик, а ты где? — голос у Стинта всегда был словно с улыбкой, поэтому Вова ничего не заподозрил. — Я в школе, сегодня же пятница, — ответил Братишкин, попытавшись разглядеть здание бассейна вдалеке за парковой зеленью. — Ага, а в какой? Потому что в той, где ты учился девять лет, тебя почему-то нет. Вова ощутил, как потеют ладошки. — Я просто… Мы тут с другом на минутку в парк вышли, который рядом со школой, перерыв ведь еще не закончился, — быстро нашелся Братишкин. — Напомни, с каких пор вам разрешают покидать территорию школы до окончания учебного дня? — Макс явно придирался, чего раньше не делал, а это означало, что он знает о каком-то крупном косяке Вовы и ждет, когда тот сам покается, попутно выдав еще чего-то, в попытках нащупать именно тот, что вскрылся. Только вот сейчас он понятия не имел, о чем речь, ведь в школе он уже как пару недель избегал драк и даже словесных конфликтов. Поэтому решил идти ва-банк: — Дядя Максим, у меня последние недели в школе, я веду себя хорошо, у меня даже ранки на костяшках зажили. — Даю подсказку, — в динамике стало слышно тихий гул мотора машины. — Это не из-за школы. И тут уже вспотели не только ладони. Поднявшись, Вова тихо спросил: — А из-за чего? — Неси свою жопу к выходу из парка, я уже привез сюда самый большой ремень, сейчас буду наказывать за шкоду, — сказав это, Стинт завершил звонок. Мужчина говорил это без капли негатива, но Вове от это ни на секунду легче не стало. Черный «Форд Мустанг» припаркованный на обочине уже ждал Братишкина, когда тот на негнущихся ногах вышел из парка. Стинт сидел за рулем и как обычно добродушно помахав ему рукой, он недобро улыбнулся. Вова обошел машину и сел на пассажирское сиденье. Мужчина тут же завел машину и ловко вырулив, направил ее в обратную сторону. — Мы домой? — удивился парень, предполагая, что его сейчас вернут в школу. — Да, Хард хочет поговорить с тобой. И я хочу, — больше ничего не сказав, Максим повез его домой. Конечно, когда на пороге его встретил недовольный Хард, а путь к отступлению перекрыл Максим, пришлось виновато опустить голову и войти в дом. Пока не понимая, что именно отцы узнали и, надеясь, что узнали они не про то самое, Вова решил тактически молчать. Его отвели в зал, он сел на диван, рядом приземлился Макс, а в кресло напротив — Хард. Перед ними на столике лежали документы. — Начнем с того, — заговорил Леша. — Что заблокировать номера клиники, было самой глупой идеей, что тебе приходила в голову. Почему ты просто не попросил меня или Макса, съездить с тобой, если самому страшно? — оба внимательно смотрели на него, а Вова понимал, что все, это конец. Они отвезут его в клинику, и все узнают. Тогда будет еще хуже, лучше сказать самому, чтоб не потерять оставшееся доверие. «Но с чего начать?» — метались мысли в голове Вовы. — Я твой второй официальный опекун, поэтому начали названивать мне, — сказал Стинт и Братишкин на минуту отложил свои мысли и опустил глаза на документы, что лежали на столе, произнеся вслух возникший вопрос: — Официальный опекун? — в школе все знали бригаду спасателей и то, что Вова на словах их общий ребенок, поэтому директор или завуч, спокойно жаловались на него и Манурину, и Эвелону, и Стинту, и Винди, в свое время. — Ага. Я официально твой второй отец. И мы хотели поговорить именно об этом, вечером, но тут поступил звоночек из клиники, — объяснил Максим. — Видишь ли, получить опеку над ребенком, с которым тебя не связывают родственные связи, в одиночку — невозможно. Поэтому мы заключили фиктивный брак и в документах Стинт твой второй отец, — добавил Хард и по-доброму улыбнувшись, взглянул на Максима. Новость была шокирующая, потому что раньше Вова не задумывался об этом. Он считал, что по документам только Хард его отец. — Но теперь я собираюсь делать предложение своей омеге, а для этого мне придется расторгнуть фиктивный брак. Это будет происходить через суд и тебе придется присутствовать там, потому что судья спросит у тебя, с кем ты хочешь остаться. Если что… — со своей обычной игривой улыбочкой начал было Стинт. — Не начинай, а то я уже всерьез начинаю нервничать, — ответно улыбнулся ему Леша. — Он скажет, что хочет остаться со мной и окончательно сделает меня счастливым папашей. «Счастливым папашей», — эхом отдалось в голове Вовы. Он коротко кивнул, вдруг почувствовав, как недобро потянуло чуть ниже пупка. Альфы говорили о чем-то, смеялись, но Братишкин их не слышал. Боль стремительно нарастала и в итоге достигла таких высот, что он больше не мог сидеть прямо и держать лицо. Он начал заваливаться вперед, а по щекам покатились слезы. Ему не дали упасть и теплые отцовские руки на секунду вырвали его из агонии, и он услышал обеспокоенное: — Что с тобой?! — Ребенок… — прохрипел Вова и обхватил себя за живот трясущимися, стремительно слабеющими руками. Тело постоянно перемещали. Было то жарко, то холодно, то чужие голоса, то родные. Ему казалось, что он умирает. И именно в этом приступе боли и паники, Вова четко для себя принял: «Потеряю ребенка — потеряю Карпова» «Выйдешь за меня?» — тусклая фраза до последнего сияла в угасающем сознании. *** — База вызывает Хесуса… — хрипел динамик рации. Мужчина, потянув за один край бинта зубами, а за второй рукой, потуже затянул его на плече, на сквозной ране от крупнокалиберной пули. Затем взял рацию и на мгновение прислушавшись, надавил на кнопку и произнес: — Хесус на связи. — Майор, Адамсон и Дизи выводят пленников, Куплинов прикроет их, но мы потеряли связь с Кридом. Он не активировал маяк на третьей точке, а без нее мы не сможем нанести артиллерийский. Нам нужны эти координаты, иначе наши вертушки собьют быстрее, чем они смогут подобрать парней со спасенными пленниками. — База, дайте координаты Крида, — ответил Леша и услышав шаги на этаже выше, взялся за рукояти винтовки. Он понимал, что из-за потерянного времени, теперь, как только он активирует маяк, они выпустят залп, который разнесет здесь все в пыль. У него будет меньше десяти минут, чтобы убраться как минимум на десять километров от места поражения. И Карпов осознавал, что даже при самых лучших обстоятельствах, он не сможет преодолеть такое расстояние за столь короткий срок. Бесшумно поднявшись, он вытащил нож из ботинка и медленно обходя вокруг столба, по траектории параллельной идущему врагу, оказался у него за спиной и быстро перерезав горло, подхватил под руки, дабы тот не наделал шума и оттащил за свое укрытие. Раздалась легкая вибрация, сообщая ему о том, что координаты приняты и теперь карта на планшете указывала на точку где был Крид и третий маяк. Добравшись к маяку, он уже мысленно простился с жизнью, чувствуя, как начал хлюпать ботинок из-за пули в бедре, но было кое-что, что он не сделал и очень жалел об этом. Ради этого хотелось выжить и словно бросив вызов судьбе, активировав маяк, он быстро, как только мог, убирался прочь, по пути достав гражданский телефон. «В Питер навсегда?» — прислал ему самый важный человечек на земле. Конечно, он никогда бы не рассказал Вове, что «Питер» — это на самом деле Сирия. Их с отрядом кидали по всей стране и каждое новое задание, для секретности, называли в честь какого-нибудь города. «Нет, я вернусь к началу осени», — ошибка сети. «Может быть задержусь, но не на долго», — ошибка сети. «Хочу тебя увидеть», — ошибка сети. Все эти сообщения он писал уже на базе в Сирии, обычно, подключаясь к спутнику СОБОП, можно было написать из любой точки мира, но в этот раз глушилки были особенно мощные, поэтому Вова не получил его сообщений, а Леша не видел других сообщений, кроме вопроса про Питер. Набрав сообщение, Леша усмехнулся, заметив на горизонте взмывшие в небо снаряды. Он не спал уже второй день, истекал кровью и слишком сильно устал, чтобы думать сложными предложениями. Раздался знакомый гул. Это летела его смерть. Но он жалел лишь о том, что не сказал Вове эти слова сразу, после первой и единственной ночи вместе. «Выйдешь за меня?» Ему не хотелось видеть чертову надпись: «ошибка сети», — ему хотелось верить, что сообщение дойдет. Поэтому он на ходу сунул телефон в карман и продолжил шагать к солнцу, что медленно поднималось из-за горизонта.