Перекрестки миров

Моя трагедия комедий балаганных смешней, И потому безумно мне дорога: Я научился находить себе прекрасных друзей, Но не могу найти по силам врага. Канцлер Ги

Солнце пекло так, словно желало выжечь здесь все дотла. Я утер пот со лба и отошел на пару шагов, любуясь проделанной работой. На меня смотрели, ощетинившись огромными клыками, две пары каменных горгулий. Недовольно цокнув, я начал поправлять одной из них крылья. Когда же я полностью удовлетворился полученным результатом, взялся за другие. Высекать скульптуры из камня, особенно такие большие и сложные, как горгульи, было делом трудоемким, неблагодарным и выматывающим. Одно неловкое движение — и работа многих недель шла бесу под хвост. Испортив таким образом несколько заготовок, я послал Хабу и его запреты в Иное Место и начал работать с помощью магии. Дело сразу же сдвинулось с мертвой точки. За несколько дней мне удалось в одиночку создать горгулий настолько искусных, что я сам не мог оторвать от них глаз. Складки голой кожи, рога, крылья, хвосты, многочисленные зубы — все это выглядело так реалистично, что казалось, будто одна из горгулий сейчас оживет и разорвет на клочья того несчастного, кто посмеет попасться ей на глаза. Я хотел взяться за работу над последней, центральной горгульей, как где-то внутри моей сущности зазвенел звоночек. [Ну знаете, мое фирменное внутреннее чутье. Я как-нибудь расскажу, как оно мне пару раз спасло жизнь, только вы мне напомните.] Вокруг было тихо. Я насторожился. Горький опыт подсказывал мне, что ситуации, где снаружи вроде все хорошо, а интуиция просто кричит, что что-то не так, — самые неприятные. Я замер, тряхнул головой, потянулся, всем своим видом демонстрируя расслабленность. На самом же деле вся моя сущность обратилась во внимание. Хорошо было бы сменить облик: у людей совсем слабый слух, но делать этого было нельзя. Подозрительно это, и колебания планов не пройдут бесследно. Да! Вот оно! Еле слышный треск древесины, как будто несколько птиц разом сорвались с ветки во-о-н того дерева. Ничего так дубок, кстати, растет. Не каждая ветвь выдержит трех неслабых джиннов сразу. Я попытался спрятать улыбку и пригнулся. Мимо меня пронеслось нечто, сделав какую-то сумасшедшую петлю, и врезалось в вышеупомянутый дубок. Раздался глухой стук. Дерево тяжело застонало, закачалось, будто его окончательно доканали, и тяжело завалилось на бок, вырвав из земных недр несколько могучих корней. Я уловил устойчивое чувство дежавю.  — Да, Аффа, ты так и не научился нормально приземляться. А вот штопор с закрытыми глазами тебе все-таки покорился. Поздравляю! Только в окна не влетай так больше, а то меня рядом может не оказаться. Кто тебя выгораживать перед Птолемеем будет?  — Нас, — меня увесисто хлопнули по плечу. Я даже дереву посочувствовал. — Ты тогда нас двоих выгораживал. Забавная история вышла. Пенренутет — а то был именно он — покачал головой, смотря как Аффа, ругаясь, выбирается из-под завала листьев и веток.  — Ну да, — не стал спорить я. — Птолемей долго над нами смеялся.  — Не понимаю, — девичий, звонкий, очень мне знакомый голос. — Зачем это все надо было? Никогда не поверю, что Птолемей кого-то обидел. Разве что его совсем допекут. А чтоб он на духа руку поднял — так это вовсе немыслимо.  — Ты просто жизни не видела, — второй женский голос, на этот раз грудной и властный. — Умерла молодой, и сейчас тебе с хозяином повезло. А если б побывала там, где были мы все, то глупых вопросов не задавала бы.  — Вот еще! — фыркнула первая. Я медленно повернулся. Нет, вот что за дурная привычка — подходить сзади? Это только в фильмах и второсортных книжках нормально смотрится, а если в жизни такое происходит, причем уже дважды, то это уже фарс какой-то, не меньше. Впрочем, мое раздражение сменилось милостью, когда моя догадка оказалась верна. Я обвел глазами их всех: Аффу, Пенренутета, Тети и Квизл. Если последнюю я видел не так давно, даже по человеческим меркам, то всех остальных…  — Команда молодости нашей! — я искренне был рад их видеть. — Что молчите? Где восславляющие меня песни, красная дорожка, транспаранты «Добро пожаловать в Ад»?  — Ну, — строго сказала Тети, — по крайней мере, он шутит. Пока.  — Ой, не нагоняй страху! — замахал руками Аффа. — Хаба обычный волшебник, не хуже прочих. Сущностных клеток у него больше нет, а все остальное перетерпеть можно. И над сущностью он не стоит, как некоторые. Выполняет долг хозяина, так сказать.  — Какой? — заинтересовалась Квизл.  — Не мешает работать, — пояснил я для нее старинную шутку. — Все, хватит обсуждать мое положение! — я скрестил руки на груди. Чуть было не начавшаяся перепалка мне была абсолютно не нужна. — Лучше ответьте мне на вопросы. Их у меня много накопилось.  — Все! — Аффа расширил глаза от ужаса. — Достопочтенные джинны, это заразно! Я знаю, у Птолемея точно так же все это начиналось. Скоро он засядет за книги, и у нашего хозяина появится конкурент. Или наоборот, они объединятся и тогда — у-у-у! Он приложил руки к груди и закатил глаза, как бы показывая, какие ужаснейшие беды в таком случае ждут их.  — Сердце у людей с другой стороны, — шепнул ему Пенренутет. Аффа переместил руки. — Да не с этой! Все рассмеялись.  — Один-один, ладно уж, — сквозь смех махнул рукой я. Аффа кивнул мне. — Первый вопрос, — уже серьезней продолжил я. — Вы трое понятно, у Птолемея. А ты как узнала, что я здесь? — этот вопрос предназначался Квизл.  — У тебя есть глаза, но ты не видишь, — покачала головой Тети. — Разве ты до сих пор не понял, что на ней нет Уз, как и на нас? Квизл кивнула на мой вопросительный взгляд.  — Я служу Птолемею, как и они. Хотя слово «служба» не совсем подходящее. Я сел прямо на землю и глубоко задумался. Все мои скромные познания об этой реальности рассыпались в прах. Это бесило, удручало и волновало меня одновременно. Я привык хоть немного понимать, что происходит вокруг меня, а прозябая у Хабы, это мне точно не светит. Мои коллеги по несчастью были не слишком разговорчивы и знали не так уж много, хотя провели здесь уже достаточно много времени. Впервые я по-настоящему пожалел, что попал к нему.  — Мозги закипают? — понимающе кивнул Пенренутет. — Не переживай, все через это проходили.  — Волшебники так любят все усложнять, — закатила глаза Квизл. — У меня до сих пор голова иногда кругом идет. — Разберетесь, — Тети махнула рукой. — А потом даже забывать начнете, как оно на Земле было. Мы с Квизл одновременно недоверчиво хмыкнули.  — Так как ты оказалась у Птолемея? — спросил я у нее. Квизл накручивала светлый локон на палец и неловко улыбалась.  — Случайно, — кротко ответила она, стрельнув глазами.  — Оставь эти штучки для волшебников мужского пола, — поморщился я. — Просто все запутанно очень.  — Но это правда, — Квизл пожала плечами. — Так получилось, что при жизни у меня не было ни добрых, ни жестоких хозяев. Нет, конечно, многие любили меня и жалели, но отнюдь не от того, что мы были родственными душами. Я просто добросовестно выполняла приказы там, где другие артачились и злословили, — я сделал вид, что не заметил ее многозначительного взгляда. — И этого зачастую было достаточно, чтобы меня берегли, вовремя отпускали домой и прощали некоторые проказы. Конечно, случались промашки, но это с каждым бывает, не так ли? — Квизл очаровательно захлопала глазами с искренним раскаянием на лице. Тети захлопала в ладоши.  — Молодец, отличный мастер-класс по общению с хозяевами.  — Ух ты, какое ты модное слово знаешь, — ничуть не смутилась Квизл. — Кто-то из новоприбывших подсказал или сама придумала?  — Брейк! — я начал закипать. Нет, все-таки старые друзья хороши лишь в малых дозах. И по отдельности.  — А, ну да. — Квизл снова повернулась ко мне. — Так что, когда я погибла, возникла промашка. Птолемей просто не мог меня отправить к кому-либо. Намучился он тогда со мной, а потом плюнул на всех и оставил себе. Я согласилась и ни разу не пожалела.  — Так и было, — подтвердил Пенренутет. — Только вряд ли это все случайность, не бывает такого. Скорее всего, Птолемей узнал, что ты была дружна с Бартимеусом, и по какой-то причине решил держать возле себя. А может он помочь тебе захотел, кто его знает?  — Он такой, он может, — подтвердил я. — Тот еще благодетель. И я бы с удовольствием обсудил с вами всякие теории заговора и поперемывал бы кости сильным мира и того, и сего. Но солнце клонится к западу, день на исходе, а у меня еще полно работы, — я указал рукой на горгулий. — Хаба не Птолемей, укоризненным взглядом не ограничится. И я не лукавил, что самое удивительное. Узы действительно уже некоторое время болезненно дергали мою сущность, напоминая о том, что я здесь не на курорте. На Земле за ними такой прыти не наблюдалось.  — Точно, — первый спохватился Пенренутет. — Конечно. Хабу злить не стоит, так или иначе.  — Ну, это я уже сам разберусь, — степенно кивнул я, вставая. — Это дело такое… можно сказать личное.  — Барти, — Квизл мягко заглянула мне в глаза, — мы ведь переживаем. Конечно, убить он тебя во второй раз не может, но кто знает, что придет ему в голову? Я поднял руку, останавливая ее речь птолемеевским жестом. Как ни странно, Квизл действительно умолкла, смотря на меня. То же сделали и все остальные. Они ждали моей реакции.  — Так, — я сложил руки на груди. — Передайте нашему… вашему хозяину, что я поступлю с Хабой так, как посчитаю нужным. И мне не нужно ни его разрешение, ни одобрение. Это только мое дело, ясно? — я самодовольно оскалился. — Должен ведь я отомстить ему за измывания над лучшим джинном времен Соломона, а? Аффа развел руками.  — Я ведь говорил, что он догадается! Пенренутет, ты мне будешь должен.  — Естественно догадался, — не стал спорить я. — Какой нормальный джинн попросит не злить хозяина? А вот Птолемей, чувствующий свою вину, запросто. Боль тем временем стала куда назойливее, и я все же повернулся к горгульям, окинув их свежим взглядом. Нужно было заканчивать свои творения. Лжептолемей лихо тряхнул челкой и взялся за работу.  — Завтра Птолемей будет здесь, сам ему все и скажешь, — тем временем продолжала Квизл. — Мы тебе не почтовые бесы. Я удивился сегодня, наверное, в сотый раз.  — Что ему здесь понадобилось? — Точно не знаю, — Квизл пожала плечами. — Ему надо то ли что-то с Хабой согласовать, то ли отдать какие-то распоряжения… Хаба же вечно привязан к своей башне, поэтому сам прийти не может.  — Серьезно?  — Ты не знал? Я выпрямился. Это начинает быть интересным вдвойне. Даже не скажу, что меня поразило больше: то, что Птолемей босс Хабы, или то, что башня является для него своеобразной тюрьмой.  — Как он мог об этом знать? Сама подумай. Они же на этой стройке днями и ночами торчат, ничего не видят и не слышат, — напомнил ей Пенренутет.  — Ужас какой, — вздохнул Аффа. — Работа работой, но вот ничего не знать вокруг себя, — вот это жесть, конечно. Квизл недоверчиво обвела нас взглядом, и мне почему-то подумалось, что эта точно нашла бы лазейку и выяснила все, что ее интересовало. Даже просто из женского любопытства.  — То есть завтра вечером Хабе точно будет не до нас? — уточнил я. Тети кивнула. — Отлично. Можно сделать так, чтобы вы как раз завтра и разъяснили мне в общих чертах как здесь оно все?  — Запросто, — махнула рукой Квизл. Я улыбнулся про себя, заканчивая работу. Все оценивающе оглядели последнюю горгулью и оценили ее вполне удовлетворительно. Мы попрощались. Каждый по очереди пожелал мне терпения, остроумия, стойкости и разума.  — Доброго полета, — кивнул я им. — Птолу привет передавайте. Скажите ему, что я не в обиде и беспокоиться не о чем. Я снова повернулся к своим горгульям. Теперь надо успеть водрузить ее над входом в храм. Хаба завтра утром не упустит случая проверить своих рабов. Мне хочется посмотреть на выражение его лица. Всю ночь я работал над своей идеей и лишь к рассвету мог с гордостью осмотреть свое творение. Я взмахнул крыльями, подлетая чуть выше, исследуя ловкими быстрыми движениями мелкие трещинки и огрехи в камне. Таковых не нашлось — магия работала гладко и четко. [Конечно, не последнюю роль сыграло и мое мастерство, которое я приобрел путем проб и ошибок, строя храмы в Праге. Но говорить об этом много не позволяет мне моя врожденная скромность.] Статуи ровнехонько сидели там, где им и положено было сидеть. Я насвистывал себе под нос самолично сочиненную мелодию. Несмотря на все у меня отчего-то было хорошее настроение, и я даже не мог понять с чем это связано. Утро было погожим, ясным, на небе не было ни облачка, и ничто не предвещало беды. Как, впрочем, и любое другое утро в этой пародии на мир. Щебетали птички, радуясь искусственно-яркому солнцу, трава колыхалась под легкими порывами ветра, пчелки жужжали над цветочками, хозяин показался вдалеке, матерились джинны — тишь да гладь. Стоп. Хозяин что?! Я оторвался от купола храма и рассеянно оглядел далекий горизонт. Действительно, вдали виднелся крохотный силуэт человека.  — Хаба! — вопль Менеса подтвердил мою догадку. Смекнув, что на фоне чистого неба Птолемей с огромными крыльями за спиной был виден как на ладони, я поспешил сесть на землю. Мои собратья внизу торопливо готовились к приходу хозяина: кто-то менял облик на человеческий, кто-то поспешно заканчивал работу, кто-то пытался скрыть следы магии. У всех получалось, честно говоря, не очень. Я опасливо выглянул из-за стены храма. Силуэт быстро приближался, но я все же сомневался — это мог быть и не Хаба. Слишком далеко было расстояние, и даже мой орлиный взор не мог разгадать эту загадку.  — Менес прав, это хозяин, — кивнул Гезери. Я покосился на него. Конечно, свою наблюдательность фолиот нам демонстрировал не раз, судя по доносам Хабе, и сомневаться в ней не приходилось, но доверять Гезери… Я переключился на второй план и был вынужден скрепя сердце признать, что он прав: ауру Хабы цвета застарелой ржавчины [Это такой грязно-коричневый оттенок кой-чего. Видите, как я вам все подробно описываю!] было трудно с чем-то перепутать. Вспомнив о своей недавней ошибке, я сменил облик. Птолемей превратился в могучего воина с точеным торсом. Внезапно меня окликнули.  — Эй, Бартимеус, ты там долго торчать будешь? Я оглянулся. Ну да. Совсем забыл — надо же встретить хозяина в подходящем виде. Все джинны уже выстроились в разношерстную шеренгу, не доставало только самой красочной детали — меня. Я неспешно занял свое место между Тивоком и Ксоксеном. Тем временем Хаба подошел совсем близко. Его черное облачение колыхалось на ветру. В подземелье я был слишком занят, чтобы как следует рассмотреть его, но сейчас мне представилась эта возможность. Впрочем, рассказывать тут было особо не о чем. В отличие от Птолемея, Хаба не слишком изменился: тот же крепкий стан с широкими плечами и обнаженной грудью, цепкий взгляд влажных глаз и на лице вечно такое выражение, будто ему разом засунули в глотку дюжину лимонов. Наш хозяин поднялся на холм и остановился, оглядывая своих, выстроившихся в почти ровный ряд, рабов на предметы каких-либо демонических украшений. Мы стояли, вытянувшись по струнке и смотря четко перед собой. Хаба все также молча прошествовал мимо нас, когда я уловил краем глаза какое-то движение. Нет, даже не так, скорее еле уловимое шевеление, намек на колыхание планов. Я взглянул под ноги Хабы. Этого хватило, чтобы мой облик покрылся липким потом. Тень волшебника, слишком темная, слишком короткая для этого времени суток, тянула ко мне когтистую лапу. Воин замер, как кот перед прыжком, наблюдая за нею. Короткий взгляд Хабы — и тень снова стала на свое законное место. Никто из джиннов, кроме меня, этого не заметил. Я не на шутку встревожился. Аммет! Я не был трусом, но при одной мысли о верном мариде Хабы меня бросало в нервную дрожь. Как я надеялся, что он попадет к своему «худшему» хозяину! Я мог понять садиста-волшебника [Нет, честно. Волшебники все по своей сути жестоки: кто-то больше, кто-то меньше.], но дух, которому доставляет удовольствие мучить своих же сородичей… Птолемей, ну куда ты смотришь?! Хаба заговорил:  — Я вижу, что в последнее время вы трудитесь на славу. Вы послушны и смиренны, как и подобает рабам. Ваше счастье, что спустя столько времени вы наконец усвоили этот урок, и на сей раз, так уж и быть, я вас пощажу. Трудитесь также упорно и через пару сотен лет у вас появится маленький шанс выполнить мое задание. Однако, — волшебник выждал театральную паузу, — среди вас есть те, кому еще предстоит научиться покорности. Не так ли, Бартимеус? Воин плавно вышагнул из колонны.  — Да что ты, Хаба. Я кроток, как ягненок. Ты сам можешь убедиться в моей искренности: взгляни, какую работу я проделал за тот ничтожный срок, что пробыл здесь. Хаба впервые обратил свое внимание на храм и посмотрел в ту сторону, куда я указывал. Он замер, и я не удержался от улыбки. Да, все горгульи удались на славу, но больше всего мне грела душу моя последняя работа: самая большая горгулья, нависавшая над входом в храм. Ее огромное тело змеилось от самой крыши, а лапы тянулись к входящему. Любой бы человек пронялся боязливым благоговеньем, смотря в огромные глаза каменной твари, но только не Хаба. Ему в глаза сразу бросились несколько мелких, но значительных деталей. У горгульи не было кисти правой руки, и, если хорошенько присмотреться, можно было увидеть, что она тянулась вовсе не к входящему в храм, а к такому маленькому, почти незаметному, кольцу у своих ног. [Еще я хотел высечь слова: «Моя прелес-сть», но в последний момент решил, что это будет перебор.] Хаба побагровел.  — Ах ты тварь! Я был готов поклясться, что тень у его ног угрожающе зарычала, но я не обратил на нее внимания. Мне сейчас было все равно: я торжествовал. Мне удалось довести Хабу до белого каления. Это было маленькой победой, но в моем случае существенной. Я узнал его первое слабое место. Рука Хабы потянулась к сущностной плети, медленно огладила отделанную человеческой кожей рукоять и опустилась. Я взглянул на Хабу. Интересно, чего это он вдруг? Ответ на этот вопрос пришел довольно быстро: как только до меня донеслись слова Развертывания Сущности. Мои колени подломились, и я упал, не помня себя от боли. [А что вы хотели? Я бы посмотрел на вас, если бы ваши внутренности выворачивало наизнанку.] Это было далеко не самое первое Развертывание за долгие годы рабства, но почему-то именно это наказание больше всех выбивало меня из колеи. В такие моменты оставалось только мечтать, чтобы кто-нибудь сунул мне под нос вонючую горсть розмарина, и я отключился. Но, увы, за всю жизнь у меня был только один подобный случай. [Мой тогдашний хозяин был просто помешан на пряностях, поэтому его повар — к счастью, это был не Факварл — пихал их чрез меры везде и всюду. Мне «посчастливилось» схлопотать Развертывание во время обеда как раз тогда, когда слуги подали рыбу, воняющую на лигу розмарином. Наказания мне удалось избежать, но, когда я очнулся, голова болела так, словно на ней плясала орда фолиотов в обликах индийских слонов.] Еще больше усугубляло мое положение то, что боль никак не хотела отступать. Обычно Развертывание длится не дольше минуты, и, уж поверьте мне на слово, этого хватает на то, чтобы заткнуть даже меня! Но я валялся у ног Хабы уже длительное время, а волшебник все шептал заклинание, даже не думая останавливаться. Он никогда не отличался великодушием, но это было уже слишком. Сколько еще мне это терпеть? Может, Хаба хочет проверить, сколько выдержит в таком состоянии среднестатистический джинн? В любом случае, корчиться на земле я буду до тех пор, пока он сам не решит, что с меня достаточно…  — Добрый день, Хаба. …или пока его кто-нибудь не отвлечет. Хаба сбился с заклинания. Боль отступила. Я кое-как собрал сущность в кучу и принял прежний облик. С трудом разлепил глаза. Клянусь чем угодно, я никогда не радовался появлению Птолемея, как сейчас! Я ловко, насколько это было возможно в моем состоянии, вскочил на ноги. Кажется, появление александрийского волшебника для Хабы стало такой же неожиданностью, как и для меня. Птолемей осмотрел храм. Его губы тронула улыбка.  — Один из твоих духов, Хаба, обладает своеобразным чувством юмора. То Кольцо для Соломона стало и благословлением, и проклятьем одновременно. И не только для него, не так ли? Птолемей бросил на меня быстрый взгляд. Я утвердительно прикрыл глаза, отвечая на его немо заданный вопрос: «Твоя работа?». На следующий его взгляд а-ля «Тебя предупреждали» я повел бровью. Ну да, мол, ошибся, но я же не знал, что все так серьезно. Диалог между нами шел не больше секунды, так что вряд ли кто-то обратил внимание на наши гляделки. [Что? В смысле, я в прошлой главе говорил, что по бровям нельзя ничего понять? Вы что, серьезно так внимательно читаете? Ну ладно, подловили. Но Птолемей — это другое.] Хаба поклонился.  — Я ждал вас намного позже, господин мой. Вы обычно долго пропадаете в Высшей Библиотеке. Воин зашелся в кашле, чтобы скрыть разбирающий его смех. Нет, это ж надо! Птолемей и здесь библиотеку нашел!  — Я там еще не был, — спокойно отвечал Птолемей. — Моя работа действительно забирает много времени, но я решил прогуляться. [Интересно, кто его уговорил? Пенренутет? Аффа?] Я услышал крик, и мне захотелось узнать, в чем так провинился несчастный, что ты его таким долгим Развертыванием попотчевал. Кстати, меня до сих пор волнует этот вопрос. Хаба вскинул голову. Волнуется. Надо же.  — Это прямая насмешка над хозяином, я не терплю такого отношения к себе.  — Насмешка? Неужели?  — Да, господин мой. Видимо, ваши рабы позволяют себе и не такое, раз вы не замечаете очевидного. Птолемей снова коротко посмотрел на меня. Я проглотил уже было готовую сорваться с языка колкость. Зато позади моего бывшего хозяина взревела страшным рыком пума. Ее хвост бешено хлестал землю. Она угрожающе припала к земле, словно перед прыжком. Если бы я не знал, что это Квизл, то принял бы ее за африта, не меньше! Тень Хабы почернела и словно увеличилась в размерах. Волшебники продолжали смотреть друг на друга. Наконец Птолемей сделал знак рукой. Тень тут же отпрянула к ногам хозяина, Квизл обиженно села на место.  — Если пес кусает своего хозяина, то, скорей всего, он просто никогда не ел с его руки. Хаба презрительно скривился, но отступил, снова поклонившись. Я выдохнул накопившийся в мнимых легких воздух.  — Как вам будет угодно, господин мой.  — Мне угодно. А теперь разреши откланяться — у меня много работы. Я зайду после полудня, к этому времени подготовь мне отчет, будь добр. Мы поговорим еще об этом. Хаба только ниже склонился. Птолемей, не обращая на него внимания, пошел дальше по холму. Он на мгновение задержался, проходя мимо нас, окинул взглядом живописные руины, часть из которых решила растаять, покачал головой и начал спускаться с холма. Пума гордо шествовала за ним. Джинны проводили их взглядом.  — История повторяется, не так ли? — нашел в себе наглость сказать я. Хаба не ответил. Он стоял, сжимая и разжимая кулаки, смотря вслед Птолемею. Он окинул меня подчеркнуто безразличным взглядом и направился в свою башню. Мое хорошее настроение пропало. У Хабы хобби такое — достопочтенным джиннам настроение портить?  — Интересно все-таки, — протянул Менес, — как Птолемей узнает о том, что здесь происходит? И всегда ведь появляется, когда Хаба перебарщивает. Как тогда, с Изридой, или когда Бейзер с Хосровом подрались и выжгли Взрывами весь ближайший лес. Хосров сплюнул.  — Не напоминай, я забыл тот день, как страшный сон. Когда это было? Лет сто назад?  — У-у-у, — протянул Бейзер. — Вспомнил. Да нет уж, два века пройти успело. Ты забыл, потому что я тебе тогда задницу надрал.  — Ага, а потом задницу нам надрал Хаба.  — Да ладно, мы легко отделались! Нас же Птолемей отмазал.  — Ну если для тебя это легко… И так далее в таком роде. На Земле я бы не обратил на эту перепалку никакого внимания — джинны редко когда полностью сходятся друг с другом, мы можем постоянно о чем-то спорить. [Это, кстати, никак не влияет на наши взаимоотношения. Помнится, в Вавилоне мы специально собирались вместе, чтобы поспорить о делах насущных: у кого хозяин строже, какого вида бесы вкуснее и т. д. Эх, времена были…] Но это была не Земля, и я внутренне возликовал, услышав прямое подтверждение того, что Хаба своих рабов обработал не до конца, и еще есть хоть какая-то надежда.  — То есть такое уже случалось? — уточнил я у Хосрова, который пытался вытрясти из Бейзера сущность.  — Ага, — ответил вместо него вездесущий Гезери. — Что тут до Птолемея было — вообще вспомнить страшно. Я успел четыреста лет в сущностной клетке просидеть, думая, что все, конец. Ни туда, ни сюда. Хаба никогда не выпустит, сам никогда не умрет и даже я не умру тоже. Буду сидеть в ней навеки.  — И что дальше было? — я проникся. Даже что-то вроде жалости к фолиоту почувствовал. А еще радость от того, что Птолемей меня тогда отпустил. Если бы мы вместе погибли, кто знает, как тогда все повернулось? [Нет, понятное дело, что ничего смертельного, простите за каламбур. Но сидеть в клетке мне не хотелось ни под каким предлогом. Такая пытка похлеще Развертывания будет. Это только лентяи думают, что джинны от работы устают. И только нормальные трудяги согласятся, что устаем мы от безделья.]  — А потом Соломон назначил Птолемея одним из своих советников, — продолжил Гезери. Я кивнул, сделав вид, что понял. На самом деле нет. — Птолемей тогда сразу предложил ему запретить сущностные клети, ну и другое там, по мелочи. Я как раз в это время в ней сидел, слышал, как Хаба с Амметом это обсуждали.  — И Соломон сразу согласился? — недоверчиво протянул я. Нет, с этих фолиотов все-таки иногда бывает толк! Силы у них маловато и характер у большинства отвратный, но что касается пронырливости, то в этом их никто не переплюнет. Аж завидно.  — Нет, конечно, — фыркнул всезнающий фолиот, — но Птолемея это не остановило. Говорят, он принес одну клетку с собой и предложил царю сделку: если он сам в ней высидит хотя бы неделю, то Птолемей больше и слова ему не скажет; если же нет, то Соломон отдает право Птолемею решать все, что касается нас. Духов, то есть.  — А Соломон… — начал я.  — Да ну, — махнул копытом Бейзер, которого Хосров наконец отпустил. — Враки. Никогда не поверю, что он реально полез в нее. Но, тем не менее, Птолемей вышел победителем. Потом уже Соломон его над Хабой поставил. Занимательное зрелище было, скажу я тебе. Изрида, незнакомая мне афритша, расхохоталась.  — Надо было видеть его выражение лица, когда он плеть Хабы увидел. Она ведь в тот список запрещенный как раз и входила. А про сущностные клетки я вообще молчу. Как он его песочил! Мне казалось, что Птолемей его сейчас его же Плетью и огреет. Я ухмыльнулся. Ну да, Птол в гневе страшен. Особенно, если дело касается его духов. Я это еще по случаю возле Александрийской библиотеки помню. Конечно, сравнение не совсем точное. «Его» духами мы можем назваться только с очень большой натяжкой. Как там было? «Вассал моего вассала — не мой вассал». Хотя, учитывая то, что Птолемей у Соломона по вопросам духов главный, можно предположить, что он нас всех теперь «своими» считает. С него станется. Кстати, вот и ответ, почему Хаба сегодня выбрал Развертывание. Плеть, висевшая у него на бедре, была попросту муляжом, а потянулся он к ней по старой привычке. Я покопался в памяти, пытаясь вспомнить, исходила ли от нее хоть какая-нибудь аура. Ничего не нашел. И Птолемей ничего ему не сказал. Видимо, моя догадка была верной. А зачем он ее тогда с собой таскает? А, ну его. Над человеческими мотивами думать — то еще занятие. Сразу крыша съезжать начинает.  — Вот после прихода Птолемея вообще отпуск начался, если сравнить с тем, что было, — закончила Изрида. — Так что тебе еще повезло. Гезери активно закивал, подтверждая ее слова.  — Ну да, ну да, — ехидно захихикал он. — Нелогично только это все.  — Почему нелогично? — поинтересовался Бейзер с интересом слушающий нашу беседу.  — Да потому! — фолиот явно наслаждался всеобщим вниманием. — Вы сами подумайте, тупицы. Он сам же сначала духов к «худшим» отправляет, а потом защищает. Вон, Бартимеус тому пример. А ведь они знакомы, все это уже поняли. Я утвердительно кивнул на вопросительные взгляды тех, кто все еще не понял. Слово прозвучало, скрывать очевидное не было смысла. Если Гезери со своей феноменальной наблюдательностью до сих пор не рассказал об этом Хабе, хотя имел для этого уйму причин, то уже и не расскажет. Интересно, что это с ним? Заболел, что ли? [Так себе шутка, согласен.] Но все-таки?  — Ты, Гезери, хоть иногда думай, что говоришь и про кого, — тем временем качала головой Изрида. — Распределением духов занимаются все советники Соломона, а не только Птолемей. Да, он в этой сфере главный, но он один просто физически со всем не справится. Ты уверен, что Бартимеуса и других, кто пришел недавно, сюда определил именно он? Гезери, видимо, хотел что-то возразить ей, но вовремя осекся. Афритшу он явно побаивался.  — А даже если так, то что с того? — Изрида повела могучими татуированными плечами. Всеми шестью. — Это его обязанность. Не думаю, что для него приятная. Если что-то не так в этой системе пойдет, Соломон с него же первого и спросит. И кто за него тогда заступится? Мы, что ли? — она издала смешок. — Так что радуйся, что Птолемей соизволил подсластить эту бочку дегтя, и не вякай, что зря. Невиданное дело: Гезери смутился.  — А я что? Я ничего про Птолемея плохого не имел ввиду, — он шмыгнул носом. — Так, мысли вслух. Когда он меня из клетки вытаскивал, я вообще сначала подумал, что все, привет, крыша окончательно поехала. А нет, оказывается, и такое бывает. Я смерил Гезери задумчивым взглядом. Вот и очередной ответ на очередной вопрос. Фолиот попросту не хотел пакостить Птолемею. Искренняя благодарность духов — явление такое… мифическое. Заслужить ее волшебнику трудней, чем верблюду пройти через игольное ушко. Но у Птолемея это вышло с легкостью, я бы даже сказал, мимоходом. И, что характерно, такой цели он перед собой не ставил.  — Это да, — согласился с ним Нимшик. — Все кувырком. Еще немного, и я поверю даже в то, что волшебники своих истинных имен не скрывают и в Иное Место как мы ходят. Все заухмылялись, видимо, расценив такой поворот событий, как вовсе не возможный.  — Как сказать… — протянул я. — Не как мы, конечно, но… Все резко обернулись на меня. Воцарилась тишина. Даже Гезери перестал кривляться. Да, мне с ними явно будет, о чем поговорить.